Александр Солженицын как-то сказал, что Набоков был «совершенно неожидан для литературы XIX века» и что «из XIX века его предвидеть было невозможно». Спешу не согласиться! Даже если иметь в виду только русскую литературу, то при беглом сравнении произведений таких классиков, как Пушкин, Толстой, Гоголь и Чехов, с набоковскими мы легко можем проследить будущие пока неясные тени и отголоски, а порой и очень близкие по смыслу словосочетания и интонации, которые и есть пусть маленькие, но осколки Набокова. И сегодня я хочу рассмотреть самый значимый из этих осколков — Николая Васильевича Гоголя.
Почему именно Гоголь, а не Пушкин, например? Потому что Пушкин — ближе к натурализму, Гоголь же — писатель иррационального, то есть потусторонности. А Набокова потусторонность интересовала более всего. Именно ей посвящены все произведения Набокова. Выражена она более или менее явно для восприятия, наиболее ярко и очевидно в его произведениях, как в стихах, так и в прозе (наиболее очевидно в стихотворении «Влюблённость», в автобиографии «Другие берега» и в романе «Истинная жизнь Себастьяна Найта»).
И для творчества Набокова, и для творчества Гоголя характерны одни и те же темы. Если рассматривать девять основных тем творчества Набокова: «Трагичность судьбы героев», «Утрата земного рая детства», «Одиночество творческой личности», «Восхищение ускользающей красотой», «Наличие двойников», «Возвращение в Санкт-Петербург», «Метафизическая насмешка», «Желание разгадать загадку жизни и смерти», а также «Бессмертие сознания и литературная преемственность», то параллели с Гоголем будут по всем девяти — что очень редко бывает.
Кроме того, у Набокова и Гоголя есть схожие стилевые особенности — что вообще бывает крайне редко.
Сразу хочу заметить, что Набоков включает образ Гоголя в свои художественные произведения. Тут можно вспомнить, как в юности Цинциннат занимался изготовлением мягких кукол, изображающих известных писателей, и среди них был «похожий на крысу Гоголь в цветистом жилете» (Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. Романы / Примеч. О. Дарка, В. Шохиной. М.: АСТ, 2004. С. 180–181). Хотя само по себе такое «включение» в виде аллитераций, игры слов и прочих драгоценностей стиля в случае с Набоковым вовсе не является доказательством влияния этих авторов на него. И тем более того, что творчество данного писателя Набокову что называется «нравилось». Часто — даже наоборот.
Важно другое. Набоков внимательно изучил жизнь и творчество Гоголя и создал о нём эссе-шедевр под названием «Николай Гоголь», в котором с присущей ему доскональностью и многогранностью Великого Писателя и Великого Читателя, не только рассмотрел и «слишком человеческое» Гоголя, и его иррациональный художественный мир, предложил наиболее полное и точное понимание гоголевского творчества, но и дал подсказку к пониманию собственного творчества и обозначил трансцендентность отношений между Писателем и Читателем вообще. Именно поэтому я включаю эссе Набокова «Николай Гоголь» в своё исследование, чего не сделала при сравнении с любым другим автором, например с Метерлинком.
Мои доказательства.
I. Тема «Трагичность судьбы героев»
У Набокова трудно найти такой персонаж, который прожил бы долгую и счастливую жизнь. Словно в подтверждение этого правила, рассказчик в «Пнине» говорит: «Беда случается всегда» (Набоков В. В. Bend Sinister: Романы: Пер. с англ. / Коммент. С. Ильина. СПб.: Северо-Запад, 1993. С. 173). Это правило начинает работать уже в ранних, юношеских стихах Набокова (1916) и не находит завершения в «Лауре» (1977). Эта трагичность выражается в утрате жизни или в утрате определённого состояния (например, детства) или удачно сложившейся комбинации вещей. «…Всем своим беззащитным бытием я служил заманчивой мишенью для несчастья», — признаётся Смуров (Набоков В. В. Истребление тиранов: Избранная проза / Сост. Б. И. Саченко; Вступ. ст. О. Н. Михайлова. Минск: Мастацкая літаратура, 1990. С. 471). Ганин никогда не увидит Машеньку. Умирает Марта в романе «Король, дама, валет». Умирает ослепший Бруно Кречмар, а незадолго до него — его маленькая дочь Ирма. Цинциннат проходит через смертную казнь. Лужин делает спасительный ход в окно. Умирает под колёсами грузовика Артур из «Волшебника», умирает при родах Лолита, в которой за несколько лет до этого умирает нимфетка. Её дочь рождается мёртвой. Под колёсами автомобиля гибнет мать Лолиты Шарлотта. Умирает на войне и рыжий Чарли. Из рассказа Гумберта мы также знаем, что несколько лет назад умерли и отец Лолиты, и её младший брат. Умирает великий мыслитель Себастьян Найт. Умирает некрасивая дочь Шейда…
Это правило Мак-Фатума работает практически без перебоев, исключение — разве что Ван Вин и Ада.
В произведениях Гоголя также много трагичных судеб. Но трагическое правило Мак-Фатума начинает работать в его произведениях не сразу. Повести из его первого сборника «Вечера на хуторе близ Диканьки», будучи достаточно страшными и с «чертовщинкой», заканчиваются обычно хорошо, потому что личности Гоголя-художника в них ещё не так много и происходят они от малороссийского фольклора. Например, повесть «Сорочинская ярмарка», заканчивается свадьбой — Грицко и Параски, так же как и «Майская ночь» — свадьбой Левко и Ганны, «Ночь перед Рождеством» — свадьбой Вакулы и Оксаны, а в «Пропавшей грамоте» дед благополучно возвращается домой. Исключение здесь составляет повесть «Страшная месть», где Петро, из зависти на подарки короля, убивает своего брата Ивана вместе с маленьким сыном — скидывает его в пропасть, за что и будет обречён на вечные муки.
Но уже совсем другое дело в отношении повестей из сборника «Миргород» (1835). В «Старосветских помещиках» старики, муж с женой, Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, доживают свой век, и уже само это обстоятельство наполнено мягким, но устойчивым трагизмом уходящей дворянской культуры. А тут вскоре и смерть приходит: сначала за Пульхерией Ивановной, а затем и за Афанасием Ивановичем. Хому Брута из «Вия» настигает смерть от проклятия ведьмы, прекрасной панночки, которая напустила на него разных чудовищ, в том числе Вия, взгляд которого и стал роковым для Хомы. Трагичную любовь переживёт и герой «Невского проспекта». Никогда так и не помирятся Иван Иванович и Иван Никифорович. Ужасна судьба героев повести «Тарас Бульба». В сражении с поляками Тараса Бульбу предаёт один из сыновей, Андрий, который влюбляется в прекрасную панночку и переходит на сторону войск Потоцкого. В сражении под Дубно отец и сын — теперь противники — сталкиваются лицом к лицу в бою, и Тарас убивает Андрия. Затем другого сына Тараса, Остапа, поляки захватывают в плен. Тарас видит его казнь и слышит его последние слова — обращённые к отцу. Убивают поляки и самого Тараса. Художник Чартков, попав под влияние необычного портрета, сходит с ума и скоропостижно умирает. Аксентий Иванович Поприщин из повести «Записки сумасшедшего» попадает с сумасшедший дом. Так и не выйдет замуж Агафья Тихоновна.
