top of page

Отдел прозы

Freckes
Freckes

Леонид Улановский

Шёпот ушей

Сборник коротких рассказов (продолжение)

Посвящается Лили Дорфман и памяти Сергея Прокофьева.


Гимн не вечной жизни


На скамейке в скверике мне было ужасно одиноко.

Никого на всю юдоль.

Пока у ног единственно возможного витающего в облаках не встретились две незнакомые собаки и обнюхались.

… «Как люди умудряются разговаривать друг с другом?!..

Солнце садится…

Я глупею к вечеру.

Утро мудрёней.

… Собакам, кажется, нравятся вполне внятные места…

Человеку тоже.

Прикасаешься кончиками пальцев и представляешь, как это место становится более упругим, красивее…

И через некоторое время чувствуешь: за тобой наблюдает Боттичелли.

Неплохая компания…».

Обе собаки пометили оба ботинка. И исчезли.

«Я — меченый, я — проявлен, я — без возраста.

О котором не надо спрашивать.

Просто знайте: я угощу выпивкой любого, кто сможет помочиться дальше меня».


О первой любви


Я так к ней отношусь, что иногда хочется написать ей письмо.

Дикое желание подступает к горлу… и не вздохнуть… и слёзы.

А потом отпускает, освобождает.

И не пишу…

Но за ту минуту — молюсь.

И, проявляя образ, каждый раз шепчу:

«В твоих молитвах, нимфа, всё, чем я грешен, помяни».


Прозрение


Сидит как-то условный Пётр в гримёрной. Нога его мужская голая торчит… Но вторая, вторая, — уже в сапоге! И вот в зеркале исчезает с лица значительность, гаснет высокомерный взгляд, и в уголках губ проступает горькая ирония, взращённая откуда-то возникшим страданием, бледность лба и тяжесть век застывают маской мудрости, порождённой безумием.

Так из ничего, из рассыпчатого тела Петра, рождается король Лир.

Так проявляется тайна трансформации.

Рядом в гримёрках — вершатся другие метаморфозы, готовятся к игре, которая, может статься, царствует не только на сцене.

…Много десятков лет назад я выгуливал в коляске дочь в палисаднике перед многоэтажным домом. В аккуратной песочнице одинокая девочка, лет трёх, самозабвенно играла в «дочки-матери». Что-то «готовила» из «еды», «стирала», убирала «в кухне», и при этом ангельским голоском убаюкивала засыпающего в колясочке «младенца».

 — Катя! Обедать! — голос и мама материализовались неожиданно и разом.

 — Ещё пять минуточек, мамочка, ну ещё капельку, — привычно безнадёжно причитала малышка-мама, увлекаемая в жуткую пасть подъезда.

Сокрушённый, я подумал вдруг: пройдёт каких-нибудь двадцать лет, и Катя, скорее всего, будет делать примерно то же самое у себя дома, в своей семье, но едва ли так до чёртиков увлечённо.

Наверняка, судя по порядку вещей.

…Однако, как по мне, пусть счастливым уделом женщины будет жизнь с мужчиной, который превратит её жизнь в игру.


Заклятие брошенки, оставшейся навсегда одинокой


 — Дочь, никогда мужчине не говори: «Ты не мужик». Откуси себе язык, не знаю… голову под душ, под холодную воду… Никогда! Я позволила себе быть отвратительной, жестокой, потому что ему было плохо, как мне, а я была дрянь… и я просто разрушала… по живому… Мне было тридцать, с небольшим… И мне казалось: я — такая красивая, такая молодая, такая… И должен быть кто-то рядом… такой!.. Который всё сделает, всё… Для меня и моего… ребёнка… Казалось, так… Подумаешь, он — отец! Ну и что?! Что теперь?!.. Ужас!.. Запомни, дочь, мои вздохи… сейчас… И слова… и глаза мои… И закляни внучку. Может, так спасёмся.


Научите меня жить, Йоханн


(Разговор во время звучания «Арии» Баха (вторая часть из «Оркестровой сюиты № 3 Ре мажор»).

Она. Милый, мне хочется уехать с тобой куда-нибудь навсегда.

Он. Но я… Подожди… Я вдруг понял: Джульетту не выбирают. Как не выбирают молнию, поражающую человека, превращая его в сполох света, который потоком любви заполняет любимую.

