Первая встреча
Морозным мартовским утром 1980 года с объёмным рюкзаком, набитым тёплыми вещами для Заполярья и передачами нарьянмарцам от друзей и родных из областного центра, с тремя рублями в кошельке я появился в архангельском аэропорту Талаги в диспетчерской ПГО (производственное геологическое объединение. — Примеч. ред.) «Архангельскгеология». Авиадиспетчерская представляла собой довольно вместительный и, главное, тёплый балок на производственной площадке аэропорта с невозмутимым диспетчером и небольшим уютным «залом ожидания». Пара стульев и жёсткие топчаны, обшитые коричневым кожзаменителем, запылённая вечно горящая лампочка на кабеле-шнурке в центре и канцелярский стол у окна составляли его полное убранство.
Книга и частые перекуры на воздухе позволили скоротать время без обеда до трёх часов дня, когда объявили посадку на спецрейс до Нарьян-Мара. Голодный, но довольный назначенным, наконец, вылетом, я поднялся на борт Ан-26, загруженного стройматериалами. Пачка листов оргалита между вытянутыми вдоль бортов откидными сиденьями образовывала своеобразный высокий с огромной столешницей стол.
Попутчиками оказались два колоритных и очень активных мужика, появившихся перед самым вылетом. Один — крупный, примечательно рыжий, терпимо-шумный, второй — среднего роста с лицом всезнающего многоопытного человека и выразительными синими глазами.
Отстегнув от бортов пару-тройку сидений, я расстелил на них доставшийся от отца модный по тем временам нагольный полушубок и с удовольствием завалился с надеждой поспать два полётных часа, не отвлекаясь на урчание пустого желудка.
При досмотре первого сладкого сна очнулся от настойчивых толчков в плечо. Не скрывая неудовольствия, приподнявшись, открыл глаза и в полумраке бортового освещения обнаружил перед самым носом пластиковую аэрофлотовскую чашку для кофе/чая, полную водки. Рыжий предлагал быть третьим. Мгновенно возникло желание послать его далеко-далеко.
Однако, присмотревшись, увидел на импровизированном оргалитном столе аккуратно нарезанные куски душистого белого хлеба, крупные кольца репчатого лука и аппетитнейшие большие куски сала. Импровизированной скатертью служила областная газета, небрежно вырванная из пачки направляемой авиапочтой в окружной центр прессы. Глубоко сглотнул, временно спрятав обильное слюноотделение, и желание послать плавно трансформировалось в малодушное согласие.
Условия полёта кардинально улучшились. Закуска ускоренно исчезала. Водка нет. После очередной дозы на глаза громогласного рыжего попался бортмеханик, готовивший снедь экипажу. Его разогретая порция курицы с рисом переехала на наш импровизированный стол с возгласом «не дай умереть с голоду студенту». Оставшиеся две в срочном порядке перекочевали в кабину пилотам.
За серьёзным разговором по душам (кто такой, откуда и куда) приземления почти не заметили. Чему в немалой степени способствовала темнота и периодически переходящая в пургу позёмка. У самолёта стояли пара уазиков и бортовой ЗИЛ. Какие-то здания огоньками просматривались вдалеке. Куда двигаться? Я несколько растерялся… Но как собутыльнику мне было предложено на одном из уазиков добраться в посёлок Искателей, до конторы Пятой экспедиции (так в то время, по старинке, называли Нарьян-Марскую нефтегазоразведочную экспедицию — Нарьян-Марскую НГРЭ). Уговоры не понадобились, места в машине хватало, рыжий оказался работником экспедиции и направлялся именно туда.
Добрались быстро и комфортно. Ярко освещённый у крыльца одноэтажный, буквой «П», деревянный барак с двойной дверью в центре, оказался конторой. Впоследствии я убедился в однотипности подобных зданий, разбросанных по Северу, причём, несмотря на различные конфигурации и планировки, они отличались схожестью как снаружи, так и изнутри: длинные узкие коридоры с кабинетами по обе стороны и досками объявлений, приказов на стенах. Своеобразный, плохо выветриваемый, один и тот же во всех зданиях, запах бумажных папок с документами, свидетельствовал об их принадлежности к администрации любой полевой экспедиции.
