Представление зятя

Моё первое знакомство с Фазилем Искандером случилось при таких обстоятельствах, которые для знакомства двух писателей весьма нетипичны. Я был тогда ещё только входившим в мир большой абхазской литературы поэтом, работал корреспондентом на телевидении и собирался жениться. И вот меня неожиданно пригласили в дом к тестю, в старинную абхазскую деревушку Макиазтоу, находившуюся в получасе езды от Сухума, для знакомства и представления в узком семейном кругу. Но по абхазской традиции от такого приглашения до встречи порой проходит полгода. У меня же было всего лишь несколько часов. Спорить не хотелось. Кто знает, что взбредёт в голову новым родственникам потом?!

Пришлось буквально в одночасье решать сразу три взаимосвязанные с этим мероприятием задачи: найти сопровождающих, готовых представить жениха и своим солидным именем за него поручиться (прийти жениху в дом к новым родственникам одному по абхазским обычаям невозможно), отыскать то, на чём в Макиазтоу ехать, и раздобыть достойный подарок для тестя, за плечами которого был сорокалетний педагогический стаж и почти такой же партийный, к тому же он был членом Совета старейшин и ярым блюстителем законов «апсуара» — неписаного свода самобытных абхазских морально-этических правил, ритуалов и обычаев, передаваемых и чтимых веками.

В великом волнении мотаясь по городу и отчаянно ища выход, я встретил на набережной Сухума своего близкого друга, замечательного абхазского художника Валерия Гамгия, и неожиданно, благодаря его находчивости, проблемы стали решаться одна за другой.

— Что ты так переживаешь? Поедем вот на этой! — искренне улыбаясь, сказал Валера, указывая на свою припаркованную в трёх шагах от нас ярко-красную и щеголеватую по тем временам «шестёрку».

Фазиль Искандер среди абхазских художников в Сухуме

Несколько минут мы прохаживались по центральной части набережной Сухума в надежде встретить кого-либо из той породы людей, которые (хотя бы внешне) соответствовали бы почётной миссии друзей молодого зятя — авуайеров. Время от времени я нервно посматривал на часы, но Валера, со свойственной ему природной дипломатичностью, успокаивал меня, как мог. Мы ещё немного молча постояли у белокаменной сухумской колоннады, что напротив самой шикарной гостиницы в городе — «Рицы», а потом, поняв, что счастье нам сегодня в этом месте не светит, направились в сторону самого элитного ресторана «Амра» с уверенностью, что уж в нём-то мы точно встретим представителей жениха. И не успели мы как следует подготовиться, как из «Амры», увлечённо беседуя с друг другом, вышли и направились в нашу сторону сразу три знаменитости Сухума: видный политик, увлекавшийся литературой и наукой, Михаил Бгажба, уже всенародно известный писатель Фазиль Искандер и классик абхазской литературы Алексей Гогуа. Мило поздоровавшись с нами, они приобщили нас к своему разговору.

Речь шла о некоей «гостевой» лягушке — новом, сенсационном названии одной из малоизвестных представительниц богатейшего мира земноводных. Оно было введено в «научный» оборот одним из трёх собеседников — Михаилом Бгажба, бывшим первым секретарём обкома партии, который, уйдя в отставку, успешно занимался исследованием флоры и фауны родного края, параллельно переводя на абхазский язык «Мёртвые души» Гоголя и «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина, одновременно успевая работать и над своей авторской прозой.

Входя в азарт, усиленный несколькими стаканами выпитой ранее высокосортной абхазской «Изабеллы», Михаил Бгажба пытался убедить Фазиля Абдуловича в том, что этимология понятия «асас-дахь», что в переводе с абхазского на русский означает дословно «высокий гость», происходит от названия той самой «гостевой лягушки». Новый термин не был признан абхазскими лингвистами, но новоявленный «терминолог» вводил его в оборот всеми путями, которые только были ему доступны.

На научные изыскания своего давнего приятеля Фазиль Искандер — статный, с чёрными, слегка растрёпанными волосами, в простом свитере и в твидовом пиджаке — реагировал импульсивно и добродушно. Время от времени он переспрашивал Михаила Бгажба о каких-то деталях его работы, словно хотел восполнить пробелы своих зоологических знаний, а услышав ещё более замысловатые ответы, заливался громким раскатистым смехом.

