top of page

Отдел прозы

Freckes
Freckes

Вячеслав Молчанов

Чёрт

Рассказ

Рожин прошёл в кабинет, грузно повалился на стул и с минуту сидел совершенно неподвижно. Раздался звонок. Рожин дёрнулся, поморщился, подождал для уверенности ещё пару настырных сигналов и наконец снял красную трубку аппарата с двумя только кнопками:

            — Рожин, — сказал Рожин и громко кашлянул.

            — Валера? Ты? — затараторил суетливо мужской голос, пробираясь через плотный фон помех. — Заболел что ли?

            — Здорово, Костя! — прикрикнул Рожин в трубку и вновь кашлянул. — Да не-е! Здоров как бык! А ты по делу?

            — Да, Валера, я по делу. Сегодня гонца жди по проекту. Давай обсуждайте там всё, — ответил Рожину голос.

            Рожин широко раскрыл глаза, приподнял со скрипучего стула своё крупное тело.

            — Да! Да-да-да! Да, ага! Так… Да! Да-да!.. — затряс чёрной бородкой Рожин в такт выражению своего бесконечного согласия со всеми поручениями. — Всё чин по чину, Константин Владимирович! Всё сделаем! Оформим, ага. Да…

            Рожин положил трубку, вновь погрузился на стул и осмотрел заваленную бумагами столешницу.

            — Та-а-а-к-с, — произнёс Рожин. — Бардак-с!

            Он вгляделся в одну стопку, схватил вторую, перечитал бегло несколько листов с вклеенными жёлтыми стикерами и аккуратным почерком фигурно выведенной пометкой «Важно!» на них.

            — А-а-а… — Рожин собрал все бумаги в одну большую небрежную стопку без всякого разбора, выдвинул верхний ящик стола, примял к деревянному днищу стопку ранее сложенного на разбор и подпись.

            — Подождут дела-делишки, — произнёс Рожин нараспев, впихнул поверху новую стопку бумаг и задвинул ящик обратно в стол.

            Вновь зазвонил красный телефон.

            — Верочка? Да, заноси, — сказал Рожин.

            Вера Степановна приоткрыла дверь, прошла в кабинет и водрузила на стол Рожина новую стопку.

            — О-о-о! Дела-делишки-то… — сказал Рожин, подхватывая крупными красными пальцами тонкие бумажки и вчитываясь в содержимое.

            — Вот тут просто письма, Валерий Михайлович. А вот это по отчёту за год, вот это срочное. Вот, подписала, видите?

            — Вижу, да. Верочка, спасибо! — сказал Рожин, выдвинул верхний ящик стола.

            Плотная стопка ранее уложенного выскочила наружу.

            Eб… мае, — рявкнул Рожин на стопку, добавил поверху новых бумаг и принялся уминать их в ящик, стараясь особенно ничего не помять.

            Вера Степановна тихонько хихикнула, но тут же смутилась и перевела взгляд в окно.

            — Во метёт-то. Как с самой ночи занялась, так и валит. А у Варвары-то, слыхали? Машку ночью медведь задрал!

            — Да слыхали, слыхали, — ответил Рожин, осторожно задвигая переполненный ящик.

            — Это у ней там света нету, потому и повадился. В прошлом-то месяце у соседей еёных через улицу тоже того — кирдык! У Куликовых-то. Во семейство голодает еёное. А так Фёдор с ружьём-то выбежал, а куда стрелять? Только в голову себе и остаётся, ковды семеро по лавкам.

            — Не ковды, а когда, — сказал Рожин и строго на неё посмотрел.

            — Что когда? — переспросила вдруг Вера Степановна. — Ой, Валерий Михайлович! Вот, да, тут утвердить нужно и подписать. Это сегодня отправить просили.

            — А, вот и план за прошлый год. Понял, сделаем. По мероприятиям что сегодня? — спросил Рожин, вглядываясь в плохо пропечатанную таблицу.

            — В три совещание, с выезда Олег Степанович воротиться должен. Потом Куваева просилась, — ответила Вера Степановна.

            — Степаныча переносим, ко мне человек с образования едет. Ты это, брата-то угомони. А то уже кумовство неприкрытое какое-то. Подождёт до понедельника ваше ЖКХ. Один чёрт, всё разваливается. Ну что мы зимой щас… это всё вот раскопаем если… О-о-о… Один проезд чистим, и тот встанет. Сейчас-то мы что сделаем? У меня машина одна на всю администрацию! И один Степаныч твой!

