В магазине

На меня чихнула женщина.
Вот и пожил, блин, Пурбо…
На гроб деньги не отложены,
Помереть не знаю в чём.
Может, я не коронованный?
Может, всё же пронесёт?
На меня чихнула женщина,
Как печально это всё…


Верблюды

Верблюды бредут на юг,
Им не нужен ни загон, ни приют,
Они не боятся волков,
Их спины не гладил кнут,
Диковатые дети степи,
Ненужные уже никому,
Верблюды бредут на юг,
Да и я, пожалуй, пойду.

Веранда моей головы

Зима — это темень и холод,
Мы курим на веранде,
За секунды продрогнув,
Гасим бычки в банке,
Где пряталась сайра.
А дома, видосы с лайва,
Орущие в толпу музыканты,
Тепло затопленной печки,
Уют свежесрубленной хаты.
Нам по шестнадцать, впереди темень
За сигаретным туманом.
Нам кажется старость нелепым обманом.
Я тут иногда — где MTV, дошираки и пиво.


Сны

За профнастиловым забором,
За пластмассовым окном,
Люди спят и видят сны,
Где живут они в другом
Городе, где ондулином кроют крыши,
И везде тротуары как в Париже,
И не засрано кругом,
Там пластмасса первый сорт,
Профнастил, какой не видел
Наш рабочий городок.


В 41-м квартале

Моя речь проста какспирт,
Я продукт брожения,
Примитивен мой язык
И наивны действия.
В мире ЗОЖ, инсты, ума
Все мы чем-то лишние.
Всё прекрасно в мире том,
Были бы наличные.
Буду дворником, бомжом.
Депутатом брезгую.
Одобрение людей,
Кредит на «Део-Нексию»,
Ксивы, корки, суки, ламбы —
Цели все понятные.
Мне противно быть понятным,
Я иду до хаты.


Я жду

Я жду тебя, ты сволочь, самолёт.
Я спал бы крепче, дольше и, может,
Не отвалил в такси косарь рублей.
Вся моя злость ударилась
Об трёхметровый лёд
Стального пох-ма полных женщин,
Которые познали смысл жизни,
А смысл был — напрасно не спеши.


Дьявол

Дьявол всюду,
И он всегда тебя проверяет.
Когда тебе предлагают взятку,
Когда лень идти на работу,
Когда тошно смотреть на зарплату,
Когда надо работать в субботу,
Когда тебе улыбнулись,
А дома жена и дети,
Когда тебе предлагает дружбу,
Самый богатый дьявол на свете.
Дьявол всюду,
И он предлагает деньги.
Он говорит, что можно
Помочь всему миру ими.
Я знаю, что стоит дрогнуть —
И сгинешь,
И станешь не лучше прочих.
Мой бог давно умер,
И всё же.


На дне рождении Исаака Гершевича

Быть в тридцать поэтом наверно стыдно.
Когда во время застолья о тебе вдруг вспоминают.
Приятно осознавать, что вы не быдло,
Вот тут с краю непризнанный гений бухает.
Ему утром на планёрку,
Вчера закрыл кредит, молодчик.
Пусть нам прочитает про любовь,
Да так, чтоб все прониклись очень.
И чтобы Лена из бухгалтерии
Чуть поласковее взглянула,
Но поэт матернулся и налёг на водку.
Не того пера он явно акула,
А хотя такого обидеть не долго,
Пойду скажу, что поэзия не работа,
Что Чайковский был геем,
Срать, что тот композитор.
Получил по рылу, сука, обидно.

* * * 

Я узнаю Россию по рассаде на подоконнике,
По гаражу-ракушке и перевёрнутому венику,
По дороге до дома, песку, ларьку, понедельнику,
По моей библиотечной работе.
По бэхе возле барака, абсолютовской курице,
что западнее становится из пятёрочки,
По понтам быдлана с фэсбешною корочкой,
По коворкингам в будке из профнастила и утеплителя,
По мечтам пацанов и зарплате учителя,
По степи и дыханию ая-ганги, Селенги,
По дыму угля и горящей тайги.
По шуткам, когда в кругу мужики.
И когда мемы «нологиплоти».
Даже плохое становится чем-то родным,
Это плохо вдвойне и неправильно,
Мне смешно, когда шутят свои,
И обидно, когда заграничные,
Мы живём небогато, хоть, в целом, прилично.
Спим на чистом и не загадываем далеко,
Во дворе турнички, а в подвале качалочка,
И комент на странице:
 «Кококо».


* * *

Я ищу свою молодость на знакомых улицах,
Нахожу лишь похмелье,
Половина анархов жалуется на боли в коленях,
Другие мальчишки ломают скейты на голове Ленина,
И нет желания угореть на сейшене.
Гопота на стиле и с крашеными волосами,
Не всё им кепки и спортивки адики,
Есть ТРЦ и кальянные,
Хз кто пьёт сейчас в падике,
Дерутся возле Хопса,
Асахи прикрыли, и нет уже самого Октября,
Там в парке я целовался,
Был первый курс и день города.
Я не помню её,
Надеюсь, как и она меня.
Вспоминать не было повода,
даже очень пьяным.


Дамдин лама

Завёрнутый, как в кровь из вен,
В бордовый орхимжо,
Лама шагнёт в сугроб
И плюхнется игриво.
Так в десять лет оставил отчий дом,
А братья с удивленьем наблюдали,
Куда уводят драчливого Дамдина.
Он до сих пор в дороге до нирваны,
Мальчишка из тугнуйского села.
Его куда-то дальше гонит карма,
До гор Тибета, до монастыря.
Но по утрам он вспоминает маму
И как в снежки играли дотемна.


Заимка Рината

На мои два гектара надвигается ночь,
На мои два гектара надвигается тень,
На мои два овина зарятся волки,
А на мой кошелёк один мент.
Тишина и покой неспокойной земли,
Где я жил, там нет половины дворов,
А над нами сейчас непроглядная темь,
Как подарок для серых воров.
Трёхлинейка в руке и дощатый забор,
Я стою на краю и готов умереть,
Я татарин в далёкой бурятской степи,
Где не светит ничто уж давно из окон.


Света

Купила себе доллар,
Может быть, скоро уеду
Туда, где нет зимы и холодных трамваев,
Туда, где репост не прогулка по краю,
Там хорошо, там не ссыт Трамп в подъезде,
У меня нет и мысли, что Россия плохое место,
Но здесь холодно, боязно и чем-то пахнет.
Есть доллар, таких бы ещё несколько тысяч,
Но я учитель русского языка и литературы.
Я прибита к своей школе
Зарплатой и чувством долга,
Детьми, ипотекой и шапкой из лисьей шубы.


Сон

Холод, темнота,
Маршрутка едет до Тальцов,
В салоне пусто, мне тревожно.
Проехали Орла, Кольцо,
А где я был сегодня днём?
Вспомнил выстрел у кафе.
Мне жалко маму и друзей.
«Конечная», — сказал Харон.


Таксист

«Веганы — пидоры, я это твёрдо знаю,
В Москве их много, модно что ли?
Скажи, а Путина ты уважаешь?
Был вроде норм, но вот же жизнь, таксую
Ты не женат? Завязывай брат с этим,
Кругом ВИЧ, СПИД и гонорея.
На небе Бог женатых
без очередей встречает…»
Мужчина извиняется и плачет.


В поезде

Я в поезде молчу два дня,
О чём и с кем я должен говорить?
Вся наша жизнь — бред, а бред — х-я.
Забыть поездку, как и всё, забыть.