Кроме того, все персонажи произведений Гоголя подвержены какой-либо странности, которая тяготеет над ними. В каждом из них есть изначальный изъян, который никак не позволил бы нам назвать его «счастливым». Потому что на каждом печать пошлости. Это относится ко всем героям и «Ревизора», и «Мёртвых душ». Первым, конечно, вспоминается Плюшкин, жадность которого возведена в ранг абсурда. А Чичиков? Кто он такой? У него нет человеческого прошлого, нет семьи, нет какой-либо цели в жизни, кроме скупки всеми правдами и неправдами у помещиков «мёртвых душ» их давно умерших крестьян. Набоков, по-моему, очень подходяще называет Чичикова в своём эссе о Гоголе «агентом дьявола» и «адским коммивояжером» (Набоков В. В. Лекции по русской литературе. М.: Азбука, 2022). В постоянном беспокойстве живут все герои «Ревизора», которые тратят большие деньги, как они думают, на взятки для ревизора, а на самом деле просто отдают их проходимцу Хлестакову. А Городничий ещё и успевает выдать замуж за него свою дочь.
II. Тема «Утрата земного рая детства»
Является одной из основных для Набокова. Доказательства этому содержатся практически во всех его произведениях — начиная со стихов и его ранних романов и рассказов (утрата первой любви в «Машеньке», трагедия гениального ребёнка в «Защите Лужина», «Рождество» и др.). Максимальное же раскрытие и усложнение тема получает в «Лолите» и не завершается в «Лауре».
Ответ, почему детство имеет для Набокова священный смысл, можно найти в «Других берегах», где Набоков признаётся, что, пытаясь узнать, останется ли его личность в какой-либо форме неизменной после смерти, изучил все религии, множество мистических учений и практик и, так не найдя ответа, обратился к своему детству как к состоянию максимально приближённому к смерти — только с другой стороны: не к моменту нашего ухода, а к моменту ещё не-существования.
В «Других берегах» Набоков не только с феноменальной точностью воспроизводит даже самые мелкие детали своего детства, но и мифологизирует его, придаёт ценность, не требующую доказательств, и признаётся, что изъятие этой ценности невозможно. Тема счастливого детства часто переходит у Набокова в трагедию утраты детства (Ганин, Эдельвейс, Смуров, Адам Круг, Лужин, С. Найт и брат его В., Гумберт, Пнин, Вадим Вадимыч, Ван Вин, Ада, Кинбот и др.), которая выражается в трагичности судеб самих детей, особенно в их смерти (Давид Круг, Лолита, Люсетта из романа «Ада», сын героя рассказа «Рождество» и др.), включая и смерть нимфетки в ребёнке-девочке (Лолита). А завершается эта тема гротескным трагизмом судьбы дочери Шейда, которая является поистине некрасивым ребёнком. («Как! Ребёнок всегда красив!»).
Если читать только художественные произведения Гоголя, то трудно найти доказательства тому, что тема «Утрата земного рая детства» является для Гоголя и Набокова общей. Но если обратиться к гоголевской переписке с друзьями, становится видно, что детство является для него самым ценным периодом жизни. Именно об этом Гоголь делает запись в альбом В. И. Любича-Романовича: «Свет скоро хладеет в глазах мечтателя. Он видит надежды, его подстрекавшие, несбыточными, ожидания неисполненными — и жар наслаждения отлетает от сердца… Он находится в каком-то состоянии безжизненности. Но счастлив, когда найдёт цену воспоминанию о днях минувших, о днях счастливого детства, где он покинул рождавшиеся мечты будущности, где он покинул друзей, преданных ему сердцем» (Нежин. 10 мая 1826 г.) (Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 9 т. / Сост., подг. текстов и коммент. В. А. Воропаева, И. А. Виноградова. Т. 8: Исторические наброски. Заметки о русском быте. Словари, записные книжки. Выписки из творений святых отцов. М.: Русская книга, 1994. С. 321.).
В письме к М. П. Балабиной в 1839 г. Гоголь пишет: «Я вспомнил мои прежние, мои прекрасные года, мою юность, мою невозвратимую юность и, мне стыдно признаться, я чуть не заплакал. Это было время свежести молодых сил и порыва чистого, как звук, произведённый верным смычком» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9: Письма / Худож. Ю. Ф. Виноградова. С. 130).
III. Тема «Одиночество творческой личности»
После чтения гоголевских произведений меня больше всего поразило то, как сильно Гоголь похож на набоковского Цинцинната! Это было одним из самых больших и неожиданных открытий для меня. Я говорю: «Гоголь похож на Цинцинната», а не наоборот оттого, что изучаю мировую литературу по сноскам в книгах Набокова. Хотя понимаю и осознаю, Гоголь жил раньше Набокова, и можно было бы говорить о влиянии гоголевского творчества на набоковское, но не наоборот.
Все герои Набокова — одинокие творческие личности: Ганин, тяготящийся обществом Алфёрова, решившийся на побег Эдельвейс, одарённый литературным даром Смуров, непревзойдённый мыслитель Цинциннат, великолепный писатель Сабастьян Найт, индивидуалист Адам Круг, насмешливый интеллигент Гумберт, давший своё определение Времени и Пространству Ван Вин, профессор Пнин, заметивший, что главная характеристика жизни — это отъединённость» (Набоков В. В. Пнин. http://lib.ru/NABOKOW/Pnin.txt) и многие-многие другие герои Набокова.
Гоголевские персонажи — не творческие личности. Их трудно назвать и одинокими. К ним больше подходит именно понятие «отъединённость». Это можно сказать и о Чарткове, и о Башмачкине, и о Плюшкине, и о Коробочке, и о Собакевиче, и о Хлестакове, и о Поприщеве, который, кстати, в своём роде писатель, ну и, конечно же, о Чичикове. Характерно, что это очень яркие, запоминающиеся персонажи, но напрочь лишённые признаков человечности: чувств, состояний.
Есть у Гоголя письмо, где можно проследить параллели с Фёдором Константиновичем из набоковского «Дара», признающимся, что никому и ничему всецело отдать свою душу не способен»! (Набоков В. В. Дар: Роман, рассказы / Коммент. О. Дарка; Худож. В. Норазян. Харьков: Фолио; Москва: АСТ, 1997. С. 184.) Вот эти строки: «…одарённый… многими сторонами характера и способностей, я бы никогда не мог высказать себя всего никому, и потому что за всякую глупую попытку быть откровенным не кстати и не у места платил уже и тогда весьма дорого» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 187).
Вообще, при чтении гоголевских писем больше всего параллелей напрашивается, конечно, с Цинциннатом. Гоголь признаётся в письме к М. П. Погодину в 1840 году: «О! ты должен знать, что тот кто создан сколько-нибудь творить во глубине души, жить и дышать своими творениями, тот должен быть странен во многом» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 147).
