ЛЕДОКОЛ
Немирович-Данченко
Слушая разговор двух капитанов, Ледокол понял, что над ним нависла реальная угроза угодить в металлолом. Он расстроился и ещё больше испугался. Первой мыслью было утопить Тегиминского, если тот всё-таки решит осмотреть трюмные помещения. «Качну пару раз, — подумал Ледокол, — он и захлебнётся. И буду прав, я не забыл, как он с “Сибирской звездой” нас подставил».
Но, научившись у Капитана рассудительности, Ледокол решил, что это ничего не даст. Во-первых, пришлют другого. Во-вторых, очередное происшествие может вызвать ещё большее убеждение в том, что такой корабль на Байкале больше не нужен. Пусть уж осматривает.
К удивлению Капитана, Тегиминский подошёл к ревизии основательно: долго осматривал угольную яму, машинное отделение, что называется, простучал все переборки и после каждого удара деревянным молоточком замирал и слушал, какой идёт звук, словно это не трюм, а какой-нибудь музыкальный инструмент.
Тегиминский вылез из трюма, дрожа от холода.
— Слышь, капитан, ледокол твой молодец, держится.
Капитан согласно кивнул.
— Залатают. Будет ещё служить народу.
Капитан вновь согласно кивнул.
— Не очень-то ты с начальством разговорчив.
Капитан молча пожал плечами.
— А что тут говорить, теперь и сам всё видел.
Теперь уже Тегиминский молча кивнул и пошёл в каюту греться и переодеваться. Он отбывал на материк.
Ледоколу эта беседа явно понравилась. Он даже посетовал, что Капитан не захотел подыграть проверяющему.
— А мог, не убыло бы, — проворчал Ледокол. — Я о Тегиминском думал хуже. Всегда от них с «Сибирской звездой» ждал какой-нибудь пакости. Но тут прямо растрогал.
…Вообще, Ледокол любил помечтать, а в этот раз после слов Тегиминского просто разомлел и даже стал немножко фантазировать о ближайшем будущем. Стальному исполину дальнейшее в общих чертах было понятно: перво-наперво откачают воду из трюма. Поставят новую заплату — цементный ящик и отведут к родной пристани — к мысу Баранчик, к станции Порт Байкал. Там начнут сооружать подводную часть стапеля. Потом водолазы сделают «сани» и закрепят их на подводной части корпуса. На этих «саночках» корабль будут вытаскивать из воды. Водолазам придется очень тяжело. Сани нужно идеально подогнать под обводы корпуса. Несколько дней без перерыва механизмы будут тащить Ледокол на санях по стапелю из Байкала. И только потом начнётся капитальный ремонт.
— Для меня это будет счастливое время. Можно лениться и ничего, ну совершенно ничего не делать. При этом я буду в центре внимания, меня будут прослушивать и простукивать, как пациента у врача, определять, какие узлы разбирать и заменять, какие достаточно смазать. Новая краска ляжет на очищенный корпус, и я снова предстану перед командой и пассажирами как новенький!
Как жаль, брат «Байкал» не увидит и не порадуется моему преображению. Как же мне бывает грустно без него… Одна родная душа осталась — Капитан. Он понимает меня с пол-оборота.
А что ждать от гостя? Зачем он забрал содержимое письменного ящика? Я никак не смог рассказать об этом капитану, ну никак! До чего же сложно устроена человеческая жизнь!
У нас, у кораблей, счастье совсем иное: если всё крутится-вертится, не скрипит, не трётся, не греется сверх меры — вот и хорошо, и всё понятно. А у людей сплошные эмоции. Всё пытаются друг другу доказать своё, единственно правильное. Смешные, честное слово. Ведь со стороны даже мне, стальному, и так всё видно: кто красивее, кто быстрее, больше, сильнее, в конце концов. Мы на эмоциях не живём. У нас трезвый ум — половина корпуса в холодной глубине, другая устремлена вверх.
Ледокол задумался, вспомнил историю с «Сибирской звездой».
— Положим, и у нас бывает что-то схожее с человеческим соперничеством. В чём-то люди и корабли, однако, схожи.
Ледоколу вдруг стало грустно, но у него всё-таки были стальные нервы, и он быстро поменял тему воспоминаний на более приятную.
— Эх, были дела и были люди! Однажды в русско-японскую проездом на театр военных действий ко мне на палубу пожаловал Василий Иванович Немирович-Данченко, брат того самого знаменитого театрального Немировича-Данченко.
