Часть вторая

Христианская эпоха закончилась,

и послехристианская тоже.

Два последних лика веры

показались в ходе последней Большой Войны.

Страшней который?

Приглядись.

Я не знаю.

1

Вторая мировая завершилась

не лучше Первой.

Живы?

Есть живые.

* * *

Разделена Германия. Почти что

по вере. Тут католики, а русским

достались протестанты.

И, превысив

срока Тридцатилетней, между нами

холодная война.

На немца немец

в обиде…

Вырождается война

во что-то, что немирно, долго, скучно.

* * *

И не случилось Божьего суда.

Мы заслужили, каждый. Ждали волны

Потопа над повинной головой;

и всадники — четвёрка — проскакали

и землю потоптали, но земля

не вся насквозь мертва.

Бог отказался

от нас.

А люди что?

Его упорством

не обладают.

Смерти не случилось.

2

И выморочные нам времена

настали. Настоящая свобода —

как после смерти, вместо смерти нам.

* * *

И что теперь Европа? — Англосаксов,

славян владенье. Кончена Европа.

3

Какая теперь у нас страна?

Русская есть.

Американская есть.

Немецкой нет.

Не как после Веймара голодуха —

живём, богатеем…

Время идёт!

Не стыдимся себя!

4

И, присмиревший бес, он смотрит, есть

ли где, в каких позорных, страшных списках?

Его забыли, мелочь, среди больших,

страшнейших… Частный демон, искуситель

интеллигентов, не его вину

тут вспоминать… Разменивать ли казни

на те, что несмертельны, наказанья…

5

Надорваны силы,

истлела судьба,

нам больше не милы

родные гроба!

Позор нам отчизна,

отчизны позор —

мы; о нас, нашей жизни

окончился спор

у Бога и беса.

Кто выиграл? — А

им без интереса,

и нам не нужна

постылая правда —

куда от неё?

О, пусть будет завтра

всем небытиё!

6

А после той войны ещё была

Германия — калека из калек,

но помнила себя.

Теперь кто вспомнит

историю, то чёртова шута

помянет.

А не к ночи бы.

Не вся же

Германия с ухватками его,

с речами истеричными, не вся

топорщится усами. Есть ещё

в ней чистое и подлинное.

Что?

7

Бюргерская мечта —

та,

которую Ницше проклинал,

а я желал, —

сбылась,

стране далась.

Времена последнего человека наступили,

нас одарили

долголетием,

долготерпением.

И отметили

нас забвением.

8

Прусский бес угомонился,

будущего устрашился,

прошлое своё забыл,

бес утратил прежний пыл.

* * *

Нынче ходим по-другому,

по-кривому, по-чудному,

тихо ходим, шаг да шаг,

и никто-то нам не враг.

Старые и молодые,

дышим воздухи пустые;

был час — прокляли себя,

и благое истребя…

9

Жидовочку мою, её убили,

а я в швейцарском, в цюрихском изгнанье

провёл войну, читая и скорбя…

* * *

Благоразумье или отвращенье

меня спасали? — Я б не удержался

от шуток, от проклятий, мой язык,

мой ум, мой вкус — всё против наступивших

времён и погубили б в них меня…

* * *

Теперь приехал. Надо было брать

дистанцию, чтоб Родину судить,

чтоб думать о ней правильно, спокойно,

чтоб быть невиноватым в её бедах,

не каяться.

В купе со мною ехал

весёлый пастор. Он мне говорил

о Боге.

Что ж, и это может быть.

10

Я каждый раз над свежею газетой

почти что умирал. Немецкий голос

был слаб перед английским…

Вся словесность

германская разъехалась…

Вот так и

война решилась раньше всяких битв…

* * *

Сейчас, когда вернуться — это значит

вернуться в пустоту, я возвращаюсь.

11

Ты меня не простила,

ведь я этой земли

тоже часть, тоже сила;

эти люди — мои!

И я с ними, я даже

если взят и казнён,

то по-свойски: уважен,

громко приговорён,

а не так, за природу,

лишь Б-г знает за что.

Принадлежность к народу

в нас обоих не то,

что забыть можно, просто

так стереть, прочь смахнуть,

не содрать кровь-коросту…

Божий след. Наша суть.