            — Валенки-то переобуйте. А то с городу ж будут, — сказала Вера Степановна и вновь хихикнула.

            — Ой, точно! Холодно, зараза, не знаешь, когда человека ждать. Чего у нас так холодно-то? — спросил Рожин, кряхтя и стягивая серые высокие валенки.

            — Так окно же внизу меняют, — ответила Вера Степановна.

            — А чего они в пятницу-то? Пришли бы в субботу, ёлки-палки. Люди-то работают, еб… маё.

            — Да мы с девчонками тоже заколели, сидим, как капусты. А вы чай-то пейте. Чайник-то я вам принесу сейчас.

            — Ага, давай, — сказал Рожин.

            Вера Степановна засеменила к выходу.

            — Ай, Вера! Стой! Куваевой-то что нужно? — высунулся из-под стола Рожин.

            — Так колядки же, Валерий Михайлович, — развернулась Вера Степановна в дверном проёме.

            Морозный воздух пробился в кабинет к Рожину, защекотал пухлые щёки, заструился под свитером влажным холодком. Рожин поёжился и отмахнулся:

            — Ну давай её в четыре. Задержусь, чёрт с ней…

            — Поняла, — сказала Вера Степановна и скрылась за дверью.

            Рожин надел старые нечищенные ботинки и уставился в прошлогодний отчёт по мероприятиям, остановился на пункте номер три и прочитал вслух:

            — Таа-к, мероприятия и собрания на территории. И чего добавить?..

            Рожин посмотрел в окно и задумался. Метель начала стихать. Вдалеке, пооблизь самой хвойной гущи, тихо тлела каймою заря. С холма Рожину видать было весь посёлок. А то хозяйское, что с окон управы не виднелось, Рожин просто знал в своей большой голове. Знал где водозабор и очистные, где поедет губернатор, а где и сам чёрт не пройдёт, а только один Рожин со Степанычем, да те несчастные, что там и живут. Знал Рожин что подписывать, а что переписывать. И что переписывать не раз, и не два, а столько, сколько нужно. И где прижать, и кого погладить. И кого крепко жать за руку, а кого также крепко за грудь. Но самым главным в Рожине свойством была чуйка. Вот она-то его в это кресло и усадила.

            Чуйка ни разу ещё Рожина за его годы не подвела. Что в школьные времена с футбольных соревнований, что сейчас, во времена председательства в Зайковской территориальной администрации, с областного центра ехал Рожин полный удовольствия от наворованного иной раз и впрок добра.

            Многие тогда в Зайково дивились, как Рожин во власть пролез. Голытьба, босой иной раз в школу ходил. Осиротел рано, сестёр да братьев младших тянул, крутился как мог. Сел потом в автобус и уехал в центры. А вернулся — не узнать: учёный! Прыг в кресло тёплое, и по имени отчеству.

            Думал о том и Рожин, долго порой и мучительно. Едки и вонючи были ему откаты со стройки очистных. Но и две третьих поселковых дворов с улицы-то туалеты убрали. И не мог Рожин понять для себя — то ли он сволочь последняя, и сельчан родных обирает. То ли хороший он человек, и две третьих в зимний мороз на горшке боле не мёрзнет. И так эти мысли Рожина иной раз загоняли, что слёзы на глазах. Решил Рожин — раз и навсегда нужно себя взять и определить. И если не может ему определение начальство выдать (потому как, наверняка, — думал Рожин, — и само ещё пуще мучается с таким-то ярмом в кармане), так пусть он сам тогда себя и определит. Встал, утёр слёзы, кулаком по столу треснул: «Взялся за гуж — не говори, что не дюж!»

            А потом и вовсе донесла Рожину его чуйка, что есть такой закон, что ни на бумаге не писан, ни человеком, ни зверем диким не выведен, но соблюдается испокон веков. Что в постановлении может быть одно, а на самом-то деле и ничего вовсе может не быть. За эту чуйку Рожина в областном центре любили, чтили, не трогали. Одним словом — родня.

