Глава I

Крушение империи (Последние дни Помпеи)

Я родился 19 февраля 1967 года в городе Тирасполь, русскоязычном по своей сути месте молдавской республики, которая числилась сестрой в единой семье советских народов. Зачат в ночь на 31 мая 1966 года плачущими родителями, потерявшими сына Александра 30-го числа. Он погиб под колёсами огромной машины «Колхида».

Боль от этой потери сопровождала меня всё моё детство. Я знал, что рождён, потому что ушёл брат, которого я видел только на фотографиях. Эта боль преследует и сегодня. Слава богу, у меня есть ещё старший брат. Разница — шесть лет. Он часть моего бытия с самого детства. Почти всегда мы вместе, наша уличная жизнь была неразделима с домашней. Соловьи-разбойники, приключения капитана Тенкеша, индейцы и папуасы, русские дружинники — вот панорама нашего сумбурного детства.

Летом носились на Днестр. Крутая и глубокая река. Ныряли с обрывов, ловили раков. Их было много. До сих пор помню, как выловили сто раков, сварили в большом ведре. Но без соли. Пришлось выбросить в прибрежную посадку. На вкус трава, потому и не ели. Сейчас вспоминается с ностальгией, учитывая малое количество раков и запрет на их лов.

Вообще, лето проводили весело. В середине всей семьей уезжали на море, Каролино-Бугаз. Благо, море рядом, всего 120–150 километров. Знакомства с ребятами со всего Союза. Первый клёш, увиденный мною, был именно на базе отдыха «Стройиндустрия». Отец был строителем, выпускником Киевского инженерно-строительного института. Приехал подымать промышленность братской Молдавии, понравилось. Хотя всю свою жизнь, а прожил он 56 лет, мечтал вернуться на родину, в Киев, где лежат в святой для него земле его родители, братья и сёстры. Но остался навеки в земле Тираспольской. Но меня воспитывал в духе и традициях украинской культуры. Любил украинские песни, особенно про предков-казаков, которые поселились в Сумской области ещё в семнадцатом веке. При этом, несмотря на своё украинство, всегда подчёркивал, что принадлежит к славному роду Зайцевых, предок его Изетдин вышел из Орды в шестнадцатом веке, в крещении Пётр Заяц, верно служил Ивану Грозному, но был за преданность царю убит взбунтовавшимися стрельцами. Дед отца, Андрей, умерший совсем молодым, был кузеном великого русского писателя Бориса Зайцева (то ли двоюродный, то ли троюродный брат). Правда это или миф, сложно сказать, но помню, что и мне дед, Дамиан Андреевич, говорил, что в Америке у него живёт дядя, дальний родственник, только вот связей с этой линией родства у него уже нет. Собственно, в результате революционных событий родня разлетелась в разные стороны. Например, один из моих троюродных братьев живёт в Минусинске.

Кстати, дед мой, Дамиан Андреевич, был колоритной фигурой. Сирота, потерявший в три года отца и мать, воспитывался дядей, но, когда началась революция, пошёл творить справедливость. Бился против буржуев и попов, как он говорил, воевал в дивизии Щорса, в бригаде батька Боженко. Рассказывал, с каким удовольствием гнали с родной земли немцев в 1918 году, а в 1919-м — шашкой рубил петлюровские головы. Всех этих «самостийников» терпеть не мог, считал их врагами украинского народа. При этом великолепно говорил на украинском языке, полагая его языком Киевской Руси. И любил повторять, что, слава богу, он не москаль. Но это отношение было шуточное. Россию любил, подсмеивался и над русскими, и над украинцами, и над белорусами; меня же, рождённого в Молдавии, называл молдаванином хотя я к этому народу не имею никакого отношения, разве что по месту рождения. Надо сказать, что из-за несерьёзности деда потеряли родовую фамилию Зайцевы, и стали носить украинизированный вариант Зайцы, причём мой дядя Анатолий в паспорте написан Заець, то есть окончательно украинский вариант. Но это спасло деда и всю семью. В 1936 году дед с семьёй проживал в городе Ромны. Его, красного командира, героя гражданской войны, пришли арестовывать чекисты. Мой отец, которому было шесть лет, отчётливо помнил, как их вывели на холодный двор и уже хотели забирать родителей в крытую полуторку, но один из чекистов ещё раз взглянул в паспорт деда и обнаружил, что его фамилия не Зайцев, а Заяц. Значит, это не тот, кого надо арестовывать. Их вернули в дом. Дед воздал хвалу Богу (скорее бабушке, которая непрестанно молилась иконе Пресвятой Богородицы), что в паспортном столе неправильно написали его фамилию, и в тот же день отправился в леса, под Киев, устроился в артель, что добывала торф, и стал тихо жить до начала Великой Отечественной войны.

Я приезжал в эти места в 1979 году. Потрясающие по красоте леса и долы у рек! Десна впадает в Днепр! Господи, какая мощь и величие! Но война внесла свои коррективы в спокойную жизнь нашей семьи. Уже в первые дни войны, моя бабушка Елизавета получила письмо от сына Романа, что началась война, он в Западной Белоруссии… Это было первое и последнее письмо. Мой дядя Роман погиб (в его честь назван мой двоюродный брат), хотя семья в это не хотела верить. Ведь он прошёл финскую войну, участвовал в польской кампании 1939 года, был умелым и смелым красноармейцем, до сих пор с грустью смотрю на его портрет в будёновке, фото 1939 года. Красавец! Гордость нашей семьи! Ещё одна гордость моя тётя Елена, она погибла 22 июня 1942 года. Была партизанкой в отряде имени Н. С. Хрущёва. Погибла недалеко от дома, в лесном болоте, застрелена местными полицаями. Этими подонками рода человеческого, которых сегодня называют героями Украины и воздают славу. Видел одного такого «героя» в 1979 году. Отец приехал рассчитаться с убийцами сестры, но увидел несчастного ушлёпка, отсидевшего 25 лет, дрожащего, умоляющего пощадить его. Отец плюнул брезгливо, и отошёл. А тот плачет и благодарит отца за милость, проявленную к нему. В 1990-е годы он был возведён в ранг борцов с коммунизмом. Совесть и честь, к сожалению, были потеряны у многих на моей родной земле. Как же тяжело это осознавать, особенно, когда вспоминаешь «Бабий Яр», это страшное урочище смерти, где, потерявшие человеческий облик немцы и их украинские прислужники убивали несчастных евреев и пленных красноармейцев. И сегодня этот «генетический мусор» приравнивают к ветеранам Великой Отечественной, или, как любят говорить по-попугайски на Украине, Второй мировой войны.

Что произошло с народом-победителем? Почему те, кто гордился своей самостью, тесной родовой связью с Русью, забыл свою мать, отказался от имени, от рода и племени, к которому исторически принадлежал. Где ты, Русь Гоголя и Тараса Бульбы? Почему баварцы, саксонцы, австрийцы помнят, что они немцы, что их объединяет великая культура и язык, а на Руси Киевской творят непонятное квазиобразование в угоду отщепенцам от иудаизма и полупольского католицизма, выраженного в униатском Содоме?

Я размышляю об этом сегодня. Но история моей семьи даёт пищу для размышления. Что с отцовской, что с материнской стороны я часто слышал о репрессиях, которым подвергались мои близкие. И всё это произносилось шёпотом. Знание истории происходило фрагментарно, по случаю. Бабушка, мать моей матери, всю свою жизнь боялась говорить о родственниках. В 1936 году она уехала из Москвы, жила в Доме на Набережной, но так и не сказала, кто был её первый муж, почему уехала из Москвы, куда пропала сестра, бывшая замужем за ответственным работником ЦК. Только и то знали, что приехала в Тирасполь и дружила с некой барыней, бывшей замужем за наркомом внутренних дел МАССР (Молдавская Автономная Советская Социалистическая Республика существовала с 12 октября 1924 года по 2 августа 1940-го. — Примеч. ред.). Его в 37-м расстреляли. И тишина…

Я видел эту барыню (она одевалась как до революции, носила длинные платья и халаты). Её так называли на нашей улице. Чтобы сохранить детей от тюрьмы, она отказалась от мужа, признала его врагом народа, но в 1956-м побежала хлопотать о реабилитации. Удивительное время и удивительные люди жили вокруг нас. Мне посчастливилось, что видел тех, кто ещё воевал в гражданскую, совершал революцию. Помню Царёва, моряка с броненосца «Потёмкин». Про фронтовиков и говорить не надо: они жили рядом, были частью моего бытия.

Собственно, война была в ежедневном режиме в образе деда, отца матери, лишённого двух ног выше колен, парализованного в результате инсульта, но обладавшего сумасшедшей волей к жизни. Дед был герой обороны Одессы и Севастополя, штурмовал Кёнигсберг, где потерял одну ногу, а спустя 25 лет старые раны возбудили гангрену, и была потеряна вторая нога.

Таким образом, войну я знал не только по рассказам, она присутствовала зримо и явно. На подвигах деда воспитывалось моё самосознание. Я гордился, что внук победителя, что дед герой. К нему, кстати, часто приходили пионеры и комсомольцы, выполняя тимуровские задания. Общество не забывало своих героев. Как это разительно отличается от сегодняшнего дня. В те незабвенные времена моей юности я ощущал себя частью великого целого. Жизнь была наполнена смыслом, хотелось расти, чтобы приносить. пользу общему делу.

В детстве много читал. Любил историческую литературу. Зачитывался романом Семёна Скляренко «Владимир». До сих пор с ностальгией беру в руки эту старую потрёпанную книгу. Уже в начальной школе перечитал Константина Бадигина, его «Корсаров Ивана Грозного,», «Кольцо великого магистра», Константина Гамсахурдиа и его «Десницу великого мастера», Георгия Гулиа и Дмитрия Гулиа. Уносился в Египет к фараону Эхнатону, человеку из Афин Периклу и римскому диктатору Сулле. Любая историческая книга вызывала у меня живой интерес и восторг. Это была встреча эпох, разговор с умнейшими людьми. Сократ, Ипатия, Юстиниан и славяне Валентина Иванова сменялись в калейдоскопе событий. Взрослея, зачитывался Морисом Дрюоном, его романами из серии «Проклятые короли». Не понравился Александр Дюма из-за его чрезмерной фантазии, не верилось, что его герои так легко со всеми расправляются. «Три мушкетёра» завершил читать на 114 странице, дочитывал уже будучи студентом филологического факультета. Единственная книга Дюма, которую читал с удовольствием, была «Граф Монте-Кристо». Романтическая история волновало юное сознание. Из французов обожал Виктора Гюго. Его «Отверженные» были моей настольной книгой, как и Жюль Верн с «Таинственным островом». Эти книги — часть моего духовного естества. Они воспитывали во мне чувство справедливости, как и романы Фенимора Купера. Если юноша не читает эти романы, не живёт романами Стивенсона, Дефо и Свифта, то пропало детство. Аркадий Аверченко писал, что тогда вырастет нравственный урод, а не человек. Полностью с ним согласен. Причём, хочу подчеркнуть, что не один я такой был. Мои сверстники также много читали. Приходя в класс, мы рассказывали друг другу, какие новинки прочитаны за прошедший день. Помню, как в классе шестом я был удивлён, что мой друг прочитал роман Вячеслава Шишкова «Емельян Пугачёв», а я нет. Тут же побежал в школьную библиотеку, взял третий том (первый и второй были на руках) и стал читать с конца.

Вообще, история повстанческого движения волновала. Воспитывалось и оттачивалось чувство справедливости. С каким удовольствием читался роман Степана Злобина «Степан Разин». Сцена казни не просто будоражила сознание, она заставляла с гневом думать о властях предержащих. Мое сознание было явно антимонархическим, хотя тот же Пётр Великий вызывал положительные эмоции после прочтения романа Алексея Толстого. Творчество Толстого нравилось. Становясь старше, с удовольствием читал его трилогию «Хождение по мукам». Но именно эта трилогия начала развенчивать революционные и социалистические иллюзии. Белое движение вызывало сочувствие. Наверно, потому что проиграло. Жаль было Пугачёва, но и Деникина. Кроме того, я не понимал агрессии советской власти против христианства и Церкви, особенно православной. Я встречал православных христиан, вполне адекватных людей, многие из которых были фронтовиками и героями Великой Отечественной войны.