12

На разные голоса

Ты вспоминала меня? — Вспоминала, конечно. Мой Фауст!

— В час свой последний — не так, как любовника, не как убийцу.

Ты вспоминала товарища юности чистой, немецкой,

это потом объяснили, чем юность твоя была… — Фауст,

ты это всё угадал, ход событий известен поэту.

Я молю Бога, чтоб ты вещему дару поверил…

* * *

Не обернись на пути, чтоб солёным столпом на немецкой

почве не встать. — Сколько слёз. — Не по мне плачешь, милый, я знаю.

Что мои муки, когда погибает Германия! — Первым

я из знакомых своих уезжал, от презренья, со скуки.

— Рада, что ты в безопасности, пишешь оттуда о здешнем.

— И проклинают меня. — Из бездны благословляю!

13

На разные голоса

Пряничный домик стоит, горит

глазурь вечерним огнём.

Пряничным домиком будешь сыт.

Будем сыты вдвоём.

Нас выгнали наши отец и мать.

Прости, дочка; сын, прости.

Наслали птиц-ворон, чтоб склевать

приметы назад пути.

Пряничный домик прекрасен — ах,

жалко ломать его.

Пряничный домик едим впотьмах.

Ни крошки чтоб, ничего.

Гретель моя! Иоганнес мой!

Бог даровал нам пир!

Нас не оставил. Привёл домой!

В новый дом, новый мир!

* * *

Хозяйка ходит, скрипит ногой,

пряничный её дом

ветшает, стонет, стоит худой,

на три столба трижды хром.

Хозяйка выйдет, а сил-то, сил

в этой гнилой кости!

Хозяйка схватит. И я побыл

в хищной её горсти.

* * *

Лязгнут челюсти. Но, хитра,

Гретель подсунет ей

дрянную косточку. Ну, пора

проделать, что веселей,

над ней, людоедихой, — сядь, стара,

в печку. Гори, огонь!

Ах, Гретель, Гретель, ты так хитра,

огниво смотри не тронь,

а то потеха пойдёт. Беги

сейчас, Иоганнес мой,

пока она, ведьма, в делах других,

покуда чудит со мной.

* * *

А Бог тебе крикнет: «Ты спасена!» —

Поверишь ли ты ему?

Когда вокруг горяча, тесна

печь. И пекут саму!

14

Прости меня. Хоть я в свою вину

не слишком верю, всё равно прости:

есть обиход прощания, прощенья,

не нам его менять. Прости меня

оттуда, где вам, может быть, важней

всего простить оставшихся. Прости.

* * *

Зачем мне надо быть с тобою вместе?

Да вместе ли ещё? Тьма вариантов

у смерти, угадаешь ли? Судьба

невнятна; врёт и гибелью последней…

15

Писатель, вольнодумец, скандалист.

Ты думала, что я раньше тебя…

Ты поминала, ты за упокой

носила свечи мне, ходила в храмы,

чужие тебе. А за атеиста

везде молиться можно… Всякий бог

услышит…

16

Не потому расстались, что еврейка,

не потому расстались, что опасно

быть вместе, носить желтую звезду

на лацкане… Тогда всё было тише

и ненависть к вам только шепоток…

* * *

А мне с моими мыслями не надо

еврейской обстановки, лучше взять

дистанцию от вас — пусть будет видно:

природный немец, бош, ганс, а привержен

либерализму. Значит, есть в народе

благие силы, значит, правда есть.

17

Я вспомнил о тебе после войны,

я спохватился: надо ж, столько лет

беспамятства, а я в глуши швейцарской

ни с кем ведь не сошёлся; эта верность

тебе ли, моим сумрачным обидам

на женщин, на любовь? Нет, на страну —

Германию мою.

Вдруг — страшный сон,

подробный, мне под утро. Я проснулся,

стучало сердце бешено.

Я сразу

собрался, запер дом, купил билет,

устроился к окну — мельканье станций,

езда в остров любви.

Горячий чай

разносит проводник.

Он так похож

на кайзера и так же прячет руку.

18

Я понимал, что ты меня не встретишь.

Страна, наверно, встретит.

Я нашёл

твою могилу, общие друзья

рассказывали страшно и подробно,

как чуть ли не до смерти проводили,

собрали прах.