            И пока Рожин дремал угрюмо свои думы в окно, метель окончательно унялась, встало посреди ясного неба высокое солнце, обняло околицу ярким обманчивым на тепло светом. И потекли всюду с труб по заснеженным крышам дымные клубочки. А через битое окно с первого этажа вместе с морозцем донёсся до Рожина душистый согревающий аромат с хлебозавода. Засветло сидели хмурые сотрудники поселковой администрации, грелись о чайные чашки, кутались. А как рассвели вместе с солнышком да почуяли запах свежего хлеба, как потянулись по кошелькам да сумкам, выбежали полураздетые по морозцу через улицу к настежь распахнутой двери. Глядь, а там и посёлок в очередь толпится, бежит к заводской лавке за хлебом, к первой партии на продажу. Смотрел на них Рожин через окно, весёлых да озабоченных, смотрел и радовался, сам не зная чему.

            — Вера! Верочка! — спохватился Рожин, схватил красную трубку, нажал на кнопку. — Верочка! Алло!

            — Алло! — отворила Вера Степановна дверь в кабинет и хихикнула.

            — Вера! Давай чайку-то! А то вон уж, — махнул Рожин через плечо. — На голодный-то желудок как работать?

            Через пару минут залитый крутым кипятком чайничек стоял на столе. Рожин осторожно приподнял его, чтобы не расплескать кипяток по столу, налил полную чашку, положил две ложки сахара с горкой и размешал. Красными своими пальцами сжал Рожин буханку, дёрнул за румяный уголок, да так, что та запашисто треснула. Поверху горячего хлеба Рожин смачно устлал четверть маслёнки, открыл рот, откусил половину куска так, что по чёрной бородке посыпались на стол крошки. Рожин смахнул их на пол, щурясь клубов пара швыркнул во весь кабинет горячим крепким чаем и без отрыва от завтрака принялся перечитывать изрядно намозолившие «мероприятия и собрания», нещадно думая ради благой общественной пользы: «Ну что я впишу-то? Дай-ка подумаем… А чего думать? Заседания руководителей были? Были! Пили? Пили! Эх-хе, ну что пили-то оно лишнее, конечно, да и пили тогда лишнего. Пишем тогда без лишнего — заседание руководителей. Так-с, а заседание оргкомитета было? Было, и не одно. Добавляем. Ну что ещё делано-то прошлый год… А ну-ка… Что делали-то ещё прошлый год?..»

            Рожин задумался, оторвал ещё от буханки, намазал поверху сливочного деревенского маслица, вновь откусил половину, отпил, швыркая чуть тише, потому как чай остывал, и принялся вписывать недостающие пункты дальше.

            «Вот! По неблагополучным семьям ходили со специалистами детского центра. Это раз. Рейд по семьям социального риска с медсестрой детской поликлиники. Это уже два! Торжественное вручение медалей труженикам тыла ко Дню Победы. А это четыре будет, коли на домах вручение отдельно вписать. Ну что осталось-то, ещё три и хорош. Сирень со школьниками садил, с родителями школьников собрание проводил. Ну что то-то ещё надо…»

            В третий раз Рожин рванул хлеба, да так, что лишку мякиша выдернул. И прежде чем маслом намазать, откусил одного этого мякиша и вспомнил:

            «Еб твою… Как же я про этих-то забыл! Хлебниковых же с береговой поздравлять ездил на шисят лет совместной жизни. Помер дед-то под ноябрьские холода… Ну работа-то проделана? Впишу всё же, может, и бабе Нюре чего в этом году, какая медаль перепадёт, какой куш. Если сама скоро не кончится… Та-ак-с…»

            Довольный собой, Рожин снял трубку и вызвал Веру Степановну.

            — Во! Держи, вот тут понятно, да? Перепечатать надо, подписываю сегодня и шлём. Вариант окончательный.

            — Поняла, — ответила Вера Степановна, собрала со стола Рожина посуду на поднос, осторожно на край положила правки к отчёту и вышла из кабинета. Рожин допил чай, почесал бороду, посмотрел на часы.

            «Долго едет. Эх, как бы чего… Дело-то лучше сегодня справить…»

            Рожин вновь посмотрел в окно. Пара пьянчуг на углу вывалилась из магазинчика и побрела в обнимку по заснеженной улице. Гурьбой мимо них пронеслись дети со школы, толкая попутно друг друга в сугробы. У крыльца хлебозаводской лавки толпились женщины, хохотали. Единственный на весь посёлок КамАЗ со снегоуборочным навесом толком с зимой не справлялся, отчего после каждой сильной метели походка у всех была одинаковая.

