Однажды на дачу в гости на выходные ко мне приехал друг. Как я шучу иногда, знаменитый на весь мир писатель, литературный, кино- и театральный критик, блогер, а заодно и поэт Михаил Гундарин. С женой и двумя детьми (девочками-двойняшками). Впрочем, главный во всём этом списке — конечно, друг Миша!
Так у меня на руках (и в библиотеке) появилась его книга «Солнце всходит и заходит: Жизнь и удивительные приключения Евгения Попова, сибиряка, пьяницы, скандалиста и знаменитого писателя» с инскриптом автора в адрес благодарного читателя.
Собственно говоря, благодарный читатель читать её стал прямо в присутствии автора. Дошёл до 38-й страницы, текст густо удобрен описаниями правды жизни: сибирских пьянок-гулянок (название книги оправдывало её содержание!), хулой на строительство Красноярской ГЭС, мягким стёбом над стихами и публикациями СМИ тех застойных (или предзастойных, но точно не постзастойных) лет. Кстати, 38-я — это всё-таки не 14-я страница Манилова по итогам двухлетнего напряга персонажа «Мёртвых душ».
Потом началась групповая прогулка к озеру с обсуждением всех и всяческих мировых и литературных проблем, со срыванием всех и всяческих масок и моё чтение сошло на нет.
Остальные девять десятых (с большим хвостом) книги я прочитал уже в будни, не на даче и в отсутствие автора.
* * *
Когда читал, делал записи, то серьёзные, то не очень, то совсем не серьёзные, в своей фейсбук-ленте. Ближе к концу четырёхсотпятитесятистраничного текста подумал, что если вдруг после прочтения всё-таки сподоблюсь написать связный текст (мол, рецензию) на Мишино сочинение, то начну её, пожалуй, такими словами: «Писать отзыв на книгу друга несравнимо сложнее, нежели добрые или едкие и злые пародии на его же нерукотворные стихи…»
Когда об этом думал (и даже когда делал запись в фейсбук), кроме того, что уже написал в ленте, писать, честно говоря, не планировал, ибо писать рецензии не умею. Сам Миша пишет их как раз очень много, ловко и лихо, оправдываясь тем, что, дескать, рука за много лет сочинительства набита (у него рецензии пишутся — словно от зубов отскакивают).
…Прошли месяцы. Скоро уже год. Книга живёт в голове благодарного читателя словно своей жизнью. И как тут не написать заметки (не путевые)?
То ли с элементами собственной рефлексии, то ли (временами) вообще с чистой рефлексией.
* * *
Не мог отделаться от странного ощущения, что автор книги и его герой Евгений Попов сливаются в один персонаж. Иногда сложно понять, где начинается и заканчивается речь «лирического» героя книги, где начинается и заканчивается речь автора о герое, а где это микс, оливье, винегрет из того и другого. Иногда кажется, что герой книги — это и есть сам автор. Как два сапога пара.
Когда автор был рядом, можно было переспросить: мол, там, где речь о формировании антисоветчика, — это о тебе или о герое? А можно было и не переспрашивать, а просто потребить водки (нам с Мишей) или вина (жёнам) и тирамису (детям, коли на даче не было мороженого). Хотя, чего уж там лукавить, всё понятно без пояснений.
…Впервые с экспериментальным оформлением диалогов или прямой речи авторов я столкнулся в романе ирландской писательницы Салли Руни «Нормальные люди». Вернее, даже не с оформлением, не с его наличием, а с его полным и безусловным отсутствием. То есть диалоги в романе вообще никак не были оформлены (ни тире, ни кавычек, ни перемычек).
В тексте Миши — подобный приём. Прямая речь персонажей и обильное цитирование прежних текстов (журналистских публикаций 1960-х годов) и заявлений главного героя книги пунктуационно зачастую никак не оформляются или оформляются не полностью.
Сразу становится понятно, что Михаил Гундарин и Салли Руни — это сила!
Впрочем, иногда прямая речь главного героя оформлена как положено, а не как у Салли Руни. И тогда в Мише силы побольше будет. Двойной удар (по Салли Руни).