Главный геолог принял меня весьма радушно, указал должность и место начала производственной деятельности — помощником бурильщика по испытанию скважин на буровой 39 Ярейю. Поскольку близился конец рабочего дня, он срочно направил меня в отдел кадров на оформление.
Моложавая инспектор отдела кадров, едва взглянув на меня, со словами «своих хватает» и «такой молодой и уже… что будет дальше», категорически отказала в оформлении на работу. Инспектор оказалась женой начальника экспедиции, большого любителя выпить весело и с приключениями. С этим пороком мужа ей приходилось без особых побед воевать, но чаще всего терпеть. Я понял, что аргументировать опьянение знакомством с работниками Пятой экспедиции в процессе полёта из Архангельска в Нарьян-Мар, окажется пустым делом. Молча вышел в коридор весь в напряжённом предвкушении нагоняя от главного геолога, который мог закончиться расставанием с местом работы, на которую так и не был оформлен. Около получаса простоял я возле кабинета главного геолога, репетируя оправдательную речь, готовый к любым вариантам развития событий, и резко распахнул дверь.
— В отделе кадров отказываются принимать на работу! — выпалил я.
— Почему?
— Говорят пьяный, — признался я в ожидании «грома и молнии».
— А ты пил?
— Да, — не смог я соврать, и ещё больше напрягся.
— Не догадался лавровым листом зажевать? — искренне возмутился хозяин кабинета.
— Не додумался, — с великим облегчением я понял, что попадаю в свою, родную команду.
— Ладно, иди в общагу, я сейчас позвоню. Только там шалман, учти.
Что такое «шалман и кельдым» (шалман — жаргонное название низкопробного питейного заведения; кельдым — притон. — Примеч. ред.) я знал по памятным эпизодам детства в Актюбинске, где жил до семнадцати лет. Пару раз, по отроческому любопытству, посещал кельдым, немного чаще участвовал в «шалманах».
С лёгким сердцем от перспективы всё же остаться работать в экспедиции и несмотря на предупреждение о «шалмане», я направился в одноэтажный деревянный барак неподалёку от конторы экспедиции.
Дежурная за занавеской при входе, назвала номер комнаты, в которой я должен был поселиться. Комната оказалась в самом конце коридора, тускло освещённого двумя лампочками. На фоне одной из них я увидел двигавшийся навстречу, покачивающийся силуэт. Стены узкого коридора периодически удерживали его в вертикальном состоянии. Ширина коридора вынудила меня снять с плеч рюкзак, чтобы разминуться с силуэтом. Разминуться не удалось: силуэт качнуло в мою сторону, он прижал меня обеими руками к стене, упершись для устойчивости ногами в противоположную.
— Ты кто такой? — безо всякой, впрочем, агрессии, спросил он.
— А ты кто такой? — в том же духе ответил я.
— Я бурильщик с тридцать девятой Ярейю, — не без гордости заявил он.
— А я помбур с тридцать девятой Ярейю, — в тон ему ответил я.
Удивление в глазах собеседника заметно усилилось, стали проглядываться напряжённые мозговые усилия, так бывает при осмыслении ситуации в поисках нужных слов.
— Почему не знаю? — совершенно справедливо поинтересовался бурильщик после непродолжительной паузы, связанной со стихийным мозговым штурмом.
— Я только прилетел, устраиваюсь на работу.
— Как зовут?
Я сказал.
— Иди в двадцать вторую, — бурильщик освободил объятья и направился в сторону кухни, где, как выяснилось позже, находились баки с привозной питьевой водой.
Так совпало, что дежурная направила меня как раз в 22-ю комнату. Войдя, я обнаружил следующую картину: у боковых стен по две в ряд стояли четыре металлических пружинных кровати с никелированными спинками; стол у окна с остатками обильного и, видимо, праздничного ужина; одёжный шкаф у дверной стенки. Кровати у окна были заняты крепко спавшими людьми: длинноволосым мужиком в спортивном костюме на одной, и колоритной парочкой — на другой. Женщина неопределённых лет, в выцветших красных штанах и ядовито жёлтой кофте, обнимала крепкого лысоватого бородача, отвернувшегося к стенке и укрывшегося толстым ватным одеялом. Расстеленная кровать за шкафом с откинутым одеялом выглядела только-только опустевшей, из чего я сделал вывод о её принадлежности встреченному мной в коридоре бурильщику. На четвёртой, у входа, лежал скомканный матрас. Очевидно, это была моя кровать.
