Сначала определение:
«Геноцид — истребление отдельных групп населения по расовым, национальным, этническим или религиозным признакам, а также умышленное создание жизненных условий, рассчитанных на полное или частичное уничтожение этих групп, равно как и меры по предотвращению деторождения в их среде…»
Советский Энциклопедический Словарь
Национал‑социализм в Германии возник как идеология и практика имперского реванша для мононациональной страны, потерпевшей военное поражение. Национал‑социалисты пришли к власти легитимным путём, через выборы (правда, не в итоге чистой победы, а в сколоченной с большим трудом тактической коалиции) и референдум.
Политический режим национал‑социалистской Германии представлял собой олигархическую военно‑полицейскую диктатуру, осуществлявшуюся во взаимодействии государственных и партийных структур (с преобладанием государственных) и опиравшуюся на принцип вождя — харизматический авторитет партийного лидера, наряду с лидерством в партии официально назначенного на высшие посты в исполнительной и законодательной власти.
Социально‑экономическая модель национал‑социалистской Германии представляла собою сложившийся финансово‑промышленный капитализм, поверх которого была наброшена идеологическая вуаль в социалистическом вкусе («народные предприятия», тезисы о борьбе против капиталистической плутократии и пр.). Никаких коренных ломок, никаких существенных экономических преобразований и реформ в гитлеровский период проведено не было, что и позволило впоследствии сравнительно легко провести денацификацию страны — дискредитированный политический режим был отброшен, и нетронутая социально‑экономическая база заработала как ни в чём не бывало.
Идеологической основой национал‑социалистского режима был имперский реваншистский национализм, основанный на языческой архаике (популярность и авторитетность которой среди нацистских вождей и народных масс сильно преувеличиваются) и антихристианизме, осложнённый расовыми комплексами (в формах антисемитизма, антиславянизма, арийской евгеники и пр.), скреплявший массовое сознание идеей приращения территорий (Lebensraum) и конечной целью в виде мирового господства (Weltherrschaft). Германский национал‑социализм пал в итоге военного поражения.
Интернациональный социализм (коммунизм) в России возник как идеологический и технократический проект построения индустриального общества на некапиталистической основе в многонациональной стране, а затем в мировом масштабе путём применения политической программы в экономике средствами внеэкономического принуждения. Его преобразование в идеологию и практику имперского реванша произошло после очевидного краха идеологического проекта «мировой коммуны» в 1919–1923 гг. Коммунисты пришли к власти путём военного переворота в обстановке политической анархии, через длительную гражданскую войну. Формальный имперский реванш был достигнут с образованием СССР в 1922 г., фактический — с обретением атомного оружия в 1949 г.
Политический режим коммунизма прошёл значительную эволюцию. Первоначально он представлял собою террористическую диктатуру партийного аппарата, опиравшуюся на охлократические тенденции маргинальных слоёв. Затем политический режим преобразовался в жёсткую партийно‑государственную властную структуру, формально опиравшуюся на элементы демократической системы (конституция, выборы), но реально основанную на управляемой охлократии (диктатура пролетариата) и полицейско‑политическом терроре. Принцип вождя (культ личности Сталина) был всего лишь привычной матрицей в традиционном для России механизме идеологической обработки — с начала XVII в. все верховные правители Московского государства и Российской империи обожествлялись. В финальной стадии политический режим коммунизма удерживал все основные компоненты ранних стадий, но фактически являл собою бюрократическую олигархию.
Социально‑экономическая модель коммунизма основывалась на идеологических догмах — на ликвидации института частной собственности и всех элементов свободного предпринимательства в хозяйственно‑экономической сфере, на широком применении внеэкономического принуждения к труду (в том числе в форме государственного рабства — ГУЛАГ), на коренной ломке аграрных отношений и ускоренной индустриализации, на сознательном подавлении товарно‑денежных отношений и замене их государственным централизованным распределением нормированных ресурсов.
Идеологической основой коммунизма был атеистический интернационализм, утверждавший коммунистическую систему как закономерный и неизбежный итог всего мирового развития. Отсутствие прямой экспансионистской идеологии мирового господства восполнялось фаталистическим характером основной доктрины («Весь мир обречён прийти к коммунизму»). Расовые и националистические комплексы масс и групп населения на ранних стадиях существования коммунистического режима целенаправленно подавлялись, поскольку угрожали его прочности. Советский коммунизм пал в итоге деградации и распада основных институтов государства и общества.