По моему настроению Валерий понял, что я хочу воспользоваться столь неожиданной встречей, и аккуратно подтолкнул меня под локоть, дескать, «Действуй!». И я пошёл в наступление:

— Простите мою нескромность!.. — сказал я, волнуясь, но успев воспользоваться мельчайшей паузой в разговоре уважаемых мэтров. — Но я хотел бы, чтобы вы прямо сейчас поехали со мной в село, к моим новым родственникам в качестве сопровождающих жениха!

В этот же миг мой друг Валера всеми возможными жестами, мимикой, дополнениями к моим словам, старался подчеркнуть исключительную важность предстоящей поездки.

Михаил Темурович и Алексей Ночевич сначала были несколько ошеломлены неожиданным разворотом событий, но Фазилю Абдуловичу идея пришлась по душе и он, широко улыбаясь, воскликнул:

— Конечно, поедем!.. Ҳудгылап, иахьыуҳәо ҳаҟоуп! (Поддержим, если этого требуют чрезвычайные обстоятельства!) — произнёс он на родном языке.

Абхазская речь Искандера была на редкость колоритна: с громким, почти нарочито раскатистым произнесением звонких согласных, резким увеличением шума и добавлением голоса в глухие, растянутостью и певучестью каждой произносимой им фразы. Все это — особенности чегемско-джгярдинского говора, присущего тому месту, где прошли его детские годы.

Фазиль в Сухуме

Боевой настрой и решительность Фазиля вмиг рассеяли сомнения его приятеля Алексея Гогуа, в то время как писатель-учёный дал понять, что не готов отвлекаться от своей научной работы, и остался в Сухуме. Но необходимая компания жениха уже была укомплектована, и мы рванули в дорогу. По пути заглянули в художественный салон, где, благодаря наставлениям и советам новоиспечённых авуайеров, мной были выбраны подходящие случаю подарки для тестя: чёрная папаха, изготовленная дагестанскими умельцами, посох с набалдашником из кизиловой древесины и два больших буйволиных рога вместимостью по семь стаканов вина каждый.

Часам к трём пополудни мы уже были в Макиазтоу, деревушке, ютящейся на холмистом морском прибрежье. По пути мои старшие друзья, умудрённые немалым житейским опытом, с увлечением рассказывали мне о наиболее сложных моментах, связанных с ритуалом приглашения зятя в дом тестя, то и дело поправляя друг друга, поучали, как вести себя в общении с новыми родственниками, как реагировать на соседей, какие качества личности проявить, а какие на первый раз проявлять не стоит. К тому времени я и сам был не совсем дилетантом в вопросах «апсуара», но предпочёл молчать и не вступать в излишние споры.

Когда мы, спокойно преодолев маленький подъём на косогоре, стали медленно подъезжать к распахнутым воротам дома моего тестя, встречать нас вышли ближайшие его родственники и соседи. Не по возрасту мудрый и чуткий во всём Валера, приостановив машину, повернулся ко мне и вполголоса подсказал, что сначала должны выйти Фазиль и Алексей — произвести впечатление, а потом уже я, как молодой человек, уважающий старших и скромный.

Радушно поприветствовав, встречавшие сопроводили нас к тому уютному местечку в роскошном зелёном дворе, откуда доносились хлёсткие голоса местных парней, с необычайным азартом игравших в нарды. Встреча происходила весной, и раскидистая крона пышно расцветшего алычового дерева в углу двора напоминала большой белоснежный зонт. Старики в башлыках и папахах, сидевшие под ним, красиво и величаво опершись на свои остроконечные посохи, живо наблюдали за жаркой «схваткой», моментами подзадоривая игравших. Одновременно с пронзительными звуками «шеш-беш, камател!» по блестящим ореховым доскам пулями скользили белые костяные кубики.

Заметив нас, страстные игроки резко прервали шумный процесс, проворно вскочили и, пропустив вперёд убелённых сединой старцев, направились к нам, на ходу незаметно заправляя успевшие помяться рубашки в брюки.

