Драконья республика

            Маленькие дракончики с ещё не окрепшими крылышками, но уже довольно когтистыми лапками предпочитали уютные горные расселины, куда можно было забиться, как в норку, и дремать.

            Дракончики вызревали медленно — не быстрее виноградных гроздьев, и когда норки становились тесноваты, выбирались, и, расправив крылья, пробовали лететь.

            — У меня получилось, — хвалился рыженький. — Целых несколько метров протянул.

            Зелёный — довольно чахлый — всё вздыхал:

            — Что-то никак не могу.

            Дракон постарше подлетел и опустился рядом.

            Был он жёлто-зелёного цвета, и даже переливался слегка, будто огромная бабочка.

            — Не переживай, — сказал он, — не у всех сразу получается.

            Как организована жизнь в Драконьей республике?

            Ну, в общем, никакой особой республики нет — есть система гор: весьма обширная, с ниспадающими вниз скалами и вершинами, вздымающимися в облака, и среда этой системы облюбована мирными драконами.

            Да, они вполне травоядны, вернее — листоядны, ибо предпочитают в пищу листья деревьев.

            Деревья не обижаются.

            С ними всегда можно договориться.

            — Ничего, — говорят деревья, — нарастим новые листья. Нужно же драконам чем-нибудь питаться.

            Драконы разлетаются — каждый по своим делам, но непременно возвращаются на эти горы. Они следят за маленькими — чтобы те вовремя начинали летать — хотя это «вовремя» и не очень определённого свойства, тем не менее, все драконы должны летать, иначе и быть не может.

            Как-то раз старшие драконы думали сорганизоваться и выбрать главного, но из этого ничего не вышло.

            Драконы собрались, расселись по вершинам гор, а иные заняли полулежачие позиции.

            — Итак, — сказал Огненный шар. — Какие будут предложенья.

            Рыжий зевнул, слегка брызнув пламенем.

            — Ну ты и становись главным, — произнёс он.

            — Я не могу. Я слишком огненный.

            — Тогда давайте выберем Водяного дракона.

            Водяной переливался зыбкой синевою и точно растекался по своей вершине.

            — Не-а, — зевнул он. — Ещё утеку ненароком.

            Предложили Хвостатого. Тот отказался, боясь запутаться в собственных хвостах.

            Драконы стали позёвывать.

            Седой и вовсе задремал.

            Наиболее активный — Огненный шар — подытожил:

            — Ну что? Ничего не выходит?

            Другие подтверждающе захлопали крыльями.

            — Тогда будет жить равноправно, — сказал Огненный шар. — То есть каждый имеет право высказать своё мнение. Другие, впрочем, имеют такое же право на это мнение внимания не обращать.

            С тихим шлепком маленький дракончик вывалился из щели. Или из норы.

            — Вот, стоит ли его поднимать? — Спросил Огненный шар.

            — Стоит, — сказал Водяной.

            — Не-а, — протянул Седой. — Пусть сам поднимется.

            Дракончик поднялся, ловко вскарабкался на гору, и снова юркнул в щель. Или в нору.

            — Значит, я прав, — резюмировал Седой.

            И драконы разлетелись по своим делам.

            А дракончики продолжали вызревать, как виноградные гроздья.

            Водяной предпочитал уютные водоёмы — вроде больших озёр.

            Погружаясь в глубину, он чувствовал себя умиротворённо, и, если рыбы удивлялись его появленью, говорил: Не бойтесь. Я не питаюсь рыбами. —

            И рыбы мирно проплывали мимо.

            Водяной опускался на самое дно, и, расположившись там поуютней, размышлял.

            Он размышлял о сущности жизни драконов.

            Выходило, что она разная.

            У меня, думал он, сущность скрыта в воде. Это не хорошо и не плохо. С одной стороны, я знаю, где она. С другой — никогда её не видел.

            И он принимался размышлять, какой она могла бы быть эта сущность –внешне.

            Рыбы проплывали, раки шебуршали под корягами.

            Вероятно она, предполагал Водяной, чем-то похожа и на рыбу, и на рака.

            А у Огненного шара — тут же прерывал он себя — сущность, конечно, огненная, золотистая.

            Тут Водяной обычно принимался дремать, ибо чрезмерная активность Огненного шара действовала на него угнетающе.

            А Огненный шар в это время парил над лугами и полями.

            От него летели хлопья и брызги света.

            Я и сам не знаю — кто они: брызги или хлопья, думал он; вероятно — и те, и другие.

            Ему нравилось давать дополнительный свет — такой золотистый, такой загадочный.

            Разные существа — жившие на земле, и только на земле, видели эти световые сгустки и резвились в них, и Огненный шар радовался радости этих существ, и не подозревавших о его существовании…

            Седой позёвывал на вершине скалы.

            Ему привычно было находиться тут, да и возраст подсказывал, что местечко пониже — уже не для него.

            Шуршание внизу его совершенно не беспокоило.

            Камни осыпаются, наверное, — и он зевнул.

            Но из щели показалась рожица дракончика.

            Чёрненькие глазки сверкали, а на остриях крылышек серела пыль.

            — А это ты, малыш, — сказал Седой.

            — Чхи, — ответил дракончик. Вернее — чихнул. — Пыльно там.

            — Тебе уж летать пора, — заметил Седой.

            — Никак не получается.

            — Ничего. Главное не сдаваться.

            Огненный шар, мерцая золотисто, возвращался.

            — Вот смотри, — сказал Седой. — Думаешь, у него сразу получилось?

            — А нет?

            — Конечно, нет. Тоже падал. А видишь, как теперь летает.

            Дракончик выбрался из щели.

            Крылышки его встрепенулись, и он…

            — Надо ж, — заверещал он радостно. — Лечу, лечу.

            Он сделал круг и вернулся к Седому.

            — Получилось! — гордо сказал он.

            — Конечно. — Ответил Седой. — Хотя я тебя слегка и обманул. Огненный шар никогда не падал.

            — А разве… — начал было дракончик.

            — Конечно, конечно, — опередил его Седой. — Обманывать нехорошо. Но иногда, видишь — на пользу.

            — А теперь, — продолжал он, — придумай себе дела и лети.

            — А разве дела не сами находят нас?

            — Нет, конечно. Их надо придумать.

            И дракончик полетел придумывать себе дела.

            Так жили они — по-разному, но объединённые своей драконовой — не страшной вовсе, листоядной сутью.

            Такая вот страна

            Парящие дома — как это? А очень просто — ведь это страна волшебников.

            Не бывали в ней?

            Да, в неё непросто найти дорогу, но если вас ведёт фантазия…

            Дом парил — на широком куске почвы, края которого были неровными.

            Волшебник сидел на краю, свесив ножки и болтая ими, и ждал другого.

            Отчего одному волшебнику всегда скучно?

            Волшебство приедается и перестаёт радовать.

            — Эй, Нут, — послышалось. — Ты ещё ждёшь меня?

            — Конечно, Нуг, — отвечал Нут, продолжая болтать ногами. — Только если не сложно — проявись.

            Нуг возник рядом с Нутом, и они поприветствовали друг друга.

            — Пойдём в дом, — предложил хозяин. — А то он устал парить без чаепития.

            Они вошли в дом, и тот загорелся радостным розовым цветом.

            — С чем будем пить чай? — спросил Нуг…

            — С цукарными бестиками, — ответил Нут.

            Он щёлкнул пальцами, и они выскочили — бестики — из изразцового буфета, выскочили, побежали врассыпную, преследуя чайник и чашки.

            Да, да, именно так — врассыпную и преследуя.

            — Ладно, когда догоните — скажите, — крикнул им вдогонку Нуг. — А мы пока попьём чаю.

            И они сели пить чай. Без чайника, заварки, кипятка… Это же был волшебный чай. Они пили с удовольствием, слегка пьянея от него, радостно отфыркивались.

            — Ну как? — спросил Нут.

            — Ну так, — ответил Нуг.

            — А кто из нас вообще хозяин дома? — спросил Нут.

            — Поди, догадайся, — ответил Нуг.