Весёлый, лёгкий человек — Василий Иванович! И это при том, что жизнь видел во всех её ужасах. Ехал туда, где убивали и калечили, но был спокоен и даже шутил по делу. Без особых претензий к бытовым условиям. Ему у меня всё понравилось. Попросился на капитанский мостик. Кто ж ему откажет! Уважили! Капитан тоже просьбу выказал: «Почитайте, Василий Иванович, что-нибудь из своих последних книг команде и пассажирам». Все, кто был свободен от вахты и кто хотел из пассажиров, собрались в кают-компании. А у Немировича-Данченко накануне целых две книги вышло — «На далёком Севере» и «Новая Земля и Вайгач». И что интересно, обе про северные моря и льды, про студёные ветры, арктические путешествия. Ах, как было интересно! Как с затаённым дыханием все слушали о путешествиях Василия Ивановича. Он был там, он видел всё своими глазами. Я часто про себя повторяю эти его рассказы: «Далеко-далеко от нас затерялся в зимних льдах и непроглядных туманах холодный, таинственный край. Целые месяцы сплошного дня, по полугоду непрерывная ночь — и за роковою гранью, которую ещё никто не перешёл, загадочный, неведомый полюс…
…Третий день уже носимся мы на утлом обломке ледяной глыбы по этому дикому, бесприютному морю. Утром на океане загораются алые зори, весь неоглядный простор неизвестно откуда и куда несущихся валов обливает ровным розовым светом, а земли — ни впереди, ни позади! Напрасно воспалённый взгляд мой приковывается к синей черте едва заметного горизонта. Увы! Повсюду одна величавая гладь, одно мёртвое молчание, пустыня без конца, без края.
Подымается яркое, холодное солнце. Словно расплавленное серебро, горят неровные гребни медленно подступающих расплавленных волн; с тихим ропотом вздымают и опускают они нашу льдину и уносятся в синюю даль, в ту смутную, недостижимую даль, где, чернея над клокочущей бездной, сурово возвышаются острые скалы и могучие утёсы северного побережья…
…О, как устал я! Сегодня мы разделили последний запас солёного мяса. У нас остаётся несколько кусков хлеба, пригоршня соли да немного воды. Что будет завтра, послезавтра, если нашу льдину не сотрёт этими вечными, мерно вздымающимися волнами…
…Тонем! Словно громовой раскат раздаётся надо мною. Я просыпаюсь и вскакиваю. Громадный вал чуть было не разбил ледяную глыбу.
…“Земля, земля!” вдруг прозвучало надо мной. Я вскочил и бросился вперёд к старику, стоявшему на коленях на краю льдины…»
Прочитал ещё пару рассказов и снова по памяти стал читать главы из другой книги — про «Новую Землю». Первые строчки такие: «Только у нас могут относиться так равнодушно к малоизвестным пустыням русского Севера и Сибири. Только мы можем допускать, что весьма важные притоки реки Печоры и береговые реки, впадающие в Северный океан в пределах, например, Архангельской губернии, обозначаются точками, да и определённо нанесённые на карту представляют иное течение. Спросите у кого угодно: что такое Новая Земля, и за немногим исключением вы поставите вопрошаемого в глупейшее положение…»
Ледокол призадумался: он тоже не знает, где эта Новая Земля, а хотелось бы пройтись и там, ломая лёд…
А Немирович-Данченко оказался в Иркутске, на Байкале совсем не случайно. Известный всей России журналист и писатель согласился работать специальным корреспондентом иркутской газеты «Восточное обозрение» на фронте. И тираж её вырос до 20 000 экземпляров, чем побил все рекорды местных газет и не только в Сибири.
Глава 16
КАПИТАН
Тегиминский, Ольга, профессор Львов
Капитан, по мнению Ледокола, порой вёл себя как-то уж очень просто, не по-людски, что ли, а больше по-ледокольному — только вперёд и желательно прямолинейно во всём, даже в человеческих отношениях. Странно: не вилять, не притворяться… это, пожалуй, прерогатива Ледокола. Капитана, к примеру, всегда мучил односложный вопрос: хороший или плохой конкретный человек. И ответ он всегда хотел бы получить такой же простой и прямолинейный — плохой, хороший.
А Тегиминский был какой? Для кого-то наверняка и неплохой, а если присмотреться к отдельным поступкам, то, безусловно, нехороший. Сильно мучился Капитан, представляя, что и о нём судят примерно так же: вот, дескать, есть такой Капитан, он как — плох, хорош, так себе?
В то, что люди бывают разные и ведут себя по-разному в зависимости от ситуации, от истории, от обстоятельств, Капитан, скорее, не верил и частенько говорил: «Люди во времени не меняются». Его «картинка мира» частенько оставалась чёрно-белой. И жить ему, Капитану, с таким отношением к добру и злу было что при царе-батюшке, что при вождях революции чрезвычайно сложно. Про таких и говорили — прост как правда. А это, знаете, сложно, трудно, да и вообще муторно. И мало кому интересно. Попробуй-ка на одной волне постоянно жить!
Капитана страсти тоже одолевали, о чём свидетельствует его бурный и «немедленный» роман с Глафирой. Но до той встречи с Глашей он твёрдо знал, что любил в этой жизни одну женщину, почти всю жизнь ходил на одном корабле, имел единственную профессию и в этом смысле не очень вдавался в нюансы жизненных перипетий. От такой философии практически все жизненные передвижения поневоле становятся прямолинейными.