Ты встретила меня.

На фотографии не изменилась.

Цветы принёс, убрался на могиле,

листву смёл…

Постоял, поговорил.

Я не нашёл Германии, вернувшись.

19

Это было мне время подумать, понять; за окном

изменялся пейзаж, с каждым часом понятней, привычней

становился, разруха не слишком прошлась, на другом

отыгралась она: города наши стали ей пищей.

Это значит: где мысль наша билась, культура жила,

ненавистно им место, не плоть то есть — дух уничтожить

постарались. Армада воздушная с мира смела

половину Германии, нечему больше тревожить

европейскую глушь; убывает история, век

убывает значеньем; советский и американский

начинается вид у политики — и человек

исчезает быстрей, чем атомный вихрь взвеет пространство.

20

И на полдороги не хватило

шнапса припасённого: не думал,

что такая прорва. Голосило

радио, чёрти какого шума

музыка — не Вагнера же слушать:

гибелью богов мы насладились

так. И умудрились мы разрушить

всякую гармонию. Садились

люди, выходили, по-немецки

разговор шёл. Бедность хлеб делила.

А я с ними шнапс. Хоть отогреться

Родине по-прежнему немилой.

* * *

Эти лица — лица незнакомцев,

разговор их даром что на нашем

языке — потомков и обломков

вид и смысл мне неприятен, страшен.

21

А что точнее: взгляд со стороны?

взгляд из глубин народных? Тут — масштаб,

тут — боли непосредственность. Народ

всё плохо понимает, даже боль

свою. А мы на что ему даны? —

Чтоб объяснять, чтоб струпья ковырять.

Нас станут ненавидеть, будто мы

и наносили раны, соль на них —

лежит сугроб, не тает: загрубели.

22

Один среди расхристанных, голодных,

кто вдумчив и спокоен…

Надо было

нам всем народом, как тогда плебеи

из Рима…

Оставайтесь, друг на друга

направьте вашу ненависть, сожрите

друг друга.

А мы мало ли куда…

В Австралию — кто качки не боится!

Мы — к африканцам, в лютую жару!

Да хоть на полюс, пока он ничейный.

Евреи, немцы, всякие славяне.

23

А скромный мой достаток здесь почти

богатство.

Тихой тайне наших вкладов

обязан мир устойчивостью.

И

власть подлинная, денежная с бóльшим

к несчастным снисхождением…

Увы,

не все ещё разумны.

Как глупа,

порочна нищета наша…

24

У вокзала всякою торгуют

мелочью и дрянью — покупаю

я тебе подарок. Озоруют

воры — я букетик прижимаю

хилый — незабудки, но из ткани

мёртвой, чтобы мёртвой — дар нещедрый,

дар ненужный. Проволока станет

ржавой, лепестки летят по ветру…

* * *

Надо ли тебе? — И мне не надо.

Откупиться, что ли, от костлявой?

Ну, скажи: ты рада мне? Не рада

в наших спорах оказаться правой?

25

И, вернувшись, смотрю — былую ловкость

потеряла душа, обрывки ночи

ещё видит, боится, но и это

убывает; ей в мире безопасно.

Безопасно ей в мире. Кто б подумал,

что на пользу пойдёт нам пораженье,

а победа была бы хуже смерти,

и была б наша битва всем последней…

* * *

Годы, годы идут безвредно, долго,

годы тянутся, раны заживают

настоящие, а фантомной болью

можно мучиться долго после смерти.

26

Сколько времени прошло?

Все на пользу.

Но и тут пока всё не так просто…

27

Разломана, разделена

тут бывшая страна,

единой быть не велено —

и строится стена

высокая, широкая,

народное разъять

чтоб море; ясноокая

Германия опять

снасильничена, юная, —

да кто тут без греха!

Она, благоразумная,

растленна и тиха.

* * *

Она привыкла, милая,

терпеть, ещё терпеть,

и убывает силами

суждённая ей смерть.

28

Чужда себе,

своей судьбе,

Лорелея поёт,

слёз не льёт.

Озорные куплетики

без ума и лишней патетики!

Не вагнеровские мотивы,

а легки и шутливы.

* * *

Гибель богов

нынче смешна —

поверх голов

прошла она.