Она. Молчи… Ты становишься немного чужим…

Он. Не то… Помнишь, Бах потерял двойняшек: сына и дочь; потом ещё младенца, и ещё одного сына, в общем, да, трёх сыновей и дочь, потом жену, Марию-Барбару? Помнишь?.. Молчишь… Потом с Анной-Магдаленой, второй женой, потеряли ещё четырёх дочек и ещё трёх сыновей…. Вот…

И снизошли от Б-га сладость бессмыслицы и терзания тайной. И писал, писал, писал эти чудные иероглифы… Чудесную музыку, которую когда-либо доводилось слышать в миру…

Она. Замолчи!.. Нет, ответь: как он смог?

Он. Нотами, Зайка моя. Нота за нотой.


Первая жестокость


Какое прекрасное время: болеть ангиной, дышать испарениями картошки, сваренной бабушкой в кастрюльке, накрывшись полотенцем с головой. А вечером, днём и утром пить из блюдечка горячий чай с малиновым вареньем и слушать, как мама говорит: «Не хлюпай!».

Перед сном, чтобы потянуть время, торопливо спросить у папы: «А Б-г может пойти в отпуск? И кто его замещает?». Или «почему собаки поворачиваются задом и задними лапами делают вот так… чтобы вроде запрятать свои дела? А лошади, коровы, птицы не… Им это вообще… Почему так, папа?!..»

Сродни выглядело счастье, которое отобрала жизнь навсегда.


Как всегда…


В один из тягучих гнетущих дней евреи одного барака в Освенциме решили судить Г-да за его преступления против евреев. Судили Всевышнего как положено: судьи, прокурор, адвокаты, присяжные, свидетели и, конечно, присутствующие, которые лежали и сидели на нарах. Г-да признали виновным по всем статьям обвинения.

Судья-раввин зачитал приговор, в котором в конце прозвучало: «Заслуживает смерти». Потом он поднял голову и объявил: «Суд окончен. Пора вознести вечернюю молитву»…

Ближе к ночи при равнодушном свете луны из трубы крематория показался белый дым и вознёсся.


Когда заканчивается вечность


 — Давно хотела спросить, дорогая: как твоя последняя любовь?

 — Пока навечно.

(из разговора)

«Бобик» задними колёсами шаркнул по склизкой подтаявшей грязи, пометив жалких обессиленных этапированных.

Тотчас язвительный хохот накрыл шум мотора. Одна из женщин с лицом, тронутым тлением, и ещё тугими скорбными серыми губами, зашлась надрывными всхлипами. Машина скрылась с глаз осуждённых, тупо смотрящих теперь на сошедшую с ума.

Тогда она прикрыла варежкой глаза и молвила задушевным сопрано:

 — Я бы рыдала, если бы он сказал: пожизненно. А он объявил: навечно. Они думают, что командуют вечностью. Но мне сдаётся, что ЭТА вечность скоро закончится.


Роман в одну строку


Двое побеседовали и, кажется, спасли Авеля.


Из разговора простого человека по мобильнику

(подслушано)


…Знаешь, если приглядеться, можно увидеть: вокруг больше людей недовольных. Шумливостью детей, толщиной жены, зарплатой, чем-нибудь эдаким…

А тут ещё… Земля вращается со скоростью тридцать километров в секунду, летит в космосе… Солнце тоже крутится и мчится куда-то… Сколько суеты во Вселенной! Согласись, лучше так: лежит Земля на слонах и черепахах. Ведь правда, так спокойнее? Разве нет?..

В придачу, без дураков, когда людям делать нечего, они берутся за великие дела.

Вот вчера я дал объявление об открытии курса «Как обычному человеку договориться с бумерангом».

…Ох, чертовня!.. И тут… Моя остановка некстати. Дверь автобуса закрылась необратимо.

Человек, куда ж поехал ты?..

Нет ответа.


Перед заходом солнца


 — Дед, чего ты больше всего боишься?

 — Боюсь не успеть…

 — Увидеть, как я закончу школу, универ, женюсь, покажу тебе правнука, которого ты в один прекрасный день отведёшь в школу, будешь гордиться его успехами, хвастать, как он любит тебя… Я угадал, дед?

 — Нет. Не угадал.

 — Супер! Что ты можешь выдумать ещё ваще?

 — Я боюсь самого страшного: не успеть быть наказанным за совершённое мной. Не быть наказанным. Да! Страшнее нет ничего.


Через тридцать лет после премьеры


Давайте попробуем возлюбить крысу, живущую в нас, чтобы с большей симпатией наблюдать своё отражение в пивной кружке! (Петер Туррини. Охота на крыс. Пьеса.)