После дороги и перипетий в конторе мне очень хотелось спать. Но ещё больше — пить: начали проявляться внутренняя жажда и похмельная сухость во рту. На столе, наряду с надкусанными свежими огурцами, разбросанными остатками зелёного лука, кусков белого хлеба и большой чугунной сковороды с недоеденным картофелем, стояла трёхлитровая банка, в которой оставалось немного воды. Не рискуя пользоваться немытыми стаканами и кружками, я решил допить остатки воды прямо из банки, чтобы потом набрать в неё свежей из бака в кухне. От душившей жажды, сделал большой глоток. Обожгло рот, перехватило дыхание, настиг мгновенный приступ тошноты. Сдерживая рвотный позыв, я выскочил из комнаты в туалет, расположенный по диагонали напротив. В банке оказался неразбавленный спирт.
Туалет — на два очка, с дверьми на щеколдах, с умывальным «предбанником», — оказался пустым. Поэтому я освободил желудок достаточно быстро. Оставалось умыться. Эта процедура оказалась чреватой серьёзным ожогом для непосвящённых, как выяснилось, в кран вода поступала невыносимо горячая, почти кипяток, водоснабжение зданий в посёлке производилось из системы отопления. Пришлось воспользоваться холодной привозной на кухне в другом конце коридора. На случай ночной жажды, я до краёв наполнил питьевой водой двухлитровую банку, обнаруженную на подоконнике.
Возвратился в 22-ю. Бурильщик уже возлежал на кровати, отходя ко сну с неразборчивым бормотанием и вздохами.
Достав из рюкзака тёплые вещи, приспособив их в качестве подушки, не раздеваясь, устало завалился и я, укрывшись родным, незаменимым полушубком. Сон долго не шёл, сказывались впечатления насыщенного дня: ожидание ответственности за пьяный перелёт, незнание чудесных свойств лаврового листа, и неопределённость с трудоустройством. В полудрёме услышал скрип кровати. Уличный фонарь напротив незашторенного окна прекрасно освещал все закоулки комнаты.
Поднялась женщина, закурила, налила из банки в стакан, разбавила водой, выпила, захрустела огурцом, затянулась сигаретой, открыла форточку. Затушив сигарету, примостилась обратно к лысому, который не шелохнулся.
Через некоторое время поднялся длинноволосый. Закурил, налил из банки, разбавил, выпил, захрустел огурцом, закрыл форточку. Докурив, завалился на кровать.
В течение следующего моего полудремотного часа, эта картина повторилась несколько раз, с поразительной точностью. Наконец, я забылся глубоким сном.
Проснулся от несильных, но грубых толчков. Теребил длинноволосый. Спросонья я не сразу смог сообразить, что он требовал от меня спирт, который за ночь из банки исчез. Остальные обитатели 22-й продолжали безмятежно и сладко спать. Форточка была открыта, и я предположил, что остатки были допиты женщиной при очередном подъёме.
Удалось убедить длинноволосого в моей непричастности к исчезновению спирта, хотя некоторые угрызения совести за тот памятный глубокий глоток имели место.
Наскоро умывшись, смешав для этого горячую воду из системы отопления с питьевой из баков до приемлемой температуры, я рванул в контору. У кабинета главного геолога пришлось поволноваться в ожидании окончания производственной разнарядки. Волнение оказалось напрасным, в отделе кадров без расспросов и рассуждений приняли заявление, забрали трудовую книжку, дали направление в общежитие ИТР и потребовали как можно скорее встать на воинский учёт в окружном военкомате.
Мартовский мороз, солнце в небе светло-голубом, ослепляющий снег при полном штиле неимоверно бодрили и настраивали на деятельный лад.
