1
Русский провидец, поэт космоса Константин Циолковский утверждал, что оный космос абсолютно счастлив: не имея возможности проверить это, человек тем не менее вступил в новую эру взаимоотношений с глобальным пространством 12 апреля 1961 года…
Юрий Гагарин — из плазмы народной, из гущи русского человечьего разлива (или альтернативного космоса), покорил человечество не только результатом полёта, но и открытостью улыбки, которой позавидовали бы знаменитые кинозвёзды.
Разумеется, покорение космоса — звучит избыточно по отношению к человеческим возможностям; однако жажда прорыва, томившая человека на протяжении веков, была отчасти удовлетворена.
Полётом грезили всегда, всегда мечтали о преодолении земного тяготения, и вот — свершилось: ракета уходит в пределы, столь же мало изученные, сколь манящие, и первый космонавт, свершив запланированное, возвращается на землю триумфатором человеческой мысли и воли.
Открывается новая эра, и развитие внутри неё происходит с повышенной интенсивностью: с такой, что уже новые космонавты не вызывают буйного восторга, порождённого полётом Гагарина.
Космос становится ближе.
Проверить, счастлив ли он, как утверждал Циолковский, возможности так и не открылось, но свершённое заставило смотреть на мир иначе, расширив пределы мировосприятия людей и щедро пополняя общечеловеческую копилку знаний.
2
«Покорение космоса» звучит избыточно, учитывая человеческую малость (помноженную, увы, на гордыню) в сравнении с пространством, тем не менее вряд ли возможно отрицать, что именно прорывы в области космонавтики превосходят — во многом — суммарные достижения во множестве других областей, демонстрируя, что мысль человека, позволившая создавать космические аппараты, столь же грандиозна, сколь и не имеет права замыкаться на земном.
Довольно обширный ныне отряд космических путешественников держится на двух китах: первом человеке, поднявшемся в космос, и первом вышедшим в открытую бездну (оставим в стороне рассуждения Циолковского о том, что космос абсолютно счастлив, и весь пронизан белым золотом драгоценных лучений).
Конечно, с точки зрения человека он адекватен бездне; конечно, первый шагнувший туда навсегда вписан в драгоценные архивы лучшего, что было в человечестве.
3
Алексей Леонов…
Его жизнь шла из дебрей народных, из самых низов; его жизнь была трудна — вероятно, именно для того, чтобы полнее раскрылись его возможности и дарования.
Леонов проявлял их разнообразно: в школе у него открылся художественный талант, юноша предполагал учиться в художественной академии в Риге, но не имел возможности жить в чудном старинном городе.
По комсомольскому набору Леонов окончил военную авиационную школу лётчиков, а через несколько лет после завершения учёбы в Чугуевском военном авиационном училище лётчиков был зачислен в первый отряд советских космонавтов.
Вероятно, сумма личных качеств Леонова сложила схему дальнейшей его судьбы, ибо понятие «судьба» так и остаётся не расшифрованным в человеческом обиходе: не подлежит приручению и не демонстрирует открыто свой норов: так или иначе, именно Алексей Леонов в 1965 году, проявляя мужество, переходящее границы обыденности, выходит в открытый космос.
Нештатная ситуация, когда раздувшийся скафандр мешал его возвращению на корабль, не смогла сломить великий акт мужества и духовной воли: полёт завершился успешно.
История человечества формируется многими событиями, и чрезвычайно многими людьми, и то, что имена определённых героев уже не исторгнуть из хранилищ былого, свидетельствует о лучшем, к чему способен человек.
И Алексей Леонов — сияющий пример этого.
Константин Циолковский — поэт космоса
1
Наследие Циолковского разнообразно: здесь научные статьи чередуются с фантастическими повестями, а автобиографическая проза с заметками, такими как «Эфирный остров».
Ощущение мощи, невероятной мыслительной энергии, и вместе странный налёт некоторой отстранённости — что ощущается, когда вчитываешься в иные места разных текстов — заставляют подумать о получение знания посредством озарения — путём, чья технология человеку совершенно неизвестна: остаётся доверится Библии и привести примеры пророков.
Фраза Циолковского не строится — да и не должна — ни по каким художественным канонам, или принципам; она достаточно свободна — в том числе и от грации, необходимой в беллетристике; но эта фраза нагружена мыслью.
Почти всегда.
Даже в фантастической повести «На Луне», где художественный элемент присутствует золотыми пылинками, которыми пересыпаны пласты фантазии… или реальности?
Будто Циолковский и впрямь имел возможность заглянуть на Луну в качестве гостя, будто самые невероятные предположения, нарушая параллели земной логики, становятся действительностью…
«Приключение атома» — небольшая работа, дополняющую работу основную — «Монизм Вселенной», и вот в ней стиль Циолковского фиалково-синеват (если вы верите в цветовое восприятие литературы), прост, выверен и не может быть другим: ибо величие сообщаемого требует именно такого.
Говорить — Циолковский: великий учёный — банально.