            — Приехал! — шепнула без стука ворвавшаяся Вера Степановна.

            Рожин обернулся. На пороге стоял крупный высокий мужчина в длинном чёрном пальто и аккуратной меховой шапочке, съехавшей слегка на затылок наголо бритой массивной головы. Совершенно без стеснения незнакомец прошёл вперёд, протянул Рожину руку.

            — Козлов, — представился мужчина, — Константин Васильевич должен был предупредить.

            — Да-да, присаживайтесь! — сказал Рожин и указал Козлову на стул, любезно подставленный Верой Степановной. — Чайку?

            — Благодарю, но в другой раз, — натянуто улыбнулся Козлов, снял и положил на стол шапочку.

            Кожаную чёрную папку, всё это время поджатую сбоку, Козлов положил на стол и раскрыл. Вера Степановна тут же выскользнула из кабинета и плотно закрыла за собою дверь.

            — Вот тут техзадание, всё уже готово, согласовано. Вам только запустить. Мы с вами ещё по нескольким моментам отработаем после освещения, — начал Козлов, выкладывая перед Рожиным бумаги.

            Рожин взял описание одного из предстоящих тендеров в руки и, почесывая бороду, принялся изучать. Хлебная крошка, застрявшая в чёрной его бороде, упала на бумагу. Рожин кашлянул, поднял глаза на Козлова. Козлов смотрел сухо и беспристрастно, будто не только не было никакой хлебной крошки, но и не было никакого Рожина перед ним. Рожин вновь опустил глаза, пролистал для виду ещё несколько бумажек, сложил всё аккуратно на стол.

            — Нужно обеспечить по всем пунктам. Через месяц у вас ещё по ЖКХ будет. И отдельно по эксплуатации и ремонтным работам, — сказал Козлов.

            — Ну… Обеспечим. Всё обеспечим! — ответил Рожин и криво улыбнулся. — А, простите, хотелось бы заранее… так сказать…

            — Благодарю. Всего хорошего! — Козлов резко поднялся со стола, набросил шапку, сунул папку в подмышку и вышел.

            Рожин приподнялся и хотел было крикнуть что-то вслед, но замешкался. Зазвонил красный телефон. Рожин снял трубку.

            — Уладили всё? — спросил Константин Васильевич.

            — Всё уладили, — ответил Рожин.

            — Ну и хорошо, — сказал Константин Васильевич и трубку тут же повесил.

            Рожин опустился на стул и вновь посмотрел в окно. Чёрный внедорожник лихо вывернул и помчался по единственной хорошо чищеной «губернаторской» дороге. И Рожин отчего-то вспомнил о лошади, на которой промчался он так однажды по этой же самой дороге, лихо и беззаботно. Порол тогда его отец крепко за то, что лошадь зазря прогнал посреди зимы. А Рожин был на том счастлив, что отец его хотя и порет за лошадь, а надобно бы пороть за дочку районного председателя оргкомитета, от окон которой Рожин и гнал через весь посёлок лошадь. Отец Рожина был из простых батраков, сидевший раз за прогул, отчего компартию ненавидел. Терпел Рожин упрёки отца, пока тот насмерть в зимнем лесу не заплутал. Справили похороны, справили и свадьбу. Так Рожин попал сперва в одну партию, а потом и в другие, на которые эта одна главная партия рассыпалась.

            После обеда Рожин вернулся в кабинет и принялся читать бумаги. Техзадание составлено было ладно. Сразу Рожину бросились в глаза те пункты, в которых особой незримой прописью исключались всякие иные подрядчики, кроме нужных. Получалось, что электрифицировать будут весь посёлок, даже окраины. Починят вторую котельную. Бесхозные сети поставят на учёт, передадут на баланс, обслужат и где требуется заменят. Разные фирмы будут и разные работы. И разные суммы будет Рожин прятать по своим особым тайникам. И всё будет так, как было всегда: ООО разные, а результаты — одинаковые. И примет потом Рожин все их работы, вновь после разнесёт по тайникам своим богатство. Даст кому нужно на лапу, а у кого две — тому и на две. Поедет вновь на доклад в областной центр, вновь отчитается, получит мелкие предписания суеты ради. А в ноябре вновь выпадет первый снег. А в декабре опять будет отчётность. И вновь впотьмах задерёт чью-нибудь скотину шатун. И как по небу идёт золотой шар, так испокон веков и будет при любой власти некто Козлов.

