Конечно же, в известном смысле можно сказать, вслед за уважаемым российским книгоиздателем, что литературная способность — это способность рассказать историю… и не надо думать, что поэзия лишена подобной связи с окружающим её миром… Однако искусство мыслить образно и напевно… говоря простым языком — «уму не подвластно».

Сама «мировая гармония», по выражению Ал. Блока, говорит языком поэзии; Поэзия может быть высокой, очень высокой, и не очень… но — она всегда есть осуществление некой духовной связи с Высшим, благодаря набору средств, главным из которых является Слово! Владеть Словом — Дар Божий!.. Владеть и выражать и… выразить не только предметный мир вокруг себя… но, может быть прежде всего — выразить себя, осуществить себя… свою душу.

Как-то в «беседах с собственным сердцем» митрополит Анастасий (Александр Грибановский) — незаурядная в святоотеческой православной среде духовная личность — высказал очень здравую мысль: «Если вы хотите глубже заглянуть в душу того или иного писателя, внимательнее вчитывайтесь в его произведения. В них, как в зеркале, отражён его собственный духовный облик… Он почти всегда творит своих героев по собственному образу и подобию, влагая в их уста нередко исповедь своего сердца». Да, «Исповедь сердца» — лучше не скажешь!

Я не мог не вспомнить эту замечательную дневниковую запись владыки Анастасия, держа в руках недавно изданную книгу стихов хорошо известного (не только мне) поэта Виктора Мостового. Сборник так и называется: «Я стихами душу изолью». Эта книга вызывает добрые чувства не только хорошим качеством книгоиздательской работы, подкреплённой творческими усилиями художника В. М. Тронзы.

Самая привлекательная, на мой взгляд, особенность сборника — его содержательная полнота — и в прямом и в переносном смысле. Вообще, говорить о поэте вне контекста его поэтического творчества — задача сумасбродная. Но, как это часто бывает, даже обнажив кровеносную ткань поэтического слова — органическую часть души автора, — очень непросто увидеть живую, осязаемую личность, воссоздать портрет «по образу и подобию». И в этом смысле лирика Мостового, как справедливо заметил писатель и журналист Юрий Шипневский, редкое исключение… «редкий случай, когда поэт живёт с душой нараспашку, не оглядываясь назад и по сторонам…».

Наверное, есть что-то трогательное и притягательное в искренности людей, по-детски прямых и непосредственных… Не станем рассуждать о смысле и об этическом значении фразы «Будьте, как дети!..», известной каждому правоверному христианину… но обратимся непосредственно к предмету нашего внимания — к автографу души… поэта, гражданина и человека — к его стихам.

Вспоминается Картамыш жаркого июля 2006 года. На месте археологических раскопок стоянки людей II века до н. э. в районе Красного озера, что на Луганщине в Попаснянском районе, проводился седьмой областной фестиваль «Великая степь». В творческом коллективе стахановцев — поэт Виктор Мостовой. Обратила на себя внимание неподдельная толстовская опрощённость… и в одежде, и в облике: рубаха навыпуск, седовлас, немногословен, сдержан, безыскусственен и малоэмоционален… даже флегматичен — невольно возникло ощущение, что автор дарственной надписи в сборнике своих стихов, подаренном мне, находится в каком-то смутном похмелье… то ли от полуденной жары, то ли от вчерашнего застолья. На конкурсном чтении в номинации «поэзия», сильного впечатления не произвёл ни чтением, ни стихами. Как часто мы ошибаемся, идя на поводу у первого впечатления!.. Уже дома я открыл «Трассу жизни», которой меня великодушно одарил стахановский поэт, и прочитал первое попавшееся на глаза четверостишие:

Осень, осень — астры, сентябринки.

От зимы им никуда не деться.

Я смотрю, как листья, выгнув спинки,

Падают распластывая тельца…

Эти четыре строки стали визитной карточкой поэта… в моём сознании. Гипнотизирует художественная правда простых, но апокалиптически пронзительных строк!.. Нет в них упоительно безмятежного созерцания увядающей природы, с лёгким оттенком романтической грусти или стилизации чувств: это не поэзия романтиков XIX века… не романтический натурализм более позднего времени и уж тем более — не символизм… «Эмпирическая действительность», говоря языком Гегеля, у Мостового лишь половинно приближает его поэзию к романтизму нового времени. Она далека от принципа гегелевского «двоемирия»… но исключительно современна, противоречива и фаталистически чувствительна. Трудно сказать, чего в ней больше — от Земли или от Неба?!.