Мы пели шутейно

над мёртвым, живым,

а золото Рейна

досталось чужим.

Идёт состязанье

народных певцов,

поможет незнанье

начал и концов.

Нам чаша Грааля

пуста и суха —

певцы горло драли,

не зная греха.

* * *

Старинной обиды

сбывается время,

и карлик смеётся

млад-Миме над всеми!

29

А разве что-нибудь может быть прочным в этой стране?

Даже граница между её частями?

Время устроит всё.

Время нужное скоро случится.

Не нашим усилием,

не нашей волей,

а ходом вещей,

а внешним и неслучайным образом

устроится судьба Германии.

Гляди —

камни падают.

Сперва — свет через проломы,

а потом и мы сами

протискиваемся,

свободно проходим.

30

И сошлись две Германии, две части,

две вдовы: побогаче, победнее.

Вспоминают ли? — Нет, простыли чувства,

и дичатся друг друга… И похожи.

31

Разломленное срослось,

упала стена,

и стране зажилось,

как хотела она, —

в почёте,

в работе.

Бывшие победители —

страны учредители —

простили её:

знает место своё —

границы почти

так, как Бисмарк чертил.

А народец в стране

стал незнакомый мне:

напустили чертей,

незваных гостей,

идёт в чалме — ну,

спросишь с него за войну?

Потому и простили,

что

кровь в нас убили,

кровь заменили,

кровь с чужою смесили!

Не будет Германии,

кроме как по названию!

32

Куплеты

И страну теперь, девчонку, не узнать,

не по-нашему, не с тем пошла плясать,

не с мальчонкой — Гансом, Фрицем, — а с чужим;

ох, ей муторно, ей тошно — убежим,

убежим в поля-пространства, где их нет,

убежим; закружим — наш не сыщут след.

* * *

Вот она, Германия, в мечетях

молится, в церквах идут концерты,

и во временах наставших этих

хуже мне, чем в самой лютой смерти.

* * *

И Хамово племя

смеётся над нами,

над пьяными: время

им отдали сами,

им отдали место,

родную страну —

так вот как закончили

суку-войну!

33

И стала как чужая мне страна.

При бесноватом этом была ближе,

понятнее, и в нашей обоюдной

и в долгой нашей ненависти были

следы родства.

Позора моего.

* * *

И говорить мне не о чем с людьми,

и мой друг-бес гуляет между ними,

что предложить, не знает…

Только деньги.

Но богатеют сами. Без греха…

34

И это всё? Конец? Народа больше

не будет? Отвращенье к своей крови?

К истории своей? Я понимаю…

Отложенная казнь. Чтобы мы сами…

35

Ну,

мгновение,

теперь-то остановись,

раз окончена жизнь,

встань как вкопано,

пропали мы пропадом!

Выиграл бес

свой интерес.

Забирай ношеную,

заполошенную.

Забирай серую,

трёпанную верою.

Забирай такую,

всю из себя людскую!

Выиграл что,

забирай, не стой!

36

И сделка совершилась. Кто теперь

кому счета предъявит. Кто отменит

решённое. Вот, на тебе — душа.

Берёт. Недоумённо держит, смотрит.

И стало легче. Голоса с небес

не прозвучало. Знаем мы, как небо

звучит, слыхали звуки их моторов,

вой бомб.

Теперь безоблачное небо.

И видно дальше, вплоть до тьмы его.

* * *

Как будто я старинную болезнь

закончил. Было страшно отпустить

и выздороветь. Обиход леченья

вдруг завершить, лекарства не глотать.

А, будь оно что будет! И встаёшь

с постели и идёшь себе на воздух…

37

Как этой вещей пустоты

боялся я! Она

казалась — смерть, её черты

у забытья, у сна

под утро, дёрганого; сто

старинных страхов я

испытывал — теперь пустой

пред тайной бытия.

* * *

И лёгкостью своей лечу

по близким небесам,

я телом вёртким хлопочу,

я — сила ветра сам!

И нет предела, за какой

не захочу лететь,

и нет мне тяжести такой,

чтоб камнем, чтобы смерть!

38

Память о прошлом скинули.

Жребий себе не вынули.

Свободно пошли по земле,

забыв о её добре и зле.

Такова вот жизнь без греха,

без страха — невинна, тиха,

такова жизнь без обиды,

мимо всякой планиды.