Дежурная общежития ИТР, по указанию коменданта, выдала мне ключи от 22=й (опять!) комнаты. Хозяева были уже на работе, знакомство переносилось на вечер, поэтому, бросив вещи, я решил не затягивать с военкоматом и направился на ближайшую автобусную остановку, оказавшуюся в Искателях конечной.
Уютно урчащий, бело-коричневый ЛАЗ ждал пассажиров. Я оказался первым и единственным до следующей остановки, на которой в автобус поднялись женщина и парень. Последний, на вид чуть постарше меня, сразу же заполнил собой салон, громко общаясь с водителем и со знакомой ему кондукторшей, шутил, отказываясь покупать билет. Мы с ним разговорились, и я спросил, как добраться до военкомата. Он вызвался сопроводить меня.
В разговоре выяснилось, что парень по имени Андрюха (так он себя назвал) работает помбуром на 39-й Ярейю. Я почувствовал запах мистики. Создавалось впечатление, что по чьему-то повелению происходило моё ускоренное знакомство с буровой бригадой.
Назавтра был запланирован вылет на вахту. Андрюха объяснил, что нужно будет «проставиться» в бригаде литром, не меньше. Так принято. Сразу же предложил материальную помощь, узнав, что я на мели.
Вышли из автобуса в центре, направились в магазин. По пути встретилась оленья упряжка. Три ездовых оленя были привязаны к нартам, молодой, с загорелым обветренным лицом ненец в малице, подпоясан кожаным ремнем, на котором висел в ножнах нож с ручкой из рога. На вопросы оленевод отвечал приветливо, но односложно.
— Как зовут?
— Василий.
— Далеко ли стойбище?
— Километров тридцать.
— Много оленей?
— Тысяч пять.
— Сколько добирался?
— Недолго.
— Как ориентируешься в тундре?
— По холмам.
— Когда будут оленята?
— Скоро.
— Когда рога спиливаете?
— По весне.
— Рыбы ловите много?
— Хватает.
Андрюха предложил Василию выпить.
— Это можно, — был ответ.
Андрюха сообщил, что оленевод может выпить из горла бутылку спирта. Естественно, я не поверил. Мы заспорили.
Для оленевода купили в магазине бутылку «Спирта этилового питьевого» за 9 рублей 9 копеек, а для «проставления» бригаде — две бутылки водки. Андрюха спонсировал меня в долг.
— На, это тебе — подал Андрюха оленеводу бутылку спирта.
— Чо, всё мне? — удивился Василий.
— Если хочешь, конечно.
— Ладно.
Парень не спеша открыл бутылку и, слегка откинув голову, не спеша, вылил в себя её содержимое. Закусил снежком. Когда оторвался от горлышка, в бутылке осталось на донышке. Я был поражён и капитулировал, признав, что спор мною проигран.
Андрюха купил ещё одну бутылку водки в счёт моих будущих расходов, и мы пошли в военкомат. Василий, уютно примостившись на нартах, крепко спал. Привязанные к нартам олени грустили
ЯРЕЙ-Ю
(Помощник бурильщика)
Ми-8, не выключая винтов, выбросил нас на вертолётной площадке буровой № 39 Ярейюского газонефтеконденсатного месторождения. Чтобы не бороться с ветром от винтов, не отходя от вертолёта, мы дождались его взлёта, и когда он взлетел, обдав наши лица жарким воздухом выхлопов, прошли к хаотично разбросанным по снежной тундре балкам. Это был жилой посёлок бригады по испытанию.
Небольшая позёмка, буровая в сумерках, и необъятные снежные просторы вокруг — вот она заполярная тундра! Наконец-то, своими глазами вижу, вдыхаю арктический воздух, живу в ней, буду работать!
Меня поселили в большой комплекс, состоящий из двух жилых четырёхместных секций, разделённых умывальником и сушилкой. В каждой секции жила одна вахта. Наш бурильщик много курил, поэтому в балке стоял табачный смог. Впоследствии для облегчения дыхания пришлось пользоваться дыркой в стене, которая затыкалась клочком ваты. Снаружи это была вмятина, полученная при транспортировке балка. Я ложился на кровать лицом к этому отверстию, укрывался толстым ватным одеялом и открывал доступ к свежему воздуху. Дышалось отлично. После непривычно-тяжёлой поначалу вахты и спалось тоже.