Тексты Руни сравнивают с текстами Сэлинджера и даже Чехова. Значит, и произведение Миши вполне тянет и на Чехова, и Сэлинджера, а то и на Нобелевскую премию по литературе. В каждой шутке есть лишь доля шутки, а остальное всё — истина в моей последней инстанции.
* * *
«…Приём мерцания автор/герой применён Тараном одним из первых…» (с)
Автор упоминает об одном писателе, но мне показалось, что в загашнике своего творческого сознания он скромно имеет в виду и себя самого. Ибо! Когда-то точно такой же приём Миша использовал в своём, можно сказать юношеском (и о юношестве), романе «Говорит Галилей».
Жаль, что Миша поздно родился, потому применил не первым, а лишь следуя в фарватере Тарана. Но вполне возможно, что, когда Миша писал «Галилея…», он и сам не знал о Таране. Я вот не знал такового вообще и не стыжусь этого, хотя и не горжусь.
В своей фейсбук-ленте я не постеснялся прямо спросить об этом автора.
— Миша, ты знал прежде о Льве Таране, творившем ритмизированной прозой, или узнал в процессе написания своей нынешней книги о Евгении Попове?
И диалог о прекрасном состоялся.
Миша: Да, приём известный. Именно в семидесятых применялся постоянно. Например, Лимонов, Довлатов. У меня совсем другое, автора там нет. (Это Миша поскромничал, конечно.)
Я: Я не о приёме спросил. Вроде о Таране… или как это там называется: дескать, сам-то понял, что спросил? Сразу анекдот про учителя вспоминается. Первый раз рассказал ученикам — сам ничего не понял. Второй раз рассказал — понял сам. Третий раз рассказал — поняли ученики. Давай двумя «разами» обойдёмся. О Таране давно прознал?
Миша: И кто же здесь учитель, стесняюсь спросить?
Я: Не стесняйся.
Миша: Ты про приём тоже говорил — это важнее. А о Таране я действительно узнал у Попова — прочитал, правда, давно, ещё в девяностых.
Я: Ок. Роли меняются. Но, «учитель, перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени». Ты ж мой поводырь в мире литературы, особливо нынешней.
…Не верите про этот «литературный» диалог? Загляните в мою фейсбук-ленту. Да и сам Миша подтвердит.
* * *
О «мерцании» героя.
«То, что настоящий Евгений Попов сказать не может, чтобы не обидеть кого, его литдвойник говорит запросто. Вот и в “Билли Бонсе” Евгений Попов подчёркивает, что главное действующее лицо (рассказчик) совсем даже не он. Более того, он делает заявления типа (далее — особенности оформления текста в книге. — Примеч. Владимира Буева) “я, автор, решительно отмежёвываюсь от этого озлобленно-утилитарного взгляда на современный литературный процесс. Это мой персонаж распоясался, а я совершенно по-иному думаю, товарищи! Персонаж же мой — завистник и комплексушник!”»
Известный приём: я не я и чемодана не моя. Срывая все и всяческие маски, не забудь надеть маску на своё лицо. Но всё равно «я» есть «я». Как говорится, бороду-то можно сбрить, но умище-то куда девать?
* * *
Есть в книге один отрицательный герой-писатель: «…лукавый старец Даниил Гранин, исключавший меня (Евгения Попова. — Примеч. Владимира Буева) из Союза писателей». Бумеранг прилетел Гранину много лет спустя, когда Гранин претендовал на роль начальника Русского ПЕН-клуба.
«…— Лично я не могу вам доверять, — вскочил я [Евгений Попов]. — Вы меня дважды из Союза писателей исключали, один раз в моем присутствии…»
Подозреваю, что по новой (в обратную сторону), после публикации этой книги, бумеранг уже не прилетит.
Но в основном герои в книге положительные и даже «больше чем».
Ни автор, ни его герой порой не скупятся на эпитеты, похвалу и раздачу «орденов» (раньше это были бы ордена вождя мирового пролетариата Ленина, а нынче, пожалуй, Святого апостола Андрея Первозванного): талантливый тот, великий сей, гениальный этот, а некто — даже суперзвезда, как Иисус Христос. О некоторых великих и гениальных я, стесняюсь признаться, и слышать никогда не слышал. Не подозревал.
Конечно, мой оценочный пассаж к Анатолию Васильеву не относится — этого творца знаю. Но правда ли он гениальный или, может, просто очень талантливый? Или ещё проще: ближайший друг героя книги Евгения Попова?