Нам предложили места поудобнее, напротив аксакалов — старейшин села, что является символом большого почёта. Чувствовалось, что неожиданное появление таких знаменитостей, сопровождающих будущего зятя — начинающего писателя, несколько смутило хозяев и гостей дома.

Однако, как мне стало известно позже, к писателям, учёным, художникам, чиновникам и военным самых разных мастей моему тестю было не привыкать. Будучи директором школы и имея небольшой доход от отдыхающих летом, он чуть ли не всю свою зарплату тратил на встречи гостей и шумные, веселящие душу застолья. Ещё до нашего с ним знакомства стены его небольшого двухэтажного дома уже помнили почти всех классиков абхазской литературы и почти всех ведущих представителей местной власти, о чём красноречиво свидетельствуют страницы домашнего альбома, на которых автографы и стихи-экспромты были не раз размыты не только слезами умиления, но и следами расплескавшейся от прилива чувств домашней «Изабеллы», производившейся по особому тайному рецепту хозяина дома.

Премудрость же этого рецепта (теперь уже её можно раскрыть) заключалась прежде всего в том, что, сдабривая молодое шипучее вино остывшим отваром высушенных прошлогодних цветов и лепестков липы, опытный винодел придавал своему напитку особенный, узнаваемый вкус. Хорошее домашнее вино для абхазцев — это такой же признак успешного дома, как для русских холодильник и телевизор в советское время.

Несмотря на долгие уговоры хозяев и их соседей присесть и отдохнуть, я продолжал упрямо стоять по стойке смирно рядом со стволом алычового дерева, решив строго соблюдать пока ещё бытовавшие в абхазских сёлах нормы патриархального этикета, и, моментами, когда приближались тесть или теща, приопускал голову, как и положено было ещё никем не признанному зятю. Молодые, но уже куда с меньшим азартом, продолжили играть в нарды, а уважаемые люди села заняли моих сопровождающих беседой.

Фазиль живо интересовался всем, что происходило теперь вокруг нас. Брови его то и дело вздымались, лицо расплывалось в улыбке. Неповторимым, искандеровско-абхазским междометием «А-ха-аа-аа!», передающим то высшую степень его восхищения, то обострённости восприятия услышанного, он чутко реагировал на слова и жесты сельчан.

Один из них, по имени Уахсит, явно сгущая краски, повествовал абхазским писателям, что его отец, будучи молодым парнем, был схвачен грузинскими меньшевиками во время выполнения какого-то личного поручения легендарного Нестора Лакобы и за это, дескать, отсидел в грузинской тюрьме строгого режима три года.

Фазиль в Парке Славы в Сухуме

Фазиль время от времени равномерно вставлял в речь своё подстёгивающее, как лёгкий абхазский кнут, «Ах-аа-аа!», меняя тембр голоса в зависимости от степени остроты и драматичности развития сюжета, но видно было, что словам рассказчика не до конца верил. Алексей Гогуа слушал старца напряжённо и сморщив лоб, явно не питая доверия или интереса к рассказу, но тот, убедившись, что никто не собирается его останавливать, в самоупоении продолжал.

Как раз в тот момент, когда Фазиль Абдулович уточнял дополнительными вопросами ещё один важный с точки зрения сюжета момент, под гостеприимную крону алычи неожиданно подошёл ещё один уважаемый в селе старец — Хицкур Керантухович. Он неожиданно и резко прервал Уахсита.

— Эх, дорогой мой сосед! Нам с тобой уже давно за семьдесят. И как ты можешь вот так, без зазрения совести, рассказывать всякие небылицы?! Скажи-ка честно и по-мужски: какое отношение твой отец имел к тем революционным событиям и к Нестору Лакобе? Ведь все знают, что твой «герой» был посажен за растрату, когда работал продавцом в сельском коопторге. И перед кем ты городишь чушь?!

Уахсит сначала опешил, но быстро пришёл в себя и уже через мгновение парировал своему оппоненту:

— Керантухович, ты бы лучше распорядился, чтобы мужчины быстрее выложили мамалыгу! А то я чувствую по запаху, что она подгорает! Не знаешь, о чём мы тут говорим. а приходишь и вмешиваешься, будто тебя тут и звали! — произнёс, чуть хохлясь, но выдававшим волнение голосом Уахсит, пытаясь резко изменить тему.