            От какой-то тоски и безделья прочитал Рожин все привезенные Козловым документы, сложил аккуратно во второй ящик стола. И только запер его ключом от посторонних глаз, как распахнулась настежь дверь его кабинета безо всякого стука. Алька Куваева, зам по культуре, одноклассница Рожина, названная сестра супруги его и просто весёлая русская баба, с ног до головы была разодета и разукрашена. Гурьбой за ней ввалились размалёванные под молодух бабки, весёлые и поддатые. Пара выходных мужичков с МКУ «Ромашка», да дед Василий с гармонью, закинувший с утра за воротник для надёжности. И так Рожину стало хорошо на душе от этого гогота, хохота, танцев, прибауток, что скинул он в ту же секунду поношенные свои старые ботинки, прыгнул в серые высокие валенки и выскочил из-за стола к шумной компании.

            — Айда на улицу, ребята! — крикнула Куваева. Очки её запотели, глаза оттого смотрели поверху, замутившиеся и пьяные. — Айда! Айда!

            — Погоди ты, Алька, — крикнула одна из бабок, самая весёлая. — Чёрта-то мы не нарядили!

            — Наряжай чёрта! Наряжай! Наряжай! — заорали на радостях остальные.

            — Какого ещё чёрта? — спохватился было Рожин, но колядующие тут же его обступили.

            — Это вот не пойдёт, — схватила Алька дублёнку Рожина и кинула в сторону.

            Поднесли старый тяжёлый постовой тулуп, руки Рожина запихнули силой и смехом в длинные жаркие рукава. Ворот чёрный подняли так, что Рожина в нём с головой скрыло.

            — Ну вылитая нечисть, Валерий Михайлович, — усмехнулся дед-гармонист и как дал весело по кнопкам, что бабки-девки от хохота повалились.

            — До бофой ве, — сквозь стиснутые застёгнутым воротом щёки простонал Рожин.

            И самому ему стало вдруг смешно.

            — Оно ещё и рычит! Поди кусается! — сказала самая весёлая бабка. — На-ка, милый, вот тебе маска для страху.

            — Дети-то не передрищутся? А то я уже! На подходе! — сказал один из датых мужичков.

            На затылке его вместо шапки красовалась меховая голова медведя, а вместо варежек — сшитые огромные медвежьи лапы с пластмассовыми когтями. Второй с МКУ был выряжен волком. Сзади из-под полы ватника пропущенный через плотный рабочий комбинезон болтался до самых валенок серый пушистый хвост. Верхнюю часть лица его скрывала волчья маска, натянутая поверху старой армейской ушанки, а нижняя — улыбалась. Резцы его были выбиты аккурат до клыков.

            Рожин натянул на себя маску чёрта, подошёл к молчаливому волку и посмотрел сквозь прорези прямо в глаза. Волк был сильно пьян.

            — А что, девчата? Нальём чёрту? — закричал Рожин и понёсся по кабинету, хватая и щипая бабок под бока, подхватил и закружил Альку так, что та завизжала на всю администрацию.

            Рожин заметил толпящихся в дверях сотрудниц, махнул им рукой:

            — Все после обеда домой! Не хера тут торчать-мёрзнуть, — сказал он весело.

            Сотрудницы радостно побежали по кабинетам, разнося благую весть.

            — Ну всё, теперь айда! Шапку ему накинем только — о-па! — сказала Алька, натянула Рожину на голову чёрную ушанку со свалявшимся и торчащем клоками мехом, подвязала крепко за подбородок.

            Самая весёлая бабка повязала Рожину на шею плотный шерстяной чёрный шарф, застегнула на петельку ворот тулупа. Дед-гармонист вынул из кармана фуфайки поллитровку, с другого вытянул гранёный стакан, плеснул половину и сунул Рожину:

            — Дуй, хороший, для согреву!

            — Дуй! Пей! Дуй до дна! — закричали хором остальные.

            Рожин наощупь аккуратно взял стакан, поднёс к губам и до дна выпил.

            — Айда! Айда! — колядующие сбежали по деревянной улице и вывалились на улицу.