            — Предлагаю, — сказал Нут, — убрать последние буквы из наших фамилий, и тогда дом сможет считать хозяином любого из нас.

            — Ты не против, дом? — спросил пока ещё Нуг.

            — Не-а, — послышалось.

            И они убрали последние буквы.

            Те — о Г и Т — поскакали и почти что столкнулись с вернувшимися из рассыпной бестиками.

            Бестики, узнав о произошедших изменениях, посмеялись и попрыгали назад, в изразцовый буфет.

            А волшебники продолжили пить чай.

            Иногда дома волшебников спускаются на землю — чаще всего около водоёмов, и бывает это, когда волшебникам приходит охота половить рыбку.

            Вот Игрек — так он любит себя называть — выходит из домика, сахарного и пряничного, чтобы вкусней было, — и щёлкает пальцами.

            Тут же из воды выскакивает рыба.

            И плюхается назад — в воду.

            — Так не пойдёт, — говорит Игрек. — Давай-ка иначе.

            Он вновь щёлкает пальцами — но уже с перебором — и рыба, выпрыгнув из воды, зависает в воздухе.

            — Разве ты не знаешь, что я приземлился ради рыбалки? — спрашивает Игрек.

            — Не-а, — отвечает рыба, помахивая хвостом. Лопушистые брызги падают Игреку на лицо. — А ты разве не знаешь, что рыбы против рыбалки?

            — Но — это же волшебная рыбалка! — говорит Игрек. — То есть когда я щёлкаю пальцами — ты зависаешь в воздухе, и мы пьём с тобой чай. А потом расходимся.

            — И всё? — спросила рыба.

            — Всё, — ответил Игрек, вызывая сказочные чашки.

            Чашки плыли по воздуху, самонаполненные чаем.

            — Я вообще-то не очень люблю чай, — сказала рыба, зевая.

            — Ну ладно уж, выпей, — сказал Игрек.

            Рыба, поймав чашку хвостом, опрокинула её в пасть и снова зевнула. Чашка уплыла.

            — Если это вся рыбалка, — сказала рыба, — я, пожалуй, пойду. Вернее, поплыву.

            — Давай, — охотно согласился Игрек, допивая свой чай.

            И рыба плюхнулась в воду.

            — Что надо сказать? — спросил дом.

            — Ах, да. Рыбалка удалась, — произнес Игрек.

            Вообще волшебники очень любят пить чай. Он бывает травный и камышовый, рыбный и воздушный, малиново-пюрешный, креветочный…

            — Стой, стой, стой, — креветки высунули из воды усики. — Никакого креветочного чая не бывает.

            — Ладно, — сказал волшебник, рассказывавший воздуху о любви волшебников к чаю. — Пускай креветочного не бывает, а веточный — точно.

            Веточки у его домика, зависшего над рощицей, зашевелились.

            Воздух молчал.

            Он пил воздушный чай.

            Креветки укатились восвояси — все креветки, видя волшебников, начинают кататься на подводных лыжах. Вот они и укатились.

            А веточки охотно тряхнули листиками — и получился веточный чай.

            — Какого только чая не бывает, — сказал безымянный волшебник воздуху.

            Тот молчал. Он увлёкся воздушным чаем.

            Собственно, все волшебники безымянны.

            Зачем им имена?

            Имена — скучная определённость.

            А волшебники могут именоваться, как хотят.

            — Я, например, Икс, — сказал один, отпуская домик попастись на воздушных лугах.

            Он видел, как домик, смешавшись с небесными коровами, пасся, и травка была явно сочной, ибо домик выглядел довольным.

            — Икс, — повторил он. — То есть моё место в уравнении.

            — Точно? — переспросило уравнение, появляясь в воздухе. — В уравнении, а не в муравейнике?

            — Нет, в муравейнике мне абсолютно нечего делать, — ответил Икс.

            — Ну, тогда добро пожаловать, — сказало уравнение.

            И он пожаловал.

            Они немножко поиграли в решения, потом отпустили и их пастись.

            — Раз уж такая свежая травка, — сказал Икс.

            А сам он сел с уравнением — естественно, за чай.

            Дома парят изящно, посверкивая крылечками, переставляя лесенки. Бывают дома потолще, и потоньше, повыше и пониже…

            — Э-э-э, — послышалось, — Пониже это я, меня так зовут.

            — Как-как? — переспросил кто-то.

            — Как-как, — передразнил волшебник, — Пониже. Мне нравится это слово, и я выбрал его в качестве имени.

            — Ладно, — отвечал неизвестно кто, — пускай… Но зато дома бывают с колоннами и без.

            — Даже без говорящих колонн бывают.

            — А бывают с говорящими?

            — А то. Правда, я не слышал…

            У волшебников часто так — кто-то с кем-то говорит, а кто — не поймёшь.

            И воздух вечно занят своим воздушным чаем.

            В общем, весело тут.

            Одному из волшебников пришло в голову чеканить монеты из осенней листвы…

            Монеты получались волшебные — лёгкие и воздушные, они обещали…

            — Эй-эй, — сказала, вспорхнув, одна монета. — Я, например, ничего никому не обещала.

            И улетела себе.

            — Зачем тебе монеты? — спрашивали приятели этого волшебника за чаем.

            — Так просто, — отвечал он, подливая гостям вересковый. — Красивые получаются…

            Монеты парили рядами вдоль стен, переливаясь и посверкивая.

            — Вот, хотите на память? — предложил волшебник приятелям.

            — А мы не для памяти, — воскликнули монеты и разлетелись.

            Волшебники стали ловить их, но потом махнули рукой (вернее, руками) и вернулись к чаю.

            А монеты ещё долго наполняли собой воздух, конкурируя с листвой.

            Да, у волшебников всё так же — зима, весна, лето, осень…

            Только зимою цветёт сирень — красивого, кипенного цвета, а летом не редок снег — сиреневый, конечно.

            А осенью и весной сады — тоже парящие, разумеется — полыхают цветными кострами в маленькой, волшебной стране, которая везде — и нигде.

            Так что — не ищите, всё равно не найдёте…

            Лучше спросите фантазию — как и что, и она вам подскажет.

            Сказки горного короля

            Горный король очень любил рассказывать сказки.

            Это был старый, седобородый король, давно не знавший, кто относится к его подданным, кто нет.

            Он был рад, даже если собирались слушать горные белки.

            — Вот, — начинал он, — вы не знаете, наверно, что ваш род идёт от пушистой ветки.

            И король лукаво улыбался.

            Белки качали головами, головы у горных белок крупнее, чем у белок лесных, обычных.

            — Некогда, — продолжал король, — росла пушистая ветка. Вы спросите, как? Она росла просто — без ствола, без сучьев, сама по себе. Она росла на склоне горы, и была одинокой-одинокой.

            — Как ты? — спрашивали белки.

            — Как я, — подтверждал король. — И тогда, — продолжал он, — она подумала, а как бы сделать так… В общем ей захотелось произвести маленьких, пушистых существ.

            — Как мы? — спрашивали белки.

            — Именно, — подтверждал король. — Она долго ждала подходящего ветра. И вот, когда случился соответствующий порыв, она разроняла свои пушинки. Пушинки, легко касаясь земли, превращались в маленьких бельчат, а из них потом вырастали белки. И вот — вы есть.

            И белки, обладая теперь знаньем своей истории, разбегались.

            А король принимался ждать новых слушателей.

            Они приходили.

            Это могли быть… Тролли, к примеру.

            — Почему мы такие? — спрашивали они короля.

            — Вы могли бы быть другими, — отвечал он. — Но — я не помню почти уже тех времён — далёкий ваш предшественник оскорбил фею Осбору. Она была доброй вообще-то, но тут рассердилась почему-то.

            — А что, феи никогда не сердятся? — спрашивали тролли.

            — Вообще-то нет. Но Осбора рассердилась. И заколдовала ваш народец. Она сделала так, что пока все тролли не станут добрыми и ласковыми, носить им эти личины.

            И тролли принимались разглядывать друг друга. Они были довольно уродливы — все в наростах, пупырках…

            — Что ж нам теперь — искать Осбору?