«А-х-аа-аа!» — вновь многозначительно вставил Фазиль. Но на этот раз его возглас выражал не восторг, а разочарование от недоведённого до своего сюжетного завершения рассказа.

Часам к пяти вечера, когда страсти под алычовым деревом поутихли, распорядители церемониала всех позвали к столу, учтиво пропуская вперёд старших по возрасту и гостей. Меня решили не отрывать от сопровождающих и посадили за стол между Валерием и Алексеем.

Должность тамады на таких мероприятиях в Абхазии считается очень почётной. Не каждому человеку доверят вести застолье. Слишком много условностей и традиций нужно для этого знать. Большое значение имеет и то, что тамада должен выпить большое количество спиртного, поднять все тосты вместе с гостями, но при этом не потерять контроля над своей речью.

На нашем застолье тамадой был избран всё тот же Уахсит, который недавно развлекал своими рассказами Искандера, и многие сельчане восприняли это как дипломатический жест, призванный сгладить неловкость недавней ситуации под алычовым навесом. Энергично и единогласно поддержав тост моего зятя за тамаду, участники торжества с радостью приступили к обильной трапезе, запахи от приготовления которой уже давно беспокоили их желудки и ноздри, раззадоривали аппетит.

Пережив за этот день немало переживаний, и я решил приобщиться к сказочному обилию приятно пахнущих блюд, но как раз в тот момент, когда доставал из глубокого, фарфорового блюда соблазнительный кусочек жареной индюшки, умело и смачно сдобренной настоем красного перца и аджики, вдруг кто-то жёстко ущипнул меня за бедро. От неожиданности я выронил добычу, а мой друг Валера предупредительно прошептал:

— Слушай, дорогой зять, здесь ты должен всё время стоять, пока тебе официально не разрешат сесть! Ты же впервые в доме тестя! Во-первых, не под алычой надо было стоять стоймя, а именно здесь, понимаешь ты, здесь!

Я судорожно вскочил и, застегивая пуговицы пиджака, вытянулся в струнку. Седовласый Уахсит, искушённый в тонкостях застольного ритуала, воспользовавшись теперь уже своими неограниченными полномочиями главы застолья, решил поддержать меня, и, обратившись к сотрапезникам голосом, чем-то напоминавшим пронзительный орлиный клёкот из поднебесья, произнёс:

— Уважаемые макиазтоуцы! Я думаю, что никто здесь не станет возражать, если мы разрешим нашему дорогому зятю сесть на своё законное место и спокойно пообщаться и оттрапезничать вместе с нами! Не будем цепляться за наши старые обычаи, когда наступил такой век, что человек, благодаря силе разума своего, смог полететь в космос!

В то время абхазы, воодушевлённые полётами советских космонавтов, даже курить старались только дефицитные по тому времени сигареты «Космос». Никто не посмел оспорить решение новоиспечённого тамады.

Фазиль тем временем не упускал из своего внимания ничего. Он реагировал на любой жест, малейшие движения собеседников каждым нервом своего необычайно выразительного лица. Старики, сидевшие рядом с ним, старались привлечь его внимание какими-то крылатыми выражениями, афоризмами — всем, что удавалось им из народной мудрости вспомнить.

Уахсит почувствовал себя полноправным хозяином положения и в промежутках между тостами не упускал возможности лишний раз напомнить присутствующим о знаменитом генеалогическом древе и боевых заслугах своих предков. Соседи из глубокого уважения к хозяину и гостям старались не вступать с ним в полемику и не портить вечер. Но время от времени Фазиль и Алексей сами проявляли интерес к незначительным деталям, связанным преимущественно с родословной и родом деятельности предков нашего тамады.

После того, как с Божьей помощью была произнесена первая партия тостов, застолье приняло вялотекущий характер. И в тот самый момент, когда хозяева и гости молча думали о том, как исправить положение, со двора донёсся чей-то хрипло-ржавый, но назойливый голос.