А в письме к Н. М. Языкову от 1842 года пишет: «Я был болен и очень расстроен, и признаюсь невмочь было говорить ни о чём. Меня мучит свет и сжимает тоска, и, как ни уединённо я здесь живу, но меня всё тяготит: и здешние пересуды, и толки, и сплетни. Я чувствую, что разошлись последние узы, связывавшие меня со светом. Мне нужно уединение, решительное уединение» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 158). Тут видна параллель и с Цинциннатом («Тоска, тоска, Цинциннат. Опять шагай, Цинциннат, задевая халатом то стены, то стул. Тоска!» — Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. С. 197), и с Себастьяном Найтом, который «приговорён к благодати одиночного заключения внутри себя» (Набоков В. В. Bend Sinister. С. 38).
В письме А. С. Данилевскому от 14 февраля 1843 года Гоголь признаётся: «Ты спрашиваешь, зачем я не говорю и не пишу к тебе о моей жизни, о всех мелочах, об обедах и проч. и проч. Но жизнь моя давно уже происходит вся внутри меня, а внутреннюю жизнь (ты сам можешь чувствовать) не легко передавать» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 189).
Набоковский Цинциннат рассуждает о своей тайне «С тех пор, как помню себя, — а помню с беззаконной зоркостью, — собственный сообщник, который слишком много знает о себе, а потому опасен, а потому… Я исхожу из такого жгучего мрака, таким вьюсь волчком <…> до сих пор ощущаю <…> тот исконный трепет, первый ожег, пружину моего я. Как я выскочил, — скользкий, голый! Да, из области, другим заказанной и недоступной, да, я кое-что знаю, да… <…> Я ещё многое имею в виду, но неумение писать, спешка, волнение, слабость… Я кое-что знаю. Я кое-что знаю» (Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. С. 226). Сравните с письмом Гоголя к Н. В. Жуковскому от 2 декабря 1843 г.: «Такие открываются тайны, которых не слышала дотоле душа. <…> Поупражняясь хотя немного в науке создания, становишься в несколько крат доступнее к прозренью великих тайн Божьего создания» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 219). Здесь заключена важная мысль о том, что связывает Гоголя с набоковскими героями — это непростое счастье быть создателем. Как мы узнаём из романа «Приглашение на казнь», главная ценность личности Цинцинната в том, что он писатель. Именно поэтому последим его желанием было «кое-что дописать», чтобы преодолеть пошлость жизни и конечность собственного существования и чтобы была «хотя бы теоретическая возможность иметь читателя» (Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. С. 300). Вот его слова: «Небольшой труд… запись проверенных мыслей… Кто-нибудь когда-нибудь прочтёт и станет весь как первое утро в незнакомой стране. То есть я хочу сказать, что я бы его заставил вдруг залиться слезами счастья, растаяли бы глаза, — и, когда он пройдёт через это, мир будет чище, омыт, освежён. Но как мне приступить к писанию, когда не знаю, успею ли» (Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. С. 198). «В душе у поэта сил бездна», — будто отвечает ему Гоголь (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 216).
«Душе моей тогда были сильно нужны пустыня и одиночество», — признаётся Гоголь (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 160). И в этом самом одиночестве подобно Цинциннату, была для Гоголя «загадка его существования» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 161). И теперь его мысль будто продолжает Цинциннат: «Я не простой… я тот, который жив среди вас… Не только мои глаз другие, и слух, и вкус, — не только обоняние, как у оленя, а осязание, как у нетопыря, — но главное: дар сочетать всё это в одной точке… Нет тайна ещё не раскрыта» (Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. С. 199).
В письме к художнику А. А. Иванову от 14 декабря 1847 года Гоголь пишет: «Но помните, что ни на кого в мире нельзя возлагать надежды тому, у кого особенная дорога и путь, не похожий на путь других людей» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 418).
О своей «непроницательности» и «непрозрачности» говорит и Цинциннат. Он воспринимает жизнь, смотря на неё глубокими глазами истины. «Ошибкой попал я сюда — не именно в темницу, — а вообще в этот страшный полосатый мир: порядочный образец кустарного искусства, но в сущности — беда, ужас, безумие, ошибка…» (Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. С. 226.)
«В снах моих мир был облагорожен <…> К тому же я давно свыкся с мыслью, что называемое снами есть полудействительность, обещание действительности, её преддверие и дуновение, то есть что они содержат в себе, в очень смутном, разбавленном состоянии, — больше истинной действительности, чем наша хвалёная явь, которая, в свой черёд, есть полусон, дурная дремота, куда извне проникают, странно, дико изменяясь, звуки и образы действительного мира, текущего за периферией сознания <…> Он есть, мой сонный мир, его не может не быть, ибо должен же существовать образец, если существует корявая копия» (Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. С. 226–228).
«Всё сошлось <…> Всё обмануло, сойдясь, все. Вот тупик тутошней жизни <…> есть у неё свой губительный изъян. Я его обнаружил. Я обнаружил дырочку в жизни, — там, где она отломилась, где была спаяна некогда с чем-то другим, по-настоящему живым, значительным и огромным…» (Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. С. 308–309.)
Подобные фразы и у Гоголя, и у набоковских героев есть признак разочарования от нарушения некоего идеального состояния мира. Они откуда-то помнят, что когда-то было всё по-другому… И в этом ощущается дуновение потусторонности и у Гоголя, и у Набокова.
Тема «Одиночество творческой личности» — одна из главных связующих творчество Набокова и Гоголя. Только в случае набоковских героев речь идёт об одиночестве творческой личности, а в случае гоголевских — об одиночестве личности, если исключить творческую личность самого Гоголя.
IV. Тема «Восхищение ускользающей красотой»
Красота набоковских женских персонажей имеет две отличительные черты. Первая. Красота набоковских женских персонажей, очень яркая, очень тёплая, очень живая и запоминающаяся. Вот, как он описывает девочку в «Волшебнике»: «оживлённость рыжевато-русых кудрей», «весёлый, тёплый цвет лица», «летняя краска оголённых рук с гладкими лисьими волосками вдоль по предплечью» (Набоков В. В. Тень русской ветки: Стихотворения, проза, воспоминания. М.: ЭКСМО, 2000. С. 509). Магда из «Камеры обскуры» владеет «медленным погасанием продолговатых глаз» (Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. С. 55). У Колетт из «Других берегов» «эльфовое, изящное, курносенькое лицо» (Набоков В. В. Другие берега: Сборник. Л.: Политехника, 1991. С. 116). У Аннабеллы: «медового оттенка кожа», «тоненькие руки», «подстриженные русые волосы», «длинные ресницы», «большой яркий рот» (Набоков В. В. Другие берега. С. 8). Лолита же является «светом жизни» и «огнём чресел»! (Набоков В. В. Лолита / Пер. с англ. В. В. Набокова. М.: АНС-Принт, ассоциация «Новый стиль», 1991. С. 6.) Вторая. Красота набоковских женских персонажей дарит рай, приправленный адовым снадобьем смерти. Это двойственность и ведёт к трагическому финалу. В набоковских книгах всегда интересно предугадывать и сопереживать нарастанию подобных трагедий. Мы начинаем это предчувствовать уже в момент первой встречи героев, как в сцене знакомства Гумберта и Лолиты на веранде гейзовского дома, или в сцене встречи Кречмара и Магды в тёмном зале синематографа, или при появлении Мариэтты на пороге квартиры Адама Круга. Потом мы наблюдаем все измены и козни героинь, которые всегда охотно прощаются. И в конце книги смерть, как правило, настигает всех.
