Нимцович вошёл в историю шахмат как автор новой системы игры. Её основные положения он раскрыл в работах «Шахматная блокада», «Моя система» (обе — 1925) и «Моя система на практике» (1929).
Его принципы поначалу были восприняты как оригинальничанье и недолговечное новшество. Особенно критичен был доктор Тарраш, с которым новатор давно полемизировал: ещё в 1913 году «Венский шахматный журнал» опубликовал статью Нимцовича «Соответствует ли „Современная шахматная партия“ д-ра Тарраша современному пониманию игры?». В этой статье Нимцович раскритиковал классическую работу своего оппонента.
В чём же состояли новые принципы Арона Нимцовича? Прежде всего, это фигурное обладание центром и давление на центр (в отличие от занятия центра пешками), это блокада, это новое представление о динамике стеснённых позиций.
Нимцович вводил новые понятия: блокада, эластичный центр, избыточная защита, профилактика, безопасность пешечной лавины, слабость комплекса полей определённого цвета, ограничение подвижности, лавирование, и т. д.
«Одним… из главных моих принципов является следующий постулат: фланговая атака правильна лишь при прочном положении в центре», — писал Нимцович.
Учение Нимцовича способствовало формированию концепции гипермодернизма. Её критиковали Зигберт Тарраш и даже Александр Алехин (которому скорее не нравилось само понятие «гипермодернизм», хотя он не имел принципиально ничего против идей Нимцовича), однако выдающиеся шахматисты, принадлежавшие к разным поколениям, воспримут взгляды Нимцовича как руководство к действию. Можно назвать имена Р. Рети, С. Тартаковера, Б. Ларсена, Т. Петросяна.
В острой полемике сторонников и противников гипермодернизма была некоторая условность. «Что может быть более гипермодернистским, чем защита Алехина? — писал английский гроссмейстер Реймонд Кин в своей книге о Нимцовиче. — А между тем Тарраш сам играл её по меньшей мере дважды; встречалась она и в партиях Рубинштейна; Капабланка стал приверженцем дебюта Рети и английского начала после поражения от Рети в 1924 году. Даже Тарраш играл дебют Рети… Как видите, идеи гипермодернистов не встретили настоящего сопротивления. Как только они были пущены в ход и оказались жизнеспособными, то быстро и широко распространились».
Теория Нимцовича нашла отражение в предложенных им дебютных системах: защита Нимцовича (1. d4 Кf6 2. c4 e6 3. Кc3 Сb4), дебют Нимцовича (1. Кf3 d5 2. b3), начало Нимцовича (1. е4 Кс6). Его именем названы варианты в защите Филидора, защите Каро — Канн, французской защите, сицилианской защите.
«Квинтэссенция современной школы, — писал Эдуард Ласкер, — состояла в чрезвычайно тонком понимании того, что называть „контролем“ над центральными полями. Классическая трактовка этого наиважнейшего понятия, выраженная с предельной педантичностью Таррашем и принятая большинством его современников без критического осмысления, привела к тому, что ранняя оккупация полей е4 и d4 пешками стала альфой и омегой всей дебютной стратегии. Эта концепция впервые была оспорена Нимцовичем, который указал на то, что занятие центрального поля пешкой составляет преимущество, только если пешка может удержаться на этом поле. Он высказал мнение, что преимущество может быть временным и легко способно превратиться в недостаток. Это может произойти, если пешку заманят на пятый ряд, где она часто погибает, или если она станет объектом атаки со стороны ладьи по открытой линии или слона по диагонали, занятой им в дебюте фианкетто.
Идеи Нимцовича послужили основой для развития радикально новых дебютов, главным образом Алехиным и Рети. Алехинский ход Кf6 в ответ на е4 и двойное фианкетто Рети стали замечательными образчиками шахмат новой школы <…>
Я уверен в одном: Нимцович — подлинный отец Современных шахмат. Алехин и Рети внесли большой вклад в развитие идеи, но лаврами за исходную концепцию — а самым трудным всегда является первый шаг — должен быть увенчан Нимцович».
