Онтология обыденности, представленная плотно, всею массой жизни, крошечными итальянскими городками, где все знают всех, где мальчишки дежурят напротив дома, ожидая, когда, играя всем своим великолепием, выйдет Малена, роскошная и недоступная, потерявшая мужа на войне…

            Д. Торнаторе часто показывает, как фашизм, наползая чернеющей тушей, перечёркивает реальность, впрыснув яд ложного патриотизма в души и сознание людей, неистовствующих в шаровом, адском захлёбе…

            Торнаторе показывает, насколько жизнь сложна в видимой простоте своей, как проходит она, шероховато и шершаво, по телу человеческой души, как затягивают обстоятельства-петли, способные задушить.

            Его кинематограф поэтичен.

            Его кинематограф возвышен, ибо даже низины людские, даже грязный трёп мальчишек о той же Малене есть проявление человеческого, неповторимого.

            Торнаторе верит в вектор благородства, ведь среди стаи мальчишек, алчущих Малену, найдётся один – и этот один станет верным рыцарем её, словно хранящим драгоценный образ от насмешек, всеобщего вожделения, тотальной грязи.

            Не сохранит.

            А она никогда не узнает о его любви.

            Торнаторе изыскан: великолепие кадров его подразумевает тотальную гармонию бытия, гармонию, явленную онтологически…

            Торнаторе разнообразен: триллер, вписанный в условия роскоши, «Лучшее предложение», он исполняет, как живописный шедевр.

            Живопись.

            Скульптура.

            Обаяние старых вещей, альфа антиквариата, обстановка дорогих аукционов, где разыгрываются драмы, какие Шекспиру не снились.

             Торнаторе глубок: он раскрывает цветами своеобразия каждый образ, который берёт в объектив, будь мошенница, так ловко, с компанией, объегорившая казавшегося неприступным миллионера-аукциониста-антиквара, или… да хоть все девки из борделя, кружащийся их пёстрый жизневорот, – за каждой мерцает трагедия, каждая одержима чувственностью.

            Весь его кинематограф пропитан чувственностью, незримой субстанцией, обретающей воплощение в людских телах, начинённых сложными, мучающимися душами.

             Торнаторе кинематографичен в квадрате, ведь он снимает фильмы о фильмах, как в «Новом кинотеатре «Парадизо» как в «Фабрике звёзд»…

            …великий комбинатор… ну, почти, разъезжающий на старом, раздолбанном автомобиле по итальянским дырам, отличающимися великолепием истории, и в каждом каменном цветке города сулит успех в кино: чуть ли не всем желающим – сам не имея доступа на киностудии и киноплощадки.

            О, сколько желающих!

            О, толпа легковерных…

            Жестокий финал.

            Жуткое сумасшествие красавицы, всё бросившей, поверившей ему, выгнанной из монастыря «Дочери Богородицы»…

             Сколь таинственен путь пианиста-виртуоза, никогда не сходившего с плавучего города – огромного корабля на берег: разворачиваются мистические ленты «Легенды о пианисте», разворачиваются, очаровывая…

             Живёт игрой: раня клавиатуру, созидает такой предел музыкальности, которого не ведают на берегу, и, раз решив покинуть плавучий сей дворец, устрашился на трапе: как можно совершать выбор в городских пределах, в сухопутной жизни, – повернул, вернулся на корабль.

            Кинематограф Торнаторе избыточно пёстр: о, представляется, у радуги нету столько цветов и оттенков.

            Жёлтые превалируют – от густого, литого, самородного золота до канареечных тонов; в жёлтый вплетаются красный, оранжевый, синий, распускается цветовое великолепие мира.

            Торнаторе сострадателен: всех жалко, всем умирать предстоит, все… не слишком понимают, как и для чего их ввергли в бездну бытия, сулящую столько красот и наслаждений, и – такую боль, которая, действуя постепенно, убивает…

            Он романтичен, Торнаторе, – он верит в приподнятость жизни, в возможность, вырвавшись из провинциальной дыры, стать знаменитым кинорежиссёром, как в «Новом кинотеатре «Парадизо»…

             Как смог он сам: украсивший мир столькими перлами.