В каком-то смысле это серьёзно упрощало жизнь. Чем меньше оценок ты себе позволяешь, тем проще быть самим собой.
На счастье, он адекватно оценивал эти свои прямостойкость и прямодумание и потому старался в споры не встревать и права на истину не качать. В общем, что-то там, внутри Капитана, уравновесило его внутренний мир и согласовало его с окружающей реальностью.
Тегиминский тоже имел характер. И хотя он был, по сути, завистливым и честолюбивым до крайностей, к своим победам шёл не по гладкой дороге, скорее, по гравийке. Такая раздвоенность подвигла его к некоторой объективности, от которой он очень страдал, так как, отбрось он эти ненавистные для него качества (он считал, что это сантименты), путь к личным успехам был бы куда короче. Вполне справедливо было бы заметить, что Тегиминский, как любят говорить в народе, сам искал приключения на свою голову. Обуреваемый страстями, которые жгли изнутри, он заливал их внутренней объективностью, которая, как ни крути, имеется в каждом человеке, а когда достигал цели, или, говоря проще, выходил победителем, испытывал не просто блаженство или великую радость, а сущностный жар.
Вот и сейчас Тегиминский уезжал с Ледокола в отличном настроении. Как-то само собой получилось, что он поступил, как объективный человек (порядочный, что ли?!). Так уж карты легли. Как, отчего, почему Тегиминский никогда особенно не анализировал. Это не было в его характере. Он был просто доволен собой! Отправляясь в командировку, он был уверен, что после уничтожит Капитана, а заодно и этот ледокол. Насчёт Капитана, конечно, дело непростое, даже сложное, а вот списать старую посудину в Госпаре, возможно, были бы и рады. А больше всех был бы доволен Тегиминский. Что Капитан без ледокола? Основание есть мощное, стальное. Допустить аварию в такое время! Это же явная диверсия. Все борются за планы, за их перевыполнение, а тут! Вполне себе оппортунист, не сумевший перестроиться на новый лад и двигаться по новым рельсам, точнее было бы сказать — волнам.
Но что-то случилось там, на Байкале, на Ледоколе, и Тегиминский решил, что никакой расправы не будет. Пусть всё идёт своим чередом, объективно, и решение Госпар примет после экспертизы. Фактически подлости Тегиминский не совершил, а в бюрократических играх капитан ему не соперник. Так что всё сложится для Тегиминского в итоге как нельзя лучше. Решение о будущем капитана и ледокола примет комиссия Госпара, а он, замполит Тегиминский, прослывёт объективным, а значит, перспективным работником, который не рубит с плеча, выслушивает доводы разных сторон. Бюрократия капитана съест и не подавится, а он, Тегиминский, победит во времени.
Такие мысли не могли не создать ощущение внутренней лёгкости и уверенности, что он крепко держит в руках завтрашний или даже послезавтрашний день. Быть уверенным во всём надолго в те годы оказывалось невозможно.
…На материке его ждал поход в театр и вечер в обществе важной персоны из столицы.
До Иркутска добрались без приключений, к вечеру Тегиминский, одетый с иголочки, заехал за важной сотрудницей Красного Креста в гостиницу «Русь». Увидев спутницу, он не только оценил её внешний вид, но и подумал, что дамочка реально непростая. Встречаются такие люди, от которых за версту несёт характером, уверенностью, породой, что ли…
— Добрый вечер, Ольга Анатольевна, рад вас видеть и сопроводить в театр.
— Спасибо, Порфирий Александрович. Вы очень любезны. А мне не сообщили, что будет именно театр, сказали только о культурном мероприятии в компании с капитаном Тегиминским. И намекнули, что он очень представительный! Вы и правда представительный.
Тегиминский улыбнулся, она явно брала инициативу общения в свои руки. Такая игра ему нравилась.
— Я редко бываю в театрах, никак не выкраивается время. А в Иркутской драме ой сколько лет не была.
— Значит, моё руководство попало в точку. У нас до начала спектакля есть несколько часов, я могу показать вам город.
— С радостью, я не была здесь много лет, я ведь родом из Иркутска.
— Что вы говорите, я об этом не знал.
— Плохо работает ваше руководство, — рассмеялась Ольга Анатольевна. — А вот так, мои родители отсюда. Я работала сестрой милосердия, а уж потом уехала в столицу.
— Как интересно! Ну надо же как интересно. В таком случае у меня для вас будет маленький сюрприз.
— Интригуете, Порфирий Александрович?
— Провинция живёт загадками и отгадками… Пойдёмте, я покажу вам нашу площадь, ледовый городок, спустимся к Набережной Ангары, в этом году нас миновало наводнение. Обычно зимой река разливается как раз до подъезда вашей гостиницы.
— Вы, Порфирий Александрович, опять забыли: я здешняя, здесь выросла. Давайте без экскурсий, просто побродим по моим улочкам.
— Слушаюсь, Ольга Анатольевна!