«Осенью 1926 года тогдашний чемпион мира получил два вызова на матчи за мировое первенство — один от Нимцовича, другой от меня, — писал Александр Алехин. — Однако вскоре выяснилось, что вызов Нимцовича носит, так сказать, „платонический“ характер, так как… ему не хватало одной мелочи, именно — необходимого материального обеспечения. По-видимому, главной целью его вызова было ясно сообщить шахматному миру, что он, гроссмейстер Нимцович, желает этого матча и что вследствие этого считает себя кандидатом на мировое первенство. Вне всяких сомнений, его всё растущие турнирные успехи последних лет давали ему на это право, но, как уже сказано, практического значения его вызов не имел никакого».
После победы в Карловых Варах (1929), где играли все сильнейшие шахматисты мира (кроме Алехина), Нимцович ещё более укрепился в своей уверенности и праве оспаривать мировую шахматную корону.
«Находящемуся в эмиграции российскому мастеру Арону Нимцовичу в конце жизни (1929–1935) доктор посоветовал чаще заниматься физическими упражнениями, — писал Ройбен Файн. — В результате он начал следовать этой рекомендации, не прекращая делать гимнастику даже во время игры, прямо на турнире. Когда очередь хода была за соперником, он отходил в угол и делал глубокие приседания или что-либо подобное. Несколько раз он приводил зрителей в изумление, становясь на голову. Несмотря на эти странности в поведении, Нимцович в этот период выступал весьма успешно».
В 1931 году Нимцович играл в международном турнире на озере Блед в Югославии, который закончился блестящей победой Алехина.
«Играли в гостинице „Топлице“, там же и жили, — вспоминал Сало Флор. — Дирекция гостиницы ожидала большого наплыва туристов. „Наплыв“ действительно был — около сотни любопытных в зале. Именно любопытных. Блед — известный международный курорт, и это были туристы из разных стран. Купив входной билет, они полагали, что за свои деньги могут позволить себе всё что угодно. Стоял шум, игра шла в облаках табачного дыма…
Молодые участники, казалось, не реагировали на шум. Но Нимцович! Ещё в Карлсбаде в 1929 году (там он добился своего крупнейшего успеха) мы убедились, что гроссмейстер ужасно нервничает. Нимцович ненавидел табачный дым и приходил в ужас от одной угрозы, что партнёр может закурить. Ему действовало на нервы, если кто-то из зрителей доставал связку ключей. В Бледе Нимцович категорически заявил: „В таких условиях играть нельзя!“»
«Нимцович отличался беспокойствием и подозрительностью, граничащими с болезнью, а его нервозность в разгар борьбы производила тяжелое впечатление, — писал Гидеон Штальберг („Шахматы и их мастера“). — Эгоцентрик чистой воды, он часто возносил похвалы самому себе, комментируя собственные партии. „Одна из моих лучших партий в последние годы“, — часто повторяющееся примечание, которым Нимцович-комментатор отдавал должное Нимцовичу-практику, воодушевляя его почти в такой же мере, в какой задевая чувства других…
Но мало кто из мастеров, или даже никто, не любил шахматы так, как их любил Нимцович. Чисто детское по природе, его тщеславие не должно исказить настоящий портрет упорного искателя шахматной истины, каковым он являлся. Его своеобразный и богатый ум пополнил сокровищницу шахмат многочисленными экспонатами и сделал понятной для многих ту трудно выразимую словами красоту, которая скрыта в нашей игре. Шахматы были главным интересом в его жизни и не только потому, что они стали его профессией, но и потому, что он с детства любил их больше всего на свете».
Нимцович создал один из величайших шедевров шахматного искусства — «бессмертную партию цугцванга». В заключительной позиции этой партии белым просто нечем двигаться!
Ф. Земиш — А. Нимцович. Копенгаген, 1923. Новоиндийская защита
1. d4 Кf6 2. с4 е6 3. Кf3 b6 4. g3 Сb7 5. Сg2 Се7 6. Кс3 0–0 7. 0–0 d5 8. Ке5 с6 9. с:d5 c:d5 10. Сf4 а6 11. Лс1 b5 12. Фb3 Кс6 13. К:с6 С:с6 14. h3 Фd7 15. Крh2 Кh5 16. Сd2 f5 17. Фd1 b4 18. Кb1 Сb5 19. Лg1 Сd6 20. е4 f:е4 21. Ф:h5 Л:f2 22. Фg5 Лaf8 23. Крh1 Л8f5 24. Фе3 Сd3 25. Лсе1 h6. Белые сдались.