Набоков использует удивительные притягательные и живые метафоры для описания женских персонажей. Его образы остаются в памяти. Слово «нимфетка», как и предсказывал придуманный самим же Набоковым профессор Джон Рей, явилось именем нарицательным, а тема нимфеток получила развитие в произведениях других авторов. Я думаю, что этим, в том числе, и определяется сила набоковского таланта.
Главные отличительные черты красоты по Набокову — её утилитарная бесполезность и быстротечность. Набоков так пишет в 1938 году в романе «Король, дама, валет»: «Красота уходит, красоте не успеваешь объяснить, как её любишь, красоту нельзя удержать, и в этом — единственная печаль мира» (Набоков В. В. Король, дама, валет. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2012. С. 248.).
Набоков был убеждён, что пародирующая окраска у бабочек избыточна для защиты от хищников и что узоры на крыльях бабочки созданы для того, чтобы радовать человека.
При создании литературного произведения Набоков отдаёт предпочтение красоте стиля, а не идеям. В «Лекциях по русской литературе», он пишет: «всякая великая литература, — это феномен языка, а не идей», а в «Лекциях по зарубежной литературе» неоднократно подчёркивает превалирующее значение стиля для писателя, так как стиль связан с личностью автора и его талантом, а значит — с искрой Божьей в человеке.
Чтобы придать относительному понятию красоты более устойчивую характеристику, Набоков и придает античному понятию «нимфетка» его демоническую составляющую, ограниченную временными рамками. Описывая нимфеток, Гумберт говорит: «Надобно быть художником и сумасшедшим, игралищем бесконечных скорбей, с пузырьком горячего яда в корне тела и сверхсладострастным пламенем, вечно пылающим в чутком хребте (о, как приходится нам ежиться и хорониться!), дабы узнать сразу, по неизъяснимым приметам — по слегка кошачьему очерку скул, по тонкости и шелковистости членов и ещё по другим признакам, перечислить которые мне запрещают отчаяние, стыд, слёзы нежности — маленького смертоносного демона в толпе обыкновенных детей: она-то, нимфетка, стоит среди них, неузнанная и сама не чующая своей баснословной власти» (Набоков В. В. Лолита. С. 26).
Преодолеть быстротечность красоты может только бессмертие, то есть дарованная автором своему персонажу вечность. Поэтому Гумберт мысленно и обращается к Лолите из своей камеры, уже в самом конце книги: «И не жалей К. К. Пришлось выбрать между ним и Г. Г., и хотелось дать Г. Г. продержаться месяца на два дольше, чтобы он мог заставить тебя жить в сознании будущих поколений» (Набоков В. В. Лолита. С. 421).
Гоголь также неоднократно говорит о быстротечности красоты. Например, в письме М. П. Балабиной от 1839 года: «Я ни во что теперь не верю, и если встречаю что прекрасное, тотчас же жмурю глаза и стараюсь не глядеть на него. От него несёт мне запахом могилы. “Оно на короткий миг”, шепчет глухо внятный мне голос. “Оно даётся для того, чтобы существовала по нём вечная тоска сожаления, чтобы глубоко и болезненно крушилась по нём душа”» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 126).
В письме В. А. Жуковскому Гоголь, как писатель писателю, говорит: «Что нам до того, производят ли влиянье слова наши, слушают ли нас! Дело в том, остались ли мы сами верны прекрасному до конца дней наших, умели ли возлюбить его так, чтобы не смутиться ничем, вокруг нас происходящим, и чтобы петь ему безустанно песнь даже и в ту минуту, когда бы валился мир и всё земное разрушалось. Умереть с пеньем на устах — едва ли не таков же неотразимый долг поэта, как для воина умереть с оружьем в руках» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 437).
У Гоголя также двойственный характер женской красоты: божественный и демонический. Владимир Набоков в упомянутом мной эссе «Николай Гоголь» обращает внимание на то, что и в «Невском проспекте», и в письме матери Гоголь упоминает, что встретил в Петербурге прекрасную девушку, «чистейшего ангела», и признаётся, что не может более находиться в городе, и заявляет, что должен немедленно уехать за границу. Тогда он уезжает в Италию. Набоков относится скептически к этой «роковой любви». Я склонна верить в неё, и доказательством служит для меня то, что этот образ остался в «Невском проспекте». Вот отрывок посвящённой встрече на Невском проспекте: «Перуджинова Бианка. <…> это прелестное существо, которое, казалось, слетело с неба прямо на Невский проспект и, верно, улетит неизвестно куда. <…> Боже, какие божественные черты! Ослепительной белизны прелестнейший лоб осенён был прекрасными, как агат, волосами. Они вились, эти чудные локоны, и часть их, падая из-под шляпки, касалась щеки, тронутой тонким свежим румянцем, проступившем от вечернего холода. Уста были замкнуты целым роем прелестнейших грёз. Всё, что остается от воспоминания о детстве, что даёт мечтание и тихое вдохновение при светящейся лампаде, — все это, казалось, совокупилось, слилось и отразилось в ее гармонических устах» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 7: Юношеские опыты / Худож. Ю. Ф. Виноградова. С. 13–14).
В письме к матери он не указывает, почему они с этим «ангелом» не могут быть вместе. В «Невском проспекте» же говорится, что красавица могла одарить только продажной любовью. Отсюда и пойдёт трещина через жизнь Гоголя — оказывается, что внешняя красота не соответствует душевной. Отныне красота станет для Гоголя чем-то настолько возвышенно сакральным, насколько и низким и разрушающим жизнь.
Этот двойственный образ предстанет в виде женщины в белом в отрывке «Фонарь умирал»: «Всё для студента в чудесно очаровательном, в ослепительно божественно платье — в самом прекраснейшем белом. Как дышит это платье!.. Сколько поэзии для студента в женском платье!.. Но белый цвет — с ним нет сравнения. Женщина выше женщины в белом. Она — царица, видение, всё, что похоже на самую гармоническую мечту. Женщина чувствует это и потому в отдельные минуты преображается в белую. Какие искры пролетают по жилам, когда блеснёт среди мрака белое платье! Я говорю — среди мрака, потому что всё тогда кажется мраком. Все чувства переселяются тогда в запах, несущийся от него, и в едва слышимый, но музыкальный шум, производимый им. Это самое высшее и самое сладострастнейшее сладострастие» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 7. С. 117). Студент любуется ею незаконно, подглядывая в узкую щель в двери. И обрывается его восхищение внезапным появлением безобразного мужского лица. Заметьте, как эта сцена похожа на ту, что описывает Гумберт о том, как он любовался, глядя с балкона на нимфетку в окне, и тут же он добавляет «Но с бесовской внезапностью нежный узор наготы, уже принявший от меня дар поклонения, превращался в озарённый лампой отвратительный голый локоть мужчины в исподнем белье, читающего газету…» (Набоков В. В. Лолита. С. 30).