            — Зачем? — улыбался король. — Просто становиться добрыми и ласковыми.

            И тролли — уходили — становиться добрыми и ласковыми.

            Однажды к горному королю пришёл рыцарь. Он был — как и полагается рыцарю — в латах, с копьём и щитом.

            — Ты хотел послушать сказку? — спросил король.

            — Нет, — ответил рыцарь. — Я хотел убедиться, что ты существуешь на свете.

            — Почему моё существование вызывает у тебя сомненья?

            — Потому, что тот, кто рассказывает сказки, сам становится сказочным персонажем.

            — А ты знаешь, к примеру, историю своих лат?

            — Никакой истории нет, — отвечал рыцарь. — Просто я купил их…

            — Э, нет, — отвечал король. — Они были рудой. Долго, долго — века, о которых ни ты, ни я не имеем представленья. А потом им скучно стало — и вот они вышли жилой на свет и попали в руки мастера. А далее мастер, разбудив душу в этой жиле, выплавил из неё металл, и, играя и сверкая под его руками, металл обратился в твой щит…

            — Да, — покачал головой рыцарь, — а копьё, наверное…

            — Точно так, — отвечал король, — копьё соскочило со ствола, выпрямилось, и, получив весть в виде острия, попало к тебе.

            — Теперь я убедился, что ты не существуешь, — сказал рыцарь. — Ибо разве может реально существующий человек верить в то, что…

            — Конечно, — подтвердил король. — Я не существую. Как не существуют облака и горы, когда ты их не видишь…

            И рыцарь, покачав головой, отправился по своим делам.

            А к королю спустилось облачко — нежно-молочное, с курчавыми краями.

            — И я есть в твоих сказках, король? — спросило оно.

            — Конечно, — отвечал король.

            — И…как же?..

            — Очень просто, — как всегда улыбнувшись, заговорил король. — Жила-была некогда горная белка — тихая и маленькая. Она отличалась от прочих горных белок — ибо была белого цвета. Белки — как тебе известно — хоть и называются белками, но имеют совсем не белый цвет. Эта же была белой, молочно-белой, и курчавой. Отчего я такая? Думала она. Отличаться от других совсем не просто, ибо эти другие будут удивлены, что ты не похож на них, и от удивления могут не взять тебя в компанию. И действительно — белочку не брали. Сначала она переживала, но потом привыкла к одиночеству, полагая, что так тому и быть. Она привыкла жить одна, и ей это неплохо удавалось. Но однажды она взглянула на небеса и увидела облака. Вон мои родственники! Поняла белочка. Она легко подпрыгнула и полетела. Другие белки, видевшие это, покрутили лапками у головок — мол, ненормальная какая-то. А белочка летела — и была совершенно счастлива. Потом она стала облачком — то есть тобой, и поняла, что небо и есть её родная страна.

            — Значит я, — спросило облачко, — прошлая белка?

            — Почему прошлая, — улыбнулся король. — Разве ты не можешь сделаться похожим на белочку?

            — Вполне, — улыбнулось облачко ответно.

            Оно стало похожим на белую белочку — и отправилось восвояси.

            А король услышал —

            — Всегда интересовалась, что такое свояси.

            — Свояси, — отвечал король неизвестно кому, — у всех бывают разные. У меня одни, у тебя другие. Ты, кстати, кто?

            — Не знаю, — послышался голос. — Сперва думалось, что я козявка. Но козявки совершенно не такие. Потом, мне казалось, что я — говорящий камешек. Но таких просто не бывает. Так что я не знаю, кто я…

            — Раз не известно кто, тогда может быть, известно откуда?

            — А, это известно. — Голос был мягок и тонок. — Я выпала из твоих сказок. Или выпал, не знаю, как будет правильно.

            — Тогда, — предположил король, — может быть, ты хочешь назад.

            Молчание повисло, мерцая серебряно.

            — Пожалуй, — послышался ответ.

            — Только… — протянул король, — я и сам не помню своих сказок…

            — Это ничего, — прозвучало в ответ. Представь мысленно сказку про белочек, я и прыгну в неё.

            Так и сделали.

            Король хотел поинтересоваться, как там, да сообразил, что интересоваться теперь не у кого.

            Куст возле него зашевелился.

            — Ты хочешь послушать сказку? — спросил король.

            — Я сам кому хочешь расскажу, — ответил куст, помахивая веточками, как лапками. — Я ведь сказочный куст.

            — Тогда почему же ты растёшь в яви?

            — А я и такой, и такой. Сказочный и настоящий.

            — Пожалуй, — предположил король, — нам будет неинтересно с тобою. Раз мы так похожи.

            — Почему похожи? — возразил куст. — Как, например, ты видишь вон то облако?

            — Я вижу его похожим на короля.

            — А я — на куст.

            И куст засмеялся. Вернее, издал своеобразный звук, вполне сошедший за смех.

            — Может быть, ты и петь умеешь? — спросил король.

            — А то, — бодро ответил куст. И запел:

            Ла-ли-лу-ла-ла-ла-ла,

            Вот у всех своих дела,

            У меня же никаких,

            Бура-шура-тура-тих.

            Знай, стою себе пою

            У ущелья на краю,

            Не сорваться мне туда

            Ни за что и никогда.

            — Весёлая песенка.

            — Весёлая, — подтвердил куст. И добавил — Только требует много сил. Так что я посплю.

            И он заснул — что не сказалось никак на его внешности.

            Пусть спит, думал король, зная чётко: чего только не бывает на свете: говорящие кусты, странные рыцари, разговаривающие облака.

            — Ты ещё про меня забыл, — послышалось.

            — Надеюсь, — сказал король, — ты знаешь, кто ты.

            — Ещё бы. Я камень. Вот я лежу у твоих ног и умею читать мысли. Ты ж думал — чего только не бывает, а про меня забыл.

            — Не хочешь ли…

            — Нет-нет, спасибо, — отвечал камень вежливо. — Я сам знаю много сказок. Ведь они у тебя, как мысли, а я умею их читать.

            — Тогда зачем же ты вступил в разговор?

            — Просто чтобы ты меня не забыл.

            — Теперь не забуду, — пообещал король.

            И камень замолчал.

            А король стал ждать новых слушателей для своих коротеньких-коротеньких сказок…

            Из жизни мыслящих грибов

            1

            Колония розоватых, с нежной просинью, переходящей в фиолетовые отливы, грибов.

            Колония у подножья гор — тёмных и мрачноватых.

            И только им, грибам, представителям этого маленького сообщества, известно, что они мыслящие.

            Не так, как люди, разумеется, по-своему, с лёгким шелестом интуиции и размытыми представленьями о данности.

            Главный гриб чуть больше прочих — он поднимается — не сильно возвышаясь, однако, — надо всеми, и познанья его отличаются большим объёмом.

            — Некогда, — точно ветерок речь его, — мы занимали более серьёзные позиции, и даже родственники наши — летучие грибы — отмечались в дальних углах мирозданья…

            — Где это — мирозданье? — спрашивают грибы помоложе, у края колонии.

            — Мироздание, — отвечает Главный, — оно отчасти везде, отчасти только тут, где находимся мы.

            — А мы находимся? — интересуется один — почти уже совсем фиолетовый от старости.

            На него падает внезапный луч, и ясно становится, что гриб сей — тоже розов, как собратья.

            — Находимся, — уверенно отвечает Главный. — Если мы есть, то значит и находимся.

            — А почему мы всегда на одном месте? — спрашивает молоденький гриб, грибчёнок в сущности.

            — Таково наше предназначение, — отвечает Главный. — Мы должны быть, постоянно занимать место, у нас только по одной ножке, но зато — она прочная, и не допускает праздной ходьбы.

            Гриб, прозванный Спорщиком, возражает: Что хорошего в этом вечном стоянье? Вот если бы мы были шагающей колонией, тогда — да, интересно. А так…

            И лёгкий шелест проходит по грибам, и они вспыхивают — то синевато, то фиолетово.

