Говорят Леночка и Володя тихо, как листья шелестят. Интересно, урони Леночка утюг на ногу – закричит, ногами затопает или сморщится в беззвучном крике и слезинки пустит? Знаю – слезинки.

            Всю неделю за стеной у соседей шелест. Леночка и Володя громко говорят только в субботу: как же, нервничают, собираются!

            Август, утро. Самая благодатная пора на Камчатке. Солнце врывается в окна, тепло, у меня дверь на балкон открыта, и у соседей тоже. И хорошо слышно, как эти птички чирикают.

            – Машину проверил?

            – Работает! У неё и сирена, и двери открываются… я её в пакет положил…

            – А платье? Платье, яблоки…

            – Маруся велела привезти носки новые и тапочки!

            – Я взяла… ты вспомни, что Антошечка просил!

            – Он сказал – деда, приезжайте! Деда, мы на аттракционы поедем? А к океану?

            – Поедем, моё солнышко! – отвечает Леночка Антошечке, который ещё спит, наверное, на другом конце города. – А покушать что просил? Никак не вспомню…

            И тишина. Сквозь стену вижу – чай пьют. Сидят, каждый в свою кружку смотрит, улыбки одинаковые, блаженные, будто в церкви молятся. Чай зеленый, печенье геркулесовое. И Леночка, и Володя маленькие, щупленькие, и как только хватает сил столько пакетов во двор вынести и в машину сложить: тяжелые кастрюли, кастрюлечки, судки, судочки, сетки с овощами, пакеты, пакетики…

            Я к этому времени на балкон выхожу и сажусь в кресло на переселение народов смотреть: сначала в багажник пакеты складывают, потом на заднее сиденье. Леночка вспоминает – борщ забыли!

            Володя бежит за борщом, потом за яблоками… Леночка стоит, ждёт, в руках сумка и пакет, растопыренный красной машиной, – такая немало стоит. Ну, да куда им ещё деньги девать, сами ведь как птички клюют.

            Уехали. Цирк закончился. Можно ещё поспать. Выходной, спи да отдыхай. Потом кофе, и на балкон покурить, и соседскому мальчишке свистнуть, если он во дворе, пусть за разливным пивом сбегает. Самому лень идти, надо силы для работы беречь. В поликлинике не скажешь, что ноги отекают и болят. Завотделением и так косится: «Худеть вам надо, Валентин Павлович, с вашим диабетом и сердцем… худеть надо, пациентам пример подавать…»

            Сам худей. У нас порода такая – все большие, рыхлые, никто не худел. И диабетики, что поделаешь, наследственное это…

            Пива сначала только кружечку, для настроения. Ближе к вечеру разойдусь. Могу позволить, все выходные впереди.

            Цирк уехал, но я и так знаю – соседи уже приехали к Марусе, зашли, внука Антошечку увидели, ещё больше засияли, но сначала к доченьке, Марусе: котлеты, супчик на столик перед креслом, где она сидит. Потом добавки и капустный пирог.

            Маруся ест, ворчит – хотела яблочный пирог, и посолили мало.

            – Ты же знаешь, врач сказал – меньше соли, копченого… Да и пирог нельзя, я его только потому испекла, что ты просила… Много легкоусвояемых углеводов – это нагрузка на клетки, которые производят инсулин в поджелудочной…

            – Плевать мне на врача и его углеводы, яблочный пирог в следующий раз привезите. Мать пусть селёдку под шубой сделает! – почти визжит Маруся.

            – Обострение будет! Валентин Павлович сказал…

            – Селёдку под шубой и суп гороховый привезите!

            Солёное, мучное, острое и копченое я строго-настрого запретил. Марусю я давно лечу. Сначала её ко мне в поликлинику возили. Теперь сам к ней приезжаю, когда обострение.

            И всю Марусину квартиру наизусть знаю. Коридор с двумя вешалками: большой, с огромными плащами и кофтами, и маленькой с почти крохотными курточкой и кепкой. Небольшая кухня. Два главных предмета – холодильник и микроволновка. Того, что привозят Володя и Леночка, Марусе хватает на неделю, Антошке и подавно.

            Володя не утерпел, уже на кухне с внуком машину разглядывают. Леночка бы тоже рада к ним, но она пока Марусю кормит, ублажает.

            Маруся ест, но слышит шорохи на кухне.

            – Зачем ерунду покупать? Сколько барахла ему привезли, шагу не ступить! Разбаловали, не слушается, вчера посуду велела помыть – забыл, – ворчит Маруся, прихлебывая чай.