Священство подавалось как невежественное и мракобесное сословие, но я видел умных и образованных людей, искренне не понимавших учение Чарльза Дарвина, утверждающее, что человек произошёл от обезьяны в результате эволюции. Честно признаться, обучаясь в школе, я с трудом верил в эту гипотезу. Она всегда мне казалась притянутой за уши. Но приходилось сдавать экзамены. Так познакомился с лицемерием. Думаем одно, говорим другое, делаем третье.

Надо признать, что с этим начал сталкиваться ещё на уроках литературы. Помню, учили «Малую землю» Брежнева. Просто смеялись. Не верили в подвиги Ильича, хотя сегодня понимаю, что это был подвиг. Но он был раздут непомерно. Трудно было разбирать образ Раскольникова. Достоевский прошёлся по сознанию. Он отвергает насилие. Но как быть с революцией? Наш учитель, воспитанный сталинской системой, сама путалась в ответах. Я так и не понял, прав был Раскольников или нет? Прошли годы, прежде, чем пришло осознание этой страшной теории, разделивших людей на разряды.

В принципе, нас воспитывали в духе гуманизма и патриотизма. Считаю ошибкой, что нынешнее юное поколение не читает «Молодую гвардию» Александра Фадеева. Мы подражали Сергею Тюленину, а девчонки были влюблены в Любовь Шевцову и Ульяну Громову. Мы воспитывались на образах героической эпохи. Кто-то скажет, что это была мифологическая эпоха. И, наверно, будут правы. Но этот миф был нашей правдой. Показательно, что великий русский философ Алексей Лосев скажет, что миф — это сущая правда. Это действительно так. Наше сознание жило этой правдой, формировало свой характер и образ мыслей, в котором любовь к Отечеству занимала первую позицию.

Школу вспоминаю с ностальгией. Конечно, возникали подростковые проблемы. Дрались, хулиганили. Блатная романтика присутствовала в отношениях. Где-то это выполняло положительную воспитательную роль. Нельзя было оскорблять так называемыми «мастевыми» словами. Ругательства были не в моде, начиная с класса пятого-шестого. Кроме того, хотелось нравиться девчонкам. Хотя трудно ответить на вопрос по поводу первой любви. Ещё в начальной школе жутко нравилась одна девчонка. Ничего особенного, но притягивало. Пройдёт пару лет, и удивлялся тому, что нравилась. Более или менее серьёзные чувства начались в классе восьмом-девятом. Но уже тогда ловил себя на мысли, что чувства придумывал. Я уже чувствовал себя сочинителем, причём не только романов, но своей собственной жизни. Писал рассказы и показывал своей даме сердца. Наверно, моей первой любовью была всё-таки литература. Когда настала пора юношества (16 лет), я стал живо интересоваться биографиями великих писателей. Мне казалось, что меня роднит с ними одиночество. «Современники» Корнея Чуковского — настольная книга. Жизнь Леонида Андреева волновала и поражала. Конечно, хотелось быть известным и знаменитым. Это потом я понял пастернаковское, что «быть знаменитым некрасиво…». А в юности желалось славы и признания. Скорее не признания, но понимания. И в то же время приходило осознание: достижение известности невозможно. Другое время и другие герои, да и сомнения в таланте тормозили наглое желание показывать свои произведения. Разве что своей однокласснице, которую выбрал дамой своей сердца.

С ней я настраивал себя на целомудренные отношения, хотя любил заигрывать с другими девочками и не считал зазорным встречаться с четырьмя барышнями одновременно. Очевидно, что не испытывал любви ни к одной. Это был опыт донжуанизма. Но постельных сцен избегал. Не мог совершать акт соития без любви. Испытывал глубокое равнодушие и отчуждение. Поэтическое воображение работало, но оно было воспитано благородным романтизмом Монте-Кристо, романами Жорж Санд и Виктора Гюго. Поэтому чаще предпочитал одиночество компании девиц. В этих компаниях чувствовал пустоту и пошлость, ловил себя на мысли, что играю роль, и эта игра не настоящая жизнь, а какое-то смутное подобие. Наверно, поэтому любил читать Кнута Гамсуна. Его «Голод» и «Мистерии» стали частью моего существа. Как великий Александр Куприн зачитывался данными произведениями. Кстати, Куприн окунул меня в библейскую тему. Ветхозаветная история о Суламифь, возлюбленной царя Соломона, всколыхнула моё естество. Юношеская мечта о высокой и верной любви!

В реальной жизни её не встречал. Скорее, видел, как юноши всеми силами жаждали обыкновенных сексуальных отношений с девицами лёгкого поведения. Таких было немного, но они были. Пользовались они дурной славой. Быть девушкой лёгкого поведения, например, в школе было крайне опасно. Юноши табуном ходили за такими девицами, не давая им прохода. Их запирали в подсобных помещениях, превращая в сексуальных рабынь. Особенно жаль было наблюдать за девушками, которые опустились до орального секса. Их так и называли «опущенные». Их откровенно презирали, считали слабыми и мерзкими существами, не достойными сожаления. Честно признаться, они сами были виноваты. Первый опыт был ненасильственный. Парень ловко уговаривал, а потом, совершив половой акт, трубил на всю страну о свершении «подвига». И тогда, и сегодня считаю этих парней подонками. Соитие двух — событие интимное и тайное. Зачем посвящать других в свои дела? Отношения двух — тайна их душевного мира.

Однако главное — это литература. В ней отражал чувства и свои мечтания. Мне было семнадцать, когда, на миг повстречавшись с двоюродной сестрой, приехавшей из Киева, потрясенный её красотой и пониманием, что она никогда не будет принадлежать мне в силу нашей близкой родственности, написал, испытывая на подсознательном уровне влияние Александра Блока:

Все мы в этом мире бренны.

Слишком тягостно в груди.

И полусекундное мгновенье

Увядает в час любви.

И, мелькнув в последний миг,

Погружаясь в голубой туман,

Рок уносит вдаль от нас,

Поцелуй, подаренный губам.

Я до сих пор не понимаю, откуда родились эти строки, поэтому считаю, что не заслуга поэта, если он создал талантливое произведение. Его строки рождаются в недрах сакрального мира. Поэт услышал, и передал услышанное. В этом его заслуга. К сожалению, многие не слышат, начинают умничать, как результат — бездарная графомания.

Свой же первый рассказ я написал в ноябре 1983 года. Поэтому этот год — начало моей литературной деятельности. Правда, в сентябре был конкурс молодых прозаиков, где выступил с рассказом о родном Тирасполе, рассказ занял первое место (текст не сохранился). Председателем жюри был Анатолий Дрожжин. Сегодня — признанный автор приднестровской литературы. В те времена местная знаменитость, член Союза писателей СССР. Надо признать, что для меня регалии Дрожжина не играли никакой роли. Считал, что до Блока ему далеко, значит, распылять своё время на общение с ним считал бессмысленным, хотя он собирал молодёжь под своё крыло в создаваемом им литературном объединении. Идти в коллектив полагал для себя зазорным. Боялся стадности. Предпочитал книги вечерним посиделкам в редакции местной городской газеты «Днестровская правда».

Свой рассказ «Жёлтый лист» прочитал крёстному, который был филолог по образованию, человек с большим житейским опытом, партизан и фронтовик, сам писавший стихи и прозу. К сожалению, всё, что осталось, это несколько стихотворений, опубликованных в газете городского совета Балты, Одесской области. Рассказ он принял с пониманием. Я писал потрясенный «Палой листвой» Габриэля Гарсия Маркеса. Поток детского сознания был близок моей душе. Жёлтый лист, слетающий с дубового дерева в парке под звук завывающего позднеосеннего ветра с мелким дождём. Лист символизировал уходящую жизнь. Наша жизнь — мгновение полёта, мгновение между жизнью и смертью. И в этом полёте надо было успеть полюбить, совершить какой-то подвиг, подобно горьковскому соколу или буревестнику. Но на деле этот полёт превращался в обыкновенную тяжбу мира души и повседневных буден. Как говорил Фёдор Михайлович Достоевский «среда заела человека». Спасение от бытовых неурядиц, от скуки и пошлости, банальной действительности могла спасти только любовь. Но самое печальное, что и она завершится. Жёлтый лист неизбежно приземляется, чтобы превратиться в прах, который все забудут. Беспамятство, пожалуй, самое страшное, что волновало юношеское сознание. Казалось, что только литература способна запечатлеть время, в тексте мы оставляем память о себе и своём творчестве. Эта мысль постоянно преследовала меня. Я хорошо помнил мысль Блока, что надо фиксировать каждый день своей жизни в дневнике. Я и завёл дневник, куда записывал события прошедшего дня, впечатления от прочитанной книги. Замечательная практика, помогающая привести сознание в систему. Из дневниковых записей рождались рассказы. Убеждён, что истинная литература — это откровение перед Богом и читателем. Пишите правду, так говорил Джек Лондон. Его «Морской волк» трижды перечитывал. Воспитание воли, формирование характера. «Мартен Иден» — гимн моей молодости. Услышал радиопостановку, где Владимир Высоцкий доносил своей неповторимой энергетикой авторские замыслы. Я был потрясён. Потом, уже в армейском госпитале вновь услышал голос Высоцкого. Это был свет во тьме! Вообще, Высоцкий с детства в моём сознании. «Кони привередливые» слушал сотню раз, и не уставал. Любовь к его творчеству не угасает и со временем. «Баня» поэта, порой, по-хорошему преследует моё существо. Часто напеваю её, люблю слушать друзей, исполняющих эту песню. Фильм же Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя» был не просто бестселлером моей юности, это была бомба, взорвавшая сознание, это была правда, которую хотелось увидеть. Поразило, что очевидцы этой эпохи признали этот фильм, правду, высказанную Говорухиным и героями его киношедевра.

Правда, спустя годы, моё отношение к Высоцкому несколько изменилось. Это нормально, когда с возрастом происходит переоценка юношеских идеалов. Ни в коем случае не сомневаюсь в таланте Владимира Семёновича, но его жизнь, нравственная позиция вызывает большие сомнения. Моё отношение к нему сродни отношению к Владимиру Маяковскому. Талантливый художник, но за Оградой Храма. А зачем нужен путь, если он не ведёт к храму? В его храме находится кабак, где «дьяки курят ладан». Почему-то пугачёвщину и разинщину принимают за соль русской души. Может быть, стоит вспомнить тех казаков, которые освоили тяжёлым будничным трудом Сибирь, Дальний Восток, Урал, Поволжье, Дон, Запорожье, Кубань и Терек? Что-то не так в поэтическом мире Высоцкого. Сегодня из него хотят сделать кумира, противника советской системы. Глупости! Не был он против советской власти, он — часть советской системы, которая была неоднородна. В ней уживались Дин Рид, Гойко Митич, Владимир Высоцкий, Муслим Магомаев, Лев Лещенко и Булат Окуджава. В 1990-е Булат Шалвович будет плевать в салат Сергея Михалкова. А во времена Брежнева вполне сосуществовали.

Я же писал рассказы о неудавшейся любви. Писал то, что со мной происходило искренне. Сегодня мои писания пылятся в старых тетрадях (зрение не позволяет разобраться с ними). Почему не удалась любовь? Наверно, потому, что и сам не любил по-настоящему. Были встречи и расставания. Несерьёзно. Об этом и писал. Но душа требовала любви. Именно в 17 лет задумал писать роман «Замкнутый круг». В круг умещались будни, жизнь, смерть и любовь. Эти четыре понятия виделись мне стержнем человеческого бытия. Роман писался от первого лица, но этих первых лиц было трое. Собственно, я, девушка, в которую влюблён, и девушка, влюблённая в меня. Поток сознания в стиле Марселя Пруста. Мой телесный идеал был зримой копией, увиденной когда-то девушки. Гречанка со смуглой кожей, темноволосая и синими, как море, глазами. Как звали мою героиню, признаться, не помню, но вот девушка, влюблённая в меня, звалась Ирина. Она, конечно, пребывала в томлении плоти. Но это было не главное. Мне казалось, что повествование от первого лица, причём нескольких героев, представляет собой новшество, даёт возможность заглянуть в подсознание молодого поколения. Хотя перед глазами были книги Маркеса и, конечно же, Эриха Марии Ремарка.

