…прозрачно-слюдяные стрекозы, совершающие естественные зигзаги полёта, становятся собеседницами поэта — как Гамлет, словно подсказывающий реакции преобразований обыденности в поэтическое злато, Гамлет-алхимик — такой же, каким был Михаил Анищенко: из деревни Шелехметь, из дебри расейской, ведущий диалоги со временами Шекспира — да так, будто участвовал в них, пускающийся в странствие по далёкой Иудее, свидетельствующий о «Суде Синедриона» с силой, которая заставляет верить в реинкарнацию…

Его метафоры завораживают: точно вырезанные из самородных камней небесного происхождения, они настолько выкругляют образы, что необычность оных сверкает — веками…

«Суд Синедриона» — вершинная поэма — идёт хрустальной лестницей вверх, выше и выше, используя все возможности полифонии: будучи при этом замешана именно на земной густоте, на неправде творящегося, на сгустках словесно-человеческой глины:

2. Снова ночь на земле — непомерна и неодолима.

Моисеев закон — твёрже сердца и крепче казны.

Ночь входила в жилища уснувшего Ершалаима,

И незримый огонь оплавлял перелётные сны.

3. А в ночи, во дворце, во владениях Анны-Ганана,

Медным холодом глаз обрастал, словно инеем дом;

И в мерцанье свечей, поднимался стеною тумана,

Неподвластный душе настороженный Синедрион.

Идут накатом необыкновенные словесные волны; абсурдные словосочетания и эпитеты используя, Анищенко добивается повышенного эффекта: словно бьют сочетания слов в бубен читательского сознания, заставляя обдумывать по-новому величие и трагедию вершащегося…

Глубина звука — будто из небесных недр.

Кажется, поэта порой самого поражали вырывавшиеся из него слова — вернее, то, в какие смысловые орнаменты сплетались они…

…у него особые отношения с классикой — и русской, и мировой; он словно входил в неё, преобразовывая смыслы, добывая новые:

Когда по родине метель

Неслась, как сивка-бурка,

Я снял с Башмачкина шинель