Запоздалым гостем оказался местный юродивый по кличке Хатуга. Каждый раз, проходя мимо двора заслуженного педагога, он считал своим долгом заглянуть к нему и поднять рюмочку во здравие своего доброго наставника. Оказывается, когда распорядитель попытался объяснить Хатуге, что молодого зятя сопровождают такие выдающиеся писатели, как Фазиль Искандер и Алексей Гогуа, и учтиво намекнуть на то, что, мол, эта компания мало ему подходит, чудной твёрдо возразил, что он просто обязан присутствовать на таком застолье, иначе хозяин дома на него обидится, и далее, не церемонясь, вступил на порог.

Появление Хатуги, чьё лицо расплылось в наивной и раскрытой улыбке, заметно оживило застолье. Так получилось, что в замешательстве хозяева усадили чудного прямо напротив Фазиля. После того как Хатуга поднял обязательный тост за «благословение Божье», Фазиль, обращаясь к своему другу Алексею Гогуа, воскликнул:

— Ты посмотри, Алексей, какой он обаятельный! Это же настоящий аристократ!

Почти по-детски он выражал своё восхищение манерой речи, особенными повадками, мимикой чудного.

Эмоциями и впечатлениями Фазиль Абдулович делился со всеми, но рассчитывал больше на поддержку Алёши Гогуа — писателя-психолога, как и он, питающего интерес к нестандартным личностям и героям.

Воспользовавшись замешательством тамады, острословы стали уговаривать самодовольного Хатугу, чтобы он поведал историю о том, как помогал своему соседу Дарыкве освобождать пойманного барсука. Некоторое время Хатуга притворялся скромнягой, но заметно воодушевлённый нескрываемым к себе вниманием Фазиля и Алексея, не спеша и немного интригуя, начал рассказ.

История же эта оказалась проста. Прежде чем высвободить лапку пойманного барсука из капкана, Дарыква показал Хатуге «боевую» позицию, которую тот должен прочно занять на всякий случай. Вручив ему отточенную до зеркального блеска салду, показал, как нанести зверьку смертельный удар, если зверёк попытается ускользнуть:

— Никуда, он не уйдёт! Это уже на-ша до-бы-ча-а! — с напускной самоуверенностью успокаивал хозяина капкана Хатуга.

Опытный Дарыква осторожно подкрался к барсуку, судорожными движениями пытавшемуся вырвать свою расплющенную лапку из капкана, и резким ударом по черепу, оглушил зверька.

— Это уже сто-про-цен-тна-я до-бы-ча-аа! — выговаривал Хатуга, высоко и уверенно подняв салду над своей головой.

— Ты мне смотри там! Рано ещё расслабляться! — прикрикнул на чудного Дарыква.

Не успел он вымолвить последнее слово, как барсук вдруг подпрыгнул, как ошарашенный, и хищными движениями пополз в сторону речки. Чудной от неожиданности выронил салду, и, пока он беспомощно размахивал руками, барсук проскочил между его кривых ног и скрылся в густых зарослях ольхи.

— Эх, ты, дуралей!.. Чего стоишь, раскрыв рот! — не мог успокоиться Дарыква.

Хатуга стоял весь обескураженный и держал свою салду, как недавно выстрелившее ружье.

Уже к середине рассказа интонация фазилевского подхлёстывающего «А-ха-аа-аа!» и чрезвычайно подвижная мимика писателя менялась не в зависимости от характера «интерпретации» сюжета, а сообразно тональности речи главного действующего лица — Хатуги, чувствовавшего себя за нашим столом калифом на час.

* * *

Поздней ночью, медленно и спокойно мы возвращались в Сухум, каждый с чувством выполненного долга. На обратном пути Фазиль время от времени вспоминал чудного, оставаясь под неизгладимым впечатлением каких-то особых душевных качеств «главного героя» нашего торжества.

Затем разговор неожиданно перешёл к личности Сталина.

С Гудауты и почти до Нового Афона Фазиль и Алексей увлечённо обменивались мнениями об истоках и предпосылках сталинизма, о «кавказскости» происхождения тирана, незаметно втягиваясь в жаркие споры.

Мы с Валерием в разговор не вмешивались, опасаясь, что можем внести в него нежелательный диссонанс.

Для разрядки излишней напряжённости Алексей Гогуа моментами дополнял свои вольнодумные взгляды на личность «злого гения» очень экспрессивным чтением известных стихов Осипа Мандельштама, сопровождаемым яркой и пластичной, на редкость зрелищной жестикуляцией.