            Тень ложится на них — некто покинул пещеру в горе, некто — возможно страшный и грозный, но грибам это безразлично, ибо никто никогда не покушался на их колонию.

            Тень шевелится, растёт.

            — Это дракон, — восклицает Спорщик.

            — Дракон? — слышен шёпот — маленький, как и издающие его грибчата. — А кто он?

            — Дракон — это дракон. — Раздаётся над ними, и чёрный телесный массив нависает громоздко.

            — Ты можешь нас слышать? — интересуется Главный.

            — Ну да, — отвечает дракон. — Ведь вы же можете слышать меня.

            — А чем питаются драконы? — опасливо интересуется один из грибов.

            — Не беспокойся, — отвечает дракон. — Уж точно не грибами.

            Тень его качается, колышется, и дракон говорит — Ну ладно, я полетел.

            Он взмывает в воздух, расправив кожистые крылья.

            — И почему грибы не умеют летать? — вздыхает гриб Мечтательный.

            — Вот недаром назвали тебя Мечтательным. — Недовольно говорит Главный. — Вечно твои фантазии. Грибам не положено летать. Коли они взлетят — это будут уже не грибы.

            — А я хочу, хочу, — взрывается Мечтательный.

            Он пробует помахать краями шляпки, как дракон — крыльями, но ничего не удаётся, ножка плотно держит его.

            — Вот видишь, — подытоживает Главный. — Вовсе нам не надо летать.

            И вся колония озаряется синевато-фиолетово, потом снова становится розовой, похожей на пену.

            Нужно, нужно взлететь, — напряжённо размышляет Мечтательный, — а то, что это за жизнь — на одной ножке.

            Раз, дождавшись ветреного порыва, он высунулся из общей массы, будто выкрикивая — Вот я! Вот он я!

            И — надо ж такому случиться! — ветер подхватил его, закружил, завертел.

            Лечу! хотелось кричать Мечтательному, но прочие грибы и не смотрели вверх — зачем им изгой? Грибам положено стоять: всегда на одном месте, всегда на одной ножке…

            А Мечтательный… ну, понятно, что ничем хорошим не мог завершиться его полёт.

            Так живут грибы — убеждённые в своей необходимости, которую, если надо, сможет обосновать Главный.

            Но им не надо.

            Гораздо интереснее просто жить — быть тем, кем родился, и не слушать капризы всяких там Мечтательных.

            2

            И всё же маленькие, растущие по краю грибы — вернее, грибчата, — порой выказывали недовольство Главным.

            — Мечтательный, — говорили они, — всё же попробовал изменить хоть что-то…

            Тихий шелест пробегал по шляпкам.

            — Да, да, — подтверждали другие грибчата. — А Главный только всё объясняет.

            — Что толку в его объяснениях, если мы хотим… — твердили вторые.

            — А чего мы хотим? — спрашивали третьи.

            Главный в это время читал нечто вроде лекции о галактических грибах.

            — Это — наши дальние родственники, — вещал он. — Отголоски космического есть и в нас.

            — Как так есть? — спрашивали другие грибы. — Тогда выходит Мечтательный был прав.

            Тут вступил Спорщик:

            — Нет, мы не можем быть связаны с космическими грибами. Просто потому, что нам не дано летать.

            В рядах грибчат тонкий, трубчатый шелест завернулся островками.

            — Вот, — сказал один грибчонок другому, — и другие думают о полётах.

            Главный шикнул на разошедшихся соплеменников.

            — Вы не понимаете, — продолжал он, дождавшись тишины. — Века проходят, меняется суть всего, в том числе и грибов. Галактические грибы становятся заземлённей, в конце концов. Просто оседают такими колониями, как мы…

            — Значит, есть и другие колонии? — спросил Спорщик.

            — Полагаю, да, — отвечал Главный. — Но нам не дано узнать это точно.

            — А мы хотим! — заверещали грибчата.

            — Мало ли, кто что хочет, — строго заметил Главный.

            И тут — замелькали странные тени — оливковые, фиолетовые, зеленоватые.

            — Кто это? — разом спросили грибчата, Спорщик и другие грибы.

            Главный замер, не зная, что ответить.

            — Мы — галактические грибы, — послышалось сверху.

            — Вот это да! — восхитились грибчата. — Значит, вы и впрямь существуете.

            — Ну не вкривь же нам существовать, — донеслось также сверху, но тени оставались тенями.

            — А вы не можете стать поотчётливей? — поинтересовался Главный.

            — Нет-нет, мы не можем сойти с орбиты.

            — Тогда, зачем же вы беспокоите нас? Ваших скромных земных сородичей…

            — Просто мы услышали ваши сомненья и решили разрешить их. Вот, вы видите наши тени, то есть знаете, что мы есть…

            — И как там, в космосе? — поинтересовались грибчата.

            — Здорово, — отвечали тени. — Много всего фиолетового, лилового и разного.

            — Вот, — обиженно закричали грибчата, — там много всего, а мы всегда должны оставаться здесь.

            — Мы, собственно, и ради этого тоже проявились — объявить вам, что вам совсем не надо рваться полететь.

            — А Мечтательный?

            — Мечтательный — это исключенье. У него была особенная шляпка, и он не погиб, а растворился в струях ветра.

            — Вот как? — спросил Главный с сомненьями.

            — Именно так. Но это была — судьба Мечтательного.

            — А наши? — поинтересовались грибчата.

            — Ваши — стать взрослыми грибами, и найти себя в том, что вам дано…

            И тени, помелькав ещё немного, исчезли.

            А грибчата успокоились, и перестали ворчать, ожидая, когда они вырастут и станут взрослыми грибами…

            3

            Иногда грибы испускают тонкие серебряные дуги, и тогда над их колонией повисает приятное, мерцающее облако.

            Это бывает редко — когда все грибы согласны между собою, и Главный не то спит, не то погружён в себя — не поймёшь.

            Но грибы умеют испускать эти дуги и по отдельности.

            Как-то раз Спорщик, задумавшись о сущности грибного бытия, испустил дугу повышенного мерцанья, она повисела в воздухе, превратилась в забавный зигзаг, и исчезла.

             — Ух ты, — воскликнул его сосед — Трубчатый. — А ещё раз так сможешь?

            — Что смогу? — спросил Спорщик.

            — Ну… такое изобразить?

            — А что я изобразил?

            И Трубчатый понял, что Спорщик и сам не знает, как у него вышла такая замечательная дуга.

            Он описал её Спорщику, и они подивились вместе.

            — Сейчас, подожди, попробую. — Спорщик напрягся, но над его шляпкой поднялось только крохотное сиреневое облачко.

            — Не то, — разочарованно сказал Трубчатый.

            — Сам вижу, — огорчённо ответил Спорщик. — Попробуй ты.

            — А у меня всегда получаются не дуги, а нечто вроде трубок.

            — Ну да, ты же Трубчатый.

            Серебряная трубка взвилась в воздух и растаяла.

            Они ещё поупражнялись, но всё было не то.

            — Что это вы делаете? — заинтересовались грибчата.

            — Да так, — ответили загадочно двое. — Играем.

            Грибчата тоже выразили желание поиграть.

            И по окраинам грибной колонии замелькали разноцветные искры.

            — Вы ещё маленькие, — сказал Трубчатый. — Подрастёте — будут вполне приличные дуги.

            — Или трубки, — добавил Спорщик.

            Грибчата ещё немножко поиграли искрами, и успокоились.

            — Интересно, — спросил один грибчонок соседа, — а искры разумны?

            — Пожалуй, да, — ответил тот. — Ведь они умеют летать. Если бы они не были разумны, то как бы им это удалось?

            Главный басовито зевнул.

            — Что там у грибчат? — поинтересовался он.

            — Спорят, — меланхолично заметил Спорщик.

            — Разве у нас ещё кто-то, кроме тебя, любит спорить?

            — Тебе видней, — отвечал Спорщик. — Ты ведь Главный.

            — Эй, грибчата, — отнёсся Главный к детворе. — Что у вас там?