Разгульным я был и разбойным,

Обиды подолгу помнил,

Но, вслушавшись в шелест сирени,

Был тихим в часы озарений…

Здесь, в приведённом мной четверостишии, кроме извинительных интонаций и авторского смирения простодушно звучит и констатация психологического портрета автора… Творческая мотивация Мостового нередко импульсивна и часто выходит за границы поэтической этики… Она всегда на изломе конфликта… эпатажа, порой даже излишествуя проявлениями хулиганства… Но отнесёмся великодушно к этому эмоциональному атавизму «трудного детства». Сергей Эйзенштейн, выдающийся кинорежиссёр, любил повторять: «Нет конфликта — нет искусства». Художник — это всегда личность; Личность, по природе своей — уверял своих читателей Виссарион Белинский — всегда враждебна обществу…

Этот порочный круг зачастую оказывается «не по зубам» тонкой психической организации художника.

Мы часто иронизируем над фразой Ильфа и Петрова, произнесённой Остапом Бендером: «Художника может обидеть каждый!» — но это — сермяжная правда, равная по себестоимости социально-бытовой и материальной зависимости, это — внешний рычаг разрушения хрупкого человеческого самосознания… Не этим ли сходны судьбы народных поэтов?!

«Когда терзает жизнь в запале диком, и я терплю — не изойти бы криком, — признаётся стахановский поэт, — то, чтобы скрыть, как корчусь я от боли, — скорей от всех я убегаю в поле. Я окунуть спешу в траву колени, в ромашках утонуть, как в белой пене, и, ощутив всем телом боль земную, цветам доверить голову седую…»

На волне этих признаний, почти резонансно в памяти возникают строки из иной творческой биографии — от последнего из могикан русского поэтического Севера — Николая Рубцова:

Что с того, что я бываю грубым?

Это потому, что жизнь груба…

Или:

Всё движется к тёмному устью.

Когда я очнусь на краю,

Наверное, с резкою грустью

Я родину вспомню свою…

Аналогичные строки можно найти и в русских песнях Алексея Кольцова… и у Сергея Есенина… и у Марины Цветаевой… и у Арсения Тарковского… и у Бориса Чичибабина… и у Бориса Пастернака… и у Владимира Высоцкого… и у многих, многих других больших и малых поэтов… Видимо, и впрямь — «поэт в России больше, чем поэт»! Поэт в России — это оголённый нерв… сама Боль — анархически дикая и незатихающая… Нет никакой надобности выстраивать великих и малоизвестных поэтов по ранжиру… Все они в совокупности своей составляют единый монолит мировой литературно-поэтической пирамиды, соединяясь в ней друг с другом по резонансу… вибрационно. Лишь исторические судьбы проложены в разных направлениях… в различных временных границах мировой культуры…

Есенинско-рубцовская закваска, на которой отбродила лирика Мостового, — не случайным образом обращена своей целомудренной частью к Любви… к женщине. Она — его спасение на крови… его святая купель:

Буду снегом занесенный весь я,

Но внезапно я ворвусь в ту область,

Где возникнет, как из поднебесья,

Снившийся мне часто женский образ…

Давно подмечено западными психоаналитиками, а в литературе очень ярко и выразительно иллюстрировано в романах Фёдора Достоевского, что люди, находящиеся в постоянной борьбе — внутренней и внешней — с самими собою, и с окружающим их миром, — сентиментальны… Культ интимных чувств у них, порой, преобладает над рассудочностью и нередко компенсируется агрессивностью к наиболее близким и наиболее слабым по своей уязвимости.