Восхищение женщиной достигает у Гоголя экзальтированной вершины в отрывке «Женщина» в словах Платона обращающегося к своему ученику Телеклесу: «Что женщина? — Язык богов! <…> Она поэзия! она мысль, а мы только воплощение её в действительности. <…> И когда душа потонет в эфирном лоне души женщины <…> Тогда она повторяет в себе прежние звуки, прежнюю райскую в груди Бога жизнь, развивая её до бесконечности…» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 7. С. 60–61.)
Гротескно-роковыми красками окрашена и любовь главного героя Поприщева из «Записок сумасшедшего» в дочь начальника . Это видно из его слов о том, что «это коварное существо — женщина! Я теперь только постигнул, что такое женщина. До сих пор никто ещё не узнал, в кого она влюблена: я первый открыл это. Женщина влюблена в чёрта. Да, не шутя. Физики пишут глупости, что она то и то, — она любит только одного чёрта» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 7. С. 161). Этот отрывок выполнен совершенно в модернистском стиле, опередившем своё время.
Подобные женские образы встречаются и в других произведениях Гоголя. Они проходят чередой — от Оксаны из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и панночки в «Вие» до Аннунциаты из отрывка «Рим».
V. Тема «Наличие двойников»
Практически каждый герой Набокова наделён двойником: Гумберт Гумберт — Куильти, Герман — Феликс, Себастьян Найт — его брат, Вадим Вадимович — какой-то известный писатель, и, конечно, Смуров, который ищет своё истинное лицо в отражении мнений других людей.
У Гоголя сразу вспоминаются Бобчинский и Добчинский, а в «Шинели» введён удивительный ход с двойником. Когда у Акакия Акакиевича Башмачкина украли шинель, он обращался и к частному приставу, и к «влиятельному лицу», но это не дало результата. Он стал ходить в старой шинели, но она не могла защитить от холода. Он заболел, и вскорости умер. Стали поговаривать, что призрак Акакия Акакиевича нападает на прохожих и снимает с них шинели. Этим, конечно, пользовались грабители. Получается, самого Башмачкина приняли за того, кто его ограбил.
VI. Тема «Возвращение в Санкт-Петербург»
Также является общей и для Набокова, и для Гоголя. Известно, какой великой трагедией было для Набокова его изгнанничество. После эмиграции жизнь Набокова долгое время складывалась очень тяжело, денег не хватало, он перебивался случайными заработками. Но после коммерческого успеха «Лолиты», когда Набоков стал состоятельным человеком, он принял решение никогда больше не приобретать собственный дом, так как его единственный дом остался в Санкт-Петербурге, на Большой Морской улице, 47.
Сначала Петербург и пора юности вновь и вновь воскресают в набоковских стихах («Расстрел», «Билет», «Россия», «Петербург», «С серого севера»), повестях и рассказах («Посещение музея», «Письмо в Россию» и др.), в романах («Машенька», «Подвиг», «Защита Лужина», «Ада», и наконец, в автобиографической книге «Другие берега» происходит мифологизация детства Набокова.
Гоголь приехал в Петербург в девятнадцатилетнем возрасте и поступил на государственную службу. Но вскоре служба его разочаровала и низким доходом, и отсутствием времени для творчества. Тогда Гоголь отправился за границу, в Германию, и с тех пор началась долгая череда его отъездов и возвращений, когда он успел поработать преподавателем истории в Санкт-Петербургском университете, но здесь важно заметить, что Гоголь с двадцати лет, с 1929 года, до самой смерти в 1852 году постоянно находился в дороге. Он посетил Германию, Италию, Францию, Швейцарию, Португалию, Испанию… В том, что Гоголь видит спасение в путешествиях, он был очень похож и на собственного героя Чичикова, и теперь кажется похожим на набоковских героев. В письмах друзьям и близким Гоголь неоднократно подчёркивает, что для творческого вдохновения ему необходимо находиться в дороге. В письме М. П. Погодину в декабре 1840 года: «Мне непременно нужна дорога. Дорога, далёкая» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 147). В письме епископу Харьковскому и Ахтырскому Иннокентию в мае 1842-го: «В Риме я пробуду никак не менее двух лет, то есть пока не кончу труд, а там в желанную дорогу!» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 159.)
Итак, Гоголь с готовностью покидал Петербург, но примечательно то, что лучше его произведения, раскрывшие Гоголя как великого художника, написаны в Петербурге и с участием Петербурга: «Невский проспект», «Шинель», «Мёртвые души», «Портрет», Записки сумасшедшего», «Ревизор»…
VII. Тема «Метафизическая насмешка»
На мой взгляд, сами сюжеты и образы героев гоголевских произведений обнаруживают связь с метафизической насмешкой. Тот смех, который способны вызвать «Ревизор», «Шинель», «Женитьбы», или «Мёртвые души» вряд ли можно назвать добрым и светлым, каким его хотел видеть сам Гоголь. И его трудно назвать именно смехом. Смех — это то, что радует и умиляет. Здесь перед глазами возникает чудовищная бездна несовершенства — как человеческой личности, так и жизни вообще. В «Ревизоре» важные чиновники города принимают обыкновенного проходимца за важного ревизора из Петербурга, показывают себя с худшей стороны, дают ему взятки, а в результате, оказывается, что всё было напрасно… Это скорее насмешка над неприглядностью жизни. То же можно сказать и о «Шинели», где несчастный, нелепый Акакий Акакиевич лишается новой шинели, вещи, в которую он вложил и все средства, и всю душу. И — незамедлительно её лишается! Не насмешка ли? Но точно не смех над, кажется, жадным и нелепым человеком, потому что слышны ноты пронзительной жалости и… тоски. Тоски по чему-то более совершенному, по лучшему устройству мира. В пьесе «Женитьба» из-за совета Кочкарёва Агафья Тихоновна так и не выйдет замуж, поскольку остановит выбор на Подколёсине, который, как видно из его реплик и поведения, менее всех имел решимости жениться, и откажет Жевакину, которой хотел жениться именно на ней.
В «Мёртвых душах» каждый помещик олицетворяет пошлость, и вызывает, конечно, не смех, а недоумение и сожаление, а Чичиков путешествует с невиданной целью — скупает то, чего нет, — мёртвые души. Сам стиль «Мёртвых душ», говорит Набоков, «создает ощущение чего-то смехотворного и в то же время нездешнего, постоянно таящегося где-то рядом» (Набоков В. В. Лекции по русской литературе.).
«Смехотворное и нездешнее», соединённые вместе, — это и есть метафизическая насмешка.