            — Уже ничего, — ответил один. — А до этого левый грибчонок спросил меня, разумны ли искры.

            — Разумны, — уверенно ответил Главный.

            — И мы пришли к такому же выводу.

            И над колонией повисла тишина.

            Может быть, грибы заснули, а, может, самоуглубились — основательно, надёжно…

            4

            Хоть и решено было, что лучше просто жить, а не подражать Мечтательному, но нет-нет, кто-нибудь и вспоминал его.

            Однажды Трубчатый заметил:

            — Во мне столько трубок, что только и остаётся взлететь.

            Надо добавить, что грибы были устроены несколько различно. Все — на основе крохотных трубочек, но у одних их было больше, у других меньше.

            — Совсем необязательно взлетать, — заметил Спорщик соседу. — Вполне достаточно просто дуть в эти трубки.

            — Дуть? — переспросил Трубчатый.

            — Ну да.

            — И что будет?

            — Вероятно, музыка. Попробуй.

            И Трубчатый попробовал.

            Верно, получилась довольно нежная музыка.

            Все слушали её охотно, и когда Трубчатый перестал дуть, грибчата зааплодировали шляпками.

            Так, Трубчатый обрёл призванье, а грибы — музыку.

            Музыка летит над колонией грибов. Нежная, она переливается, играя оттенками. Потом, когда она замолкает, серебряное облако, мерцая дивно, поднимается, кидая блики на чёрную гору, некоторое время висит над суммой шляпок, и исчезает в воздухе…

            А разумная грибная колония продолжает жить своей жизнью.

            Плавание

            Значит, в плаванье отправились не зря.

            Нет, не зря.

            Первым встретился задумчивый остров.

            Он поднимался из воды нечётко, будто мерцая, и больше напоминал облако, чем остров.

            — Можно причалить? — спросил один из детюнцов.

            Ибо в плаванье отправились именно детюнцы.

            — Не-а, — ответил остров.

            — Но ведь вы же остров? — поинтересовался любопытный детюнец. — Значит, к вам необходимо причалить.

            — Нет-нет, — ответил остров. — Я совсем не остров. Я — воплощённая задумчивость.

            — Как так?

            — А так. Лежу себе на воде, думаю…

            — О чём же?

            — О задумчивости. О чём же ещё?

            — А что будет, если мы всё же попробуем причалить? — спросил настырный деюнец.

            — Ничего. Впрочем, может быть, я исчезну.

            Детюнцы попробовали — они подошли поближе к острову, и… он исчез…

            На месте его было ровное место.

            Вернее — водное.

            Детюнцы поплыли дальше.

            Кораблик их нёсся легко и свободно, ему не нужен был ветер, хватало одного желания детюнцов плыть.

            — Всё же интересно, — сказал один, — место ровное, или водное?

            — И такое, и такое, — ответил второй.

            Тут из воды высунулась голова с усами.

            Была она большая — напоминала и голову осьминога, и голову щуки, и ещё…

            — Да, кого-то ещё напоминает, — сказал один из них.

            Голова зевнула.

            — Съесть что ли вас? — спросила она, глядя на кораблик.

            — Вот уж незачем! — заверещали детюнцы разом. — Что ж вам под водой и есть нечего?

            — А я не особо подводная голова, — отвечала голова, помаргивая. — Мне кажется, я свалилась с воздуха. Впрочем, может быть, это мне приснилось.

            — А есть ли у вас туловище? — спросил один из детюнцов.

            — Не-а, — ответила голова. — И есть мне в принципе не нужно. Просто охота чем-то себя занять.

            — Тогда — поныряйте, — предложил детюнец.

            — Идея, — воскликнула голова, улыбнулась и нырнула.

            — Ну, и что будет дальше? — ни у кого спросил настырный детюнец.

            Воздух сгустился, и показалась мерцающая пластина.

            — Глядите, глядите, это, наверно, летающий город.

            Пластина замерла над их корабликом, бросая лиловую тень.

            — Не-а, — послышалось. — Вовсе не город. Это я — мерцающая пластина.

            — Просто пластина? — уточнили детюнцы.

            — Почему просто? — обиделась пластина. — Не просто, а мерцающая.

            Она повисела ещё немного, мерцая и вращаясь, и отправилась… в общем, куда-то отправилась.

            — Надо было спросить её, где живут такие пластины.

            — Где б ни жили — она едва ли бы нам ответила.

            Новый остров появился.

            Был он основателен, скалы вздымались на нём и виднелись деревья.

            -Этот точно не исчезнет, — уверенно сказал детюнец.

            Они причалили и сошли.

            — Никого, — констатировал любопытный.

            — Нет, вон кто-то есть, — сказал настырный.

            С лёгким щелчком из воздуха появился кто-то вроде гномика…

            — Ой, — воскликнул детюнец, — ты даже меньше нас.

            — Ещё б, — с гордостью ответил некто. — Я ж исчезающий карлик.

            — То есть ты появляешься и исчезаешь?

            — Ага. Но при этом ещё уменьшаюсь в росте.

            — А чей это остров?

            — В принципе, — ответил карлик задумчиво, — здесь много таких, как я. Так, что, наверно, это остров исчезающих карликов. Впрочем, — тут же добавил он — может, это я сам так быстро исчезаю и появляюсь, что никаких других карликов и нет.

            И он исчез.

            Потом появился.

            Потом исчез.

            В общем, детюнцы поплыли дальше.

            Внезапно сквозь палубу их кораблика потянулись ветви.

            — Ой, — запричитали детюнцы, отскакивая, — что это?

            На ветках зашевелились листья, под ними оказались то груши, то вишни, а сбоку вынырнула голова.

            — Это я, — сказала голова. — Донырялась.

            — Как так? — спросили детюнцы.

            — А так, — ответила голова. — Ныряла я ныряла… и вдруг у меня выросло туловище. Да такое, что и не знаю, куда девать. Вот решила прорасти к вам.

            — А назад можешь? — спросил один из детюнцов несколько испуганно.

            — Ну, — ответила голова, — если вы не хотите ни вишен, ни груш — могу.

            — Ой, хотим, хотим, — всполошились детюнцы.

            И они стали рвать вишни и груши, есть их, и были довольно.

            — У меня груша со вкусом креветки, — сказал один.

            — Ещё бы, — ответила голова. — Это же водные груши.

            У одного из детюнцов вишенка превратилась в рыбёшку, и выскользнула за борт.

            Потом голова собрала своё туловище, и, объявив, что она ещё поныряет, исчезла.

            Детюнцы плыли дальше.

            Они вступали в диалог с ветром — который оказался очень воспитанным, много знающим ветром, общались с летучими рыбами, выходили на грибных и поросячьих островах.

            Они радовались.

            — Нет, не зря мы отправились! — говорили они.

            А потом они утомились — и вернулись домой.

            Детюнцы

            Значит, это страна детюнцов.

            Детюнцы очень милые, крохотные такие созданья — поют, пляшут, скачут…

            У них есть своя страна, и в неё всё маленькое, карамельное, леденцовое, ибо детюнцы очень любят сладости.

            Сладости и шалости.

            У них нет старших — да они и не нужны им, ибо детюнцы знают меру в шалостях.

            Порой, правда, они объедаются сладостями, но это не страшно — попрыгают немного и всё пройдёт.

            Вот группа прыгунов. Прыгунов-детюнцов.

            — Кто взлетит выше? — выкрикивает один.

            И детюнцы давай сказать.

            С высоты интереснее видны маленькие заборчики, окружающие домики.

            Но детюнцы прыгают вновь и вновь, стремясь долететь до бабочек.

            — В прошлый раз, — говорит один, — я допрыгнул до воробья.

            — Не может быть! — восклицают другие.

            — Не может — а было! — утверждает детюнец, ловким прыжком рассекая воздух.

            Бабочки — разноцветные и красивые — пролетают мимо.

            Детюнец — один из — подпрыгнул так, что коснулся головой малинового крыла.

            Бабочка вздрогнула, но полетела дальше.

            — Достал, достал, — кричит детюнец, делая мелкие подскоки.