А может, действительно все упомянутые в книге персонажи великие, талантливые, гениальные и вообще суперзвёзды. О вкусах и цветах не спорят. Да и гусь свинье не товарищ.
А если серьёзно и если отставить в сторону «величие», «знаменитость», «гениальность», «всемирную известность», «суперзвёздность» разных героев книги, то по-человечески (разумеется, из авторского описания) ближе всего мне представляется Александр Кабаков. Повторюсь: именно из описания и ремарок, сделанных по тексту книги, ибо я Кабакова как личность совсем не знаю, а из его творчества знаком только с «Невозвращенцем». В книге же на одной-полутора страницах представлен привлекательный человеческий образ.
* * *
Фраза «многие рассказы переиздаются и по сей день» (вместо «рассказы» могут быть жанровые варианты. — Примеч. Владимира Буева) могла бы стать эпиграфом ко всему тому. По меньшей мере с десяток вариантов/вариаций этой фразы по ходу текста я поначалу и насчитал, но потом считать прекратил (то ли сбился со счёта, то ли она перестала употребляться).
Ловил блох?
Многие?.. Переиздаются?.. По сей день?
Хм… неужели правда?
* * *
Вот автор описывает, как его герой приехал к супостатам и оказался «в знаменитом русском институте армии США в городке Гармиш-Партенкирхен… в этом сугубом военном заведении [США], расположенном на территории Германии». Герой книги там активно тусуется и, судя по всему, очень неплохо себя чувствует. Дальше слова героя, цитирую (и прошу прощения за длинную цитату):
«…Как вспоминает наш герой: “Меня туда сосватал прислуживавший там бывший советский офицер-невозвращенец, с которым меня познакомил Кублановский. Фамилию его я не скрываю, а просто-напросто не помню. Он был, если честно сказать, графоман, однако не окончательный, не хуже, но и не лучше средних советских из ЦДЛа. Меня он уважал за ‘Метрóполь’, я был для него знаменитость. Американских военных он уважал ещё больше и называл их ‘наши офицеры’. Чем-то он мне неуловимо напоминал, извините, ‘полицая’ из всё тех же советских, но в данном случае фильмов ‘про войну’. Я был поражён, увидев полный зал военных и среди них даже одного адмирала в белом кителе. Мне было странно, но они знали практически все заметные советские писательские имена и задавали вполне осмысленные с точки зрения их профессии вопросы. Например, сталинист ли Распутин и подвергнутся ли после неудавшегося путча репрессиям писательские ортодоксы Марков и Михалков. Фантастика! Альпы, Цугшпитце, Георгий Марков, Сергей Михалков, лектор Евгений Попов, адмирал в белом кителе. Мне зачем-то долго объясняли, что он не из США, что это — австралийский адмирал. Да мне-то какая разница! Библиотека русских книг и журналов была у них замечательная, а развеселило меня ещё и то, что в коридорах ‘шпионской школы’ висели типовые советские военные плакаты, наставления и изречения. Ещё вспомнил, что беглый офицер-невозвращенец приехал к нам на виллу Вальдберта ровно 21 августа с большой бутылкой виски из армейского магазина, ‘где цены ниже чем даже в дьюти-фри’”».
Далее герой книги, не моргнув глазом, распивает на вилле спиртные напитки с этим «полицаем», дискутирует о литературе, ходит в горы («время от времени»), чтобы окунуться в озере.
Поразительно!
Рассказывая о лекции для американских военных в Русском институте армии США и характеризуя при этом некоего офицера-невозвращенца неким словцом, герой книги будто и на самом деле не понимает, что со стороны он выглядит если не ровно таким же, то как-то уж… столь же ассоциативно.
Плохо знать разные умные, но банальные термины: например, словцо «аллюзия».