Примечательно, что у Гоголя часто встречается само слово «насмешка». В «Женитьбе» Кочкарёв называет Подколёсина «насмешкой над человеком». Автор в «Театральном разъезде…» много рассуждает о смехе, о его роли в нашей жизни, о том, что в «Ревизоре» главный герой — возвышенный светлый смех.
Вот фраза, что удивила меня: «…кто льёт часто душевные, глубокие слёзы, тот, кажется, более всех смеётся на свете!..» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч.) Здесь он имеет в виду добрый, глубоко духовный смех.
Гоголю же принадлежат слова: «Насмешки боятся даже те, кто, кажется, ничего не боится» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч.).
У Набокова тема метафизической насмешки раскрыта гораздо шире. Кроме насмешливо-трагических судеб (преследуемый двойником Гумберт, ослепший и застреленный Кречмар, осуждённый и казнённый за непрозрачность Цинциннат и многие другие — все его персонажи) у Набокова появляются герои-насмешники, презирающие и общечеловеческие нормы, и всякие сокровенные ноты человеческой души (Горн, просто ради веселья поджигающий ткани в лавке торговца, все взаимозаменяемые тюремщики Цинцинната, занимающийся непристойными съёмками Клэр Куильти, литературный критик м-р Гудмен и другие).
Герои Набокова уже рассуждают о насмешке. Например, лавный герой в Ultima Thule: «…всё рассыпается от прикосновения исподтишка: слова, житейские правила, системы, личности, — так что, знаешь, я думаю, что смех — это какая-то потерянная в мире случайная обезьянка истины» (Набоков В. В. Полное собрание рассказов / Составитель А. Бабиков. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2013. С. 506).
Бабка Бредова в романе «Смотри на арлекинов!», говорит маленькому Вадиму: «Деревья — арлекины, слова — арлекины. Играй! Выдумывай мир! Твори реальность!» (Набоков В. В. Смотри на арлекинов! / Пер. с англ.; Коммент. С. Ильина. СПб.: Азбука-классика, 2010. С. 14.)
Так что тема «Метафизическая насмешка» — общая у Гоголя и Набокова, но последним доведена до совершенства.
Даже счастье для Себастьяна Найта «лишь скоморох собственной смертности» (Набоков В. В. Bend Sinister: Романы / Пер. с англ.; Коммент. С. Ильина. СПб: Северо-Запад, 1993. С. 77).
VIII. Тема «Желание разгадать загадку жизни и смерти»
Является главной для всего творчества Владимира Набокова. Начав её исследования в «Других берегах», Набоков формулирует некоторые выводы в своих поздних произведениях и… оставляет её открытой в «Лауре».
Герои Набокова дают множество определений смерти.
Ван Вин называет смерть «господином всех безумий» (Набоков В. В. Bend Sinister. С. 212).
Адам Круг считает, что «смерть — это либо мгновенное обретение совершенного знания… либо абсолютное ничто», но останавливается всё же на «совершенном знании» (Набоков В. В. Bend Sinister. С. 434).
Главный герой в Ultima Thule понимает смерть как «утрату личности» (Набоков В. В. Собрание сочинений. В 5 т. / Пер. с англ.; Сост. С. Ильин, А. Кононова; Коммент. С. Ильина, А. Люксембурга. СПб.: Симпозиум, 1997. С. 476).
Смерть Люсетты из «Ады» названа «более полным ассортиментом бесконечных долей одиночества» (Набоков В. В. Указ. собр. соч. Т. 476).
Чарльзом Кинбот говорит в комментарии к поэме Шейда, что «план поэта — это изобразить в самой текстуре текста изощрённую “игру”, в которой он ищет ключ к жизни и смерти» (Набоков В. В. Указ. собр. соч. C. 251).
Ван Вин рассуждает: «А что в умирании хуже всего? <…> Во-первых, у тебя выдирают всю память <…> вторая грань — отвратительная телесная боль <…> И наконец <…> безликое будущее, пустое и чёрное, вечность безвременья, парадокс, венчающий эсхатологические упражнения нашего одурманенного мозга!» (Набоков В. В. Указ. собр. соч. C. 558.)
Тема смерти, притом страшной роковой смерти — быть погребённым заживо, — всю жизнь тревожила Гоголя. Лейтмотивом она возникает в его произведениях. Например, в письме «Исторический живописец Иванов» он пишет: «Клянусь, бывают так трудны положенья, что их можно уподобить только положенью того человека, который находится в летаргическом сне, который видит сам, как его погребают живого, и не может даже пошевелить пальцами и подать знака, что он ещё жив» (Гоголь Н. В.) Или в «Кровавом бандуристе» ощущения Пленника описывает так: «Несчастный вздрогнул. Ему казалось, что крышка гроба захлопнулась над ним, а стук брёвен, заваливших вход его, казался стуком заступа, когда страшная земля валится на последний признак существования человека и могильно-равнодушная толпа говорит, как сквозь сон: “Его нет уже, но он был”» (Гоголь Н. В.).
Состояние Бруно Кречмара, осознавшего свою полную слепоту, Набоков сравнивает с «легендарным смятением человека, проснувшегося в могиле» (Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. С. 140), что, напоминает, конечно, о Гоголе.
Это также созвучно строчкам из поэмы Шейда в романе Набокова «Бледный огонь»:
Нить тончайшей боли,
Натягиваемая игривой смертью, ослабляемая,
Не исчезающая никогда, тянулась сквозь меня.
(Набоков В. В. Бледный огонь / Пер. с англ. В. Набокова. СПб.: Азбука-классика, 2010. С. 34.)
Таким образом, можно сказать, что Гоголь не ставил себе задачу изучения загадки перехода из жизни в смерть, но наличие и возможность ужасной по форме смерти его постоянно тревожили. Набоков же гениально, в широком масштабе исследовал этот вопрос и пришёл к некоторым выводам по поводу её преодоления. Так что разработка этой темы — почти полностью набоковское достижение, при помощи которого Набоков и сформулировал вывод о спасении в искусстве, о чём он говорит и в «Подлинной жизни Себастьяна Найта», и в «Лолите».
IX. Тема «Бессмертие души и сознания»
Многие герои Набокова мечтают о бессмертии.
Смуров мечтает, чтобы его имя мелькало в будущем после его смерти хотя бы как призрак в разговоре посторонних людей.
«Вожделею бессмертия, — хотя бы земной его тени!» — восклицает Федор Константинович в письме к матери (Набоков В. В. Лолита. С. 356).
В поэме Шейда Набоков даёт одну важную подсказку преодоления ужасающей обезличенности смерти: Шейд «подозревал, что правда о посмертной жизни известна всякому», лишь он один не знает ничего, великий заговор книг и людей скрывает от него правду (Набоков В. В. Бледный огонь. С. 35–36).
То есть правду о посмертной жизни можно найти в книгах. «Бледный огонь» написан в 1974 году. Но мысль о спасении в книгах, то есть в искусстве вообще и в литературе в частности, высказана Набоковым еще в 1937 году в романе «Дар», затем в 1938 году в романе «Приглашение на казнь», и в 1955 году, в последнем предложении в «Лолите» — «спасение в искусстве». И спасение это подразумевает жизнь идей и образов автора в сознании будущего читателя.