Это — страдающие эгоисты… Несомненно, лермонтовский «Печальный Демон, дух изгнанья…» — первый опоэтизированный Праотец людского страдающего эгоизма на Земле… «Дух беспокойный, Дух порочный, кто звал тебя во тьме полночной?..» Даже если Шекспир двусмысленно обозначил, что — «жизнь — игра, а люди в ней — актёры», то и в таком случае — драматургия жизни видится жуткою и беспощадною. Впрочем, эпохи меняются, меняются нравы, сменяются декорации — конфликты остаются. С конфликтами остаётся искусство. «Нет конфликта — нет искусства!»

Поэтический Дух Виктора Мостового обречён на конфликт и внутри себя, и внутри социума… Он поэт настроения, поэт искренний и прямолинейный… Трудное, но боговдохновенное счастье поэта, видимо, в тематической «многомерности» и многообразии обтекающей его жизни…

Даже любовная лирика поэта многомерна: иногда она сентиментальна, иногда иронична… чаще философична — перетекая как бы исподволь в русло иного пространственного масштаба — в пейзаж, образуя идиллическую привлекательность внешней (иллюзорной) свободы:

Ты — солнечный свет! Я — ослеп…

Родная, цари на престоле.

Не зря убегаю я в степь

От счастья рыдать на просторе.

Или:

Помнишь, как кружились карусели!..

В россыпи волос лучи вплелись;

В круговерти буйного веселья

Мы с тобою уносились ввысь.

И стрижи навстречу нам, и ветер,

Листьями пропахший, и летим…

В синеву и солнце, и на свете

Больше ничего мы не хотим.

«Говорить о любовных стихах, — утверждал В. Шкловский, — надо поэтично». Не будем разрушать традицию, и переключим наше внимание в иную плоскость поэтического пристрастия В. Мостового — в лирику пейзажную.

Легко заметить, что обращение поэта к пейзажу носит приоритетный характер… и пейзажная лирика ему отвечает тем же: она светла, прозрачна, легка, и… ароматна цветами особого осеннего колорита, что так выразительно усиливает душевное состояние «рыцаря печального образа…» Кажется сама Эвтерпа — античная муза лирической поэзии, находится рядом, когда под рукой поэта рождаются строки:

Астры в струях дождевых,

Астры в капельках рассвета…

Вижу в их глазах живых

Уходящий отблеск лета…

Или:

Сумрак, сгорбясь, бродит. Дождь в ударе.

Каждый лист распят на тротуаре.

…

Скупая, немногословная почти блоковская драматургия… в двух строках поэтического текста!..

В мировой литературной традиции пейзаж редко является самодовлеющим жанром, но это всегда готовая декорация к любому драматическому сюжету… стоит лишь поменять освещение да прибавить соответствующий антураж — и, пожалуйста, классический элемент усиления или, говоря языком Карла Кречмера, «сгущение» для любого типажа, — от шекспировского короля Лира до образа Царя Бориса в драме А. Пушкина.

Пейзажная лирика Мостового построена всегда или почти всегда на контрасте душевных переживаний самого автора.

В этом контексте особое звучание приобретает тема шахтёрского труда: «потом и угольной пылью» выстраданная и построенная по законам жанра — на контрастах, на конфликтах… на конвенции.

Была борьба с пластом

лоб в лоб…

А после смены вышел —

По телу пробежал озноб

от ветра,

а от вишен,

что лепестковою пургой

посыпались душисто,

я ощущаю всей душой

большую жажду жизни…

И далее — апофеоз… само воплощение обретённого Рая — истинного не выдуманного счастья шахтёра, которое только и доступно ему после смены, после «борьбы с пластом — лоб в лоб»

Я расстегну свою рубашку.

Как дышится легко, свежо!..

Подсолнух рыжую мордашку

Подставил солнцу — хорошо!

А ведь… и в самом деле — хорошо! Иногда может показаться, что стихи Мостового не всегда «причёсаны», не всегда ладно скроены…

Встречаются в жизни великолепные мастера версификации, но — мертва их стихия!.. Их мастерски вышколенные строки поражают математическим расчётом ритма, размера, безупречной рифмой, формой, синтаксисом, и даже… сюжетным построением. Но нет жизненной силы в этих созданиях, нет энергии, нет самой жизни. «Не будем забывать, — учил Виктор Шкловский (прекрасный знаток и исследователь мировой литературы), — что поэт и поэзия не только порождаются жизнью, но они и порождают жизнь».