Мы живём, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлёвского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

И слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются глазища,

И сияют его голенища…

В процессе экспрессивной художественной декламации, набиравшей обороты по пути нашего следования в Сухум, абхазский прозаик почему-то преднамеренно усиливал акценты на шипящих звуках в словах «глазища», «голенища», будто тем самым подчёркивал свою антипатию к личности тирана. И только под знаменитым Тёщиным Языком (так называют местные дорожный серпантин за его форму в районе Нового Афона) тема «отца всех народов» была исчерпана.

Но в тот момент, когда мне показалось, что мои «сопровождающие» немного прикорнули, Фазиль Абдулович вдруг вновь встрепенулся и зычным, мгновенно отрезвляющим голосом предложил спеть хором какую-нибудь абхазскую народную песню. Приятным тенором он затянул уже почти забытую, но очень красивую «Ах, икамбашь ашыла афеит…». Оставаться в стороне было неудобно, и через некоторое время зазвучало наше дружное многоголосье.

Новоселье на даче

В конце 1980-х годов прошлого века Фазиль Искандер со своей семьёй жил в летнее время под Гудаутой, где построил на выделенном местной администрацией живописном участке небольшой деревянный домик финского типа. По провидению судеб минутах в пятнадцати ходьбы от этого участка и располагался двор моего тестя, в который ещё лет десять тому назад великий писатель входил с почётной миссией моего авуайера.

Совет старейшин села Макиазтоу принял решение, что Фазиль должен обязательно провести новоселье по всем правилам «апсуара». А это означало, что он должен был срочно найти козу, успевшую окотиться не менее пяти раз, чтобы совершить древний языческий ритуал: наколов на шампуры сердце и печень животного, произнести благодарность и просьбы Всевышнему. Возраст и детородность козы имели большое значение. Чем старше коза и чем больше у неё потомства, тем больше она передаст дому благополучия и жизненной силы.

Несмотря на то что Фазиль был из числа тех писателей, которые стремятся к творческому уединению и тишине, идея ему понравилась. Любая возможность глубже познакомиться с народными обычаями, обрядами, а уж тем более поучаствовать в древних ритуалах, вызывала в нём любопытство.

Слухи о приближающемся сенсационном мероприятии дошли и до местного правительства, и до Союза писателей Абхазии, которые не могли остаться от этого события в стороне. Мы с тестем искренне советовали Фазилю ограничить количество приглашённых, но, увы, масштабы праздника уже не зависели ни от нас, ни от самих новосёлов!

— Иаргьы шэааикуныхоит, шаргьы шкиафкуа кашцоит! Мамзар анцагьы игуапхом! (И во здравие писателя поднимем пару стаканов, и сами чуть отдохнём!.. А то Господь на нас на всех рассердится!..) — как бы между прочим поговаривали местные мужики, чувствуя, что без них в этом деле не обойдётся.

Моление состоялось на красивом возвышении земельного участка, который окружал и окружает дом Искандера. В этот день шёл дождь, поэтому долго утомлять гостей ритуалом не стали. Вся остальная часть мероприятия проходила под большим брезентовым навесом, под которым уместились два длинных, друг против друга, стола. Почётные места во главе специально сооружённой для новоселья конструкции заняли именитые писатели Абхазии и члены Совета старейшин.

Красноречивые тосты, поздравления неслись одно за другим. И, казалось бы, застолье уже достигло высшего апогея, как вдруг в открытые ворота резко и шумно въехала белая «шестёрка», пронзительно сигналя и изощрённо имитируя гарцующего коня. Именно в это время тамада провозглашал самый главный тост праздника — за хозяина дома. И как ни пытались гости новоселья не обращать внимание на въехавшего лихача, а вести себя сообразно моменту, но этого у них не получалось.

Резко притормозив прямо у входа в шатёр, с лёгкостью и проворством, достойным джигита, из новеньких «жигулей» выскочил молодой, черноволосый, крепко сложённый парень. На нём был белый парадный костюм. Горделивым и многозначительным взмахом руки он поприветствовал всех, кто ещё мгновение назад с волнением наблюдал за необычным въездом во двор его автомобиля.