* * *
Опять извиняюсь за длинную цитату, характеризующую период, когда генерал Лебедь стал губернатором моей малой родины — Красноярского края (конец 1990-х — начало 2000-х гг.):
«Так как Лебедь раньше был в Приднестровье, когда он начал командовать Красноярском, он много своей свиты из Приднестровья привёз в Красноярск. Они правили так: неделю они были в Красноярске, а в пятницу садились на самолёт и улетали в Москву, где у них были квартиры, дачи и всё такое. Мне рассказывали, что они жили как королевский двор в изгнании, потому что все верили, что Лебедь скоро станет президентом. И у них была женщина, которая носила официальный титул “Казачья Мать”. В Красноярске был Серый дом (бывший крайком КПСС), при Зубове туда можно было спокойно войти, а тут, когда пришёл Лебедь, поставили охрану, милицию (полицию в обновлённой России ещё не изобрели) и всё такое.
Если человек собирался открыть киоск по продаже жратвы, тогда он шёл с полным пакетом подписанных документов официальных к чиновнику, а чиновник его спрашивал: “Ты у Казачьей Матери был?” Если этот предприниматель не был, то его посылали к Казачьей Матери, она была какая-то юродивая и начинала спрашивать о том, кем он сам был, кем были его родители, что он хочет делать, чем хочет заниматься. Задавала странные вопросы, когда предприниматель возвращался к чиновнику и отвечал, что Казачья Мать сказала ему “любо”, тогда ему одобряли этот ларёк, хотя изначально все документы были официальные и подготовленные…»
…Никогда я прежде, общаясь с друзьями-знакомыми, в том числе и работавшими при Лебеде и с ним, не слышал про Казачью Мать. Интересно было узнать, это байка, выдаваемая Евгением Поповым за быль, или, и правда, быль? Быль или «былина»?
Написал об этом пост в фейсбук: мол, дорогие красноярцы, кто-то что-то об этом знает? Дескать, откликнитесь, удовлетворите здоровое любопытство нынешнего москвича. И тегнул своего приятеля Алексея Мещерякова, в то время председателя правления Красноярского регионального отделения Союза писателей России (а может, к тому времени он уже и покинул этот пост): «Вот Лёша наверняка знает — он всегда про красноярскую политику всё знает. А? Что скажешь, друг?»
Но друг Лёша не заметил моего вопроса или сделал вид, что не заметил.
Так я до сих пор и в сомнениях.
Вернее, меня терзают смутные сомнения.
* * *
Вот странности нашего бытия! Пересечение виртуальной и реальной жизни: книги и действительности.
…Миша несколько раз упоминает и цитирует создателя и главного редактора журнала «Золотой век», «видного поэта» Владимира Салимона.
Читал и в этот момент мне вспоминался относительно недавний эпизод на банкете, приключившемся после стихотворного вечера «На двоих» в библиотеке Чехова.
Миша с бокалом вина долго общался с каким-то очень пожилым дядечкой, после чего к ним подошёл я и тоже стал общаться (а Миша, что называется, пошёл по кругу, то бишь по другим гостям). В какой-то момент по какому-то (не помню по какому) поводу я сослался на Мишу, словно на давнего знакомца самого Салимона:
— Да я и Мишу-то не знаю… — была мгновенная реакция очень пожилого, но видного поэта (мол, чего толку на него ссылаться, он для меня не авторитет).
Челюсть у меня отвиснуть не успела, ибо до меня мгновенно дошло, что они на банкете и познакомились (просто их оживлённую беседу я принял за старинное знакомство), но прежде Миша был любителем его стихов и тех образов, которые Салимон в своих стихах создал.
Салимон — это, так сказать, одна из частностей книги. Вообще литературная (в именах, фамилиях, а иногда и в отчествах) и зачастую политико-идеологическая палитра, в которой творил Попов в тот или иной период времени и своей жизни, представляется автором в достаточно «объёмистом объеме». Да и как без этого! Не в вакууме же рождалось слово…
В попойках и запоях.
Впрочем, и по трезвости тоже.
* * *
«Лирическое отступление» для разрядки международной напряжённости.
Цитата из книги (прямая речь Евгения Попова):
«…Я взял свою собственную повесть “Зелёные музыканты”, написанную в 1974 году, с помощью которой я надеялся въехать в советскую литературу. Почему и сочинял эту повесть “прижав уши”, недоговаривая, а кое-где и, пардон, “подмахивая” эпохе. Тем не менее волчьи зубы не спрячешь, меня раскусили, и повесть валялась аж до 1996 года, когда мне пришла в голову очередная безумная идея: снабдить ПЯТИДЕСЯТИСТРАНИЧНЫЙ текст ТРЕМЯ СОТНЯМИ страниц комментариев и объяснить, что это — юношеское сочинение будущего КОНФОРМИСТА из народа, ныне одного из самых могущественных людей страны, вовремя излечившегося от неуместного писательского недуга. Комментировалась буквально каждая строчка, и всего комментариев было ровно 888. Не знаю, кстати, что означает это число в символах и мифах».