«Потерянное поколение» не могло оставить равнодушным. Всегда было интересно заглянуть в психологию немцев, две мировые войны воевавших против моих дедов и прадедов. Они показались тоже людьми. Подкупала ненависть Ремарка к нацизму, к войне. Среди моих ровесников был весьма распространен пацифизм. Особенно это стало заметно, когда стали в город приходить цинковые гробы с непонятной войны из далёкого Афганистана, когда друг вернулся с оторванной ступней. Это не были ветераны Великой Отечественной понятной нам войны. Информация поступала скудная. Убеждён, что ложная информация или её недостаток погубил советскую власть. Это глупо, говорить о народной власти и скрывать от источника власти правду. Именно недостаток информации заставлял выступать против этой войны. Пройдут годы, после прочтения романа Валерия Николаева «Живый в помощи» я понял смысл и значение этой войны.

В Афганистане начиналось крушение империи. Вот это надо понять. А началось с неправды об этой войне. С одной стороны, власть бестолковая, с другой — господа оппозиционеры, как бы раскрывавшие правду о войне. Только не всю, а её часть. Примером служит Светлана Алексеевич, её «Цинковые мальчики». Но это будет позже, когда Союз будет трещать по швам. А в 1984 году ещё была тишина и глупое молчание, дающее право на загадки и сплетни.

В тот год готовился поступить в институт. Отец мечтал об офицерской стезе, мать об учительской. Я хотел быть историком или литератором. Кроме того, я хотел уехать на родину отца, в Киев, мать городов русских, который любил и люблю самозабвенно. В Киеве жили две сестры отца, две мои кузины и кузен. Однако на семейном совете решили, что буду учиться на месте, потому что после первого курса студентов забирают в армию, после которой я и решу окончательно, где буду учиться. Правильное ли это было решение, трудно судить. Сравнивать невозможно. Жизнь пошла своим чередом. Конечно, мне казалось, что для начинающего писателя, которым я себя считал, учиться было бы полезнее в столицах, а не в провинциальном вузе. Но сегодня убеждён, что мой институт дал мне несравненно больше, чем столичные университеты. Уже, став взрослым, посещая лекции знаменитых учёных, я ловил себя на мысли, что мои провинциальные учителя были не хуже, а, порой, и лучше. Не было снобизма и тщеславия, они прекрасно понимали своё место в науке, уступая первенство столичным светилам. В принципе, всё зависело от личности. В Пушкинском Доме встречал Дмитрия Сергеевича Лихачёва. Кто может и сегодня с ним сравниться. Но и там же встречал ограниченных и недалёких учёных, вникающих в аспекты, но не схватывающих суть проблем. Они так и трудятся кандидатами наук. А какой масштаб, глубина и широта мысли у Гелиана Михайловича Прохорова, крестника Льва Гумилёва. Вот украшение Пушкинского Дома, к сожалению, ушедшего недавно в Вечность. Но разве не было в моём родном Тирасполе замечательных учёных? Конечно, были. До сих пор с благодарностью вспоминаю Владимира Аникановича Филатова, преподававшего курс «Введение в языкознание». Мы не давали прохода ему на переменах, слушая и слушая его глубокие рассуждения. Пройдут годы, и он уедет в Донецк, куда будет звать моего старшего брата преподавать литературу. Кстати, почему я пошёл на филфак, а не истфак: мой брат закончил филфак с красным дипломом, пять лет работал в институте, подавал большие надежды, но семейные обстоятельства не позволили стать учёным со степенью, хотя и сегодня — известный в Приднестровье поэт и учитель литературы. Общение с Филатовым помогало формировать филологическое отношение к тексту, внимательное прочтение каждого фрагмента, умелое выявление ключевых слов. Благодарен и моему замечательному преподавателю старославянского языка. Богатырёвой Галине Дмитриевне. И без того влюблённый в историю древних славян и Древней Руси, я с её помощью заговорил на языке древних. Мне нравилась близость старославянского языка к украинскому, это сближало меня с великой русской культурой, как не покажется это странным. На практических занятиях читали библейские тексты на старославянском языке. Это было чудо, приобщение к традиции. Неожиданно воскрес евангельский текст. Причём учили наизусть. До сих пор помню фрагмент, повествующий об отречении Петра. Пронзительный отрывок, поражающий в сердце, заставляющий задуматься о смысле бытия.

С Библией я познакомился в шестнадцать лет. Высокая поэзия царя Соломона, его завораживающая Песнь Песней, его глубокая Премудрость, его Екклесиаст. Но она и воспринималась как мудрость. Веры в Бога не было, но восхищение памятником человеческой мысли. Что книга Божественная, а не человеческая, я и представить не мог. Надо признать, что советская школа успешно учила безбожию. Правда, взамен ничего не предлагала, кроме Ильича, лежащего в Мавзолее. Кстати, с детства, несмотря на воспитание, не любил Ленина. В фильме «Ленин в Октябре» он был показан не вождём, а каким-то картавым полуумком, жившим в мире своих утопий, в которые вверг Россию. Как этого не увидел Сталин, трудно сказать. Впрочем, Сталин себя афишировал. Кстати, он вызывал больше уважения, особенно после просмотра киноэпопеи «Освобождение». К личности Сталина у меня особое отношение. Великий тиран, мечтатель и реалист, злодей и победитель страшного зла — национал-социализм. Мне не забыть, с каким уважением говорили о нём фронтовики, пившие чарку вина за великого Сталина. И это в то время, когда он не был уже в почёте у Брежнева и иже с ним. Эволюция отношения к Сталину была естественным движением от обожания к ненависти, чтобы сегодня спокойно принять и положительное, и отрицательное. Большой плюс — прекращение гонений на Церковь. Правда, случилось это во время войны, после страшных событий 1941 года. Но обратим внимание, что гонения он прекратил в сентябре 1943 года, когда Красная армия уже имела в руках стратегическую инициативу. Это о многом говорит. Отношение к Сталину совершенно справедливо вычерчивало и отношение к социализму. В детстве — беззаветная вера в дело социализма, в юности — анархизм Бакунина и Кропоткина, становясь, взрослея, казалось, что панацея — демократия и свободный рынок. Сегодня, да и уже лет 25 и более убеждён, что Россия, как византийская страна, должна быть христианской социально-ответственной соборной монархией.

По большому счёту она на пути к этому. Фактически автаркия — постоянный спутник русского самосознания. Русский мир завязан на личности. В этом вижу проявление не рабства, но свободы. Если русского человека не устраивала личность во власти, то он либо в пустынь уходил, либо в разудалую вольницу обращался. Казачество, например, уникальное явление русской истории и русского общественного самосознания.

В 1984 году уже размышлял об этом, читая Платона и Аристотеля. Но в то время жил ещё испытывая иллюзии социализма. Но, повторюсь, Бакунин с Кропоткиным были ближе, нежели Ленин. Ленина читал досконально. В институте заставляли конспектировать его работы: «Что делать?», «Материализм и эмпириокритицизм» и другие. В принципе, было интересно, как и «Диалектика природы» Фридриха Энгельса. Юношеское сознание революционно. Аркадий Гайдар уже в шестнадцать лет полком командовал. Кстати, его «Школа» нравилась. Эпоха гражданской войны была любопытна. Зачитывался «Конармией» Исаака Бабеля. Подкупала, что из Одессы, которая воспринималась, как малая родина.

С Одессой было многое связано. С детства, как себя помню, лето проводили у сестры деда, бабушки Васылыны (так звали её на украинский манер), у двоюродных сестёр матери. Колоритные родственники, потомки черноморских казаков, не переехавшие на Кубань в конце XVIII века, а оставшиеся в районе Балты, на берегах реки Кодыма. Мой прадед имел шляхетское достоинство, но жил крестьянской жизнью. Советская власть его признала середняком, а в 1929-м он вступил в колхоз, где служил конюхом при собственных лошадях. По словам деда, был невероятно трудоспособным. Уже на рассвете вставал, занимался хозяйством, что-то мастерил. При этом был начитанным, великолепно говорил на нескольких языках: румынском, французском, немецком, украинском, идиш и русский знал в совершенстве. С женой Евгенией разговаривал по-польски, она была полячкой, из бедного шляхетского рода, служила в доме прапрадеда гувернанткой, прадед увидел, влюбился. Несмотря на запрет отца, женился, и прожили они вместе сорок пять лет, и умерли один за другим, прадед в 1943-м, а прабабушка — в 1944 году, пережив мужа всего на год. По сегодняшним меркам и не старые были люди, всего-то 64–65 лет.

Дед Иван, их сын, преданный Сталину фронтовик, тем не менее всегда с теплотой отзывался о времени, когда жил в родительском доме, до коллективизации, до 1929 года. Было крепкое хозяйство. Я спрашивал деда, сколько кур, уток, гусей было в хозяйстве. Он смеялся, говоря, что никто эти сотни не считал. Свиней было двенадцать-пятнадцать, шесть-восемь волов для пахоты земли, шестерка лошадей, три-четыре коровы, обязательно племенной бык, стадо овец и коз. Дед, уже живя в городе, разводил коз и овец, кроликов, кур, полагая, что без этого невозможно нормально жить и питаться. Вспоминал с ностальгией свою юность, но правоту колхозного движения не отрицал, считая, что для народа так лучше. При этом обязательно упоминал, что впереди этого колхозного движения были деревенские лодыри и бездельники, отпетые пьяницы. Как результат — голод 1933 года.

Голод на Украине — особая тема. Один из моих прадедов, отец маминой мамы Нины, Исидор, умер в этот страшный голодомор на Кировоградчине. Это боль нашего рода. Однако винить в этом «поганых москалей», как это делает нынешняя компрадорская элита Украины, считаю преступлением против правды. Это был результат великого сталинского перелома, который блестяще показал Василий Белов в своем произведении «Великий перелом». Ломалась общественная формация как таковая. Национальный вопрос вообще ни при чём. Смена экономических отношений несла в себе зерно как разрушения, так и созидания. В тех условиях это был неизбежный процесс. Кроме того, колхоз понимался как коллективное хозяйство, в котором была демократия. Председателя выбирали колхозники, и не всегда это был член компартии. Кстати, были сохранены личные хозяйства. Я застал эти хозяйства. Добротная, небогатая, но сытая жизнь. Будучи студентом, помню, как ждали девчонок, приезжавших из деревни. Сколько снеди они привозили, не перечесть! Да, крестьянский труд был тяжёлый, но давал материальную отдачу. Кроме того, те же колхозы строили Дома культуры, клубы, школы. У нас, в Молдавии, спокойно относились и к Церкви. Храмовый праздник был не просто праздник села, это был праздник единения. Отменить его, как и Радуницу, было невозможно.

Моё тесное знакомство с колхозной жизнью произошло осенью 1984 года, когда был сформирован студенческий отряд и мы поехали жить в лагерь среди колхозных садов Молдавии. Я в жизни не ел так много яблок, персиков, слив, груш, абрикос, как в ту замечательную осень. Юноши работали грузчиками. Будущая интеллигенция приобщалась к физическому труду. Считаю это правильным. В принципе, не был неженкой. Наша семья жила в частном доме, топили печку дровами и углём, имели небольшой огород с садом, который обрабатывали лопатами и вилами. Так что сельский труд был знаком. Кроме того, дедушка с моим отцом, своим зятем, занимались ещё и пчеловодством. Пчёлы с детства жужжали над моей головой. Что такое жало пчелы знал по собственному опыту. Ранним утром бегал по воду, поил собаку, кормил курей и кроликов с бабушкой. Поэтому труд в колхозе воспринимал спокойно.