Для меня самое сладкое мясо — с дымком костра, плод — в котором червь, душа — с начинкой горя.

А вот мысли… Где живёт былая радость, где, в каких потоках, струится скорбь, где прячется дурман забвенья, и почему паук не плетёт паутину над гнездом орла, и почему упрям осёл, и сколько тайн могильных скрывает червь, что заставляет плоть сходить с ума, кто научил мечтать под звездопадом…

Так началось. С первого впечатления, первого вопроса неизвестно кем, когда, для чего…

Ситуации и персонажи сменяются, а происходит что-то одно, непонятное.

А я?

Я всё с большей симпатией наблюдаю своё отражение в пивной кружке.


Последнее письмо

(фрагмент романа)


Мы не виделись, были только редкие телефонные разговоры. Потом закончились и они… Через много лет мне отдали письмо, которое она написала перед смертью и попросила неприметно вручить адресату при случае…

«Милый, мне не в чем себя упрекнуть. Я была счастлива, что могла звонить тебе. Ты неизменно был великодушен. Неизменно… Великодушен… Да.

Каждый раз, когда я звонила тебе, отвечал женский голос. И каждый раз почему-то другой. И ни в одном из них я не слышала любви к тебе. Мне казалось, что и ты… Впрочем, скорее всего, мне казалось…

Когда-то ты сказал мне, что лучший рассвет в твоей жизни ты видел на моём нежно-золотистом животе, лучащемся солнечными бликами. Пятна света играли на нём мелодии, и когда зазвучал последний ослепительный аккорд, ты снял его губами.

Так ты сказал.

Я запомнила только слова, потому что, истомлённая, спала тогда и не чувствовала ничего.

Никто никогда не говорил мне подобных слов. Я сказала тебе об этом. Ты промолчал.

А ночью я поняла по движениям твоего тела, что любовь — это не то, что мы делаем, а то, что мы не делаем. Что скрыто за нашими действиями и поступками. Я поняла твоё молчание.

Благословенные часы моей жизни я провела в молчании с тобой. Теперь настало время выйти за круг этого молчания. Найти узкую щёлочку, через которую можно просочиться и стать полностью счастливой. И одинокой. Навсегда…

И вот тут, в этом месте, мне захотелось спросить себя, зачем пишу тебе это письмо.

Я поставила жирную точку. И тотчас услышала: „тебе“ — и вспухли губы, ожидая твоего поцелуя; „это“ — и задрожало, затрепетало, покрылось тело моё мурашками; „письмо“ — и забылись, исчезли слова, их смысл и значение.

Остались значки на бумаге, которые скрывают подлинные чувства.

Кими хи таке».


Конец цивилизации


…Наконец оба они, сперва Пётр, потом Иуда, схватились за старый, седой камень — и не могли его поднять, ни тот, ни другой. Весь красный, Пётр решительно подошёл к Иисусу и громко сказал:

 — Господи! Я не хочу, чтобы Иуда был сильнее меня. Помоги мне поднять этот камень и бросить.

И тихо ответил ему что-то Иисус. Петр недовольно пожал широкими плечами, но ничего не осмелился возразить и вернулся назад со словами:

 — Он сказал: а кто поможет Искариоту?

(Леонид Андреев. Иуда Искариот.)

 — Ай… ай… ай… ай… ай… ай…

 — Ай… ай… ай… ай…*

 — Иииииииииии…**

 — Ну и что?


*Еврипид. Медея. Исход. Явление одиннадцатое. Перевод Иннокентия Анненского.
** Еврипид. Медея. Исход. Явление двенадцатое. Плач Медеи. Алла Демидова.
fon.jpg
Комментарии (2)

Гость
22 мар.

Давно слежу за публикациями Леонида Улановского. Оригинальные,необычные,главное МУДРЫЕ. Особое искусство выразить коротко бесконечно много

Спасибо автору,редакции за поиск,за почвление интереснвх авторов


Лайк

Гость
20 мар.

Я вернулся к началу и снова всё оборвалось на четырнадцатом рассказе. Очень жаль - завораживающее чтение.

Что это было и откуда оно взялось у человека, которого я знаю много-много лет?

Я выписал себе на память: "... как по мне, пусть счастливым уделом женщины будет жизнь с мужчиной, который превратит её жизнь в игру."

Спасибо тебе, Лёня.

Учитель

Лайк
Баннер мини в СМИ!_Литагентство Рубановой
антология лого
серия ЛБ НР Дольке Вита
Скачать плейлист
bottom of page