Мы знаем: по данным лженауки нумерологии «с психологической точки зрения восьмёрка рассматривается как мудрость и терпение, а комбинация из трёх восьмёрок утраивает силу данных качеств…».
Я знал точно, что у меня в фейсбук-френдах есть те, кто считает нумерологию наукой, а себя видными нумерологами. Решил проверить, возмутятся ли, если я запощу эту цитату в своей доступной всем ленте.
Запостил. Никто не возмутился, а кое-кто даже полайкал.
Знать, и правда, лженаука.
* * *
Однажды сказав А, не забудем сказать и Б. касательно политико-идеологической палитры. Сам автор книги является действительным членом Русского ПЕН-клуба. Однако если не громит, то издевается (изредка и просто подтрунивает) и над прошлым Русского ПЕН-клуба, и над публичными документами международной/зарубежной организации.
И чего тогда сам туда вступал? Резонный ведь вопрос к его персональному делу?
Или тут такой подход: дескать, Международный ПЕН-клуб плохой, а сегодняшний родной и посконный, с дымом отечества — хороший, мол, сладок и приятен? Или ещё проще, совсем просто: взять раскрученный мировой бренд и попользоваться им, приспособив к своим нуждам и взглядам? Чёрное — это белое, а мир — война?
И для самопиара хорошо: мол, так и так, я, дескать, член ПЕН-клуба.
В былые времена членство там точно было очень модно/престижно. А сейчас-то чего со временами? Прошли иные или опять наступили?
Не забываем, что, согласно автору книги, раньше и русский ПЕН-клуб был не просто и не только плохим, но и незаконным, а то и самозваным по вине некоего злого колдуна Пархоменко. Но потом вышел он, герой книги, Евгений Попов в белом фраке. Или просто весь в белом. Одеянии, разумеется.
И как только к руководству Русского ПЕН-клуба пришло… новое руководство, так сразу и сам отечественный ПЕН-клуб преобразился (из тыквы в золотую карету), стал белым и пушистым. И зацвёл, как маков цвет. Хм… с одной стороны, белым и пушистым, с другой — маков цвет. Можно выбрать.
И заблагоухал.
А ведь только что был чёрным, грязным и вонючим!
(Напомним: Миша — член ПЕН-клуба, а Евгений Попов — его начальник.)
…Собственно говоря, с тех пор международные и зарубежные супостаты с отечественным ПЕН-клубом и борются. Для чего? Дословно: «…чтобы нейтрализовать наглядное влияние Русского ПЕН-центра на российскую и мировую общественность…» (с)
Я бы не побоялся и высказался ещё смелей! На всю прогрессивную мировую общественность!
Кстати, определение «прогрессивный» употребляется в книге не столь уж редко. Правда, скорее не в тексте автора, а в прямой или косвенной речи его героя. В разного рода иронических контекстах.
* * *
«Незаконные собрания», «фальшивые письма», «не гнушались», «прямая клевета», «лондонские покровители», «прямой подлог», «выдавая желаемое за действительное».
Такова лексика книги ближе к её концу.
Всё это — уже прямые оценки автора книги. Тут соития автора с его героем как будто не наблюдается. Автор сугубо от себя шпарит. Так сказать, к концу книги раздухарился. Раззудись, плечо, размахнись, рука!
По сути тут весь известный советскому человеку терминологический набор. Истинно поэтический и, разумеется, совсем не пропагандистский.
Набор… Неважно, с каким знаком.
То ли о писательстве, то ли об идеологической борьбе, то ли…
И всё это в рамках описания борьбы за власть в Русском ПЕН-центре.
Настоящие русские писатели, чего уж!
Впрочем, времени прошло много, сегодня весь этот словесный набор может выглядеть очень даже свежим (только-только с грядки).
* * *
В одном месте автор и его герой явно заплутали в трёх соснах.