Это было весёлое время, сблизившее нашу студенческую группу. Общались с девчонками, теснее знакомились друг с другом. Конечно, в Молдавии это знакомство проходило за стаканом вина. Вечером, после работы и сытного ужина, шагали в близлежащее село, где задёшево покупали канистру вина. Интересно, что перед этим хозяйка или хозяин давали вино на пробу. Мы так хорошо пробовали, что обратный путь, а это пять километров, проходил весело. А потом общение до рассвета. Наши кураторы вначале пытались мешать, но потом махнули рукой. Кстати, их лица утром были страшно похожи своей помятостью на наши. Удивляюсь, но до обеда работали как часы. Правда, после обеда заваливались спать, благо, давался час времени на послеобеденный отдых. Некоторые студенты пытались читать, но в основном — спали. А вечером снова поход за вином и общение с друзьями и подругами. Конечно, мы не были и не стали алкоголиками. Стакан вина на юге представляет собой атрибут, при котором усиливается функция общения. Это никак не влияло на работу. Мы чётко выполняли план и норму. К слову сказать, сельские девушки могли за одну смену выполнить до восьми норм. Мы их называли «стакановками». Но таким образом они зарабатывали на жизнь. Проживали в общежитии. Работая с ними в бригаде грузчиком, можно себе было заработать на мотоцикл «Ява», который стоил около 900 рублей. Это были сумасшедшие деньги, учитывая, что стипендии наши — сорок рублей. То есть достойно жить можно было вполне. Неправда, что при социализме наблюдалось равенство в оплате труда. Физический труд ценился. Да и научная элита обладала квартирами и персональными дачами. Другой вопрос, что распределяли не всегда умные чиновники. Тупость, пошлость, лицемерие и невежество — спутники властной элиты весьма часто. Но, видимо, так будет всегда. Но в те незабвенные времена ум и талант ценились, несмотря ни на что.

Были ли в нашей колхозной жизни любовные интрижки? Конечно. Вновь встретил свою одноклассницу. Она готова была отдаться мне в ночи. Но её доступность смутила меня. Я уже понимал, что не первый и не последний. Были обнимашки и страстные поцелуи с девушками разных факультетов. В целом, вели себя целомудренно, хотя некоторые барышни отличились. Это нелестно сказалось на их репутации.

Из колхоза вернулись усталые и довольные. Начинались студенческие будни. Уже упомянул, что любил старославянский язык. Был контакт с преподавателем, её боялись мои однокашники ужасно. Вдумчивое прочтение евангельских текстов помогало взглянуть на Святое Писание совсем иначе, чем это предлагалось в школе и на комсомольских политинформациях. Любовь к древности толкало в объятия древнерусской литературы. «Слово о Законе и Благодати…,», «Повесть временных лет», «Поучение Владимира Мономаха», «Слово о Полку Игореве» — кладезь мудрости. Освоить древнерусскую литературу помогали книги Дмитрия Лихачёва. Древнерусскую литературу и сегодня изучают по его книгам, он — непререкаемый авторитет. Но, слава богу, авторитетов для меня никогда не было, ко всем писателям, поэтам и литературоведам отношусь критически. И слова Лихачёва о том, что у нас не было Возрождения, считаю субъективным мнением, не имеющим научной основы.

Первую сессию, проходившую зимой, сдал легко, на «отлично». Помню удивление матери, которая считала моего старшего брата более способным, чем меня. Если честно, так оно и есть, другой вопрос, что мой драгоценный брат Юрий не реализовал свой огромный литературный талант. Причин здесь несколько. В первую очередь — поддержка жены. Она полюбила поэта, ей нравилось его завораживающее чтение, но быт брал своё, его надо было преодолевать, стремиться к достижению цели. Двое маленьких детей, конечно, предполагали заботу. Но самопожертвование я заметил со стороны матери, жена не готова была уехать, например, в Ленинград, чтобы её муж мог учиться в аспирантуре. Ещё важное, возможно, субъективное мнение. Жена моего брата не была человеком нашего круга, её ниша, её интересы были далеки от интересов нашей семьи, где культ знаний находился в абсолютном приоритете, чего не наблюдалось в её родительском доме. Не сужу, но констатирую факт. И этот факт победил моего брата. К этому прибавилась болезнь русского интеллигента — алкоголизм. Как результат, впоследствии потерял работу преподавателя. Слава богу, ныне, поборол эту страшную болезнь, и постепенно возрождается к новой жизни, что даст, уверен, положительный духовный результат.

Но в 1985-м мой брат подавал большие надежды. Отец же к моим успехам отнесся спокойно, потому что не оставлял надежды, что я пойду по военной стезе, когда отслужу срочную службу в Советской армии. После окончания первого курса неизбежно следовал призыв в вооружённые силы СССР. Почему для отца так важно было, чтобы я служил в армии? Ответ очень прост. Это была его мечта детства. В 1942 году он — партизан, двести км от Киева до Чернигова совершал разведрейды, фиксируя немецкие гарнизоны, схроны полицаев и власовцев. Но искалеченная рука, отсутствие трёх пальцев на левой руке, не дало возможности служить в вооружённых силах, поэтому завидовал, например, своему брату, служившему в Морфлоте и повидавшему мир в конце 50-х годов ХХ столетия. Надо сказать, что и я, при всей любви к литературе, считал службу в армии полезным жизненным опытом. Правда, много негатива из уст в уста передавалось об армейской жизни, о дедовщине, царящей в ней, о непростых межнациональных отношениях. К слову, многое оказалось истиной. Но в то блаженное время, казалось, что до всего так далеко, что не стоит спешить.

Наступали зимние каникулы. Хотелось отправиться в путешествие. Выбрал Киев, который видел летом и весной, но не зимой. Поезд Кишинёв — Москва довозил за десять часов, если не было задержек, но обычно они были, и приходилось ехать часов двенадцать. В вагоне ехал весело, у каждого пассажира купе оказалась бутылка молдавского вина, и разговор обо всём и ни о чём. Киев поразил снегопадом, февральским морозом. Тетя Мария встретила радушно, её сын Вячеслав познакомил со своей будущей женой, дочь Елена, как старшая, наметила культурную программу. Я ей благодарен за это. Она всегда, когда мы приезжали из Молдавии, водила нас по Киеву. С детства в памяти фрески Святой Софии, знаменитый киевский цирк, дворец «Украина», стадион «Динамо». Несмотря на лютый холод, Елена повела меня в католический костёл, превращённый в органный зал. Органная музыка — явление Божественное. Слушая, я погружался в мир художественных грёз. И уже писал рассказ, названный «Вариации на музыку Хагертини». Поток сознания одинокого путешественника во времени и пространстве. Музыка Мессоньера взволновала. Я впервые слушал такую музыку. Откровение — Бах. Конечно, неоднократно по телевидению эта потрясающая музыка входила в моё сознание, но, слушая в костёле, был потрясён звучанием, общей атмосферой. Это было приобщение к миру духовному. Безусловно, это была западная культура. Но разве не призывал царь Давид славить Бога в «органех и гуслех». В тот год моего приобщения к духовному миру не столь важно было, музыка ли Баха или хор Афонского монастыря приведёт меня к Божественному источнику, из которого я мог бы испить родниковую воду. И сегодня потрясает и то и другое! Кстати, слушая хор во Владимирском соборе, испытывал чувство слияния своего грешного мира с миром горним. Величие и Красота поражали. Потому всегда благодарен сестре за её экскурсоведение по Киеву, матери городов русских.

Кстати, моя двоюродная сестра не пришла к Божественной Истине и Полноте церковной жизни. Видимо, не пришло её время. Благодарный Елене, я в то же время стремился больше общаться с другой сестрой, Ириной, в результате расставания с которой написал вышеприведенное стихотворение. Кроме того, мы были ровесники, Лена — старше на пять лет, а Ирина — на четыре месяца. Естественно, хотелось увидеться с тётей Валентиной, её мамой, сестрой отца. Потрясающей красоты женщина. Мэрилин Монро! Весёлый был и дядя Владимир, уроженец Донбасса, умный, начитанный и грамотный инженер, самозабвенно любящий свою жену. Он был младше её на три года, и когда она, получив дозу чернобыльской радиации, умерла в пятьдесят лет, он не женился до самой своей смерти, которая внезапно случилась, когда ему исполнилось только шестьдесят три. Эта трагедия моей сестры, которая и сама ушедшая в Вечность в 45 лет. Печально, но хоронила их бабушка, мама дяди, прожившая почти сто лет.

Но в тот лютый, но счастливый февраль я не знал будущего. Я приехал в Бучу, Стеклозаводская, в сорока минутах езды на электричке от Караваевых дач, где проживала тётя Мария с семьёй (мужа тоже звали Владимир, добрейший фронтовик из Сумщины, майор милиции, посланный служить после войны в ГАИ). Буча — посёлок городского типа. Вечером пошли в клуб смотреть новый фильм «Любовь и голуби». Не очень понял эту гениальную картину Владимира Меньшова. Мне было радостно, что нахожусь рядом с сестрой. Было то, что в романах называют любовью, это было притяжение сердец, понимающих друг друга. Настоящая любовь брата и сестры безо всякой скабрёзности и пошлости. Спустя годы, при встрече нам достаточно было взглянуть друг на друга, чтобы убедиться, что понимание осталось на прежнем уровне. Например, говорить о своих вторых половинах могли сколь угодно, и честно. Обман раскрывался мгновенно. Она по-прежнему любила первого мужа, хотя родила второму дочь. С первым развелась под нажимом матери, которая была для неё непререкаемым авторитетом. И вот, имея дочь, она ушла к более богатому и перспективному. Но трагедия ещё и в том, что мать за два месяца до свадьбы умерла.

А в феврале 1985-го мы сидели в комнате, слушали заоконную метель, и читали Андерсена, поражаясь тому, что он совершенно не детский писатель. Для меня это было чудесное открытие.

Время скоротечно! Сестра летом этого же года вышла замуж, я ушёл в армию, и надолго прекратилось наше общение. Почему так редко общаемся с теми, кого любим? Боимся потревожить, а потом жалеем, когда спрашивать уже некого. Конечно, начинаются новые семейные отношения, но почему отказываемся от детской непосредственности, когда любовь бескорыстна, и не ищет своего, по слову апостола Павла. Становясь старше, стесняемся, опасаемся, что упрекнут в неискренности, своекорыстии и т. п. Об этом жалею, а не об ушедшей юности. Взросление даёт возможности, несопоставимые с идеалистической юностью.

Новый семестр в институте проходил успешно, но в ожидании армейского призыва. Ещё не знал, что армейская жизнь — это жизнь с нового листа. Уходит в сторону ощущение замкнутого пространства в себе.

Весна был цветущая и тёплая. Голубая и белая сирень благоухала, завораживала. А какие чудные ночи! Запах цветущей весны и удивительного душевного покоя. В это же время мой преподаватель, Левянт Майя Яковлевна, привлекла в студенческий театр, где разыгрывались спектакли по мотивам известных произведений. Не будучи студентом, играл в постановке, посвящённой творчеству Ивана Тургенева. Читал монолог из его замечательной повести «Первая любовь». Сценарий написала Янина Мария Максимовна, специалист по литературе второй половины ХIХ столетия. И вот снова театр. Кстати, великолепная задумка наших учёных дам. Мы проникали в суть произведения, узнавали биографии поэтов и писателей не программно, но по сути. Собирались вечерами, и никто не жаловался. С каким упоением разучивал монолог Руссо. Ставили Лиона Фейхтвангера. Именно после этого запоем читал о Франциске Гойя и его возлюбленной Каэтане, герцогине Альбе. Сам написал пьесу, которую назвал «Испанской» о несостоявшейся любви виконта Сан-Висенте к графине Эспахо. Сюжет банальный. Он жаждет любви, а ей нужна блестящая партия и богатый жених, потому она предпочтёт другого, хотя чувство любви испытывает именно к виконту, который бросается в бурное море, но был спасён любимым камердинером, чтобы навсегда уйти в пустыню и посвятить себя молитвам ко Господу, любовь Которого нелицемерна. Под воздействием Фейхтвангера мне очень нравилась Испания. «Испанская баллада» будоражила сознание. Не еврейская история меня волновала, но Испания. Испанию, её литературу люблю до сих пор. Испанская натура близка русской. Нет, не северорусской натуре, с которой познакомлюсь в армии, но южнорусской, знакомой с детства. Русский человек у Чёрного моря, и русский человек у Белого моря — два разных типа, одновременно похожих и не похожих друг на друга. Неспроста Тарас Шевченко составлял «Словарь южнорусского языка». Господам украинофилам надо было бы помнить об этом, и не лепить из великого южнорусского поэта и художника (академика Российской империи) провинциального казачка Окраины Земли Русской. Это унижает классика, даже, если и встретим в его творчестве негатив относительно великой Руси. Чего не скажешь в семейной ссоре, которую нынешние горе- и лжеученые возвели в ранг ненависти и неприятия.