            Самая весёлая бабка выскочила вперёд всех и занялась:

            — Уж и ходим мы! Уж и бродим мы! По проулочкам! Закоулочкам!

            Подхватили задорную песню остальные и хором запели:

            — Уж и ищем мы! Уж и ищем мы! Иванов двор, Иванов двор.

            Самая весёлая бабка:

            — У Ивана на дворе разливалось море

            А с ней хором:

            — Море синее, полусинее!

            За самой весёлой бабкой бежали остальные женщины во главе с Алькой. Гармонист ковылял чуть позади, силясь не отстать, рвал с ними во всю и глотку и гармонь. Позади Рожин с Медведем волокли под руки пьяного Волка, едва поспевая за дедом.

            — Как по этому по морю, — горланила самая весёлая, пуская клубы пара.

            — Вырастала трава, вырастала трава, трава шёлковая, — заливался хор.

            Подошли к первому дому. Крупный алабай заметался вокруг конуры, громко залаял.

            — Как по этой траве пробегала куня!

            — Со дитятами! Со кунятами!

            Дед-гармонист прекратил играть и запел:

            — Акулина сговорила: «Ты, Иван, убей куну! Со дитятами, со кунятами!» Ай, девки, давай! — и заиграл вновь, пританцовывая.

            — А ты сшей мне шубу, шубу новую, мне не долгую, не короткую. Мне по полу ходить, мне по лавочкам ступать, мне калачики скупать, красных девок оделять!

            Выбежал хозяин дома, за ним повыскакивали едва одетые две девчушки.

            — Куда?! А-ну оденьтесь толком. И Егорку чего пустили, заболеет.

            Выбежала из дому мать, одела на девчушек по шапке, укутала малого Егорку в пуховую шаль, и сама с детьми подошла к воротам.

            — А-ну-ка! Запевай, девки! Э-э-эх! — Алька свистнула, затянула: — Пришли славцы к добру господину, в дому получили, и хозяина звали на пир пировати.

            — Хозяюшку звали, столы столовати!

            — Сыновей его звали на стрельбище!

            — Дочерей его звали на игрище!

            Волк, завидев детей, вырвался вдруг вперёд, отпихнув Чёрта с Медведем в стороны так, что последний повалился в сугроб.

            — А-а-арррр! — зарычал Медведь.

            — Уууууу — кинулся на калитку Волк, затряс решётку. — У-у-у-у-у!!! Съем!!!

            Алабай навострил уши и замолк, повернув голову на бок. Девчушки попрятались с хохотом за отца. Маленький Егорка разревелся на руках и уткнулся со страху в материну грудь.

            — Хозяину дали сто рублёв денег! — закричал Рожин.

            — Хозяюшке дали кунью шубу под атласом! — пропела Алька и кинулась плясать.

            — Сыновьям его дали по доброму коню вороному! — проорал, отряхиваясь от снега, Медведь.

            — Дочерям его дали по веночку по златому! Нам же, славцам, не рубь-полтина! Единая гривна — пива братыня! Яиц коробица да вина скляница.

            — Бочка квасу, — подпевал хору дед-гармонист, — морда рыбы, блюдо шанег, ставец оладий и масла крыница!

            Откуда-то из-за пазухи Волк вытащил холщовый мешок, раскрыл и протянул перед собой. Девчушки подбежали, опасливо погладывая на почти беззубую волчью пасть, покидали в мешок материных тёплых ещё шанежек. Отец семейства закинул следом бутыль самогонки. Волк закинул мешок за спину, все откланялись хозяевам в самую землю и пошли дальше. Дед-гармонист успел пригубить ещё, налил и Рожину полстакана.

            — Я так нахрюкаюсь за полчаса, — сказал Рожин, приподнял маску, выдохнул и выпил.

            Закусил свежей шаньгой. Полилось по телу крепкое тепло, налились щёки от водки да мороза. Хорошо стало Рожину, тело под тулупом прижилось. Выпили по чуть-чуть и Медведь с Волком.

            — Дайте коровку, мазану головку!

            — Уж ты ласточка, ты касаточка! Ты не вей гнезда во чистом поле! Ты завей гнездо у Петра во дворе!

            — Дак дай ему Бог полтораста коров!

            — Девяносто быков!

            — Они на реку идут, все помыкивают! А с реки-то идут, все поигрывают!