            — А я сейчас до лимонницы допрыгну, — утверждает другой детюнец, и подскакивает — подскакивает снова и снова, пока не касается крохотной лапкой жёлтенького крыла.

            — Вот, получилось, — говорит он, демонстрируя лапку, измазанную в пыльце.

            — Здорово, — восхищаются другие.

            Потом им надоедает прыгать, и они принимаются за сладости.

            Сладостей много — карамельные сердечки и малиновые кружочки, пряничные завитушки и засахаренные дольки, лакричные птички и воздушная вата.

            — В прошлый раз, — говорит один детюнец, — в карамельном сердечке мне попалась исполнялка.

            — Неужели? А мне никогда не попадалась, — жалуется другой детюнец.

            Исполнялка — это такая крохотная дудочка, дунь в неё — и исполнится, что пожелаешь.

            Например, сладостей станет больше.

            Или сможешь выше прыгать.

            Детюнцы отщипывают кусочки ваты, отламывают края пряников, сосут леденцы.

            Однажды — в гостях у одного из них — они немножко увлеклись и съели частично стены пряничного домика.

            Но ничего — восстановили потом.

            А вот это — группа готовящих детюнцов.

            Домики у них побольше других, и сами детюнцы посерьёзней.

            Они редко бегают, прыгают, охотятся за букашками, но — постоянно готовят.

            Они формируют пряники и варят леденцы. Они изготавливают причудливые, вкуснейшие конфетки, и изобретают новые формы печенья.

            Они выращивают сладкую траву и карамельные цветы.

            — Всё, что хотите, — говорят эти детюнцы. — Шалости шалостями, но сладости поважнее.

            В домиках их вечно что-то булькает, варится, кипит.

            Они добавляют красители, смешивают разные компоненты, подслащивают, помешивают.

            Выходят замечательные съедобные вещи.

            И все детюнцы довольны.

            Детюнцы вообще в основном довольны.

            — А что же быть недовольными? — рассуждают они. — Солнышко блещет, травка растёт, сладости всегда найдутся и для шалостей времени хватит.

            Вот они и довольны, и улыбаются — хитровато иногда.

            — Догони! — кричит один детюнец и кидается наутёк.

            И другие с гиканьем бегут за ним; они огибают группу прыгунов, вновь развлекающуюся прыганьем, минуют домики готовящих детюнцов, мчатся и мчатся… Им весело. Они бегут гурьбой, и гурьба отделяется от них и бежит рядом.

            — Привет, гурьба! — кричат детюнцы.

            — Привет, детюнцы, — отвечает гурьба.

            — Ты куда? — интересуются детюнцы.

            — Да так, пробежаться. — Отвечает гурьба.

            — А мы за тем вот… Или не за ним?

            Тот детюнец, который крикнул — Догони, — уже давно смешался с другими, и выяснилось, что они бегут — просто потому, что бегут.

            — А это и главное, — подытоживают детюнцы хором — бежать, чтобы бежать.

            Философов нет среди детюнцов.

            О чём им философствовать?

            И так всё ясно.

            — Подсластимся? — спрашивает один другого.

            — А то, — отвечает тот.

            — У тебя или у меня?

            — А всё равно.

            И они идут сластиться в гости.

            Столик легко вздрагивает и выбрасывает на поверхность массу карамелек, маленьких съедобных коровок, курчавых груш — есть у детюнцов и такая сладость.

            Детюнцы — повосхищавшись для порядка возможностями столика — усаживаются вокруг него и начинают наворачивать.

            Бывает в окно заглянет какой-нибудь ещё детюнец.

            У него может оказаться при себе банка ромашкового варенья, а может и ничего не оказаться.

            Его приглашают тоже.

            Вместе сидят и сластятся.

            — А вместе интересней, — говорят детюнцы.

            Ни границ, ни каких-либо опознавательных знаков у их страны нет.

            Думали было выдумать герб — да не решили, что изобразить — карамельки, леденцы, курчавые груши.

            Груши эти растут на тоненьких стеблях, и когда созревают покрываются чем-то курчавым, что на вкус напоминает сладкую траву.

            В общем остались детюнцы без герба, о чём они ничуть не жалеют.

            И флага тоже нет у них.

            Хотел один детюнец сшить флаг, да другие спросили — к чему?

            — Мы ж сами знаем, где наша страна. А другим не надо.

            Верно, зачем не-детюнцам приходить к детюнцам? Ведь не будут же не-детюнцы скакать, как детюнцы? Не оценят курчавые груши, да и совместное подслащиванье едва ли им понравится.

            И вот кружится хоровод весёлых детюнцов, и видно, как взлетают детюнцы-прыгуны, а готовящие детюнцы всё у котлов, и не хочется им ни бегать, ни прыгать, ибо их счастье — в готовке.

            Хоровод кружится, кружится, расширяется слегка, вертится вокруг ромашек, или других каких-нибудь цветов, переливается улыбками.

            Детюнцы машут лапками и начинают скакать.

            Скачут они весело — через скакалочки, не толще нитей, друг через друга, через соломинки.

            — Я больше через соломинки люблю, — говорит один.

            — А мне скакалка нравится.

            В общем, у детюнцов разные вкусы.

            Из окон домика готовящего детюнца лезет розоватая пена.

            — Ух ты, гляди. — Останавливаются двое проходящих. — Что это такое?

            Детюнец выскакивает из домика.

            — Сладкая пена убежала, — кричит он. — Идите, помогите собрать.

            — А как? — спрашивают.

            — Известным образом отвечает.

            И детюнцы, вооружившись ложками, собирают пену — в себя. Она как раз вмещается — розоватая, сладкая.

            — Чудесно, — подытоживают детюнцы, улыбаясь.

            А вот детюнцы скачут вокруг мяча

            Один из ни, причём, прыгает на нём, как на батуте — ловко, весело.

            Другие скачут вокруг.

            Оп-ля, оп-ля.

            И мяч тоже скачет, взлетает, и всё крутится, пружинит, и солнышко смеётся.

            Потом другой детюнец заберётся на макушку мяча, и будет там подлетать — как на батуте.

            А то ещё детюнцы кидаются ловить букашек.

            Один кричит — Лови букашек! — и все кидаются.

            Букашки, посверкивая спинками и подрагивая усиками, прячутся — кто в траву, кто в норку, кто под корешки.

            Тогда детюнцы, заметив, куда юркнула букашка, начинают её уговаривать вылезти.

            Сулят ей сладости.

            Но букашки не вылезают — зачем им сладости детюнцов? У них — букашек — есть свои собственные сладости.

            И вдруг один детюнец кричит радостно — Поймал! Поймал!

            Он бежит, сжимая в лапках розоватую или сиреневую букашку, и гордо показывает всем.

            Другие детюнцы собираются вокруг, разглядывают трофей, трогают забавные усики, а потом… потом они её, конечно, отпускают.

            И идут сластиться.

            Так вот и живётся детюнцам.

            Сладко и весело.

            И вырастать им — совершенно не обязательно.

            Лесные истории детективной белки

            Пролетавшая сорока обронила золотое пёрышко.

            Плавно спланировав, оно замерло в траве, и, полежав некоторое время, обратилось в цветок необыкновенной красоты, который сорвал спешащий по своим делам заяц.

            Подарю кому-нибудь, подумал он… В любом случае такой цветок всегда пригодится.

            Детективная белка, жившая в уютном дупле, наблюдала всю сцену — и падение пёрышка, и превращенье оного в цветок, и похищенье цветка зайцем…

            Так-так, думала она, значит, что-то происходит. Что-то, сулящее последствия.

            Последствия, знаете ли, такая непредсказуемая вещь…

            Заяц сам не понял, как цветок в его лапках обратился в камешек, а поскольку камешек некому подарить, заяц просто отбросил его, так как спешил к хозяину лабиринта — на приём.

            В лабиринте была уютнейшая гостиная, и хозяин его, которого никто не видел, собирал иногда зверей.

            И зайцы, и лисы, если их приглашали вместе, не враждовали, но угощались разнообразными закусками, пили чай, слушали музыку.