Южнорусский человек темпераментный, вспыльчивый, но добрый и гостеприимный, умеющий прощать, но и наказывать. Он пришёл в Причерноморье в пустующие степи, ни у кого и ничего не отняв. Воистину Новороссия! И мой родной город до 1917 года был частью этой Новороссии. До 1990 года, несмотря на то, что территория входила в Молдавскую ССР, ментально население продолжало оставаться Новороссией. Надо понять, что Приднестровье и есть Новороссия. Надеюсь, что культурологически оно всегда будет ядром Новой Руси.

Сегодня слышу, как украинофилы отправляют русских людей в Россию с херсонских, одесских, николаевских земель и Донбасса, не понимают, почему они не желают украинизироваться в галицийских украинцев. И не поймут! Объяснять неучам бесполезно, что люди проживают на этой земле триста лет, и считают себя частью великой Руси, берущей своё начало в Киевской Руси, а не в коридорах Брест-Литовских подворий, где создавалась уния поляками и манкуртами, забывших, что они русские люди. Впрочем, в те далёкие времена не было цели создавать украинство как этнос. Задача — осуществить подчинение народа русского папскому Риму, а аристократию ополячить, что и произошло в течение ста лет после принятия унии. Вишневецкие, Острожские, Чарторыйские — вот неполный перечень русских князей, ставших польской аристократией. Иеремия Вишневецкий с яростью будет уничтожать всё то, что напоминало о православной Руси. Те же, кто остались в унии, укрепились в мысли, что это русская церковь. Этого мнения придерживались до Первой мировой войны, пока Вене и Берлину не понадобился враг России. Русины Галиции за пятьсот лет австро-польской оккупации уже отличались от великороссов значительно, и в первую очередь религиозной ментальностью. Вспомним, что украинское движение как антагонизм русскому проводили в жизнь униатские попы и их дети. Пример Бандеры не единичен. Греко-католическая церковь из русской превратилась в украинскую чуть ли не в одночасье. Целый народ отказался от себя, от своей истории. Их история началась в начале ХХ века, поэтому герои — Бандера и Шухевич. Но для страны с огромной территорией этого недостаточно. Вот и придумали князей Острожских как украинских князей, Даниила Галицкого в качестве первого короля Украины, что является абсолютной ложью. Даниил и его дети называли себя по польской традиции королями, но только не Украины, а Руси. Но это лжеисториков не смущает. Врать, так врать, как Геббельс. В этом вранье формируется нация, искусственно создаётся язык. Кто-то скажет, что невозможно создать искусственно язык и народ. Можно, и ещё как можно. Собственно, любой литературный язык представляет собой искусственное образование. Для создания литературного языка нужен ядерный диалект: для русского языка — московский, для украинского — полтавский и галицийский. Конечно, должен быть основатель литературного языка. На эту роль вполне подошёл Тарас Шевченко, обиженный и сосланный «проклятыми москалями» в Оренбургские степи и Среднюю Азию за то, что писал по-украински, что был не русским, а носителем новой украинской литературы. Полная чушь! Шевченко был сослан за поэму «Сон», в которой он подло ехидничал над недостатком русской царицы Александры, страдавшей нервным тиком после 14 декабря 1825 года. Кстати, сам поэт в дневнике своём каялся за свою непростительную глупость молодости. К слову сказать, странный создатель литературного языка: вся проза и дневниковые записи написаны по-русски, то есть великим языком Александра Пушкина. «Кобзарь» же представляет собой стилизацию под устное народное творчество, причём, по словам Белинского, неудачную. Не согласен с великим критиком. Шевченко передал то, что пели русские люди на украинах Земли Русской, где сохранялась память о казацкой вольности и о народной борьбе против католиков-ляхов. Тот факт, что интеллектуальная элита южной Руси идеализировала Мазепу, Войнаровского, Орлика, не означает оппозицию России, но героизацию тех, кто выступал против самодержавия. Мазепу идеализировал, например, Байрон, совсем не украинский поэт, петербуржец Рылеев целую Думу посвятил Мазепе. Кстати, Думы оказались не обязательно специфическим украинским жанром, но и русской поэзии присущим явлением, особенно декабристской.

В 1985-м я ещё так не думал. Правда, весной началась перестройка. Сколько надежд и упований! Наконец-то с народом заговорили не по бумажке. Помню искреннюю веру в социализм с человеческим лицом, в ускорение и т. п. Правда, насторожило антиалкогольное законодательство. Вырубать в Молдавии виноград было не просто глупо, это представлялось национальным унижением. Но даже готовы были терпеть и прощали Горбачёву, надеясь на улучшение. В нём увидели человека, готового общаться с народом и слушающего народный голос. Кроме того, ощущались послабления в цензуре. Именно на первом курсе прочитал «Август Четырнадцатого» Солженицына, изданный в Париже. Причём читали, не боясь последствий. Уже с иронией смотрели на матёрых коммунистов, которые представлялись ретроградами и тупицами, не видящими необходимости в переменах. Мы пели Цоя, требующего перемен. Оппозиция по отношению к Советской власти брежневского разлива была повсеместной. Гласность — вот символ эпохи! Полагаю, что 1985–1987 годы, когда проходил службу в СА, были годами, когда у советской власти был шанс сохранить Союз, когда люди готовы были поддержать своё высшее руководство. Вспомним, как жёстко были подавлены беспорядки в Казахстане в декабре 1986-го. Тишина и покой на межнациональных просторах империи. Предательство началось после полёта Руста, когда были сняты министр обороны и главком ПВО. Началось уничтожение военной элиты под предлогом её некомпетентности. Окончательно страна стала катиться к развалу, когда был устранён с поста председателя Президиума Верховного Совета (по Конституции СССР — глава государства) Андрей Андреевич Громыко. Горбачёв вроде бы возрождал ленинские принципы управления партией и государством, но при этом его масштаб личности не соответствовал личности Ленина. Можно по-разному относиться к Ленину, но Горбачёв — это политический пигмей, к тому же человек, потерявший принципы. Я мог бы понять неприятие Горбачёвым Сталина, его культа, критику брежневского застоя, но крушение коммунистических идеалов в 57 лет, оставаясь атеистом, осознать не силах. Значит, и не было их. Сплошная ложь и лицемерие — вот суть товарища Горбачёва. Продажный буржуазный тип левого толка, готовый за чечевичную похлёбку продать великую страну. Для начала надо было разыграть национальную карту, он её и разыграл. В многонациональной стране всегда есть сепаратисты и центробежные стремления. Не ослаблять, но усиливать необходимо. И не будет империи. Не экономика обвалила Союз, а предательство элиты. В то время в это было трудно поверить. За фасадом речей о любви к Отечеству пряталось обыкновенное предательство. Те же, кто пытался защитить страну, объявлялись недоумками и сталинистами. Что в стране нездоровая межнациональная атмосфера узнал в армии.

Был призван как студент в июне 1985 года, сразу после сессии. Вся группа провожала, всю ночь гуляли. Помню удивление бабушки, увидевшей, как меня провожали девчонки, висящие на моей шее. Я был свободен, не хотел обременять себя ожидающей девушкой. Утром, полупьяных повезли в Кишинёв, на республиканский призывной пункт. Трое суток сплошной попойки. Правда, вечером возвращались тираспольчане и бендерчане домой, чтобы утром рано вновь очутиться в Кишинёве. Помню удивление родителей, подозревавшие меня в дезертирстве. Наконец, ранним утром 1 июля нас посадили в дизель-поезд Кишинёв — Одесса. Нас «купил» капитан из Днепродзержинска, где располагалась учебная часть ВВС ПВО. В Одессе торчали на вокзале до вечера, а потом сели в поезд Одесса — Днепропетровск. Никогда не был в этих краях, и было интересно. Ехали в вагоне по 12 человек в плацкартном купе. Снова пьяная ночь. С другой стороны, заснуть в такой скученности можно было только пьяным.

Днепропетровск едва увидел, а вот Днепродзержинский вокзал поразил запахом аммиака. Мы попали в край металлургов. Поразило красно-бурое облако, висящее над нашими головами. Дико и непривычно. Но нас привезли на окраину города, где считалось, что район не просто пригоден для проживания, но рай по сравнению с центром. И это, действительно, было так. Как говорится, все познаётся в сравнении.

Медленно потянулись армейские будни. Строевая подготовка выматывала, раскалённый июльский плац и жаркое лето превращала нас в варёных солдатиков. Готовили к присяге. Вольница закончилась. А ночью сержанты устраивали подъёмы роты, если вдруг слышали разговоры или знаменитые три скрипа пружинистой двухъярусной кровати. Однажды раз пятьсот отжался на руках от пола. До сих пор удивляюсь этому факту. Повторить такое невозможно, а в те дни легко и просто. Правда, потом несколько дней ложку ко рту не мог поднести. Смех, да и только (это сегодня, а в те дни — не до смеха). Вообще, учебная рота вспоминается как забавное приключение, но в те дни хотелось жутко домой, на волю, где нет дисциплины, и не надо вставать в шесть утра и ложиться в десять вечера. Но привыкли. Утром зарядка, утренний туалет, во время которого подшивали воротники. Вот где натыкал иголок себе в пальцы. Научился! Потом завтрак, после которого четыре пары занятий: техподготовка, строевая подготовка, физподготовка и политподготовка. В конце полугодия по каждому предмету необходимо было сдать экзамен. Были ли не сдавшие? Были. Не после марш-броска в десять километров экзамен сдавался мгновенно, на хорошую оценку, даже лицами нерусских национальностей. Кстати, например, кавказцы всегда стремились быть первыми в спорте, в строевой подготовке. Мы их называли «рубанками», от слова рубиться, то есть отличиться. Из украинцев получались хорошие ефрейторы. Но в авиации этого воинское звание считалось позорным. Его присваивали командирам отделений. Этой лычки стыдились и, приезжая в полки, снимали с погон, чтоб никто не видел и не насмехался. В почёте был рядовой. Чистые погоны, значит, чистая совесть.

Кстати, лычка давала маленькую власть, и вот тут натура проявляла себя во всей красе. Слишком прытких ночью успокаивали. Самый страшный армейский грех — доложить начальству. Стукачество презиралось, поэтому приходилось терпеть различные выходки наших сержантов. На армейском жаргоне это называлось приколом. Например, пробежать пару километров, или строем ходить гусиным шагом всем взводом. Конечно, кто сильно «прикалывался», когда разъезжались в полки, получали доброго «леща» от младших сослуживцев.

Вообще, служба была терпимой. Перед ужином — свободное время часа два. Пропадал в библиотеке. Читал всё, что под руку попадалось. Это был глоток воздуха. От строевой муштры тупел и глупел. В библиотеке мог читать, да и стихи понемногу сочинять. Жутко уставал, если заступал на сутки в наряд по кухне. В учебке работали все. Служба шла по уставу, никакой «дедовщины», так как все были одного года призыва, за исключением сержантов. Именно в этом наряде точно знал, что у нас, в части, насчитывалось тысяча солдат. Такое количество кружек приходилось перемывать. Но постепенно удалось избегать этих изнурительных нарядов. Собиралась команда по футболу для участия в чемпионате части. Стал играть за ротную команду. Наша рота выиграла первенство части. Стали выезжать на городской и областной уровень, где одерживали одну победу за другой. Удивляюсь, почему на нас не обращали внимания скауты из команд, как тогда говорили, мастеров. У нас, например, был прекрасный вратарь. Всё, что можно было отбить, ловить, отбивалось и ловилось. Кстати, о футболе в моей жизни скажу более пространно.