39

И действительно стало легче.

Беды или уже случились,

или вообще не будут.

Главное — нет пророчеств.

Ожидания опасностей вообще нет.

40

Фауст

И что теперь, мой добрый бес, со мной будет?

Со мною, со страной?

Мефистофель

Тут нет моей власти.

Фауст

А чья тут власть?

Мефистофель

Старинные блажат боги.

Фауст

Германские?

Мефистофель

О нет, бери чуть-чуть выше.

Фауст

Их бесами считал — тебе, твоим ровней.

Мефистофель

Их трактовали так. Но это всё — глупость:

свободны и сильны, они ушли, время

чужое заедать не стали. А нынче

им можно…

Фауст

Изменилось что?

Мефистофель

Само время!

41

Не надо алчущих богов —

кровавых — старины,

подспудных, здешних; их улов

среди большой войны

был страшен, полон — весь народ,

нет веры им, прошли

их власть и срок — в суждённый год

своих людей пожгли.

* * *

Они погибли на войне

за нас и против нас,

их больше нет, они во сне,

в предутренний наш час

нам кажутся — за страхом страх,

томление в крови!

Ваш Рагнарёк — увы и ах!

Вы — боги не мои!

42

Природных, здешних, бывших тут богов

не надо звать. Хтонические силы

понятны и близки — да, есть родство

всамделишное, кровное, но надо

взять шире мыслью, взглядом…

43

И старой нет истории,

и новой не случается,

живёт страна Германия,

ей время не кончается,

такая прорва мирного,

полвечности военного,

живёт и возвращается,

и — дайте кружку пенного!

* * *

И время закольцовано,

зациклено, затвержено,

угадано Германией —

не всё ей быть отверженной.

Забылась, закружилася

в какой-то лёгкой шалости —

и нет ни долгой памяти,

ни боли нет, ни жалости.

44

Фауст

Всё это, что наступает, время — как до нашей эры,

после — оно настоящее?

Мефистофель

Круг разорвали.

Фауст

О чём ты?

Мефистофель

Круг разорвали времён, распрямили потоки, усилье

кончилось ныне, отпущено время. Кривится прямая,

скоро сойдётся концами, сойдётся, сойдётся, сойдётся.

И потечёт так, как надо, привычное, долгое время.

45

А то, что мы рождались, мы страдали, —

Всё это как? Возьми и выбрось, да?

История не стоила труда,

мы попусту в ней жили, умирали?

Две тыщи лет — неведомо куда,

как будто в божий рай, как будто знали

пути и сроки, будто осязали

мы будущее — час его суда!

Всё кончилось едва ли не атомным

сиянием над прожитой судьбой,

и человек стал пришлым и бездомным

на всей Земле — планете нежилой.

Я — как и почему ещё живой?!

Я принимаю выбор вероломный!

46

Долго ли эти изломы останутся в ровном движенье,

в круговороте событий? Избыть бы совсем эту память.

Нет. Не избудем её. Всё, что было, — всё нам не напрасно

временем нашим дано, всякий миг, всхлип и вздох не напрасен;

всё, что проделано нами, — на пользу. Накопленный опыт,

сделай судьбу олимпийскую проще, прекрасней, прочнее!

Царь-океан вокруг мира течёт, свои воды качает,

всё ему надо, пожива, любое движение любит!

47

Всяко лыко, всяко в строку —

полумиру лапоток

будет к сроку, раньше сроку,

будет впору и легок.

Сапоги нам надоели,

износились сапоги —

что попроще захотели

для судьбы и для ноги.

* * *

Мы так здесь всегда ходили,

мяли землю, и она

помогала, в своей силе

неподсудна и вольна.

Лыко, лён — дары благие

всем и вдоволь — хороши!

Мы — к природе, мы — такие:

без боязни, без души…

48

Мы мало чего знаем об ином,

божественном, лишь проблески минуты

опасной или творческой.

На этом

мизéрном основании воздвигли

такие башни, крепости, что ах

какая к небу готика.

Настала

весёлая и трезвая эпоха.

Мы ценим точность наших малых знаний.

Мы подлинность возводим в абсолют!

49

Народная вера,

живое моё

сочувствие. Мера —

отмерить своё

познание — то, что

во всякой крови

немецкой бессрочно!