            – Это не новая машинка, я её взял починить, – оправдывается Володя. Врёт неумело, но Маруся занята другим – походом в туалет. Потом мать у зеркала помогает ей примерить платье. Маруся почти довольна:

            – Пару кило скинуть, что ли… Не привози селёдку под шубой! А если пояс не носить – даже просторно! И цвет хороший, под мои глаза. И почему они у меня не голубые? Были бы, как у отца голубые, и лицо потоньше, я бы совсем другая была… Нет, хочу селёдку! И Валера обещал зайти… Говорит – атмосфера ему моя нравится, только в комнате перестановку сделать бы…

            Леночка удивляется – какую перестановку? О чем кавалер дочки говорит? Всё на своих местах – шкаф-купе, книжный шкаф для Антошки, его диван, стол, где он уроки делает. Марусина кровать, кресло, телевизор, тут же под боком – зеркало и полка с косметикой. Маруся особенно любит разноцветные заколки для волос и тени для глаз.

            – Стол уберу, и сразу просторнее станет. Пусть на кухне уроки делает, когда в школу пойдет. А сейчас какие у него уроки? В детсаду палочки, закорючки рисуют.

            – А что, можно и на кухне! – поддерживает дочь Володя. – На кухне тихо, телевизор не мешает. Стол только поудобнее надо! Я посмотрю, как стол лучше сделать. Ты, Маруся, все равно в комнате ешь… На кухне Антошке спокойнее будет!

            Что дальше? Когда я последний раз был у Маруси и делал ей уколы, её так же кормили и ублажали. Маруся потом задремала. Леночка с Володей взяли внука, мы вышли во двор. Володя держал Антошку за руку, и были они так похожи, взрослый и маленький, как чижики – щупленькие, острые носики, оба в очках. Собирались к океану.

            Я попросил меня довезти домой. Ехали, я рядом с Володей сидел, говорили о ерунде, а на заднем сиденье Леночка рассказывала о медузах и ламинарии, морской капусте то бишь. Энциклопедия на ножках. И внук такой же.

            Наверное и на этот раз к океану поехали – соврали Марусе, что на аттракционы, а сами медуз рассматривать да за тюленями наблюдать и драгоценности собирать: камешки с дырочками, раковины, деревяшки и стеклышки, океаном обкатанные. Маруся бы всю эту ерунду выкинула, поэтому Леночка с Володей у себя сокровища Антошкины хранят. Володя этажерку специальную для них выточил.

            Я перекусил драниками со сметаной. Володя вчера угостил, он частенько мне что-нибудь приносит, по-соседски, из того, что готовит Леночка. Наверное, жалеет меня, остроносенький. Жалеет?!

            Я его в ответ пивом угощаю. Кружку выпьет, и щеки розовые.

            Драники отменные. Шла бы Леночка в поварихи лучше, большая была бы, добротная. Но лягушачью кожу не растянешь, не сказка. Из маленького тщедушного тельца не вылупятся большие груди, бедра, полные щеки…

            Стебелек стебельком среди сорняков наглых и бойких. Я её таким стебельком и увидел – давно, в девяностые годы. Я тогда в общежитии жил. И её поселили рядом. Только у меня комната отдельная была, как у молодого специалиста. А Леночке, хотя она тоже после института, койко-место дали, жила с двумя девчонками-малярами. Девчонки бойкие, оторвы, кавалеров водили. И что Леночка делала? В коридор выходила, у окна на подоконнике сидела с книжкой. Ждала, пока кавалеры уйдут. Подоконник широкий был, так она однажды так и заснула на нём. Я увидел её, стою, смотрю, а что делать, не знаю. Будить? Девчонок бессовестных стыдить?

            Я смотрел, смотрел, да и позвал Леночку к себе. Застеснялась. Но я уговорил.

            Я её подкармливал. Зарплата у неё тогда крохотная была. Картошку пожарю, с луком. Картошка вкусная получалась.

            Когда пожарю, плитку выключу, крышкой сковородку с картошкой накрою, в коридор выглядываю. Сидит на подоконнике.

            – Идём, мне одному скучно есть, и поговорить не с кем.

            Так полгода и ходила. Картошку ела, чай пила. Рассказывала, что сама из Белоруссии, мать умерла, отец женился, вот и решила Леночка на Дальний Восток поехать, очень её морская нечисть интересовала.

            Смех мне её нравился: висит колокольчик, молчит, а тронешь, так он не сразу, чуть позже – дзинь-дзинь-нь, ха-ха!

            Смеется тоненько, но звонко. Слушаешь, сам засмеешься и не остановишься.

            Затарахтела машина во дворе. И на балкон выходить не надо, лень, и так знаю – привезли к себе своё сокровище, выпросили у Маруси на ночь. Весь вечер теперь за стенкой тихо будет, только ближе к ночи, когда Антошку станут спать укладывать, Леночка запоет по-белорусски. В голосе Леночки колокольчики, но уже другие. И радуется, и жалуется, и тоскует.

            Я потому пиво и пью, иначе бы не выдержал по выходным колыбельную эту слушать.