С бывшей Большой (Карла Маркса) они свернули на Амурскую (Ленина). Дошли до прекрасного здания Общественного собрания, поднялись вверх до Крестовоздвиженской церкви, по Подгорной поднялись до Сенного базара, снова вышли на Большую и уже прямиком, не сворачивая, отправились к Набережной Ангары.
— Какой всё-таки у нас красивый город, Порфирий Александрович!
— А Байкал! Вы давно были на Байкале?
Собеседница заметно посерьёзнела.
— Давно, в русско-японскую. Я служила сестрой милосердия на Байкальской железнодорожной переправе.
— Какое совпадение, Ольга Анатольевна. Я ведь тоже на этой самой переправе трудился. Мой корабль назывался «Сибирская звезда». Может быть, слышали?
— Увы и ах. Не слышала. Но это очень приятно, что мы с вами работали в одном месте.
— А вот позвольте, дорогая Ольга Анатольевна, в знак искреннего уважения преподнести вам небольшой сувенир, презент, так сказать, артефакт!
Тегиминский вытащил из бокового кармана тот самый платок сестры милосердия, который нашёл на Ледоколе и прихватил с собой, заранее решив, что подарит его столичной «штучке» во время прогулки.
— Вот, примите, пусть напоминает вам о нашем родном городе.
Она осторожно взяла платок, развернула его и побледнела, стала белее снега.
Тегиминский испугался не на шутку, такой реакции на подарок он не ожидал
— Вам плохо, Ольга Анатольевна?
Она не слышала его, она стояла как вкопанная, бледная и растерянная.
— Что, что случилось, простите, я не хотел обидеть вас или причинить зла. Я сейчас же поймаю извозчика и отвезу вас в больницу, тут рядом, потерпите!
— Откуда у вас этот платок? Скажите мне правду, как он попал к вам?!
От металлического голоса важной персоны, твёрдого её пронзительного взгляда Тегиминский опешил.
— Я не понимаю, о чём вы, Ольга Анатольевна, это подарок, так сказать, в память о прошлом.
Она поднесла к нему поближе уголок платка, где были вышиты буквы О. А.
Тегиминский побледнел сам и, кажется, начал понимать, что произошло.
— Это мой платок, я оставила его на ледоколе много лет тому назад, вместе с ним было письмо. Моё письмо человеку, который был мне бесконечно дорог. Откуда у вас мой платок? Где моё письмо? Отвечайте немедленно.
Как бы ни растерялся в первое мгновение Тегиминский, как бы ни опешил от такого поворота событий, он быстро пришёл в себя и попытался взять инициативу в разговоре.
— Вы только не волнуйтесь, Ольга Анатольевна. Сейчас я вам всё расскажу по порядку. Вы не замёрзли? Вам не холодно?
— Говорите же!
— Этот платок я совершенно случайно нашёл в одной из кают ледокола «Ангара», будучи там по заданию Госпара и проводя служебную проверку аварии. Кроме платка там было ещё несколько свёрнутых листов бумаги, назначение которых мне неизвестно. Я их не разворачивал и потому что в них не знаю.
Она пронзила его взглядом.
— Поверьте, пожалуйста, не читал… Не успел, — уточнил Тегиминский. — Да вот они, со мной.
— Дайте мне их немедленно, слышите, немедленно, иначе я устрою вам и вашему Госпару светопреставление.
Возможно, при других обстоятельствах Тегиминский бы и уклонился передавать в общем-то постороннему для Госпара человеку бумаги, которые, возможно, могли стать уликами, но, во-первых, эта женщина ему очень понравилась, приятная во всех отношениях дама, а во-вторых, что-то подсказывало ему — лучше отдать и сделать вид, что делает это он с радостью.
— Конечно, конечно, Ольга Анатольевна, если вы считаете, что так будет лучше, конечно.
Она буквально выхватила листки бумаги у Тегиминского, который был удивлён и обескуражен одновременно неожиданной реакцией собеседницы.
Её письмо Капитану! Второе — письмо Капитана к ней! Господи, этого не может быть! Вот так, получить ответ от любимого человека через четверть века! Она читала и плакала, не стесняясь Тегиминского, не замечая других прохожих.
Тегиминский и правда не читал эти письма, просто не успел, не придавал им значения и потому мог только смутно догадываться об их происхождении. Лишь по дальнейшим вопросам гостьи он начал понимать, что невольно сыграл роль почтальона.
— Что с Капитаном? Он жив? Он в опасности?
— Ну вот, это конкретные вопросы. А я при исполнении, так что отвечать не обязан.
— Я прошу вас, умоляю, скажите хотя бы, что он здоров, что с ним всё хорошо!
Тегиминский подумал, что на эти вопросы он может вполне дать односложные ответы и не заработать личную ненависть этой дамочки.
— Здоров вполне. По части «хорошо» дать ответ гораздо сложнее, смотря с какой стороны подойти.
— Ну скажите мне хоть что-нибудь конкретное, я буду вечно вам благодарна. Здесь нет свидетелей, никто не обвинит вас в ни в чём.