Поверь и живи!

* * *

Народная вера —

всеобщий народ,

мы — люди Гомера,

мы — поздний приплод

Эллады, мы видим,

что вечен закон:

к своим людям выйдет

Пеан-Аполлон.

* * *

Народная вера —

приметы мои;

чуть-чуть пахнет сера,

несыты огни

поддонные наши,

но свойства огня

меняю — не страшен

теперь для меня!

50

Мы не тёмными,

подспудными,

кровными,

национальными богами

водимы,

но бессмертными

олимпийцами.

51

Последняя битва тут тоже была,

и сила несметная, чёрная шла

на светлый Олимп — уничтожить его,

но той стороны навсегда торжество!

Гигантов и хаос они победили,

Олимп в красоте утвердился и силе!

52

И так бывает… Нужной стороне

победа достаётся… Мы привыкли,

что победитель тоже погибает,

а тут не так. Да неужели смысл

действительно есть в нашей жизни куцой…

53

Появляется огромное зеркало, в котором видна прекраснейшая из женщин и какие-то античные люди вокруг неё.

В зеркало, в зеркало ты посмотри —

что посверкает тебе изнутри:

адские пропасти? райская пустошь?

Только искусство горит, а искусство

светит, не греет — свободно ему

лить светом всяким во всякую тьму.

В зеркало чёрное канешь — оно

тьму всколыхнёт, ты увидишь окно

светлое, близкое — светит, не греет, —

и проскользнёшь ужом, и посвежеет

воздух вокруг, чистотой напоен.

Как получилось, что ты жив, спасён?

54

Жива, жива античность, а прикинулась

бесовским видом, чтобы пережить

плохие времена…

Упадок общий,

похоже, что окончен. Наблюдаю

зияющую пустоту вокруг,

готовую для нового искусства.

55

В чёртовом деле жива античность,

в чёрном-то теле, как неприличность,

вон выпирает, дырой зияет,

так ли, иначе нас ублажает.

Значит, не умерли хрестоматий

эти насельники, старых платий

шорох по ветру — теперь здесь ветер,

после недвижности в прежнем свете.

56

С чего бы начать?

Вару легионы бы не терять!

Благой бы подчинились силе,

цивилизацию бы пустили

к себе, покорились бы добровольно —

ярмо не позорно, и нам от него не больно.

Права гражданства очень нами желаются,

права гражданства на нас и распространяются

не быстро, но бесповоротно: мы все — квириты,

войны наши окончены, враги наши — вон — убиты;

орды, какие орды варваров на Родину были —

всех нас забрали, приняли, темненьких просветили!

Так вот что такое время законченное, как надо,

само по себе время, великая нам награда.

Вечный город — и наша есть доля в вечности,

обеспечена нашей силой, нашим упорством в верности!

57

Мефистофель

Мы здесь как бы двоюродные, да,

но надо обживаться.

Фауст

Точно знаю,

что здесь должна быть женщина моя,

обещанная, жданная, к которой

стремился.

Мефистофель

Маргарита твоя?

Фауст

Нет.

58

Красавица Елена

была войне причина:

любезна страсть-измена

воителям-мужчинам.

Для низкого их вкуса,

кабацкого разбора,

не надо им искуса,

нежнее чтоб который…

Недолгое знакомство,

чуть стыдное приятство,

и как-то вероломство,

и ветер дальних странствий.

* * *

За что ещё сцепиться

на мировой, Троянской? —

За прелести девицы,

ее непостоянство!

59

А я гомункул, нас таких много

и будет больше, таково время:

пустым-пусты мясные чертоги,

иных ворот народ — идёт-бредёт племя…

Науки честь, игра ума, огня сила

заключены в реторты, и — опа! —

и вот он я, остряк, шалун милый,

почти единственный удавшийся опыт.

Фауст, Елена и прочие собираются в центре сцены.

60

Они идут, их вышло время, их

настала вечность; сказанное слово

вполне сбылось. Рассказанное всё

всего лишь так, вступление, парод,

а дальше будет дело, столько раз

описанное, — Гесиод, Гомер,

и мы, своих гекзаметров добавив,

им станем не чужими…

Как-то так.

Заключение

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…