— О, это же Якуб, ребята!.. Якуб! — прокатилось над столом громкое эхо голосов.

Ситуация на некоторое время стала неуправляемой… Тут же Якуб Васильевич Лакоба (известный правозащитник и оратор, один из давних друзей Искандера) отдал команду открыть багажник и преподнести хозяину дома от него именной подарок.

Через несколько минут к столбу, подпиравшему брезентовую крышу над нами, привязали чёрного, как древесный уголь, козла со сросшимися рогами. Но где и каким чудом удалось Якубу столь редкое животное отыскать, осталось загадкой.

Фазиль в Сухуме

Кстати, был и ещё один оригинальный подарок, который, благодаря неугомонной находчивости Якуба, когда-то Фазилю преподнесли.

Это было время, когда прозаик, вживаясь в замысел своего замечательного рассказа «Широколобый», ездил по абхазским деревням, чтобы глубже исследовать норов и психологию буйвола и буйволицы. По версии известного историка Станислава Лакоба, во время одной из таких экспедиций, сопровождавшейся традиционным застольем, по подсказке Якуба Васильевича, руководители села Арсаул решили подарить Фазилю буйволёнка. По существующей традиции после публичного акта вручения подарка гость может как сразу его забрать, так и забрать через месяц, год или не забирать вовсе. Важен сам жест, а не то, что или кого дарят.

Но в случае с этим подарком всё шло строго по сценарию Якуба. По его настоянию буйволёнка, не понимавшего, в чём он провинился, погрузили на колхозную машину и повезли за писателем в Сухум. Якуб прервал движение почётного эскорта и потребовал подстелить что-нибудь под драгоценное животное. Видя, что подстилать нечего, он достал из кармана свой аккуратно выглаженный греческий носовой платок, расправил его и красиво разложил под мордой буйволенка.

Правда, уже потом, спустя несколько лет, Якуб говорил мне, что буйволёнка этого подарили вовсе не Искандеру, а ему, и подарил его крестьянин, которому этот буйволёнок принадлежал, а не руководители района. Когда же я спросил его, почему он об этом всём не расскажет, Якуб ответил:

— Теперь уже это факт новейшей истории! Никто не захочет мне верить!

Поход на Мюссеру

После бурного и ещё несколько дней дававшего о себе знать новоселья на даче Искандера наконец воцарилась так необходимая прозаику тишина. По утрам и вечерам Фазиль спускался к морю со своим маленьким сынишкой Сандриком. В то время Искандер стремился самостоятельно выучить английский, мечтал много путешествовать и свободно общаться с жителями других государств, закрывался от своих домашних в комнате и громко, отчётливо проговаривал слова, которые старался запомнить. Иногда ходил в гости к своим новым соседям, попадая на щедрые абхазские застолья, которые очень любил.

В расположении своего дачного участка (большого, с красивой территорией и рядом с морем) расстраивало Искандера только одно: рядом находилась турбаза, где по вечерам гремел оркестр и каждый вечер в самом примитивном исполнении с грохотом врывались в писательское пространство то «Горная лаванда», то «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз!». Творить под бесперебойное громыхание этой музыки было невозможно.

* * *

Однажды Антонина Михайловна — приветливая, светловолосая супруга Фазиля, пожаловалась мне на то, что некого попросить смастерить им лёгкий столик, который можно было бы поставить во дворе, в тени деревьев, чтобы по утрам или вечерам пить за ним чёрный кофе. Искандер был не против задумки жены, но никаких действий для её воплощения не предпринимал. У меня же был небольшой плотницкий опыт, и я предложил быстро исправить дело.

У Фазиля оказался неплохой набор инструментов, которыми он почти не пользовался. Готовые доски и рейки нашлись в подвале. И уже через несколько часов за этим уютным столиком мы распивали не только кофе и чай, но и куда более крепкие напитки. За ним же я читал Искандеру мои переводы на абхазский язык его ранних стихов, а также лирику Блока, Брюсова, Мандельштама, Бальмонта… Фазилю очень нравилось, как звучат мои переводы Ахматовой на абхазском.