Тегиминский пристально посмотрел на спутницу. Нет, определённо, её решимость, её напор ему по душе.
— Конкретного пока мало. Капитан корабля посадил своё судно на мель. Судно большое — ледокол. Дело получилось громким, Ледокол — флагман Байкальского флота. Команда снялась на берег, капитан остался на корабле и осуществляет его охрану. Комиссия будет разбираться с обстоятельствами дела. Доклад окончен… — Тегиминский попытался последней репликой чуть-чуть разрядить обстановку.
— Спасибо, Тегиминский, таким вы мне нравитесь больше. Простите, в театр я не хочу. Бог с ним, с театром. Помогите мне разобраться в этом деле. Не отказывайтесь, давайте вместе подумаем, поразмышляем!
— Ольга Анатольевна!
— Тегиминский, вы же моряк, значит, человек слова! Ваш товарищ в беде, помогайте!
Тегиминский почти обречённо кивнул: устоять перед этой женщиной было невозможно.
— Итак, чтобы опытнейший капитан сел на мель после стольких лет работы на Байкале? Он же опытный капитан? Тегиминский, он опытный капитан?!
— Формально да! Но это мало что проясняет. Мы знаем сколько угодно прекрасных специалистов, которые ошибались. Перед нами факты — Ледокол на мели, задание не выполнено, планы сорваны! Вы понимаете, что такое этот ледокол для Госпара?
— Будете искать крайнего!
— Не без того, — пробурчал Тегиминский.
— Вы мне поможете?
— Я?
— Да вы, конечно!
— Каким образом?
— Вы знаете кого-нибудь из географов, геологов, байкаловедов. В конце концов, учёных, живущих в этом городе?
— Я лично не знаком. Может быть, в здешнем географическом обществе знают лучше.
— Отличная идея, Тегиминский, вы молодец и нравитесь мне всё больше и больше.
Он посмотрел на неё внимательным взглядом. Хочет использовать или говорит искренне? В конце концов, откуда ей знать про наши отношения с капитаном. Чисто по-человечески её понять можно. Вероятно, давно что-то было между ними. Но прошло столько лет, вполне могло остаться чувство приязни, дружбы, воспоминания о молодости, наконец.
— Пойдёмте, если я не ошибаюсь, это недалеко. Нам к памятнику, где когда-то император Александр III стоял.
Тегиминский с испугом поглядел на Ольгу Анатольевну.
— Ради бога, не кричите на весь околоток. Не дай бог, услышат. Царь нынче не в почёте, даже в пословицах. И потом, фигуру давно сняли, она валяется во дворе краеведческого музея…
Старинный особняк в мавританском стиле с башенками и фигурными окнами смотрел одной своей стороной на бывшую Большую улицу, а другой — на Набережную, где когда-то стоял во всей своей красе бронзовый Александр III. Теперь сам памятник снесли, остался только пьедестал, украшенный гербами и орлами. Их, несмотря на напоминание о том безвозвратно ушедшем времени, сохранили. Отчего и почему хищные птицы остались неприкосновенными, остаётся загадкой. Вон ведь в когтях у одного рескрипт самодержца Александра III…
Здесь когда-то был Александровский сквер, любимое место отдыха иркутян.
«Как же всё странно сходится в круг, — думала Ольга. — Царя на пьедестал ставили миром не просто как самодержца российского, а прежде всего, как человека, который подписал указ о строительстве великой Транссибирской магистрали. Байкал вписан в эту историю. И я, и Капитан, и Тегиминский, и Ледокол — все связаны этой стальной нитью и этим морем, и этим городом. Мы всё время то приближаемся к ним, то отступаем. Вот вам и судьба!»
…Прежней иллюминации не было, не было охраны, которая несла службу возле памятника. Белый дом, как выяснилось, теперь университетское здание, в окнах которого, хотя и тускло, горел свет — при нехватке помещений там день и ночь шли занятия.
В самом здании Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества тоже горел свет, что по нынешним временам можно было считать большой роскошью.
Тегиминский и его спутница вошли в парадную. Широкая лестница вела наверх, откуда раздавались голоса. В начале лестницы за маленькой конторкой сухонький пожилой человек. Сотрудник отдела, сторож, а может быть, и кто-то из бывших. Тегиминский таких распознавал сразу. Сколько лет прошло, а на них всё ещё лежал лоск воспитания.
Дружелюбный старичок представился: «Приват-доцент… э, простите, никак не могу от дурной привычки избавиться. Чипизубов, лектор. Скажем так, член ВСОРГО».
«Так я и думал, — приват-доцент…»
— Товарищи! Товарищи! Вы на лекцию профессора Львова?
Тегиминский замялся с ответом — кто такой профессор Львов, он не знал, и перспектива сидеть и слушать какое-нибудь скучнейшее выступление (кроме партийно-хозяйственных докладов он другого ничего и не слышал) его никак не радовала.