Моё детство прошло в постоянной игре в футбол. День начинался с набивания мяча, потом входные ворота превращались в футбольные, улица перегораживалась, и до тёмного времени суток играли с ранней весны до поздней южной осени, а зимой — хоккей! Но для футбола было больше времени. В девять лет играл на приз «Кожаный мяч», замечен, пригласили в детскую футбольную команду. Играл в нападении, потом в полузащите и защите, но предпочитал роль свободного художника, любимый номер — десятый или седьмой (любимый игрок — аргентинец, чемпион мира 1978 года, Марио Кемпес). Поэтому часто конфликтовал с тренером, который ставил меня в персональную защиту. Очень ему нравилось, что я «выключал» из игры будущего олимпийского чемпиона Игоря Добровольского. Он был на класс старше, и наши тренировки заканчивались спаррингом, в котором происходило соревнование тренеров и нас, юных футболистов. Талантов — море! К сожалению, увидели только Игоря, громадный, безусловно, талант. Меня всегда удивляло огромное количество футбольных талантов на юношеском уровне в советском футболе. Мы были чемпионами мира среди юниоров, побеждали на европейских чемпионатах. А потом… Что происходило с ребятами? Вот пример: играли с ребятами, прошедшими школу дубля киевского «Динамо». Сумасшедшие дриблёры, потрясающее видение поля, а мы, в три паса, разнесли в 6:0. Они смотрят недоумённо на нас, колхозников, как они говорили, и плачут от досады. Мы тоже не без проблем. Могли технично, не напрягаясь в первом тайме забить ребятам из Беларуси три мяча, а во втором — пропустить пять. Физически они были выносливее. Мы же часто полагались на технику. Но, если игра не шла, опускали руки, психовали, расстраивались. А становясь старше, заливали горе вином.

Лично я, по словам тренера, подавал большие надежды, но мать настояла прекратить занятия футболом профессионально, потому что я скатился с отличных и хороших оценок на тройки. Она считала, что карьера футболиста завершается в тридцать лет и необходимо обязательно иметь специальность, а не начинать жизнь сначала. Возможно, она права. Но футбол помог мне и в институте. Узнав, что я учился в специальном футбольном классе, мой преподаватель и тренер включил в состав студенческой команды «Буревестник». Это давало возможность не ходить на занятия по физкультуре, иметь зачётную оценку. Кроме того, мой тренер разрешил мне играть «свободного художника», или плеймейкера. Творил на поле, но по настроению. Мог в одном мачте забить четыре гола, а в следующем — полный ноль. И не сказать, что не старался. Не шла игра, и всё тут. Если не получалось, уходил в защиту. Разрушать всегда легче, чем созидать. Плаксой на поле не был. Наверно, одна из причин наших неудач на взрослых уровнях футбола чисто психологическая. Да ещё система, не дающая некоторым футболистам раскрыться в полной мере. Преклоняюсь перед гением Лобановского, но зачем из потрясающего нападающего и игрока средней линии Владимира Бессонова надо было делать центрального защитника, туда же и Андрея Баля отправил, потерялся Степан Юрчишин. Сколько их, не нашедших своего амплуа. А те, что нашли, добившись определённых результатов на молодёжном уровне, заработав квартиру и машину, играли всё хуже и хуже. А скольких талантливых ребят погубила русская водка и южные вина. Часто говорили, что играют так, потому что нет стимула. Вот в Европе контракты, и они бегают как заведённые. Вроде так. Но вот поехал Заваров в итальянский «Ювентус» — гениальный футболист, а забил два мяча за два года, вылетел из сборной страны. Достаточно взглянуть на наших ребят в зарубежных клубах. Практически никто, за исключением Андрея Шевченко и Андрея Канчельскиса, ничего толком не добились. Причина, как уже сказал, психологическая. Таланта нам не занимать. Может быть, надо вернуться к романтизму Льва Яшина, Эдуарда Стрельцова, Олега Блохина, Анатолия Бышовца, Алексея Михайличенко, сотворивших чудо в Мельбурне, Париже и Сеуле? Но, видимо, в сегодняшних реалиях это невозможно. После развала Союза другие ценности восторжествовали. С болью это говорю. Я помню город Тирасполь перед развалом. Мощная инфраструктура, футбольный клуб вышел в высшую лигу советского футбола, баскетбол, волейбол — в высшей лиге, хоккей на траве среди женщин — обладатели кубка СССР и призёры чемпионата СССР. Спорт высоких достижений успешен как никогда, потому что промышленность переживает бурный рост, поддерживает спорт. Строятся стадионы, гостиницы-люкс. И это доступно. Юноши и девушки охвачены спортом, преступность не в почёте. Зачем идти против закона, когда есть пример олимпийской чемпионки в гребных видах спорта Ларисы Поповой. Прекрасное время упущенных возможностей.

Летом 1985-го я гордился званием советского воина. Ведь служили за тех, кто не мог родить. Студентов стали призывать, потому что погибли молодые отцы, не родив детей. Мы служили за неродившихся детей героев войны. Это был год сорокалетия Победы. Подъём патриотизма необычайный. Ни о каком национальном движении в Днепродзержинске не могло быть и речи. Мечта местной элиты — выстроиться в систему и ревностно исполнять наказы партии и правительства. В армии та же история. Офицеры украинского происхождения гордились своими героями-отцами и с презрением отзывались о бандеровской шушере. Кстати, уроженцы Западной Украины были старательны, готовые исполнить любую жестокость по приказу вышестоящих по званию и сроку службы. Я, естественно, дружил с ребятами из Одессы, они признавали меня за своего земляка (я и Одессу знал подробнее, чем одесситы). Да и как не свой, если село Гребенники Одесской области находилось от моего Тираспольского дома в 15 километрах. Село являлось для тираспольчан дачным местом ещё со времён царя Гороха. Тесно дружил с русскоязычными ребятами-студентами из Кишинёва и Бельцы. Они были молдаванами, но я бы их назвал имперскими или советскими людьми. Они гордились, что часть великой имперской культуры. Иногда разговаривал с ними по-молдавски, испытывая настоящую радость общения. Малороссия — родина моих предков, но Молдавия была моей личной родиной, страной, где лежал мой дед, где родилась моя мать, я и мои братья, один из которых тоже в молдавской земле. Поэтому, если какая-то мразь указывает мне, как жить на земле моих предков, то искренне переживаю за здоровье этой твари божьей. Надо признать, что конфликтов с ребятами из Молдавии не было, разве что по бытовым моментам. Национальный вопрос отсутствовал, уважали национальное достоинство друг друга. Буду честен. Конечно, ребят из Средней Азии откровенно называли чурками. Это задевало. Но старались при них этого слова не произносить. Офицеры относились ко всем одинаково, хотя любили давать задание на сообразительность ребятам славянской или кавказской национальности. Кстати, кавказцы держались друг друга сплочённо, причём армяне поддерживали азербайджанцев и наоборот. Поэтому, когда узнал спустя три года о резне в Сумгаите и событиях в Карабахе, то был удивлён чрезвычайно. Конечно, засел за историю взаимоотношений двух народов и понял, что война была неизбежна, но она не была фатальной. Убеждён, что эту карту разыгрывал Горбачёв, раскачивая Союз. Страна монолитная, и вдруг война, которую можно было прекратить в 24 часа, учитывая мощность спецслужб. Какая тут демократия. Именно тогда начался распад советской империи, когда армяне стали воевать с азербайджанцами, а советская армия только наблюдала и теряла солдат. Высшее руководство необходимо было судить, но мы как зачарованные слушали гудение крысолова и упрямо шли в ловушку. Можно ли восстановить империю? Уверен, что это дело пяти-десяти лет. Было бы стремление. И армян, и азербайджанцев можно примирить. Соседи должны жить в мире. Кроме того, они до сих пор ностальгируют по Союзу. Сейчас это готтентотские княжества, во времена империи они были суверенными государствами в составе Союза (читай Конституцию СССР). Надо быть идиотами, чтобы не понимать, что мелкие в территориальном отношении государства не могут соперничать с большими. Они неизбежно становятся частями. Объективно Армении надо быть либо с Турцией, что немыслимо, либо с Россией (США они нужны, как пылающие дрова у границ России); Азербайджан же может быть только с Турцией или Ираном. Но 150 лет с Россией воспитали другую ментальность. Несмотря на исламский фактор, эта страна наиболее европейская из всех бывших мусульманских республик Союза. Что касается Грузии, то выскажу субъективное мнение, результат наблюдений за грузинами в армейской среде. Когда грузин один, то нет друга лучше, но если их много, то вдруг в друге своём, с которым недавно делил хлеб, защищал от посягательств на его честь и достоинство, обнаруживал непомерное честолюбие и высокомерие. Один златоволосый грузин из Аджарии (благородный и чудесный парень, потомок старой грузинской аристократии), показывая на черноволосых выходцев из Мингрелии, презрительно называл их потомками тюрков. Настоящий грузин — рыжий грузин. И с гордостью вспоминал Сталина. Кстати, осетины тоже Сталина считали своим героем и земляком. Джугашвили превращался в Джугаева, чуть ли не княжескую фамилию в Осетии.

Я думаю, что Сталин мерещился Горбачёву, поэтому он так его унижал. Ничтожная гиена, со страхом кусающая мёртвого льва. Да, если бы в элите оказался человек подобный Сталину, то страна сохранилась бы однозначно. Возможно, они появлялись, но их быстро устраняли. Информационно забалтывали того или иного лидера. Зато поднимали на щит Ельцина и прочую шваль, создавая им изумительный имидж демократов и страдальцев за народ. Помните, как Ельцин боролся с привилегиями и партноменклатурой. А в итоге построил коммунизм в отдельно взятой семье. При этом этот разрушитель Земли Русской уничтожил Ипатьевский дом в Екатеринбурге, выполняя решения Политбюро ЦК КПСС. Был не согласен, говорит его вдова. Может быть, только вот этот как бы герой-одиночка засунул совесть и язык в причинное место и молчал, аки пёс шелудивый. Он всегда был человек конъюнктуры. Не Россия ему нужна была, но власть. Показательно, что ближнее окружение называло его царь Борис. И это на полном серьёзе. Кстати, с монархией начал заигрывать. Пригласил великую княгиню Марию с сыном Георгием Гогенцоллерном. Но, видимо, разочаровался, и услал их в Европу, дав разрешение тасоваться гошистам на Русской Земле. Но об этом позже.

В 1985-м не затрагивал фундаментальных проблем бытия. Но писал рассказ о девушке, любовь с которой не состоялась по причине разных духовных устремлений. Ещё писал об Асинеф, мученице-христианке из древнего апокрифа. Её плач растопил античную литературу, а мне она разожгла духовный огонь, желание писать. Любил по ночам, находясь на посту, писать стихи. Вряд ли их можно назвать стихотворениями. Это был голос человека, стеснённого неволей. Например, в увольнении я был всего один раз за четыре месяца службы в учебном подразделении. Это было однажды, на день авиации, 18 августа. Ко мне приехали отец и мать (движущая сила, конечно, мать), поселились в частном доме, пришли в часть. Я натёр ноги, ходил в тапочках, отец смеялся, что и здесь «сачкую». Показательно играли в футбол (мозоли не мешали), а после обеда до 22-х часов отпустили в увольнение. Отец не дал взятку командиру роты, и он не отпустил до 7 часов утра. Жаль! Походили по городу, удивил родителей красными облаками, а вечером, в дворике частного домика, ел приготовленное матерью мясо и картошку, каких не бывает в армейских столовых. Как быстро всё минуло.