А не банально то, что он — интереснейший стилист…
2
Неуёмная одарённость Циолковского выплёскивалась, помимо бесконечного научного поиска и многочисленных изделий, и в литературу, и если научное его признание широко, то научно-фантастические книги остались за бортом внимания — возможно потому, что шли параллельно научным построениям.
Близкие к фантастике «Свободное пространство», «Грёзы о Земле и небе», «На Луне» прорываются в будущее: всегдашняя устремлённость к полётам не могла держаться за землю…
Стиль Циолковского сух и прост, в нём есть нечто от формул — и от фиалкового цветения космоса, чьи лепестки раскрываются постепенно, увеличивая нормы человеческого знания.
«Монизм Вселенный», как философская ступень в постижение оной, не выдержан в духе классического философского построения, но близок именно к рассудочному характеру его прозы: фантастической в той же мере, в какой и философской.
Был и утопический роман о грядущем, с сокращеньями опубликованный в 1918 году…
Впрочем, был он опубликован и полностью — несколько позже.
Заглядывая туда — в недра 2017 года — Циолковский мало что угадал, но это и неважно: в сравнение с дерзновением мысли и словно предъявленным доказательством множественности одарённости.
Читать сугубо литературные работы Циолковского интересно: они все — на линии зова, призыва, некоторого неистовства даже, они все — о невозможности успокаиваться, о необходимости постоянной работы мысли и напряжения чувств — и в том их значение, дополняющее огромный мир научных трудов великолепного учёного.
3
Поэт космоса — Циолковский — русский провидец, переорганизовывающий реальность, предлагающий новые лабиринты, иное содержание….
Внешнее творится через внутреннее — первое казалось весьма условным в жизни Циолковского, хотя он многое любил — из предложенного миром.
Провинциальная бездна — с кривыми заборами и обывательским сонно-сытым мирком — и дерзновение мыслящего космосом человека.
Он объяснял монизм Вселенной абсолютным счастьем космоса: бело-золотистого, переполненного информацией.
Как мыслил провидец?
Формулами, сгустками таинственных образов, напластованиями… почти музыкально звучащих идей?
Сначала проявляется сущность тайны, потом начинают мерцать слова.
Научно-фантастические книги Циолковского вырастают дополнительными растениями гениально разбитого сада.
И звёздная вечность становится ближе людям.
Астральные чароиты Александра Чижевского
1
…порою виртуозная огранка стихотворение Александра Чижевского напоминает блистательные переводы из французской поэзии: странная ассоциация, свидетельствующая о гамме всеобщности — в том числе и поэтической:
Непостижимое смятенье
Вне широты и долготы,
И свет, и головокруженье,
И воздух горной высоты.
Учёный становится поэтом, поэт сущностью своею перетекает в учёного, и пласты мировосприятия совмещаются, давая неожиданный эффект, потрясающий результат:
И высота необычайно
Меня держала на весу,
И так была доступна тайна,
Что я весь мир в себе несу.
Грандиозность космических панорам, открытая внутреннему оку Чижевского, приобретает законченность формы, уложенная в компактные тела стихов.
О! Чижевский вправе был писать стихотворение «Человеку», и даже может быть — Человечеству; ощущая Прометеево начало в себе, испытывая сопричастность и славянскому пантеону, где Перун ему — точно собеседник.
Огонь стихов связан с огнём научного откровения, и, может быть, будущее за синтезом, пока едва намечаемым, — синтезом художественного творчества, научного прорыва, религиозного делания.
Жизнь сама держится Прометеевым подвигом:
Подобно Прометею
Огонь — иной огонь —
Похитил я у неба!
В стихотворении, посвящённом Циолковскому, Чижевский именует звёзды — малютками: так нежно, так ласково, по-домашнему может назвать только знающий, только входящий в соприкосновение с глобальностью космоса:
Привет тебе, небо,
Привет вам, звёзды-малютки,
От всего сердца
И помышленья.
Вечно вы мерцаете в чёрно-синем небе
И маните моё одинокое сердце.
Конечно, Чижевскому хватило бы и научной славы, но его поэтическая одарённость поднимает его, усиливая образ его, звучание личности на ступень сакральной высоты.
2
Космос поэзии — и поэзия космоса…
А. Чижевский, прикоснувшийся к бездне познания — нет! черпавший из неё — переводил иные образы именно в поэтическое слово — или словом оным переводил многие запредельности на понятный людям язык:
И вновь, и вновь взошли на Солнце пятна,
И омрачились трезвые умы,
И пал престол, и были неотвратны
Голодный мор и ужасы чумы.
И вал морской вскипел от колебаний,
И норд сверкал, и двигались смерчи,
И родились на ниве состязаний
Фанатики, герои, палачи.
Стихотворение, адресованное Галилею и посвящённое ему, будет — верится — прочитано им в тех пределах, в гудящих и неуловимых параллельных мирах, где непременно должны были встретиться — автор и адресат.
Космос начинается в нас — заворачиваясь таинственными лепестками в розе каждого сердца:
При мумиях — древнейшие границы
Поэзии, и из заветных крох
Мы бережно слагаем вереницы
Сердечных человеческих тревог.
Космос раскрывается историей и предельным дерзновением постичь не постижимое, связать нити, так сложно связывающиеся, совместить волокна звёздного и человеческого…
В одном из стихотворений Чижевский, касаясь земной зависти и злобы, писал:
Доктора и профессоры-колумбийцы
Сейчас читают мои доклады,
Ставя меня в разряд великих, —
А вокруг — российские учёные-убийцы
Устраивают мне капканы и засады
И травят меня стаей волков диких.
Сила обстоятельств велика: она может удержать от перемещения тело, но ей не остановить мысль: а Чижевский был человеком постоянно, неустанно пульсирующей мысли, выливавшейся и в научные труды, и в поэзию, и в живопись…
И мысль, определившая стихи, дала им возможность играть великолепными гранями, переливаясь на солнце духа и обогащая умеющих слышать…
Векторы Владимира Вернадского
Его космизм был необычаен: он зиждился на ощущении тотальной жизни: всё живо — от мысли до кристаллов, всё напоено своеобразной плазмой мудрого дыхания вечности, всё пронизано сильными пульсациями вселенной.
В сферу научных интересов Владимира Вернадского входили: минералогия, кристаллография, геохимия, геология, почвоведение, радиогеология, биология, палеонтология, биогеохимия…
Он был создателем научных школ, биогеохимии например, и казался сам человеком из космоса: возможно, с другой, мыслящей, как Солярис, планеты, что и позволяло ему расширять интеллектуальные и метафизические горизонты человечества.
…он учился в обычной гимназии, под влиянием отца, потомка запорожского казацкого старшины, приобрёл интерес к украинскому движению, специально выучил польский язык, чтобы читать книги про историю Украины.
Потом были университет, почвоведческие экспедиции, кандидатская…
Долгие годы преподавания, радиевый проект, эвакуация, возращение…
Учение о ноосфере, выдвигающее Вернадского в первые ряды русского космизма, равно и в ряды мировых учёных, созревало постепенно, складывалось и оформлялось теми слоями, которыми мысль, используя неведомые энергии, окружает планету…
Итак — сфера взаимодействия общества и природы, в недрах которой мыслительная деятельность человека становится основополагающей.
Вернадский был человеком грядущего: развитие всепланетных систем связи предсказывалось им; он считал вовлечение как можно большего числа людей в занятия наукой необходимой составляющей сияющей метафизическим золотом ноосферы.
Его труды словно стирали границы между наукой и философией: субстанции становились взаимопроникающими…
Он был правдоискателем и правозащитником: альфу совести воспринимая основной человеческой характеристикой, всегда принимая участие в общественной жизни, Был активен начиная с 1914 года, с выработки политической линии кадетской партии по «украинскому вопросу»; и он был — словно из возрождения, эпохи Ренессанса, когда успешная множественность занятий была логична для лучших умов.
Своеобразный космизм Андрея Платонова
Тень Циолковского странным образом мерцает за произведениями Платонова: невероятно?
Но, описывая тех, кто сегодня нищ и голытьба, живописуя тяжесть бытования на земле подлинного, неприукрашенного пролетариата, он подразумевает будущие дали, и — пусть едва намеченное — стремление этих людей: из самой гущи народной плазмы, из низин, напоминающих болотистую местность, — в грядущее, которое, минуя этапы обучения, приведёт к невероятным прорывам.
И привело, кстати: ни сам Циолковский, ни Королёв, ни Гагарин не были выходцами из аристократических кругов…
Русский космизм был ориентирован на всеобщность людскую: каждый как листок — вроде бы одинок, но — присмотрись — связан с ветвью, со стволом, с корнями; и именно эта всеобщность и созидает невероятный круг единства человечества, так слабо ощущаемого людьми…
Вступает в дело невероятная фраза Платонова: данная концентрацией, сгущением, несущая в себе крепкую кислоту таинственных смыслов, предлагающая алогичные корневые решения.
Фраза кажется вывернутой — но космические программы и проникновение в космос человека в двадцатые — тридцатые тоже представлялись невероятными; и Платонов, сгущая фразу так, как он это делал, через неё хотел именно озарить грядущее…
Стихи его носили, как правило, оптимистический характер; но большим поэтом Платонов не стал, он точно репетировал поэзией будущее своей прозы.
…и есть невероятные ощущения, переданные через смерть в результате несчастного случая рабочего в начале «Чевенгура»: тут словно стираются грани между мирами, и мир потусторонний предстаёт полупрозрачным.
Вернее, полупрозрачны оба мира: живых и мёртвых — последние же проявляются во снах живущих…
Космизм Платонова и земной, круто-напряжённого толка, и мерцающий тонкими предчувствиями, так что тень Циолковского, бывшего и писателем, вполне логична.