Однажды к недавним новосёлам приехал московский друг, кинодокументалист, и Фазиль обратился ко мне с просьбой помочь вывести приятеля на природу.

Уже на следующий день с раннего утра мы втроём отправились в поход, в сторону заповедника в Мюссере. На выходе к нам присоединилась охотничья собачка моего тестя по кличке Барс. Не признав чужую псину и приняв нас самих за чужаков, соседские собаки выбегали из каждого двора и остервенело преследовали нас, но Фазиль и от этого был в восторге.

Мы долго карабкались по тернистым Мюссерским холмам. Потом, стоя над крутым обрывом, долго любовались морским безбрежьем. Потом, найдя удобное местечко под огромным ветвистым дубом, присели, чтобы заморить червяка захваченными нами с собой консервами, сыром и хлебом. Я снял с солдатской фляжки винтовую крышечку и разлил по пятьдесят граммов чачи, приятный запах которой мгновенно нас взбодрил. Пили за Абхазию, за культуру, друг за друга…

Когда по густо заросшей колючим тёрном тонкой извилистой тропке мы спустились к берегу моря, начинало сильно штормить, и мы пошли вдоль отвесных сланцевых скал, наслаждаясь бушующей стихией. Я попросил гостя быть бдительным, потому что иногда в этой местности начинаются камнепады. Когда мы прошли около километра, путь нам отрезали взвихренные сильным ветром морские волны, то и дело ударяющие о подножье скалы. Наш Барс заскулил от страха, и Фазиль мгновенно подхватил его и, как ребёнка, прижав к груди, понёс на руках.

Мы медленно и осторожно двигались вперёд, придерживаясь за зазубрины скал. Волна нарастала и сбивала с ног. Моментами приходилось идти почти вплавь. Сам я не раз и раньше ходил по этой дороге и поэтому с уверенностью подсказывал своим спутникам, как действовать дальше.

Перед самыми сумерками, потрёпанные и измотанные единоборством с морской стихией, мы вышли на тот самый просёлок, на котором ещё в начале похода нам вдогонку бежали злые собаки. Сейчас они лаяли на нас ещё разъяреннее. Видимо, наша потрёпанная и мокрая одежда превращала нас в их глазах в настоящих бандитов. Мы шли как моряки, покинувшие затонувший корабль. Фазиль был в прекрасном расположении духа. Кинодокументалист шёл молча. То ли сказывалась усталость, то ли впечатления от похода настраивали его на какие-то новые режиссёрские планы.

В театре

Последняя моя встреча с Искандером случилась в Москве, на праздновании его 70-летия в Вахтанговском театре.

Я приехал туда со съёмочной командой абхазского телевидения. Искандер сидел в правительственной ложе. Другие участники вечера и работники театра готовились к торжеству. Я помогал нашим операторам правильно поставить камеру, настроить свет. Вдруг Искандер, заметив меня и наклонившись из ложи воскликнул:

— Мой милый человек!.. Мой милый человек!.. — и, ни на кого не обращая внимания, спросил. — Как твой тесть поживает?

Это было настолько необычно и просто для той атмосферы пафоса и официоза, которая царила тогда в вахтанговском зале, что все в момент обернулись и с недоумением посмотрели и на меня, и на Искандера — великого писателя, который повёл себя так по-свойски и просто. Но в этом и была основная черта Фазиля. Он никогда не стремился играть на публику, добавлять себе значимости.

После завершения вечера я попросил его дать интервью для Абхазского телевидения и сказать в конце беседы несколько слов по-абхазски для его земляков. Он чуть ухмыльнулся и выразился весьма метафорично:

— Сара сапсша жиакца зтахыда шьта уа… (Да, вряд ли кому там интересен мой ржавый абхазский язык…)

И уже на абхазском пожелал и себе, и своим соотечественникам «пахать, пахать и пахать». Дело в том, что в Абхазии в тот момент начинались сельскохозяйственные работы.

Услышав в эфире Абхазского телевидения нашу программу, первый Президент Абхазии Владислав Ардзинба позвонил мне по телефону и сказал:

— Как раз в этой «ржавой» — народной, устаревшей — абхазской речи Искандера вся прелесть абхазского языка.

Литературный перевод: Александра Ирбе