— Именно профессора Львова, Александра Владимировича, — перехватила инициативу спутница. — Позвольте представиться: я — уполномоченная Красного Креста Ольга Налетова, это мой спутник, капитан Госпара товарищ Тегиминский.
— Очень приятно, Вы совершенно правильно упомянули имя профессора Львова. Александр Владимирович вернулся из гидрогеологической экспедиции на Байкале и делает промежуточный отчёт.
— Какое совпадение: Байкал, гидрология! Это то, что нам нужно. Я встречалась с ним, когда он был консультантом Забайкальской железной дороги по вопросам геологии и гидрологии. Он работал ещё и в геологической партии на строительстве Кругобайкальской железной дороги.
— Как интересно, давайте я вас провожу, думаю, профессор будет очень рад встретить старую знакомую… Простите, совсем заговорился, знакомую, разумеется.
Львов был прелюбопытной фигурой. Учился в Петербургском университете на физико-математическом факультете, но занялся революционной борьбой, был исключён из числа студентов и сослан в Иркутскую губернию. Его геологические знания оказались востребованы как никогда — строилась Кругобайкальская железная дорога. Как за государственным преступником за ним присматривали строго. А знания и полезность перевесили все опасения. После он консультировал на строительстве Амурской железной дороги, помогал искать воду для сибирских железнодорожных магистралей.
После революции пришёл в Иркутский университет. И, кажется, был одним из первых здешних сейсмологов. Его статья «Природа и сущность землетрясений» наделала немало шума в научной среде.
Познакомились они в порту Байкал, откуда Львов отбывал в очередную командировку — в Мысовую, Танхой и другие прибрежные населённые пункты. Уже тогда было хорошо известно, что Байкальская котловина и побережье — активная тектоническая зона. Сейсмология только зарождалась как наука. А тут началось строительство Кругобайкальской железной дороги, стали устраивать байкальскую ледяную переправу. В общем, Транссиб требовал данные — как строить, как обезопасить будущую магистраль.
Итак, Львов прибыл в порт Байкал, чтобы пересесть на Ледокол, а Ольга, тогда молоденькая сестра милосердия, прибыла на станцию после очередного дежурства. Она, что называется, засыпала на ходу и чуть было не сбила шедшего навстречу геолога Львова. А он, представьте себе, не обиделся и не стал выговаривать ей разные банальные глупости про внимательность, вежливость, а просто рассмеялся. Он так заразительно смеялся, потирая вскочившую на лбу шишку, а она в ужасе пыталась её «согнать» металлическим зеркальцем… Мгновенная симпатия образовалась между ними, хотя ещё минуту назад они не знали о существовании друг друга. Но замечено, что в дороге любые знакомства и разговоры случаются незамедлительно.
…Свободных мест в зале не было. Они пристроились у одной из музейных витрин. Профессор Львов рассказывал о своих байкальских экскурсиях — он недавно вернулся из очередного байкальского путешествия. Было много молодых людей, студентов университета, где лектор преподавал и заведовал кафедрой.
Ольга улыбалась, слушая учёного. Ну конечно же, он должен был читать стихи. Он всегда на лекциях читал свои стихи, порой далёкие от совершенства, но искренние и проникновенные. Вот и сейчас он декламировал, завершая лекцию:
Разошёлся лёд от ветра,
Пробуждается Байкал.
Уж волною полной метра
Плещет он в подножье скал…
Вот, вступив в борьбу со льдами,
Вышел первый пароход,
Торос двигают баграми,
Образуется проход…
Там, где лёд синеет тёмный,
Грудью давит на пролом,
Треск стоит какой-то дробный,
Лёд становится ребром.
Льдина иглами распалась,
Там нырнула под кормой,
Полоса воды осталась,
Вся покрытая шугой.
Пароход свистит победу,
Вторит эхо по горам,
А за ним плывут по следу
Лодки к дальним берегам…
По ущелью скачут воды,
Рассыпаяся со скал,
Полный мощи и свободы
Просыпается Байкал.
На последних строчках Львов поднял обе руки, и зал утонул в аплодисментах. Такое прекрасное впечатление от лекции, от лектора, друг от друга, наконец. В этом зале, так любимом иркутянами, выступали полярник Колчак и путешественник Клеменц, русский историк и основатель кадетской партии Корнилов, здесь бывали братья Сибиряковы и неутомимые глашатаи Сибири Ядринцев и Потанин, метеоролог Вознесенский, ботаник Яснитский, нерчинский миллионщик и меценат Бутин, приезжие светила любили устраивать здесь встречи с публикой. Намоленное место…
Тегиминский же здесь был впервые и чувствовал себя не очень уютно. Он кожей ощущал какое-то удивительное единение присутствовавших здесь людей. Но что могло объединить их всех, таких разных по возрасту, положению, опыту? «Такое единение опасно, — подумал он. — Другое дело — собрание в Госпаре. Всех объединяют вода и начальство».