            Так обошли они целую улицу, свернули в проулок и пошли по плохо чищенной дороге, падая со смеху. Гармонист завалился на занесенную скамейку, разлил оставшееся девкам «для сугреву». Волк сунул руку в лихо полневший мешок, нашарил самогонку и передал разливающему. Дёрнули ещё и поплелись дальше.

            — Выйди во двор! Погляди, что делается: Коровки телятся! Овечки котятся! Да все по парочке! — неслась наперёд колядующих звонкая песня.

            — Э-эх, бля! — завалился Волк на бок в высокий сугроб: радушно встречали колядующих, быстро наполнился мешок и стал тяжёл.

            Подбежал Медведь с Рожиным, подняли Волка на ноги. Рожин раскрыл мешок, вытащил ещё пол-литра, сунул гармонисту в карман, остальное взвалил на спину окосевшему Медведю, а Волка потащил сам.

            Так доползли они с песнями и плясками ещё до поворота, потом ещё и ещё. Песни от улицы к улице тянулись всё тяжелее. Но только женские голоса слабели на морозце, гармонист разливал новую партию «для сугреву». Так дотащили до дома Волка, сунули ему по карманам набранных сладостей для волчат и передали в хозяйственное ведение волчице.

            Сумерки сошли на посёлок, будто накрыла стеклянной банкой детская рука заплутавшее насекомое. Притихло насекомое, подобрало лапки, позажигало повсюду огни со страху, попряталось в самое себя. Перекинулись лаем дворовые собаки, будто отметили скорую кромешную темень с долгой ночною тревогою. Стали колядующие по домам собираться. Тут одну оставили, там другую. Всем полные фартуки гостинцев Медведь раздал, никому не пожадничал. Так осталось их всего-ничего: Алька, бабка-веселушка, муж её гармонист, да Медведь с Рожиным.

            — Ну что, хорошо поколядовали? Теперь и нам по домам пора, — сказала Алька, приплясывая с ноги на ногу.

            Весёлая бабка руки перед собой на груди сложила, сунула рукава друг в дружку. Дед-гармонист дул в промёрзшие пальцы. Рожин достал из кармана завалявшиеся откуда-то спички и подкурил Медведю сигарету.

            — А что, товарищи, на Красную-то не пойдём? В том-то году ходили, — сказал он вдруг, сам от себя того не ожидая.

            — Та далеко уж, темень вон, — сказала весёлая бабка.

            — Та мы там с тобою через магазин и дома, неужто не дойдём? — ответил ей дед-гармонист.

            — А что? И правда можно, — сказала Алька. — Быстро только. По одной ещё давайте и последнюю песню!

            Медведь пошарил в мешке, нащупал ещё бутыль — литровую.

            — Распечатать? — неуверенно спросил косолапый.

            — Давай! А останется, так ещё обратно топать, да себе заберешь, — сказал Рожин.

            Медведь передал гармонисту последнюю бутыль, тот оставшимися зубами вытянул пробку и разлил. Рожин поднёс стакан к губам и опрокинул прямо сквозь маску, облился и завопил:

            — Овсень! Овсень! Кишки да лепёшки, свиные ножки! В печи-то сидели, на нас-то глядели!

            — Уж ты бабушка подай, ты сударушка подай! — пропела весёлая бабка.

            — Овсень! Овсень! Давай блин совсем! — завопил дед-гармонист.

            И как дали хором:

            — Подавай! Не ломай! Будет сын Николай! Отломи немножко — будет сын Ермошка! Отломи горбушку — будет Андрюшка!

            — Не подашь куляду — я корову уведу, — пропел во всю глотку Медведь и зарычал, когда остановились они у первого самого дома.

            В темени да спьяну Рожин и не разобрал, где они встали. А как понял, хотел было дальше пойти, да Куликов уж вылетел с крыльца гнать колядующих лопатой.

            — Корову?! Корову уведу?! Я те сейчас, б… такая, уведу корову! — размахнулся и как треснул по старому забору, что с него снег посыпался.

            Колядующие опешили. Один только Рожин знал, в чём тут дело. Куликов выскочил на улицу и заорал:

            — Убью, гады! Убью всех! — замахнулся лопатой и едва не дал ей по лохматой медвежьей голове.