Спрашивается: что общего может быть у коммунизма и национал‑социализма при столь существенных различиях? Общее было только одно: одержимость идеей мирового господства и наворочанные во имя этой идеи горы трупов.
Гитлеровский геноцид и сталинский демоцид — яркая приманка для поверхностных обобщений, так называемый довод к чувствам. Нацисты и коммунисты совершали массовые убийства. Зачем они это делали? Потому ли, что ничем друг от друга не отличались? Ответ на сей вопрос непрост.
При всей наружной тривиальности (умерщвление людей людьми) большевистский демоцид — феномен, природу которого невозможно раскрыть элементарными соображениями. В леденящем душу скоплении случайностей никак не просматривается закономерность. А она должна быть. И первое, что настораживает — неподпадение большевистского демоцида под пункты определения, данного в Советском Энциклопедическом Словаре.
Ни национально‑этнические, ни религиозные, ни расовые критерии не были ведущими (и вообще актуальными) в практике большевистского демоцида. Чеченцев, балкарцев, калмыков, крымских татар депортировали из родных мест не за то, что они чеченцы, балкарцы, калмыки и крымские татары. В антисемитской кампании 1949–1953 гг. мотив был опять‑таки не этнический, а политический — кампания шла не под лозунгом «окончательного решения еврейского вопроса», но под лозунгом ликвидации несуществовавшего сионистского подполья. Провозгласив государственный атеизм, преследуя епископат, клир и причт, большевики крайне редко применяли террор против массы рядовых верующих. Расовый критерий в России, где чистый расово‑антропологический тип почти не встречается, тоже абсурден и неприменим.
Что же происходило?
Пять характерных признаков большевистского демоцида, отличающих его от нацистского геноцида, необходимо отметить сразу.
Первый признак — непременное соблюдение видимой законности, комедия следствия и судопроизводства. В отличие от нацистов, не утруждавших себя юридической мотивацией уничтожения евреев, цыган, «расово неполноценных» славян, гомосексуалистов и душевнобольных, большевики тщательно стремились придать хотя бы вид законности самому отъявленному беззаконию.
Второй признак — предъявление тем, кто намечался к уничтожению, только политических обвинений. Политическое обвинение во многом предопределяло исход дела. В Уголовном кодексе РСФСР редакции 1926 г. знаменитая статья 58 имела уникальный вид. Во многих её частях, пунктах и подпунктах квалифицирующие формулировки были чрезвычайно туманны, допускали толкование под статью едва ли не любого поступка. Пункт 58.4 «Оказание помощи мировой буржуазии» мог инкриминироваться всякому, кто до революции работал на частного хозяина. Пункт 58.8 «Террор против советских работников» запросто вменялся обсчитанному трудяге, который пригрозил счетоводу физической расправой. Пункт 58.10 «Контрреволюционная агитация» вменяли рассказчикам политических анекдотов или жалобщикам на длинные очереди в магазинах.
Третий признак — отсутствие специально организованной индустрии и технологии смерти. Термин «лагерь уничтожения» большевики не применяли, газовых камер и крематориев не строили. Индустрия смерти растворялась в промышленной структуре и системе карательных органов. Уничтожение людей не декларировалось ни как цель, ни как способ её достижения. Количество и интенсивность человекоубийств мало зависели от наличия внешних угроз и внутренних конфликтов. На истребление людей давалась установка — специфически коммунистический инструмент управления, ориентировочное решение без указания конкретных способов его исполнения. Все оставшиеся в живых и написавшие воспоминания узники так называемых особых лагерей отмечали, что режим содержания в них (голодные пайки, тяжесть труда, бытовые условия, система внутрилагерных наказаний) достаточно ясно был нацелен на постепенное истребление или полную инвалидизацию заключённых.
Четвёртый признак — тактика дожимания. Человек, попавший под репрессии, никогда уже не выходил из поля зрения органов. Отбытое наказание служило основанием для назначения новых наказаний или причиной создания невыносимых условий существования, вычёркивавших человека из жизни.