Водоворот событий закружил и погрузил Тегиминского в какую-то странную историю. И всё происходило так быстро, что он не успевал даже сопротивляться. Он не был готов к такому повороту событий. Вместо похода в театр оказаться втянутым в стародавнюю историю Капитана и важной дамочки из Красного Креста. С её-то характером и напором ей бы Госпаром руководить, да хоть за штурвал ледокола, идущего во льдах. Железная воля, натиск, темперамент! Какая женщина! За такой он, пожалуй, отправился бы в путь…
— Порфирий Александрович, возвращайтесь на землю, лекция закончилась, пойдем ловить профессора. Чует моё сердце, ледокол на мель сел не по вине Капитана, — шепнула Ольга в ухо Тегиминскому.
Тот укоризненно поглядел на неё: она прервала его размышления о ней же.
Профессор действительно закончил лекцию. Как всегда, посыпалось множество вопросов. Он легко отвечал, было видно — в теме, знает предмет.
Наконец Львов поблагодарил всех пришедших на встречу, попрощался лёгким поклоном и направился к выходу. Тут-то Ольга и Тегиминский его и «поймали».
— Здравствуйте, дорогой профессор Львов, — Ольга остановила своего старого знакомого и обняла его.
— Господи, боже мой, Оленька, вы ли это?!
— Я сильно изменилась!
— Ничуть, это ваш покорный слуга изменился, слепнуть стал, раз не увидел такую персону, — профессор поправил пенсне. — Какими судьбами, дорогуша, неужели на мою лекцию пожаловала?
— Да вот, давненько ваших стихов не слыхала. Как там у вас:
Баргузин вздымает волны,
Забурлил старик-Байкал,
Поседел и, гнева полный,
С рёвом бьёт к подножью скал.
Ветер стих, зеркально-гладкий
Он сверкает, словно сталь,
Отражая в неге сладкой
Убегающую даль.
Ваш выход, профессор, заканчивайте сами.
Львов развёл руками от удовольствия и принял эстафету:
И лесов, и гор далёких,
Голубые небеса,
И с вершины скал высоких
Вниз ползущие леса…
Всё кругом красою блещет,
Вся природа — словно храм…
Воздух тихий… даль трепещет.
Только эхо по горам
Повторяет глухо взрывы.
Пробегает пароход,
Дыма белого извивы
Низко стелются у вод…
— Ну-с, забыли, поди, уважаемая?
— Никак нет, профессор. Помню, конечно!
Тих Байкал, прохлады полный,
Притаившись, бездны ждут:
Ветер чуть, и снова волны
С громким ропотом бегут.
Они снова обнялись. Всё это время Тегиминский стоял молча, наблюдая за дружеско-поэтическим приветствием.
— Александр Владимирович! Позвольте я вам капитана Тегиминского представлю. Извольте: Порфирий Александрович, важная шишка в Госпаре, между прочим.
Профессор протянул руку и поздоровался
— А вы что, серьёзно, вот так, специально ко мне из самой столицы пожаловали? Чудно.
— И да и нет, профессор. Я вам сейчас всё расскажу.
— Тогда пойдёмте в библиотеку музея. Там потише, да и чайком нас, поди, не обнесут.
…Библиотека была во дворике — небольшое двухэтажное здание, построенное рядом с основным. Здесь хранилась литература, любовно собранная поколениями сотрудников музея и географического общества. Было видно, что профессор Львов тут свой человек.
— Ну-с, дорогая моя, рассказывайте.
— Лучше Порфирий Александрович, ему как капитану сподручнее будет.
Тегиминский никогда в жизни не выступал перед профессором, да и в библиотеке, признаться, бывал не часто, ограничиваясь госпаровским красным уголком, где имелись подшивки основных газет и журналов.
— Я хочу рассказать про аварию ледокола «Ангара», который сел на мель.
— Ужасно, ужасно, я читал в газетах об этой беде. Чистой воды недоразумение, совершенно непонятная история.
Ольга и Тегиминский переглянулись.
— Ну да, в том месте, где, как пишут, ледокол засел на мель, её не должно было быть. Мы же неоднократно мерили глубины в тех районах, дедовским способом, линём через каждые десять метров, и там всегда были хорошие глубины. Как там образовалась мель, ума не приложу. Пишут, команда гуляла всё время. Ну-с, извиняйте, мы тоже, бывает, гуляем слегка, но на столб не лезем. Хотя как гулять, можно и на столб. Мне начальник геологической партии, с которым я несколько лет ходил по Тункинским горам, назидательно вбивал в голову: «Львов, сдуру можно что угодно съесть и всё в жизни просадить!»
— То есть вы уверены, что по вашим данным, полученным практическим путём, никакой мели там быть не должно?
— Точно.
— А что же тогда там было?
— Судя по газетным сообщениям — мель.
— Профессор!
— Дорогая моя, ну там всё что угодно могло произойти. Байкал — это вообще активная тектоническая зона, там случаются подводные землетрясения разной силы в большом количестве! И кто знает, может быть, в одно из них часть подводного ландшафта изменилась.
— Профессор, а можно ещё проще?
— Господи, ну вы толкаете меня на какой-то вульгарный разговор. Если проще, то так: какой-то участок дна опустился, а какой-то, наоборот, поднялся. Извините, но проще не бывает.
— А как это узнать?
— Друзья мои, вы меня удивляете! Возьмите линь и пройдите с ним на лодочке, измеряя глубины, а потом сравните с данными, которые были нанесены на лоции, которыми пользовался капитан ледокола!
— Профессор, на лодочке?! Но это же ждать лета? — воскликнула Ольга.
— Точнее, начала апреля.
— Комиссия ждать не будет, — буркнул Тегиминский.
— А вот, кстати, комиссия могла бы оказать неоценимую научную помощь. Пусть она официально обратится в распорядительный комитет ВСОРГО с просьбой дать данные о сейсмической активности в этом районе. Обоснуйте свою просьбу необходимостью обеспечения безопасности мореплавания. Пока то да сё, придёт весна. Я так понимаю, на карте репутация человека?
— Репутация? — снова буркнул Тегиминский. — Жизнь, возможно, на карте.
— Ну да, ну да, времена нынче непростые, — слегка растерянно заключил Львов. — Простите, не подумал.
— Порфирий Александрович, перестаньте ворчать, — разозлилась Ольга. — Вы капитан, в конце концов, вы начальник! За обращение в комитет вас только отметят. Скажут, что вы подошли к делу объективно и по-научному, то есть по-большевистски!
— Башку мне открутят и без всякой науки. Это скорее! Вы думаете, кто-то будет ждать результатов столько месяцев? Его сейчас же подавать надо.
— Эээ, капитан! — Львов начал нервно мешать ложечкой сахар в стакане с чаем. — А если, не дай бог, следом, на том же месте или рядом, где никто, исходя из лоций, не ждёт происшествия, возникнет новое ЧП?
— Видимо, стану вечным председателем комиссии по происшествиям в Госпаре!
— Будьте капитаном, Порфирий Александрович!
— Вам, Ольга Анатольевна, легко говорить. Сплошные призывы — будьте, обратитесь.
— Большевистская партия учит быть объективным по отношению к людям и их поступкам!
Все замолчали. Отрицать публичные призывы партии было сложно. Пауза затянулась. Нарушил её Львов.
— Я напишу заявление в Госпар. Информация об аварии ледокола не секретная, о ней писали многие газеты. Мне известно, что в этом месте глубины, подходящие для работы судна. Предложу публично провести исследования.
— Правильный путь, а мы в Госпаре поддержим мнение науки, — оживился Тегиминский.
— Профессор, вы гений! — Ольга бросилась ему на шею и поцеловала.
— Осторожно, осторожно, Ольга Анатольевна. От такой нежности я могу лишиться сна и совершить научную ошибку.
— Ну вот и прекрасно, — подытожил Тегиминский, голос которого вновь обрёл начальственные нотки. — С вас, товарищ Львов, обращение в Госпар и статья в газету, с вас, Ольга Анатольевна… С вас, Ольга Анатольевна, — повторил он ещё раз с растяжкой, — не предпринимать больше никаких поспешных шагов. Опять же, исходя из информации в прессе, вы можете выразить обеспокоенность здоровьем капитана и… И потребовать, нет, лучше предложить посмотреть всё на месте лично.
— Нет! Нет, нет, нет. Я не смогу, я боюсь, мы не виделись столько лет!
— Я всего лишь высказал своё мнение. Через несколько дней, максимум через неделю он возвратится с зимовки вместе с членами спасательной команды!
ЛЕДОКОЛ
Воспоминания о Куропаткине, князе Хилкове
C отъездом Тегиминского дни снова пошли по заведённому Капитаном распорядку. Ледокол от пассивного труда как-то даже подуспокоился. Ещё недавно он мечтательно думал: «Вот она жизнь-то! Никто не бегает по палубе, не пылит углём в моих трюмах, не загружает и не разгружает грузы, в дождь и ветер не гонит на край моря, и не надо льды ломать, хотя вот они, рядом, куда ни кинь взгляд — ледовые поля, а ты стоишь и взираешь на них свысока».
Но скоро стоять без дела стало вначале скучно, потом тоскливо, а спустя ещё время нестерпимо тягостно.
Ледокол чувствовал, как всё внутри его замерзает, смазка, такая приятная и полезная, густеет и становится вязкой. Она больше не растекается, не ласкает, не баюкает своей нежностью…
— Капитану хорошо — он может двигаться, ходить по каютам и палубам, спускаться в трюм, он может читать книжки, а мой удел здесь и сейчас — воспоминания. Я от них стал немножко уставать, хотя вот об этом эпизоде расскажу с удовольствием.
Кто только не был у меня в каютах и на палубах, кто только не поднимался на капитанский мостик и не спускался в кают-компанию! Если б я мог писать! Представляете, первые в мире Ледокольные воспоминания! Какой, кстати, сейчас месяц? Январь, седьмое. Ох ты, лёд-полынья, получается — