В пятницу вечером молодой инженер Анатолий Качко дал в морду Пашке Савкову, сантехнику их домоуправления и своему соседу, за то, что тот отодрал за ухо его шестилетнего Кешку.

Дал прилично, потому что парень он был крепкий, и корявый Пашка Савков скатился по шаткой деревянной лестнице старого двухэтажного дома, пересчитав все пятнадцать ступенек, ведущих от площадки второго этажа. Пашка быстро поднялся на ноги, но на Качко полезть не решился, только поводил скулой из стороны в сторону и разразился матом.

— Ну, так твою растак, ты попомнишь Пашку Савка. Ты узнаешь его силу! — пообещал Пашка и пошёл из подъезда, от бессильного зла грохнув дверью так, что от стенки отвалился шмот штукатурки.

А в субботу днём пьяный Пашка гонялся за Качко по двору с топором. Майка на нём висела клочьями, ноздри раздувались, как у бешеного быка, а глаза, затянутые мутной плёнкой, закатились под самые брови и ничего не видели, кроме бегущего Качко. Это было страшно. Пятеро мужиков, сидевших вокруг самодельного стола, сделанного из листа фанеры, который был прибит к врытым в землю столбам, оставили домино и с любопытством наблюдали за происходящим. Зинка Щекотихина вешала во дворе, опутанном паутинами верёвок, бельё. Увидев Пашку с топором, она бросила таз с бельём и пронзительно закричала:

— Ой, люди, ратуйте, он его сейчас насмерть убьёт.

Из дома выскочила Катерина, Пашкина жена, и заорала на мужиков:

— Что ж вы сидите? Отнимите у него топор.

— Да он понарошку, — усмехнулся пожилой, но сильный и жилистый, как рабочий конь, Ребров. — Толяя попугать хочет, чтоб двор не баламутил.

А Толик зайцем петлял по двору, и ему было не до смеха. Страх перед топором заставлял его проделывать замысловатые зигзаги, чтобы сохранить безопасную дистанцию. Он был проворнее, но ему приходилось нырять под бельевые верёвки, а низкорослый Пашка, хотя и с залитыми глазами, бежал не менее резво, потому что почти не касался верёвок. Своё спасение Качко видел в подъезде своего дома, но Пашка всё время отрезал ему дорогу в ту сторону.

Закружив Пашку, Толик наконец оторвался от него, влетел в подъезд и, захлопнув двери, уцепился обеими руками за ручку, подперев для верности дверь ногой. Пашка как бежал сходу запустил топором в захлопнувшуюся дверь. Топор деревянно громыхнул обухом по доске и мирно дворовой собакой улёгся у дверей, уже не страшный.

И тут мужики скрутили Пашку, не дав ему снова взяться за топор.

Пашка вырывался, поливал всех матюгами и обещал кучу страшных неприятностей, если его не выпустят, но его держали крепко за вывернутые руки и отпускать не собирались.

— Врёшь, у нас не вырвешься! — удовлетворённо проговорил бывший стрелок охраны Кисляков и в подтверждение своих слов завёл заломленную руку к лопатке.

— Ой, что ж ты, легавый, делаешь? — блатным голосом взвыл Пашка. — Руку, гады, сломали.