            И сегодня как раз был день приёмов.

            Огни мерцали в лабиринте — чтобы приглашённые не заблудились, и они шли на эти огни и оказывались в обширной комнате, где были накрыты столы.

            Морковка и укроп, сельдерей и прочая зелень, варенье, мёд и другие яства были на столе, и звери размещались, сверяясь с карточками, и принимались пировать.

            Голос хозяина лабиринта зазвучал:

            — Пируйте, пируйте, но — не забывайте про золотое пёрышко.

            Звери замерли.

            Заяц даже забыл догрызть морковку…

            — Что это за пёрышко? — стали переговариваться они. — Кто-нибудь знает про него?

            Но никто не знал.

            — Как же, — послышался голос хозяина, — вы не слышали про пёрышко, которое может обращаться во что угодно?

            Тут откашлялась белка — орехи были вкусны — и сказала:

            — Я видела из дупла неожиданно быстро выросший цветок. А поскольку мне случалось проводить расследования — и пропавшего горшочка мёда, и исчезнувшей птичьей норы — я подумала, что это неспроста. Цветок переливался многими красками, и заяц (тут заяц поджал уши) сорвал его. Что он с ним сделал дальше — я не знаю.

            — Итак, — раздался голос хозяина, — значит, заяц знает, что произошло?

            — Я? — воскликнул заяц. — Нет-нет, я просто сорвал цветок, думая подарить его кому-нибудь. Но цветок превратился в камешек, и я выбросил его, не зная, что с ним делать.

            — Так, — задумчиво произнёс голос. — Значит, надо было пригласить сороку. С неё всё началось.

            — Что, что началось? — забеспокоились звери.

            — Нечто, — сообщил голос. — Я доверил ей быть хранительницей волшебного пёрышка, а она, стало быть, потеряла его. Куда это годится?

            Сорока в этот момент опустилась на сук, думая, почему её никогда не приглашают к хозяину лабиринта. Тетерев был, глухарь был, иволга, а я? думала она.

            И тут она заметила нечто, блеснувшее в траве. Спустившись, решила клюнуть — вдруг что вкусное, но это нечто, как-то странно перевернувшись в воздухе, легко легло в её оперенье пёрышком.

            Интересно как, подумала сорока, забыв и про лабиринт, и про его хозяина, поднимаясь в воздух и отправляясь по своим делам.

            А в лабиринте в это время голос произнёс:

            — Вот, теперь всё в порядке. Пёрышко вернулось на своё место. Можете дальше пировать спокойно.

            И звери продолжили пировать, обсуждая, что это за пёрышко такое…

              *

            — Нора, — болботала сорока. — Представляешь, я построила нору в воздухе, уютную такую нору, и она пропала.

            — Погоди, погоди, — говорила белка. — Как так — нора в воздухе?

            — Вот, — тараторила сорока, — я сама не думала, что так бывает, но удалось, удалось. Я строила эту нору, всякие зёрнышка, семечки шли в дело, и нора росла, покачивалась и была готова. И вот теперь — её нет…

            — Так, — сказала рассудительная, детективная белка. — Так. Давай поглядим, где она располагалась.

            Сорока полетела, а белка побежала по ветвям.

            Она вполне поспевала за птицей, ловко и легко перелетая с пружинящих веток на новые — столь же славно пружинящие.

            Наконец, сорока села на сук.

            Белка вспрыгнула на тот же.

            — Вот здесь она была, — сказала сорока, показывая клювом.

            — Так, — произнесла белка, глядя в пространство. — Так.

             И она задумалась.

            — Следы есть, — сказала она.

            — Где? Где же? — заволновалась сорока.

            — А вон, — белка махнула лапкой. — Синеватое мерцанье.

            — Действительно, — согласилась сорока, вглядываясь.

            Белка вновь задумалась.

            — Эй-эй, — через какое-то время забеспокоилась сорока. — Ты не заснула?

            — Нет-нет, — сказала белка. — Если ты можешь поднять меня, мы могли бы полетать, поискать твою нору.

            — Давай попробуем, — согласилась сорока.

            Белка забралась ей на спину и обхватила лапками шею. Они полетели.

            — Туда, — говорила белка. — Теперь туда.

            — Вот же она! — воскликнула сорока.

            Круглая, синевато-серая нора, собранная из разных элементов, парила в воздухе.

            Они подлетели, и белка впрыгнула в отверстие, служащее дверью, а за ней внутрь пробралась и сорока.

            — Ой, кто это? — воскликнула она.

            — Я мымрик, — сказал некто пушистый, коричневый.

            — Но тебя же не было в нашем лесу, — сказала белка.

            — Я недавно пришёл, — объяснил мымрик. — Думал, где поселиться. И вот увидел это штуку. Она висела около сука, и никого не было внутри. Я решил — значит, тут никто не живёт, могу пожить я. Прошёл внутрь, а штука полетела сама по себе.

            — Естественно, — воскликнула сорока. — Это моя летающая нора, ей нужно уметь управлять.

            — Прости, — сказал мымрик, — я не знал, что это твоя. Если ты подведёшь её к земле или хотя бы к суку, я выберусь и поищу что-нибудь ещё, подходящее для жилья.

            — Да? — сказала сорока. Ей почему-то стало жалко мымрика. — Вообще-то ты можешь пожить тут, если хочешь. И вообще — вдвоём веселее.

            — Правда? — воскликнул мымрик. — Тут уютно, да.

            — Ты умеешь летать? — спросила сорока.

            — Нет, — ответил мымрик. — Мымрики не летают, они только лазают по деревьям.

            — Ну, тогда я покажу тебе, как летает моя нора.

            И сорока подошла к разным штучкам — которые были рычажками.

            Она подвела нору к ветвям, и белка, распрощавшись, ловко выскочила на ветку.

            А сорока и мымрик полетели дальше.

            Довольные.

              *

            — И как же мы будем искать его? — спросила сова.

            — Когда ты последний раз видела-то его, свой горшочек мёда? — спросила детективная белка.

            — Так. Подожди. Значит, я вышла из домика. Да, вышла. Потом… Потом что-то отвлекло меня. Я повернулась посмотреть, что там шуршит. Отошла. А когда вернулась — горшочка не было.

            — Зачем он вообще тебе понадобился? Разве ты ешь мёд?

            — Нет, не ем, — отвечала сова. — Хотела подарить мишке. И вот теперь нечего дарить.

            — Значит, — сказала белка, — надо выяснить, что тебя отвлекло. Пойдём к твоему домику.

            И они пошли.

            — А что, у мишки праздник какой? — поинтересовалась белка дорогой.

            — Да нет, просто хотелось сделать ему приятно.

            — Это чудесно, — заметила белка.

            Они пришли к домику совы.

            Домик был уютный, маленький, миленький, с дивным резным крылечком.

            — Вот тут, — стала рассказывать сова. — Тут я, значит, стояла. Тут отвернулась… Или тут.

            Белка осмотрела траву.

            — Есть примятости, — сообщила она. — Будто что-то стояло, а потом…

            — Ну вот же он и стоял, — сказала сова.

            — Так, — сказала белка. — Пойдём по следу.

            И они пошли.

            Шли и шли, хотя следа уже не было.

            Но белку вела интуиция.

            За кустом послышалось шуршание.

            — Что бы это могло быть? — сказала белка. — Заглянем?

            — Ага, — согласилась сова.

            И они заглянули.

            За кустом сидел мишка.

            Он опускал лапку в горшочек с мёдом и, вытащив, облизывал её, довольно урча.

            — Мишка! — воскликнула сова. — Это ты завладел горшочком!

            — Уй! — сказал мишка. — Ну да… Он стоял у твоего домика, а тебя нигде не было. Я подумал, что кто-то оставил его, а поскольку ты мёд не ешь…

            — Так это я хотела тебе подарить!

            — Правда! — польщённо улыбнулся мишка. — Вот и получилось, что я…

            — Ну да, — подытожила белка. — Ты с подарком. Правда, ты не знал, что это подарок.

            — Ну, теперь знаю. Спасибо, сова.