Пятый признак — тенденция к рабству. С 1940 г. по 1956 г. все трудоспособные граждане СССР прикреплялись к месту работы без права уволиться по собственному желанию. Позже общая численность осуждённых в местах лишения свободы, которых использовали как бесплатную или очень дешёвую рабочую силу, поддерживалась на постоянном уровне. Убыль численности осуждённых пополнялась так называемыми плановыми посадками, обвинительным уклоном в судопроизводстве и чрезмерно суровыми наказаниями (длительными сроками заключения) за нетяжкие преступления. Также в качестве бесплатной рабочей силы использовались военнослужащие срочной службы. Численность личного состава вооружённых сил СССР в мирные 1951–1954 годы превышала 5 млн. человек, а в 1982 г. составила 3.7 млн. человек; из них военно‑оборонной деятельностью было занято менее трети.
Есть смысл сравнить два сознательно намеченных, подготовленных и проделанных геноцида в истории — геноцид армян в османской Турции в 1915 году и геноцид евреев в оккупированной гитлеровцами Европе в 1941–1945 годах.
Оба преступления:
1) совершились в разгар мировой войны;
2) проводились втайне от мирового сообщества и от собственного гражданского населения;
3) совершались по возможности вне национальной территории;
4) в кругу ответственных лиц обсуждались на эвфемистическом языке, избегавшем прямого употребления терминов «истребление» или «уничтожение» — вместо них применялись уклончивые термины «окончательное решение», «переселение», «защита», «охрана интересов»;
5) вместо прибыли (естественной при массовом изъятии имуществ и ценностей) принесли организаторам одни убытки — расходы на истребление не покрылись доходами от грабежа истребляемых;
6) никогда не заявлялись как цель или средство политики, но готовились сознательно и целенаправленно, путём ряда погромных акций, а их полномасштабное исполнение началось, когда впереди забрезжил призрак военного поражения;
7) считались глубоко интимным национальным делом, к которому привлекались лишь лица титульной нации (чистокровные немцы, чистокровные турки), в виде исключения и в чрезвычайных обстоятельствах к делу приобщались иноплеменники (коллаборационисты и нетитульные единоверцы);
8) вопреки здравому смыслу, массе прямых улик и неисчислимому количеству свидетельских показаний, по сей день отрицаются как совершившиеся — в немецком случае неофициально, в турецком случае официально, на государственном уровне.
Российский демоцид сталинской эпохи не помещается рядом с двумя помянутыми преступлениями. Факт российской политической реальности времён сталинизма — массовое истребление населения своей страны своими руками, не осложнённое расовыми и национальными комплексами, — подаётся как внутреннее дело, как государственный эксцесс, как кризисное развитие революционной ситуации. Народоубийца Сталин, сокрушивший народоубийцу Гитлера, амнистируется. Клин клином вышибают; убийца убил убийцу и тем заслужил прощение. Несмотря на попытки некоторых общественных сил организовать в России подобие судебного процесса над рухнувшим режимом («суд над КПСС»), ничего из этой затеи не вышло, российский Нюрнберг не состоялся.
Итог подобного развития и хода событий предсказать трудно. Можно только предполагать некоторые варианты.
С одной стороны, большевистский демоцид, зафиксированный, но юридически никак не квалифицированный, снимает с России часть исторической ответственности перед внешними партнёрами. Дескать, Россия была агрессивной державой, но била в основном своих — чтоб чужие боялись; проще говоря, Сталин Гитлеру не товарищ. С другой стороны, большевистский демоцид сохраняется в исторической памяти как неразрядившееся напряжение, как живой повод для шантажа, для претензий к российской политике. Достаточно общее, вульгарно‑бытовое соображение насчёт русской непредсказуемости легко может быть развито в рабочую доктрину и пущено в ход именно путём взывания к ужасам большевизма: если они были способны на такое, почему бы им не оставаться способными на такое же?
Примеры такой манипуляции прошлым в отношении России уже есть. Но мало кто из нынешних европейских политиков решится попрекнуть германских партнёров ужасами гитлеризма — это неполиткорректно. И геноцид армян до сих пор муссируется в европейских и заокеанских политических кругах в такой же манере, в какой обсуждается проблема существования жизни в иных галактиках: то ли он был, то ли его не было.
Русскую поговорку «Кто старое помянет, тому глаз вон» часто цитируют в усечённом виде. Почти все цитирующие забывают её продолжение: «А кто забудет — тому оба».