Наступала осень. Часть учебной части уезжала на практику, под Севастополь. Через две недели вернулись загорелые, полные новых впечатлений. Приближалась полковая жизнь. Она пугала и настораживала. Знали, что жизнь протекает в полках не по уставу, а по «дедушкиному» закону. Кто-то радовался, кто — печалился. Наш командир взвода, от которого зависело распределение по полкам, обещал жителей Северного Причерноморья отправить на Южный берег Белого моря в город Кемь, куда Екатерина Великая Державина служить отправила. В те времена — Олонецкий край, в наши — Карельская АССР. В принципе, мне было всё равно, хотя, конечно, хотелось остаться на Украине, например, в Василькове, рядом с Киевом. Я уже мечтал, что буду ездить к сёстрам и тёткам в гости. Однако судьба в лице капитана Моргунова распорядилась иначе. Целый эшелон отправили в сторону Москвы, а оттуда в Мурманск, сбросив меня и многих моих однокашников в Петрозаводске, после чего октябрьским утром грузовики повезли нас в Бесовец, где начиналась полковая жизнь, отличная от службы в Днепродзержинске кардинально.

Поразил октябрьский холод. Мерзко и зябко. Прибыли 18 октября, а уже на следующий день посыпался мокрый снег. После южного солнца и тёплого осеннего ветра Украины ощутил дух Северной Руси, которая ещё из окна вагона виделась убогой, скудной и нищей по сравнению с украинским хлебосольством. Бабушки на полустанках торговали кислыми огурцами и квашеной капустой. На Украине дарили вареники и семечки, великая Россия просила копейки. Бедность ужасала. Русские старушки не дарили, просили копейки за свою стряпню, оправдываясь малой пенсией. Южному жителю невдомёк, что можно пожалеть яблока, когда яблони растут на каждом перекрёстке вместе с вишнями, черешнями, сливами, айвой, персиками и абрикосами. Это было дико и необычно, виделось скупостью, вызывало в душе снисходительное презрение к русопятам и кацапам, живущим, как казалось, прижимисто и по-жлобски. Чтобы понять русского человека, надо было прожить в его среде. Это была хорошая школа выживания. Правда, считаю, что отправление ребят с юга на север — глупость несусветная. Началось повальное заболевание личного состава простудой, ангиной и гриппом. К этому добавилась резкая смена психологической обстановки. Три дня «деды» к нам присматривались, а потом стали вызывать по одному в каптёрки, где тринадцать старослужащих начинали тупо избивать, чтобы «служба мёдом не казалась». Первый раз понял выражение «искры из глаз», только и успевал, что прикрывать лицо руками. Вступать в драку — бесполезно. Забьют как мамонта, приговаривали отслужившие год (в авиации их называли фазанами). Приходилось терпеть, не роняя достоинства. Бьют, но не исполняешь глупые приказы, унижающие человека. Например, «дед» приказывает стирать его бельё. «Включаешь дурака», делаешь вид, что не понимаешь, начинается избиение. Кто не выдержал и ломался, начинали стирать. Пропал казак до года службы! Кто не сломался, того продолжали бить около месяца. Но потом оставляли в покое, махнув рукой. На меня и махнули рукой, особенно после того, как попал в санчасть с красно-синей физиономией. «Деды» жутко испугались. Я мог их сдать в военную прокуратуру, и они бы года на три полетели бы в «родной дом», дисциплинарный батальон. Но стукачество — позор. Стукач весь срок службы подвергался презрению. Я выбрал приемлемый моей совести путь — молчание. А «разбор полётов» совершить, когда «деды» на дембель пойдут. С некоторыми так и рассчитался, разукрасив их физиономии. Но с большинством расстался как с друзьями, забыв старые обиды. Кстати, они испытывали ко мне больше уважения, чем мои однокашники, пахавшие свою молодость, не желавшие простить мне моей независимости. Став старослужащими, были очень жестокими к молодым солдатам, срывая на них зло. Видимо, за свою слабость. Меня называли пофигистом, и завидовали, не скрываясь. Мне, если честно, на это было наплевать. Но это хорошая школа жизни. Кстати, чрезмерной жестокостью и подлостью отличались выходцы из Украины, Волыни, Винницы и Тернопольщины. Ни в коей мере не хочу бросить тень на нацию. Из Закарпатья был чудеснейший русин, спокойный, рассудительный парень, тоже не понимавший, как и я, что мы тут делаем в России, когда могли прекрасно служить на Украине, к природе которой приспособлена наша физиология.

Оказавшись в санчасти, а потом в петрозаводском госпитале с жуткой простудой, я обнаружил огромное количество ребят с юга, особенно из Средней Азии. Зачем тратить средства на лечение? А нас, грех жаловаться, лечили хорошо. В санчасти и госпитале высыпался, даже уколы, которые ставили каждые четыре часа, не прерывали сна. В госпитале провёл почти полтора месяца. Какая польза была от меня моему полку ВВС ПВО, где входил в Управление полка, её парашютно-десантной службе и службе безопасности полётов? Нулевая! В принципе, госпиталь — это служба в армии, это интересные встречи. Молоденькие медсёстры и поварихи. Гормоны играли, будь здоров. Да и были безотказные, как пулемёт «Максим», некоторые представители медицинской службы и обслуживающего персонала. Но в основном отношения — дружеские и тёплые без пошлости и скабрёзности. Много читал, находясь в палате. Бегали в самоволку напротив госпиталя. В тридцатиградусный мороз пытались забраться в общежития педагогического института и университета. Называли эти здания почему-то Пентагоном и Белым домом. Знакомились со студентками этих вузов. Милые и добродушные девчонки. Мы носили алкоголь, дешёвое болгарское вино «Медвежья кровь», а они подкармливали вечно голодных солдат. Мгновения, проведённые вне госпиталя, были сладостны и приятны. Было ощущение свободы, хотя помнили, что в случае «залёта», вполне могли угодить на городскую гауптвахту. А слухи о строгости в армейской тюрьме ходили один страшнее другого. Рассказывали про строевую подготовку, которая завершается в два ночи, а начинается в пять утра, слышали о безумной физподготовке, которую устраивали заступавшие в караул десантники. Кстати, десантное подразделение не пользовалось уважением в городе из-за некоторых раздолбаев, нагло ведших себя в той или иной ситуации. У нас, воинов ВВС, с ВДВ отношения были дружественные. Многое связывало. Общий сине-голубой погон, да и без авиации пехота теряла свой статус воздушной.

Слава богу, не попал в поле зрения патрулей и не пришлось побывать на гауптвахте Петрозаводска. Зато пришлось тесно общаться с бойцами дисциплинарного батальона, попавшими в госпиталь в результате наркотического одурения и болезней желудочно-кишечного тракта. Колоритные ребята. В палате с двумя «дизелистами» обязательно присутствовал сержант, охранявший их. В срок службы их лечение в госпитале не засчитывалось. Так что они не стремились остаться в палате, но и не торопились в часть, про которую рассказывали жуткие истории. Чтобы не пугать впечатлительных людей, скажу одно: просили увеличение срока, и готовы были сидеть в тюрьме, но только не в дисциплинарном батальоне. Наши «деды» и «дедовщина» — цветочки! Не все выдерживали психологически, много суицидных случаев. Кстати, жил в палате с одним патологическим суицидником. Мне это виделось болезнью. Вечером сидел, с умным видом читал «Дядюшкин сон» Достоевского, а ночью выпил пятьдесят таблеток. Утром, обнаружили зомби с вытаращенными на мир глазами и непонятным размахиванием рук перед собой. Было смешно, пока не поняли, в чём дело. Положили спать. Вечером как ни в чём не бывало пил с нами чай, и рассказывал, что видел чертей, готовых взять его в ад. Самое интересное, что он сделал вывод: надо было на десять таблеток больше принять, тогда точно отправился к праотцам. Я не мог понять: зачем? А он говорил, что это пятая или шестая попытка, и это не предел. Парень был невероятно начитанный. Не запомнил его фамилию, но адрес его запомнил — Ленинград, улица Олега Кошевого, дом 9. Номер квартиры не помню, хотя, будучи в Ленинграде, так и тянуло заехать в гости, но не поехал, опасаясь, что не застану парня живым. Уверен, что это не была игра, но целенаправленное желание уйти в мир иной, потому что в этом мире полный идиотизм и маразм, и нормальные люди должны покинуть это пошлое и лицемерно устроенное мироздание. Достоевский его, что ли, толкнул на такие мысли. Фёдор Михайлович, конечно, может расстроить сознание, но не до такой же степени. Хотя отчаяние и меня иногда посещало. Например, не очень хотелось возвращаться туда, где приходилось жить, опасаясь ударов или оскорблений из любого угла.

Но, слава богу, встретили в эскадрилье нормально. Деды пожимали руки, радуясь, что я не доложил об их приключениях. Меня оставили в покое, и служба потекла так, что я мог так и лет тридцать служить. С ребятами моей группы объективного контроля и высотного снаряжения отношения были не просто прекрасными, но великолепные. Дедами в группе были два парня: один из Донбасса, шахтёр, крепкий парень с «украинской» фамилией Иванов, а другой — воин с Нижегородской области, города Чкалов. Мой ровесник, с которым ели солдатскую кашу одного призыва, был парень из Харькова, тоже с «украинской» фамилией Рябцев, дальний родственник коменданта Московского Кремля, сдавшего его большевикам в 1917 году (расстрелянного, кстати, в Харькове, в 1919 году деникинцами). Всё приговаривал, что зря двоюродный дедушка это сделал. Не знал он, что коммунисты сделают со страной. Фронда сквозила в его речах. Но парень добродушный, любитель читать. Мы вместе часто уходили в избу-читальню. Это была настоящая бревенчатая изба, топившаяся дровами. Она спряталась в лесу, как в сторожке лесника. Дело в том, что наш полк базировался в глубоком лесу, среди деревьев которого виднелись казармы полка, роты охраны, батальонов обслуживания и ракетного полка, а чуть поодаль — жилой комплекс из двух- и пятиэтажек, где проживали офицеры с семьями. Школа и детский сад — в Чалне, небольшом посёлке, или в Петрозаводске. Из достопримечательностей — Дом офицеров, почтовое отделение и продуктовый магазин. Кстати, в магазине встретил тираспольчанку. Удивился, что она променяла юг на север. Она улыбнулась, заявив, что ей север нравится больше, а на юг она ездит отдыхать. Её муж был тоже из Тирасполя, старший техник-лейтенант полка, но уволенный за пьяный образ жизни. К слову сказать, пьянство представляло собой проблему. Горбачёв боролся, выдавали две бутылки водки на человека в месяц, но народ пил. Причём водка лилась рекой. Такому политическому дурню, как Михаил Сергеевич, надо бы народ русский немного знать. Стали пить всё, что горит. Во-первых, количество спирта резко снизилось в бочках ГСМ; во-вторых, спирт стал испаряться из технической системы самолётов. Система прицела, система охлаждения стала потреблять меньше спирта, да и служба безопасности полётов не плёнки протирала, а совершала внутреннее растирание. Кроме этого, делали разные настойки, благо ягод в Карелии много, гнали самогон. К нам постоянно приезжали гражданские, чтобы купить спирт. Литр спирта сбывали наши умельцы за 15 рублей, тогда как пол-литровая бутылка водки стоила 4 рубля 70 копеек, её называли «андроповской». Пить меньше не стали, но подпольный бизнес расцвёл многократно. Кто не знает, что настоящие миллиардеры в Америке сформировались во время сухого закона. Вот и Горбачёв с кликой формировали новых буржуа. Много думал о личности этого человека. После распада Союза он мне показался недалёким и обманутым человеком и политиком. Даже жаль как-то. Но с течением времени понимаю, что в государственной политике всё просчитывается. Горбачёв понимал, что коммунизм дискредитировал себя и надо вовремя уйти с тонущего корабля. Для этого необходимо уйти с большими деньгами, которые и определяют жизнь в дальнейшем. Он обеспечил себя и семью на много лет вперёд. Правда, вместе с коммунизмом он разваливал Россию, потому что Союз как таковой представлял собой Российскую империю. После развала тридцать миллионов русских людей осталось в новых государствах, брошенные на произвол судьбы. Ещё миллионов двадцать — представители коренных народов, считавших себя частью имперской русской культуры. Украина, Молдавия, Казахстан и Белоруссия — тому подтверждение. Поэтому преступление Горбачёва, Ельцина и иже с ними не имеет срока давности. Я не призываю вешать Михаил Сергеевича на фонаре, но дать правдивую оценку его предательству мы обязаны, иначе проспим и заболтаем страну вновь. Появится политик типа Александра Яковлева, замутит наше сознание, и проснёмся в другой реальности. Я не оправдываю коммунизм. Эта сатанинская религия должна уйти со сцены, но и капитализм представляется мне обратной стороной коммунизма. Не Мефистофель ли заставляет людей гибнуть и сходить с ума за золотой металл. Если честно, то следовало соблюдать конституцию страны не на словах, а на деле, и тогда у нас было бы самое справедливое общество в истории. Сами по себе идеи социализма несут положительное семя. Например, бесплатное образование и здравоохранение, равенство всех перед законом. Даже отмену сословий можно пережить, хотя, конечно, это величайшая ложь, двигающая революционные массы на сокрушение общественных отношений. Будем объективны. Отменив сословия, коммунисты создали сословие вождей, дети которых стали «золотой молодёжью», с презрением и свысока смотрящей на остальной народ. Вот эта «золотая молодёжь» и совершила буржуазную контрреволюцию. Они не хотели прятаться, но открыто ездить в Куршевель, владеть яхтами и пароходами, заводами и банками, не скрываясь носить дорогие часы и украшения. Это мечта и сбылась. Посмотрите, кто завладел банками, заводами и пароходами? Комсомольские вожаки, молодые члены КПСС. Разочаровались в идее? Ни в коем случае. Они никогда не были коммунистами, скорее карьеристами? Безусловно. Привыкшие получать от общественного блага бесплатно, они и разворовали богатство страны, бессовестно выбросив трудовой люд на обочину жизни. А начинали с сухого закона и борьбы с нетрудовыми доходами. Правда, и эта борьба была странной. Например, в группе «объективного контроля» оставалось много фотобумаги: её сжигали, пепел собирали в мешки и отвозили на склады. Много разлеталось по ветру, и это мало кого волновало. Но вот один прапорщик-умелец из заброшенного пепла стал выделять серебро. Шестнадцать килограммов серебра выделил, сделал рационализаторское предложение. Закончилось тем, что прапорщика посадили за хищение госимущества. А то, что оно валялось под ногами, никого не волновало. Те же, кто судили, сегодня организовали предприятия по переработки фотобумажного сырья. Метаморфозы!

