
Рядом с помойным коробом остановился чёрный автомобиль. Из автомобиля выглянул средних лет мужчина, широколицый и низколобый, с седым бобриком над чёрными секретарскими бровями. Мужчина уставился на копошащихся в коробе троих бомжей.
— Что, нельзя? — с подростковой хрипотцой в голосе произнёс один из них.
— Это, наверное, ваша помойка? — показывая беззубый рот, спросил другой извиняющимся бабьим голосом: судя по угодливой улыбке — женщина, правда, одетая сразу в две пары протёртых мужских брюк: одни ширинкой вперёд, другие ширинкой назад с тем умыслом, чтобы не сверкать ягодицами сквозь дыры. На ногах обладателя бабьего голоса были огромные кроссовки.
— Ничего-ничего, — весело ответил мужчина. — Я просто смотрю.
— Смотрите, — равнодушно произнёс третий бомж, с грустными глазами и благообразным лицом, — только нос заткните: тут нет идеала.
— Идеала? — переспросил мужчина и дружелюбно рассмеялся. — Хорошо сказано. Вот что, братва, кто из вас Тихолаз?
Бомжи подняли брови и скривили физиономии, словно говоря этой немой фигурой: не можем знать!
Однако один из них — с благообразным лицом — всё же задумчиво произнёс:
— Вообще-то это моя фамилия.
— Я сразу это понял, — усмехнулся мужчина. — Слушай, у тебя родственники за границей имеются?
— Не знаю, — ответил Тихолаз.
— А я знаю. Имеются.
— И что мне теперь за это будет? — угрюмо спросил Тихолаз.
— Наследство, — засмеялся мужчина. — Фу, больше не могу с вами, — он смешно зажал ноздри пальцами и покрутил головой. — Вот тебе, Тихолаз, адрес. Придёшь вечером. Только сначала помойся. Бери деньги! — мужчина передал обомлевшему бомжу банкноту. — Эй-эй, голытьба, в сторону! Это Тихолазу на баню.
— Так всё равно ж пахнуть будет, — резонно заметил двуштанный бомж. — Чтобы не пахнуть, нужно стираться. Я ему отстираю. Дайте ещё и на порошок, — и протянул глянцевую ладошку.
— Ладно, — боясь коснуться бомжа, мужчина протянул ещё одну банкноту. — Только без обмана. Я обманщиков наказываю…
Из дневника Э. Рубеля:
«После неудачной вылазки в поэзию я страдал. Дня три, наверное. На четвёртый вернулся к мысли о карьере художника. Жизнь катилась по привычному кругу: с мая по ноябрь страна тонула в кумаче демонстраций солидарности и митингов протеста, а с ноября по май чертыхалась, хмельная, дралась смертным боем в пи