Именно поэтому последним желанием Цинцинната было «кое-что дописать», чтобы была «хотя бы теоретическая возможность иметь читателя».
Именно поэтому Кончеев в «Даре» говорит: «Настоящему писателю должно быть наплевать на всех читателей, кроме одного: будущего, — который, в свою очередь, лишь отражение автора во времени» (Набоков В. В.)
К неродившемуся читателю обращается и сам Владимир Набоков в одноимённом стихотворении ещё в 1930 году.
То есть здесь можно сделать вывод, что решается вопрос о бессмертии души и сознания именно через отношения Писателя и Читателя во времени. И это отлично показывают слова Набокова из того же эссе «Николай Гоголь»: «…литература <…> обращена к тем тайным глубинам человеческой души, где проходят тени других миров, как тени безымянных и беззвучных кораблей. Как, наверное, уже уяснили себе два-три самых терпеливых читателя, это обращение — единственное, что, по существу, меня занимает. <…> ведь случайный читатель, наверно, так далеко и не заберётся. Но я буду очень рад неслучайному читателю — братьям моим, моим двойникам» (Набоков В. В. Лекции по русской литературе.)
Для меня было очень неожиданно, что Гоголь, как и Набоков, возлагает надежды на будущего читателя. Об этом он пишет в своих письмах друзьям. Например, В. А. Жуковскому в 1836 году по поводу «Мёртвых душ»: «Огромно велико моё творение, и не скоро конец его. Ещё восстанут против меня новые сословия и много разных господ; но что ж мне делать! Уже судьба моя враждовать с моими земляками. Терпенье! Кто-то незримый пишет передо мною могущественным жезлом. Знаю, что имя моё после меня будет счастливее меня, и потомки тех же земляков моих, может быть, с глазами влажными от слёз, произнесут примирение моей тени» (Набоков В. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 94). А в письме М. П. Погодину по поводу издания нового литературного журнала замечает: «В виду у нас должно быть потомство, а не подлая современность» — и в конце письма добавляет: «Я мёртв для текущего. <…> Я вижу только грозное и правдивое потомство, преследующее меня неотразимым вопросом: “Где же то дело, по которому бы можно было судить о тебе?”» (Набоков В. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 95–96.)
Гоголь так же понимал бессмертие души и сознания через литературную преемственность. Есть удивительные примеры в его письмах.
В письме к Т. С. Аксакову Гоголь говорит о быстротечности земной любви. И далее продолжает: «Но любовь душ — это вечная любовь. Тут нет утраты, нет разлуки, нет несчастий, нет смерти» (Набоков В. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 174). Или другой пример: «Это уже давно было сказано на свете, что слог у писателя образуется тогда, когда он знает хорошо того, кому пишет» (Набоков В. В. Указ. собр. соч. Т. 9. С. 268).
Сравните со словами Набокова (о Гоголе же): «Гоголь отлично создавал своего читателя, а это дано лишь великим писателям. Так возникает замкнутый круг, я бы сказал — тесный семейный круг. Он не открывается в мир» (Набоков В. В. Лекции по русской литературе.)
Конечно, Гоголь тоже был в своё время Будущим Читателем. По отношению к Пушкину. Вот его признание в статье «Борис Годунов»: «Боже! — часто говорю себе: — какое высокое, какое дивное наслаждение даруешь Ты человеку, поселяя в одну душу ответ на жаркий вопрос другой! Как эти души быстро отыскивают друг друга, несмотря ни на какие разделяющие их бездны!» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 8.)
Несмотря ни на какие разделяющие их бездны.
Догадка о воплощении бессмертия души и сознания через литературную преемственность посетила и Гоголя, и Набокова. Только в своих признаниях Гоголь откровеннее, проще. Там, где у Гоголя — одна фраза, у Набокова написан целый роман.
X. Параллели стилистических особенностей.
1) Схожие интонации в образах и словосочетаниях
Самое хрустально-пронзительное для внимательного Читателя — это находить параллели повествовательных интонаций в текстах великого Набокова и тех авторов, кто повлиял или мог повлиять на формирование Его волшебного стиля. Они трудноуловимы и почти недоказуемы, но Читатель с чутким слухом не может их не уловить.
Теперь будем немного музыкантами и прослушаем отрывки из произведений наших авторов на слух.
Вот отрывок из «Лолиты», где Гумберт воображает роспись холла гостиницы: «Будь я живописцем и случись так, что директор “Привала Зачарованных охотников” вдруг, в летний денёк, потерял бы рассудок и поручил мне переделать по-своему фрески в ресторане его гостиницы, вот что я бы придумал (описываю лишь фрагменты): Было бы озеро. Была бы живая беседка в ослепительном цвету. Были бы наблюдения натуралистов» (Набоков В. В. Лолита. С. 181–182) и т. д. Помните? Похожий приём есть у Гоголя в повести «Как поссорился Иван Иванович и Иваном Никифоровичем», где автор говорит «О, если б я был живописец, я бы чудно изобразил всю прелесть ночи! Я бы изобразил, как спит весь Миргород; как неподвижно глядят на него бесчисленные звезды» (Гоголь Н. В. Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.) и т. д. Речь идёт совершенно о разном, но приёмы похожи.
Ещё пример. «Какая ночь совершается в вышине!» — говорит рассказчик в «Мёртвых душах» (Гоголь Н. В. «Мёртвые души» https://klassika.ru/read.html?proza/gogol/dushi.txt&page=45). Сравните слова Владимира Набокова о детстве Цинцинната в «Приглашении на казнь»: «Как быстро наступала ночь, когда с катанья возвращались домой… Какие звёзды, — какая мысль и грусть наверху, — а внизу ничего не знают» (Набоков В. В. Приглашение на казнь. Камера обскура. Отчаяние. С. 179).
Или ещё. Окончание гоголевского «Рима» очень похоже на окончание «Лолиты» Набокова. Я говорю о том фрагменте в конце книги, где Г. Г. смотрит со склона на маленький городок, слушает звуки, доносящиеся снизу, которые сплошь состоят из голосов играющих детей и сожалеет, что голоса Лолиты нет в этом хоре (Набоков В. В. Лолита. С. 419).
Так же с высоты горы наблюдает князь из отрывка «Рим»: «Но здесь князь взглянул на Рим и остановился: перед ним в чудной, сияющей панораме предстал вечный город» (Гоголь Н. В. Рим.) и т. д.
Смысловая нагрузка у этих отрывков опять же разная, но приёмы похожи — взгляд с высоты на город.
2) Непринятие пошлости
Оба писателя уделяли большое внимание человеческой пошлости. Каждый из них старался показать её читателю наглядно. Самый яркий, но не исключительный, пример пошлости в произведениях Набокова — это поведение Шарлотты Гейз с её дамскими кружками и примитивными интересами. Пример пошлости у Гоголя — чиновники комедии «Ревизор» и помещики и сам Чичиков в «Мёртвых душах». Само значение названия «Мёртвые души» получается двояким: это не только мёртвые души давно ушедших из жизни крестьян, поименованные на бумаге, некоторые из которых предстают перед нами как живые, но и пошлые, неживые души живых помещиков. По-моему, слово «пошлость» у Гоголя в том же значении, что и у Набокова — в значении «обыденность, обыкновенный, заурядный, но выдающий себя за что-то значительное».