Привезённая водка, а также — хлеб, сало, солёные огурцы в трёхлитровой банке — поспособствовали быстрому и тёплому контакту с бригадой.
Перед поступлением на работу в ПГО «Архангельскгеология» я проработал три месяца на Камчатке, коллектором в отряде по изучению современного вулканизма. Мои камчатские рассказы об охоте для пропитания, рыбалке в промышленных масштабах, о встречах с мишками и маршрутах на лошадях вызвали живой интерес и множество вопросов. Я почувствовал, что могу быть принят в коллектив, оставалось показать себя в работе. Пришлось выкладываться.
Первая вахта началась с компрессирования (компрессирование скважин азотом — один из методов освоения скважин. — Примеч. ред.) для вызова притока из пласта. Поскольку морозы стояли под тридцать, приходилось постоянно греть устье скважины, дабы не замерзла выдавливаемая из скважины пресная (техническая) вода. Технология обогрева устья была максимально упрощённой: две трёхлитровых консервных банки с ветошью, залитой соляркой, устанавливались на нижний фланец фонтанной арматуры и поджигались факелами. Необходимо было вовремя подливать топливо и следить, чтобы ветром не задуло огонь. Нарушение правил техники безопасности? Но кто их строго выполнял тогда?
Самое тяжёлое на вахте — ночное, когда холодно и засыпаешь на ходу. Если ноги и руки застывают до полного нетерпения и продрог до самого позвоночника, идёшь в балок, попьёшь чайку с галетами, благо, что он всегда вскипячён и заварен. И обратно, по-молодому, на буровую с новыми силами.
Когда стоим на притоке, моя задача следить за устьем скважины, греть тем же способом устьевые манометры и штуцерную камеру. Так интересно получать фонтанный приток: ощущаешь дыхание Земли, её стихийную мощь. Ты первый это видишь! Чувство первооткрывателя! Нечто похожее испытываешь при подъёме керна или интерпретации каротажных диаграмм, только что полученных из скважины. Что мы там набурили, какие пласты вскрыли, есть ли продукция? Особенно сильно это чувство проявляется в процессе испытания скважины в открытом стволе, когда есть приток, но пока что неизвестно чего. Не узнаем, пока не дойдём до уровня в трубах и не вымоем забойную пачку или не вскроем пробоотборник, чтобы определить, что пришло из пласта. Азарт и нетерпение приходится сдерживать, прятать от окружающих буровиков, у которых это может вызвать насмешку.
Самая живая работа во время спуска или подъема НКТ (насосно-компрессорных труб). На первом в моей практике подъёме я работал помощником бурильщика, подавал трубы с мостков в буровую. Никто не предупредил, что они подлежат счёту, и что это дело — моя обязанность. Я это понял через час работы, когда бурильщик спросил, сколько спущено труб. Пришлось прикидывать ориентировочно, врать. В результате смежная вахта при допуске врезалась в искусственный забой. Хорошо, что низ труб был оборудован пером-воронкой, которая не забилась, и можно было промыть скважину без лишнего спуско-подъёма. Считай, повезло.
Так набирались производственного опыта и навыков практически все молодые специалисты семидесятых — восьмидесятых годов, новоиспечённые инженеры. С рабочих специальностей начинали они свою трудовую деятельность. И, по-моему, это было правильно! Рулить эффективнее и легче, понимая процесс производства глубоко, изнутри, с нуля.
ЯРЕЙ-Ю
(Геолог РИТС)
Знакомым маршрутом на вертолете залетаю на 9-ю Ярейю, попадаю в барак РИТС 1 (районной инженерно-технической службы. — Примеч. ред.), знакомлюсь с руководством. Коренастый плотный с выразительными светло-голубыми глазами Александр, исполняющий обязанности начальника РИТС, сразу же показался мне основательным и жёстким начальником. Расспросил меня, лаконично ввёл в курс дел, указал балок для отдыха. На предложение познакомиться ближе за столом, расслабленно хмыкнул, согласился, и позвал энергетика третьим. Для классики компании. Вошёл крупный моложавый мужик, представился Анатолием Иванычем.
Не успел я достать из брошенного в холодном коридоре рюкзака бутылку водки, как на столе появилась замороженная оленья шея, оттаявший хлеб и тщательно перемешанные в блюдце соль и чёрный перец. Пока я разливал, Иваныч настрогал острым ножом тонкие ломтики оленины, Александр принёс крупную головку лука.
Тронулся разговор с общей темы о жизни, но плавно, и достаточно быстро, перешёл на рабочую тему. Так и должно быть, потому что эта тема — главная. После второй бутылки я уже, в общих чертах, представлял структуру РИТС: количество бригад буровых и бригад по испытанию скважин, с краткой характеристикой каждой; персоналии сотрудников, местоположения объектов, возможности коммуникации с ними.
Разошлись под напутствие начальника РИТС быть завтра, ровно в семь ноль-ноль, на сводках.
Мне предстояло ночевать в балке механиков. Уютный небольшой балок — «геолог», занесённый снегом почти под крышу, стоял на отшибе у въезда на площадку буровой с зимника. Умывшись под рукомойником, я забрался в кровать и мгновенно заснул. Посреди ночи проснулся от постороннего шороха. Немного испугавшись, как в детстве с головой укрылся одеялом, замер, прислушался. Видимо, почудилось… Вновь пытаясь заснуть, вдруг явственно ощутил движение живого существа под кроватью. Оцепенев от страха, заставил себя встать и включить свет. И обнаружил под кроватью крупного зайца-беляка, с внимательным напряжением следившего за мной красноватыми испуганными глазищами. Он боялся так, что было слышно биение его сердца. На полу валялись сухари и пустая плоская банка, как я понял для воды. Я наполнил банку из ведра питьевой водой, и поставил как можно ближе к зайцу. Но он, от страха, даже не взглянул на воду, продолжая трястись в дальнем углу под кроватью.
Успокоенный, я завалился досыпать, предварительно утолив жажду из того же ведра.
В утренней суматохе я позабыл про ночную встречу и уже после сводок и завтрака в котлобаке, зайдя в балок, вспомнил про зайца. Ушастый сидел в том же углу, что и ночью, банка была пуста, количество сухарей уменьшилось. Я снова налил воды и сходил за хлебом, чтобы подсушить его и накормить вечером зайца. Как зайцы жуют снег зимой для утоления жажды, мне было понятно, но захотелось увидеть, как они пьют. Однако, сколь ни подсовывал я к самому носу зайца банку с водой, сколько ни выжидал, наблюдая, заяц продемонстрировать мне этого не захотел, банка опустошалась всегда в моё отсутствие.
У начальника я выяснил, что хозяин балка, механик РИТС, на буране ездил проверять ловушки на песцов, увидел зайца и загнал его в петлю для песцов. Заяц не успел задохнуться, да особо и не поранился, и жил теперь в балке, ожидая своей неминуемой участи — развлекать детишек в Искателях.
Естественно, я пригласил в балок симпатичную лаборантку для демонстрации живого беляка. Северные зайцы — крупные с хорошо развитыми сильными задними лапами, но оказалось, что они могут быть со страху весьма дерзкими. Не сразу, и с немалым усилием, я вытащил из-под кровати — за уши и за задние лапы (как учили!) — упирающуюся зверушку, посадил на колени для того, чтобы дать погладить-потрогать его приглашённой девушке. Заячье сердцебиение передавалось даже в длинные его уши, организуя их мелкую дрожь, и я ослабил хватку, потерял бдительность. Наказание последовало мгновенно: косой изловчился и, резко вырвав уши, укусил меня аккурат под сердце. Не столько от боли, сколько от неожиданной агрессии я его выпустил, и он забился обратно под кровать, в привычное своё место обитания. На груди, под сердцем, до сих пор остались следы от четырёх заячьих резцов. Понятно, что практически вся женская половина буровой успела с удовольствием полюбоваться белым пушистиком, а некоторым посчастливилось лично убедиться в его умении постоять за себя по следам от укуса на моём теле.