            — Пожалуйста, мишка. Надеюсь, тебе понравилось.

            — А как же! — хитро улыбнулся мишка.

            И довольные, все разошлись по домам.

            *

            — Так, — сказала детективная белка, путешествующая по лесу. — Это нечто непонятное.

            Вход открывался прямо в могучем стволе дуба, причём дубу не было больно, что понималось как-то сразу, при взгляде на вход. Ибо вход светился. Да, именно так — по краям его тёк нежно-золотистый свет.

            — Что бы это могло быть такое? — сказала белка. — Ведь недаром я — детективная белка. Должна узнать.

            И она вошла.

            Лесенка — приятного синего цвета — вела вниз, другая — зелёная — наверх.

            — Очень интересно, — сказала белка. — Куда же пойти?

            Она подумала немного.

            — Пойду наверх, — решила.

            И пошла.

            Ступеньки издавали приятную мелодию.

            — Никогда не видела такой занятной лесенки. И как всё это помещается внутри дуба?

            Стены переливались разноцветно.

            Иногда на них возникали картинки.

            Белка увидела мишку, собирающего малину. Потом — зевающую сову. Потом — сороку, путешествующую с мымриком в воздушной норе.

            Подъём закончился, но появились новые лесенки.

            Белка отважно двинулась по одной, та перешла в другую, потом в третью…

            Белка остановилась.

            — Кажется, я запуталась.

            Она была храброй белкой, поэтому не испугалась вовсе, нет-нет.

            — Попробую, пойти назад.

            И она пошла.

            «Назад» оказалось условным, лестницы перетекали одна в другую, комнатки менялись, а на стенах пестрели новые и новые картинки.

            Белка остановилась в обширной комнате.

            — Не выберешься? — послышалось.

            — Кто это? — спросила белка. — Если есть голос, значит должен быть тот, кому он принадлежит.

            — Верно, — раздалось. — Принадлежит он мне — хозяину лабиринта.

            — Ты построил это сооруженье?

            — Ну да. Лабиринт называется. Буду приглашать разных зверушек и птиц и угощать их всякими вкусностями.

            — Но где же ты сам?

            — Этого я не знаю. Мне кажется, я вот тут. А потом — вот здесь. Не знаю, в общем.

            — Но я же детективная белка. Может, стоит тебя поискать?

            — А зачем? Так интересней. Вроде я есть, и в тоже время меня нет. А лабиринт — вот он.

            — И как же ты будешь звать зверушек?

            — А видела картинки? Вот когда они вспыхивают, значит, я пригласил кого-то. Да ещё и ты расскажешь. Ты первая, кто увидал лабиринт.

            — Хорошо, — согласилась белка. — Но как я выберусь отсюда?

            — Очень просто. Иди за светящимся шариком.

            И шарик выкатился прямо из стены.

            Белка пошла за ним, скоро выбралась, и отправилась рассказывать другим о лабиринте.

              *

            — Мымрик потерялся, — сообщила сорока, опустившись на сук, возле дупла детективной белки.

            — Как так? — поинтересовалась белка.

            — Сама не понимаю. Летели мы, летели, он помогал мне управлять норой, отвернулась на миг — а его и нету.

            — Что ж он — выпал, полагаешь?

            — Не знаю, что думать, — отвечала сорока. — Решила, может, ты… Ты же детективная белка.

            — Да. Летать он не умеет. Значит, если только застрял в ветвях… Впрочем, застрять он не мог — он же хорошо лазает по ним. Пойдём, посмотрим, где это случилось.

            — Как же мы пойдём? — удивилась сорока. — Случилось-то в воздухе.

            — Ну да, в воздухе. Но ты отведи меня к месту, над которым парит твоя нора.

            — А-а-а, — протянула сорока. — Ясно.

            И они отправились.

            Как всегда, сорока летела, а белка ловко бежала с ветки на ветку.

            Заметив парящую нору, белка крикнула — Вижу, вижу.

            Сорока влетела в нору, затем выглянула из неё.

            — Нет, — сказала она, — его тут нет.

            Она спустилась на ветку к белке.

            — Так, — сказала детективная белка. — Скажи — в твоей норе один вход?

            — Один. — Отвечала сорок.

            — Значит, вывалиться незаметно для тебя он не мог.

            — И выход один, — добавила сорока.

            — Подожди, — сказала белка, — получается два?

            — Чего — два?

            — Ну, два способа попасть в твою нору, и выбраться из неё.

            — Я как-то не задумывалась, — сказала сорока. — Я всегда считала, что есть один вход и один выход.

            — Ну, вот же, — сказала белка несколько недовольно. — А выход там, где рычажки управленья?

            — Ну да.

            В это время послышалась шуршанье в малиннике, и сорока с белкой посмотрели вниз.

            — Мишка что ли? — спросила белка.

            — Ага, — послышалось. — Но я тут не один.

            — А с кем ты? — спросила сорока.

            — Со мной ещё…

            Тут из малинника выглянул мымрик.

            — Мымрик! — воскликнула сорока. — Вот ты где.

            — Я поначалу подумал, что это такой маленький медведь. Но он сказал, что он мымрик.

            — Ну да, мымрик, — сказала сорока. — Он потерялся.

            Сорока слетела к малиннику, а белка спустилась по стволу.

            — Понимаешь, сорока, — стал объяснять мымрик, — какой-то рычажок подбросил меня, и я вывалился. Хорошо, что прямо на ветви. Но выбросило меня довольно сильно, и я полетел по ним вниз, вниз. И вот — оказался в малиннике. Я пробовал крикнуть тебе, но ты не отвечала; улетела — подумал я. И вот в малиннике познакомился с мишкой. Довольно вкусная малинка, — добавил он, улыбаясь.

            — Мымрики едят малинку? — спросила сорока.

            — Мымрики едят всё! — и в голосе его послышалась гордость за мымриков.

            — Ну и отлично, что всё разрешилось! — сказала белка.

            Сорока подвела нору, и мымрик полез по ветвям.

            Мишка остался в малиннике, а белка отправилась домой.

            *

            И вот — звери собрались в лабиринте.

            Сюда впервые пригласили сороку, и выглядела она гордой.

            Или, по крайней мере, довольной.

            Мымрик был с ней.

            Он даже нацепил бабочку под подбородок, и смотрелся солидно.

            Белка, бывавшая тут не раз, показывала им дорогу.

            Голос хозяина лабиринта приветствовал их.

            Звери по разным лесенкам — ибо у лабиринта много возможностей — проследовали в главную комнату, где столы были уставлены разной едой.

            Звери рассаживались, разговаривая.

            Мымрик продемонстрировал, что мымрики действительно едят всё — он перемещался с места на место, то малинки отведав, то морковки.

            Звери угощались и радовались.

            Когда они наелись, раздался голос хозяина лабиринта: — А теперь я вам покажу, что это такое — волшебное пёрышко.

            Звери насторожились.

            — Я доверил быть хранительницей его сороке — но так, что она не знала об этом. Сорока, будь добра, выйди на середину комнаты.

            Сорока, удивлённая не меньше других, вышла.

            — А теперь — подними крылья.

            Сорока подняла, и пёрышко, блеснув золотисто, упало на пол.

            Тут же из него — оно ловко укоренилось в полу — вырос волшебный, переливающийся всеми цветами радуги цветок, он качался какое-то время, бросая блики на стены, а потом на месте его возник камушек — сперва маленький, хоть и очень красивый, потом побольше, потом из него выросло синее дерево, ставшее малиновым, сиреневым, жёлтым, потом прошуршал перламутровый дождь, не обрызгавший никого из гостей.

            — Видите, как красиво…

            И звери согласились, и хлопали лапками, и сорока, успевшая отбежать ко всем, хлопала крыльями, говоря — Я и не знала, что ношу такую красоту.

            — Но теперь, — сказал хозяин лабиринта, — пускай остаётся здесь. Оно будет расти, превращаться в самые разные предметы, а потом… может статься, я изобрету ещё что-нибудь.

            И, распрощавшись, звери разошлись.