Или я заблудился в двух елях.
Вот закрыли газету «Столичная вечерняя», финансируемую большими деньжищами Чубайса (РАО «ЕЭС России»). Герой книги получал в газете «немыслимую по тем временам зарплату — две тысячи долларов США».
А закрыли тогда:
1. когда она стала «знаменитой, самоокупаемой и её раскупали со страшной силой» (столь популярной в народе газета стала, видимо, потому, что там публиковались тексты нашего героя);
2. когда «издавать газету стало не на что».
Чудны тела твои, о Господи! С одной стороны, стала самоокупаемой (самоокупаемая — это если уже могла обойтись без денег Чубайса и жить самостоятельно на рознице и/или рекламе), а с другой — издавать её стало не на что.
…Что ж, наверное, и так тоже бывает.
* * *
Об истинной «интеллигентности».
Так герой книги видит интеллигентного и при этом очень большого милицейского чина, пренебрежительно отзывающегося о… обозначим мягко… о простом человеке:
«…Я обнаружил ещё одно удивительное совпадение — чем выше чином был сотрудник милиции, тем он был интеллигентнее. Когда я спросил одного полковника в Перми, как участковому сержанту пришло в голову издеваться над подростком с синдромом дауна, он ответил: “Да что же вы от него хотите? Это же быдло полудеревенское. А держим только потому, что работать-то больше некому”…»
Вместо послесловия
Диалог в мессенджере 10 мая 2021 года
Я: Прочитал! Годится! Любо!
Миша: Осилил? Ну и хорошо.
Я: А что такое? Почему «осилил»? Я первый, кто «осилил»? Я именно читал, а не осиливал и не пробегался глазами.
Миша: Я и говорю, хорошо.
Я: Разъясни мне. «Роза есть роза есть роза. Россия есть Россия есть Россия». Тут спрятан какой-то глубокий потаённый смысл, или это тоже особенности корректуры? (В книге очень много технических «очепяток». — Примеч. Владимира Буева.)
Миша: Смысл. Первое из Шекспира. Второе из Попова. Такой круг доказательств, логический Уроборос Как у Вознесенского матьматьмать. Ну, и намёк на эпиграф к «Дару» Набокова.
Я: Ок. Не знал, честно говоря. Но заподозрил неладное!
Миша: Россия объясняется только Россией.
Я: Ну да. А Китай только не-Китаем.
Миша: Китай — общими азиатскими правилами, как в анекдоте: прищурились. А в Россию можно только верить.
Вот, собственно, и всё. Хотя нет.
И я «померцал», а потому особо подчёркиваю, что главное действующее лицо (рассказчик) совсем даже не я. И как автор решительно отмежёвываюсь от этого озлобленно-утилитарного взгляда на книгу. Это мой персонаж распоясался, а я совершенно по-иному думаю, товарищи! Персонаж же мой — завистник и комплексушник.
…Как-то на обсуждении одной — неважно какой, но не этой — книги в библиотеке Чехова Владимир Гуга рассказал о двух стандартах (или клише), по которым некий рецензент пишет отзывы на разные творения (за точность цитирования не ручаюсь, но за смысл зуб даю, а заодно и голову на отсечение):
Стандарт первый. И тут хорошо, и тут хорошо, и в этом месте замечательно, и в этом тоже, но всё-таки книгу читать не советую.
Стандарт второй. И тут плохо, и тут плохо, и в этом месте скверно, а вот тут ещё хуже. Но книгу надо прочитать обязательно.
Когда я закончил читать про солнце, которое то всходит, то заходит, у меня появился третий стандарт. И тут хорошо, и там плохо, и в этом месте прекрасно, а там совсем скверно. Но книга — пальчики оближешь, читается на одном дыхании, несмотря на свои 458 страниц. Каков стиль! А как речь-то говорит — словно реченька журчит!
Я проглотил ловко и быстро.
Читать, батеньки вы мои! Непременно читать! И второе, и третье издания делать (дополнительный тираж)! «Дабы народ видел» (с)
Невероятно умная и весёлая книга с фантасмагоричным окончанием: поток сознания сильно пожилого человека в трезвом уме и твёрдой памяти (попойки и запои давно ушли в прошлое).