            Надо ж было нам соседями стать. Всё моя отзывчивость. Как-то Володя привел Марусю на приём и пожаловался, что ищет квартиру побольше, хочет переехать из малогабаритки. Я и вспомнил, что мой сосед свою квартиру собирается обменять на меньшую…

            Тогда-то я и увидел Леночку спустя столько лет – Марусю ко мне на приём всегда Володя водил.

            Посмотрела на меня Леночка, заморгала. Куда денешься – теперь соседи, как когда-то в общежитии.

            В декабре первого моего года на Камчатке землетрясение случилось. Сильное. Мы с Леночкой чай пили. Все из общаги как рванули на улицу! Здание зашатало. Леночка вскочила… и не смогла идти, меня за руку схватила. Я её к себе прижал. И не отпускал бы вовсе.

            Надо было мне не спешить, к себе потихоньку приучать. Но я уставал тогда безбожно, и настроение у меня дерганое было: когда в медицинском учился, такие планы были, а теперь живу в общаге, работаю на двух ставках… Вот и сорвался однажды – накричал на Леночку из-за ерунды какой-то. И чем больше она молчала, тем больше злился и кричал. Схватил её за плечи и давай трясти, как ещё всю душу не вытряс. Бывает у меня такое: кричу, кричу, аж в глазах темно становится… Потом проходит.

            Ушла она к своим девчонкам-маляршам. Я подумал – ничего, никуда не денется, придёт на картошку с луком. Но она на глаза мне больше не попадалась. Откуда мне знать было, что беременна, что рожать собралась?

            Я получил квартиру, уехал из общежития.

            Про Леночку слышал, что быстро замуж вышла, дочку родила, роды были тяжёлые.

            Я пару раз женился, да без толку, жил и жил себе.

            Сама Леночка стала специалистом по морским гадам, изобрела препарат из хитина – надеялась, что и дочке Марусе поможет. Японцы этот препарат купили, что-то из денег и Леночке досталось: приобрели Марусе, когда она выросла, квартиру в надежде на её счастливую жизнь.

            Вот Леночка и запела колыбельную – внука укладывает. А Володя ко мне потихоньку стучится.

            – Нагулялись? – Я ему кружку пива, икру камбалиную. – Как там внучок?

            Володя делает глоток, другой, молчит, улыбается, потом начинает рассказывать:

            – Удивил нас сегодня. Леночка в прошлый раз о крабах рассказывала, так он все названия с лету запомнил. У меня такой памяти нет. Это Леночкины гены.

            – Да… гены – вещь сильная. Смышлёный внук. А дочь как?

            – Сватается к ней, не видели ещё. Что за человек, не знаем. Маруся такая доверчивая. – Володя нагибается ко мне и почти шепчет: – Маруся говорит, что Антошка первое время ей мешать будет. – И со счастливым вздохом: – Думает, не отдать ли нам на время Антошку!

            – Не боитесь за Марусю?

            – Что ты, что ты, Валентин Павлович, ещё как боимся! Переживаем! Сложилось бы всё у Маруси, расшевелилась бы! Молодая ведь ещё! Расшевелится, и болячки отступят. Леночка беспокоится, что за кавалер у неё, не пьющий ли. Да и я… Гены ведь, отец…

            Володя делает еще глоток. Вид такой, будто машину в лотерею выиграл. Сидит, млеет.

            – Я думаю, всё хорошо будет… Я, Валентин Павлович, иногда удивляюсь – как же так всё хорошо сложилось. Утром просыпаюсь – Леночка рядом спит, умница моя… Антошка… У Маруси бы всё сложилось… На работе их вспоминаю, улыбаюсь. Меня заведующая называет – плотник с улыбкой. На работе уважают. Знаешь, что думаю? Как ты к жизни относишься, так и она к тебе. Леночка мне психологов цитировала, но у них всё это сложно написано. А я по-простому – как ты, так и к тебе… И с соседом нам повезло, ты такой человек хороший, Валентин Павлович, сам себе цены не знаешь!

            – Иди, Володя, домой! – взвизгиваю я и сам поражаюсь: какая муха меня укусила?

            Володя удивленно таращится на меня, покорно идет к двери.

            – Да, пора уже, Антошка заснул, – и опять улыбается.

            – Иди! Дверь захлопни! Дверь захлопни! – кричу я ему изо всех сил, аж в глазах темно.

            Ушел Володя. Я так и сижу в кресле. Пива не хочется. Тоже мне, психологи! Ещё о счастье рассуждают! Пичужки, из соломки себе гнездо сплели на ветке, ветка хлипкая, под ветром качается, а они чирикают, радуются! На такое гнездо даже сбоку на краешек сядешь – развалится. И зачем мне гнездо ваше?

            Вижу какое-то движение сбоку – да это же я в зеркале! Большое тело, ручищами размахиваю. Потом успокаиваюсь. За стенкой тихо.