3) Внимательное отношение к вещам
Следующая параллель, которую нельзя упустить, говоря о Набокове и Гоголе — это внимательное отношение к вещам. У Набокова вещи — символы, живущие как бы своей жизнью. Мы прекрасно помним синий седан Шарлотты, или Лолитины тёмные очки. Пример вещи-символа у Гоголя — это шкатулка Чичикова. Акцент на важность вещей у Гоголя ставит именно Набоков в эссе «Николай Гоголь».
«На этом не подвластном здравому смыслу заднем плане толпятся не только живые существа, но и вещи, которые призваны играть ничуть не меньшую роль, чем одушевлённые лица», — пишет Набоков и приводит в пример: шляпную коробку, которую городничий надевает на голову, и шкатулку Чичикова, указывая на то, что она представляет собой его душу (Набоков В. В. Лекции по русской литературе.)
4) Утончённая работа над стилем
Стиль Владимира Набокова — это то, что любят все читатели. Стиль Набокова — это то, что признают даже те, кто не осознаёт глубины основных тем Его творчества. Стиль — это то, что сам Набоков считал первостепенным в литературном произведении. Но привести в пример отрывок из его книг очень трудно — придётся привести полностью все Его книги. Но, чтобы показать главную тему Набокова и красоту Его стиля одновременно, я обращусь всё-таки к «Другим берегам»: «Сколько раз я чуть не вывихивал разума, стараясь высмотреть малейший луч личного среди безличной тьмы по оба предела жизни! Я готов был стал единоверцем последнего шамана, только бы не отказаться от внутреннего убеждения, что себя я не увижу в вечности лишь из-за земного времени, глухой стеной окружающего жизнь. Я забирался мыслью в серую от звёзд даль — но ладонь скользила всё по той же совершенно непроницаемой глади. Кажется, кроме самоубийства, я перепробовал все выходы. Я отказался от своего лица, чтобы проникнуть заурядным привидением в мир, существовавший до меня. Я мирился с унизительным соседством романисток, лепечущих о разных йогах и атлантидах. Я терпел даже отчёты о медиумистических переживаниях каких-то английских полковников индийской службы, довольно ясно помнящих свои прежние воплощения под ивами Лхассы. В поисках ключей и разгадок я рылся в своих самых ранних снах…» (Набоков В. В. Другие берега. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2017. С. 10–11.)
Стиль Гоголя принадлежит, конечно, ещё веку XIX, но в нём присутствуют личные особенности интонации, так что отрывок из его произведений можно достаточно легко узнать. Но временами стиль Гоголя будто опережает своё время и похож больше на постмодернистский. Вот фрагмент из «Ночи на вилле» об умирающем юном друге писателя графе Иосифе Виельгорском, скончавшемся от чахотки на руках самого Гоголя 2 июня 1839 на римской вилле княгини З. А. Волконской: «Что бы я дал тогда, каких бы благ земных, презренных этих, подлых этих, гадких благ, нет! о них не стоит говорить. Ты, кому попадутся, если только попадутся, в руки эти нестройные слабые строки, бледные выражения моих чувств, ты поймёшь меня. Иначе они не попадутся тебе. Ты поймёшь, как гадка вся груда сокровищей и почестей, эта звенящая приманка деревянных кукол, называемых людьми. О, как бы тогда весело, с какою бы злостью растоптал и подавил всё, что сыплется от могущего скипетра полночного царя, если б только знал, что за это куплю усмешку, знаменующую тихое облегчение на лице его» (Гоголь Н. В. Указ. собр. соч. Т. 7. С. 494).
Кроме того, и Гоголь, и Набоков используют такой необычный для многих писателей цвет как лиловый.
5) Логические круги
В своём эссе «Николай Гоголь» Набоков указывает, что поэма «Мёртвые души» и начинается, и заканчивается упоминанием колеса чичиковской брички. Получается такой логический круг. Но правило «логического круга» работает и в отношении самого Набокова. У него есть рассказ, который так и называется «Круг», в котором конец рассказа возвращает к его началу. Интересно и то, что сама структура эссе «Николай Гоголь» построена по такому же принципу: Набоков называет Гоголя гением в самом начале, и в конце своего эссе, будто логически его завершая.
*
Итак, это были мои доказательства общности основных тем и некоторых стилистических особенностей творчества великого писателя Владимира Владимировича Набокова и классика русской литературы XIX века Николя Васильевича Гоголя. В этой главе я использовала именно те доказательства, которые вообще не включила бы по отношению к любому другому автору, например, к Метерлинку. А сделала я это потому, что в своём эссе «Николай Гоголь» Набоков называет Гоголя гением аж пять раз! А заслужить такую похвалу у Набокова крайне трудно, практически невозможно! Набоков высоко ценил и Толстого, и Чехова, но, говоря о них, он порой употребляет такие определения как «простой» или «"банальный», в то время как, рассуждая о Гоголе, он применяет такие сложные философские метафоры и идеи, которые использует только в своих собственных произведениях. Например, можно подумать, что в этом отрывке речь идёт о Цинциннате: «Гоголь был странным созданием, но гений всегда странен; только здоровая посредственность кажется благородному читателю мудрым старым другом, любезно обогащающим его, читателя, представления о жизни». А в словах Набокова о «Шинели» увидела подсказку к пониманию как гоголевского, так и набоковского творчества: «Что-то очень дурно устроено в мире, а люди — просто тихо помешанные, они стремятся к цели, которая кажется им очень важной, в то время как абсурдно-логическая сила удерживает их за никому не нужными занятиями — вот истинная “идея” повести» (Набоков В. В. Лекции по русской литературе.).
Хоть Набоков и заявил, что некоторые «отчаявшиеся русские критики» пытались определить влияние на него Гоголя и что это им не удалось, всё же, при сравнении первоисточников, можно сказать, что основными темами творчества как Набокова, так и Гоголя являются: трагичность судьбы героев, утрата земного рая детства, восхищение ускользающей красотой, наличие двойников, одиночество творческой личности, возвращение в Санкт-Петербург, метафизическая насмешка, желание разгадать загадку жизни и смерти и бессмертие сознания и литературная преемственность. При внимательном анализе видно, что у обоих писателей имеются и сходные стилистические особенности.
Именно благодаря набоковскому эссе «Николай Гоголь» я нашла ответ, почему Солженицын не мог предсказать появления Набокова, прочитав гоголевские произведения. Дело в том, что долгое время Гоголь относился, да сейчас относится, к школе реализма в литературе, он считается социальным писателем, бичующим пороки общества. Таким и воспринял его Солженицын, не обратив внимания на схожесть тем и стилистических особенностей творчества обоих писателей.