Зима 1985/86 годов была суровой, доходило до пятидесяти градусов. Но в солнечную погоду изумительная красота простиралась над лесами и озёрами Карелии. Летали на вертолётах, удивительная картина открывается сверху: ельник, сменятся сосновым бором, а берёзовая роща заменяет бор. Насыщенно и густо в глазах от зелёной хвои и берёзовых пятен. Небо же синее-пресинее, и без конца и без края, только дальние озёра сливаются с небесной лазурью, скованные толстым льдом, на котором сидят героические рыбаки над пробуренными лунками, держа в руках леску или горячую кружку чая. До сих пор поражаюсь терпению рыбарей. Отчасти это отражает русский национальный характер, спокойный и вдумчивый, многотерпеливый и неспешный. Но и азартный, когда рыба шла косяком.

В феврале мне предоставили отпуск на 27 суток. Решил ехать поездом. Выехал 14 февраля из Петрозаводска в сторону Ленинграда. Девять часов в пути — 446 км. Вечером сел, а уже ранним утром прибыл на Финляндский вокзал. В Питере был впервые, хотелось посмотреть город, благо поезд на Кишинёв отправлялся вечером 15 февраля. На Витебском вокзале познакомился со студентом, уже не помню какого вуза. Он повёл меня по городу. Я опасался, что парень хочет просто меня обчистить, но, слава богу, действительно оказался студентом, решившим потратить своё время на путешествие по городу. В принципе, в форме не очень и походишь, патрули через каждые триста метров. Но патрулировали десантники и воины ВВС. Отдавали честь и спокойно проходили мимо. Мой новоявленный товарищ зачарованно смотрел и не мог понять, почему меня не трогают, а к другим солдатам пристают жёстко, требуя документы, проверяя содержимое чемодана. Кстати, я ехал без чемодана. Какой-то гостинец матери вёз, но сегодня не помню. Корю себя, но, если честно, к вещам, подаркам отношусь прохладно. Равнодушен я и когда мне дарят.

В городе было прохладно. Проходя мимо одного из театров, обратил внимание, что в нём будет выступать Аркадий Райкин. Как просто! Для меня, провинциала, увидеть вживую великого актёра казалось немыслимой роскошью. Райкин, Ульянов, Лановой и другие великие казались мне небожителями. Умом понимал, что они такие же люди, как и мы, но всё существо говорило, что нет, они необыкновенные, они гении. К сожалению, выступление было вечером, и я не мог на него попасть, потому что надо было отправляться домой.

По Ленинграду бродили долго, потом мой провожатый поехал к себе домой, а я ещё долго ходил по питерским улочкам, зашёл на Невском проспекте в пивной бар, но быстро вышел. Накурено было ужасно. Но бокал пива выпил. На Витебский вокзал прибыл почти за два часа до отправления. Это время провёл в зале ожидания. Вот здесь патрули проверяли трижды. Краснопогонная пехота и зелёнопогонные пограничники с удовольствием тревожили мой покой.

Поезд встретил симпатичной проводницей. Ехал в плацкартном купе, в котором оказалась симпатичная девушка напротив. Покажи мне её сегодня, я и не узнал бы. Симпатичная русоволосая — всё, что запомнил. Отправлялись в 22 часа, поэтому знакомство перенесли на утро. Лёжа в постели, любил слушать стук вагонных колёс, под который прекрасно засыпал. А утром милый ни к чему не обязывающий разговор. К нам присоединился студент. И вечером русоволосая девчонка благодарно пожала мне руку. Так она благодарила меня за то, что уступил её студенту, который, видимо, боялся, что я буду бороться за русалку, не знающей кому отдать предпочтение. Но я не люблю краткосрочных романов, поэтому выходил на остановках, тем более что было очень интересно взглянуть на Белоруссию. Эту республику посещал впервые. Витебск, Могилёв — сегодня мало что осталось в памяти, но помню ощущение зыбкости. Не знаю, откуда оно во мне зарождалось, но, когда въехали в Киевскую область, то повеяло душевным теплом и щемящей радостью. Родина отца и деда принимала с любовью своего путешествующего сына.

Был февраль, но начиналась оттепель. Утром 17-го прибыл в Тирасполь. Солнечный день. Я не предупреждал родных о своём приезде. Ошарашил бабушку, когда зашёл в дом. Родители — на работе. Позвонил отцу на завод. Он долго не мог понять, что разговаривает с сыном. Потом сообразил. Через минуту позвонили из родильного дома и сообщили, что родилась племянница. Не откладывая, решил поехать к матери в школу, где она исполняла обязанности директора. Увидев меня, мать от радости подпрыгнула, с трудом веря, что это её сын приехал на побывку. Я был в форме, красивой шинели с начёсом, с заломленной на темя шапкой. Мгновения бытия, так значимые в моей биографии. Они остались в памяти, часто их вспоминаю. Конечно, с грустью. Отчасти потому, что нет уже рядом бабушки, в вечность ушли родители, чтобы напоминать о себе этими чудными мгновениями жизненного пути, застывшими в памяти навечно. Они всегда со мной, и в другом мире мы будем вместе.

Отпуск начался с празднования моего приезда и рождения внучки моей матери. Помню радость отца. «Осталось четыре года до пенсии, — приговаривал он, — а потом буду заниматься внуками» (старшему внуку уже было два года). Девятнадцатого праздновали мое 19-летие. Как всегда, вкусный стол. Но перед этим побежал в институт, к девчонкам своей группы. Встретили прекрасно. В течение нескольких часов одна из моих одногруппниц стала моей девушкой. Милое и доброе создание с Хмельницкой области, самозабвенно влюблённая в русский язык и литературу, но и с любовью читавшая Лесю Украинку. Украинство и русскость вмещались в одно сознание абсолютно гармонично и безболезненно. В общежитии, где проживала моя новая избранница, вместе с ней делили кров выходцы из Черкасской области, шевченковского Канева, из украинских сёл юга Молдавии. Удивительно, но нас объединяла любовь к русской литературе и русскому языку. Кстати, молдаване, учившиеся в молдавских группах, с жадностью учили русский язык и русскую литературу. Может быть, делали это из карьерных побуждений, но многие, и это знаю достоверно, с любовью вспоминают время своего студенчества, когда вместе познавали тайны русской души, когда были частью единого имперского сознания, ощущая величие и всеобщность, понимание своей нужности и необходимости.

В памяти многое размылось, но не забыть встречи со своими учителями. В первую очередь хочу сказать о Галине Дмитриевне Богатырёвой. Её не станет через полгода, она уйдёт всего в 58 лет, но нам она казалась древней, носителем старославянской мудрости. Сегодня понимаешь, как мало она прожила. Это был прекрасный преподаватель. Она насквозь видела возможности студентов. И, если перед ней был бездарь, она, не стесняясь, об этом говорила. Обижались, но, наверно, это правильно. Зачем вводить человека в заблуждение. Она знала великую истину: заниматься классической филологией дано избранным, кого Бог в темечко поцеловал. Потому она расставляла точки. Получить оценку «удовлетворительно» считалось верховным счастьем. Моя отличная оценка — из области фантастики. Вот уже не знаю, что она во мне разглядела, но до сих пор испытываю чувство радости от своей оценки. Мы говорили с ней о славянских языках, о карельском диалекте русского языка, об украинизмах в русской речи, об оканьях и аканьях. И это был не дежурный разговор, но неподдельный интерес учёного. Она общалась со мной как с равным. Но и сегодня убеждён, я далек от её знаний и умений, хотя учёный статус Богатырёвой — кандидат филологических наук, доцент. Но сколько таких доцентов, которые иных профессоров заткнут своими глубокими знаниями за пояс. Достаточно вспомнить Михаила Бахтина, который являлся доцентом Саранского пединститута. Его влияние на литературоведение значительно. Изучать Франсуа Рабле и Фёдора Достоевского вне исследований Бахтина невозможно. С его мнением можно соглашаться или не соглашаться, но оно есть, и это непреложный факт.

С юности для меня было важно не титулованность особы, а реальное содержание личности. И, если учёная степень не подтверждалась книгами, монографиями, статьями, лекциями и выступлениями, то для меня такой учёный виделся обыкновенным мыльным пузырём. Таких горе-учёных насмотрелся. Например, в советское время много учёных получали степень за верность коммунистическим идеалам, за членство в парткомах различных уровней, за умение подслужиться. Сразу вспоминаются знаменитые грибоедовские монологи из комедии «Горе от ума». Кстати, таких лжеученых мы, студенты, сразу вычисляли и эти преподаватели не пользовались авторитетом, более того, их откровенно презирали. Они мстили, ставя низкие оценки, слыли страшными формалистами и бюрократами. Когда социализм закончился, они плавно вошли в новую систему. Умение прислуживать при капитализме ценится ещё больше, чем при социализме. В те незабвенные времена их было мало, и они не пользовались уважением. К сожалению, сегодня полная бездарность может возглавлять кафедру или факультет, потому что предан ректору или тому, кто стоит за ректором. Бездарности плодят бездарей вокруг себя, и люди талантливые уходят в школы, где пытаются как-то себя реализовать, или тупо спиваются. Огромную роль играют деньги. Некоторые диссертации откровенно покупаются, члены диссертационных советов чуть ли не открыто продают готовые диссертации и свою протекцию. Лично знаю трёх кандидатов наук, которые в частных разговорах, ничтоже сумняшеся, рассказывали, каким образом они стали кандидатами наук. И эти люди занимали высокие посты в системе просвещения. Печально, но факт. Но всё-таки истинная наука не подвластна обману, и время всё расставляет по своим местам. Истинные учёные в памяти! Они в книгах и статьях! Их жизнь стала образом для подражания. Они — Дон-Кихоты науки!

Продолжение следует