            Тут все бросились врассыпную. Гармонист с бабкой своей побежали вперёд в самую темень до первого поворота и скрылись. Алька грохнулась наземь и барахталась в юбках, загребая беспомощно снег. Медведь кувыркнулся, плюхнулся, подскочил и понёсся на четвереньках прочь. Один только Рожин замешкался, и Куликов бросился на него, замахнувшись лопатой над самой его головой. Дети от мала до велика выскочили полураздетые смотреть, как отец гоняет перед домом огромного чёрта. Куликов с лопатой в одну сторону, Рожин — в другую. И сказать не может, кто он, и стоять не может, и дышать тяжело. За день спьяну да под тулупом изрядно Рожин устал. Да и Куликов всю злость разметал попусту, задышал как старая кобыла. Тут выскочила Варвара:

            — Ах ты! Совсем рехнулся! А ну в дом быстро! — налетела она на разбушевавшегося мужа, схватила его за ворот и потянула за собой. — А вы чего тут? На что смотреть? Быстро в дом все, не то заболеете! Быстро! Быстро!

            Так собрала всё своё семейство Варвара в охапку, хлопнула воротами и скрылась с ними в доме.

            Рожин поднял Альку, отряхнул юбки. Медведь поднялся из-за сугроба сам, отряхнулся, еле в темени разглядел мешок с оставшимися сладостями и швырнул его с силой через забор прямо на крыльцо Куликовых.

            — Валим! — крикнул Медведь, и все трое побежали дальше по тёмной улице.

            Так добежали они до того сворота, где гармонист скрылся со своей бабкой, довели Альку до дому и горячо с хохотом попрощались. Только отошли от её дома, как Медведь достал откуда-то из-за пазухи НЗ грамм на двести пятьдесят.

            — На черноплодке матушка ставит, — сказал он и протянул чекушку Рожину. — Михалыч, будешь?

            — Давай на посошок, — Рожин пролил глоток опять через маску, и так пришлась ему по вкусу наливка, что захотелось ему Мишку до дому проводить.

            — А что, пойдём! Моя-то на смене, сейчас селёдку достанем, да картошки с погреба. Там у меня ещё имеется, на всю зиму матушка позаботилась, — сказал радостно Медведь. — Только отойду-ка я на минуту за угол, а то до дома боюсь штаны обделаю.

            — Давай! — хлопнул его Рожин по плечу, усмехнулся и взял чекушку. — А это тебе там ни к чему, быстрее воротишься!

            Медведь расхохотался, скрылся за поворотом. Рожин отхлебнул ещё, посмотрел на звёздное зимнее небо. Улицу эту освещал один только большой фонарь. И Рожин глядел на звёзды, глядел на полную луну, ёжился от ощутимого под вечер морозца и вспоминал, как он так же мальчишкой стоял когда-то неподалеку с лошадкой и ждал Альку. Стоял и думал — выйдет ли, сдержит ли обещание. Сдержала. И была тогда эта ночь, такая же морозная и лунная, первой ночью молодой его любви. Но сложилась судьба иначе, и оттого было Рожину на душе и хорошо как-то, и плохо вовсе. Отвинтил Рожин крышку чекушки, пролил куда-то в себя хороший глоток, и спьяну опять облился.

            — Эх… твою-то… Ну чего возишься там, едрёна вошь? — окрикнул Рожин показавшуюся из-за угла фигуру. — Идём к тебе-то? А? Чего смотришь, не пойму…

            Шагнул Рожин вперёд по заснеженной дороге, вгляделся во тьму ночи да как заорал во всю глотку. Бросился со страху шатун в сторону леса, мелькнула только шкура тёмным пятном да загорланили поселковые собаки, почуяв дикого зверя. Выскочил к Рожину собутыльник, штаны впопыхах на ходу подпоясал.

            — Что случилось? Что случилось? — кричит Медведь.

            А Рожин молчит да трясётся. Одни только глазки сквозь прорези бегают.

            — Да сыми ты Христа ради эту нечисть! — затараторил в испуге Медведь.

            Схватился Рожин за маску, хотел было дёрнуть и прочь швырнуть. А маска-то примёрзла!

fon.jpg
Комментарии

Podziel się swoimi przemyśleniamiNapisz komentarz jako pierwszy.
Баннер мини в СМИ!_Литагентство Рубановой
антология лого
серия ЛБ НР Дольке Вита
Скачать плейлист
bottom of page