Мостовой — поэт по призванию, по генетической обусловленности… Фигурально выражаясь — он, ещё в утробе матери, преодолел мертвенную метрику стихотворного канона! Да и «Не надо стараться!..» — говорил Виктор Борисович студентам литературного факультета, когда те спрашивали его, как научиться хорошо писать. «Как дышится, так и пишется…» — напевно повторял Булат Окуджава.

Видимо есть необходимость напомнить, что голос поэта широкого лирического диапазона не может не звучать и на верхнем патетическом регистре гражданской темы. Именно на этой высокой и чистой ноте звучит Голос поэтического Донбасса.

«Вот и дожил до седых волос. Я в Донбасс строкою крепко врос. Я пою, пусть не на всю страну, но не заглушить мою струну», — чистосердечно провозглашает автор, вросший всем своим существом в Донецкий Кряж, в землю Донбасскую…

Земля шахтёров. Угольный Донбасс.

Здесь люди из себя не корчат принцев…

Здесь много русских, много украинцев,

И потому богатый слов запас.

В Донбассе две судьбы, два языка.

Слова здесь вперемешку, впересыпку.

Здесь любят смех и ясную улыбку,

И смотрят прямо, а не свысока.

В стихах о своём крае, о Родине нет у Виктора Мостового ни лукавства ни фальши — есть сердечная глубина и острая гражданская боль — боль «эпохи перемен».

«Да, жизнь ненадёжно скроена: трещит по живому шву» — это реалии… Поэт страдает не потому, что не может остановить разрушение прежней среды своего обитания, а потому, что не может увидеть свою жизнь в рамках ещё не воплощённой смутной общественной идеи… Немыслимо быть «товарищем человечества» (по Маяковскому), без всеобщего воскрешения, а лгать и притворятся поэт не может по определению…

Что я вижу? Что могу я знать…

Что дано мне людям рассказать?

Мне б суметь распутать узел лжи — той,

Очень уж узорчато расшитой…

Кто мы? — Манекены из витрин,

Роботов безвольных поколенье…

Жечь бы нас до белого каленья,

Чтобы рабство выжечь изнутри!

Костры инквизиции Нового времени ещё могут вспыхнуть, не приведи бог!.. Но вот «прийти в будущее, пропустив настоящее, — как сказал В. Шкловский — нельзя», как нельзя нарушать и «закон жанра в искусстве. У каждого осуществлённого поэта имеется только одна привилегия — стоять на границе между горем и радостью…

«От печали до радости ехать и ехать… от печали до радости лететь и лететь…» — самозабвенно пел в своё время вдохновенный Юрий Антонов

О чём писать?

На то не наша воля!

Тобой одним

Не будет мир воспет!

Ты тему моря взял,

И тему поля,

А тему гор

Другой возьмёт поэт!

Но если нет

Ни радости, ни горя,

Тогда не мни,

что звонко запоёшь,

Любая тема —

поля или моря,

И тема гор —

Всё это будет ложь!

Так вот обращался к собрату по перу… и в равной мере к самому себе, большой русский поэт — Николай Рубцов. Мы видим здесь почти шиллеровское преобладание пафоса мысли над пафосом чувств… У зрелого крепкого стахановского поэта часто пафос чувств преобладает над пафосом мысли, но дышит он и пишет на той же самой высокой частоте неугомонности сердечного ритма и поэтической страстности.

«Человек среднего практического ума бывает более приспособлен к жизни, чем гений, который всегда кажется чем-то не от мира сего», — записал в своём духовном дневнике Митрополит Анастасий. Это правда, но правда и то, что весь промежуточный диапазон между гением и средними практическими людьми занимают люди творчески талантливые и ранимые, и весь натиск жизненных обстоятельств, на которые гений в силу своей огненной одержимости не обращает внимания, для этой прослойки людей — есть несение Креста на Голгофу…

И размышляя над непростой судьбой талантливого русского поэта — земляка из славного шахтёрского города Стаханова, хочется искренне пожелать ему нести свой священный дар в чистом сосуде сердца, не обращаясь лицом к низменным страстям и порокам…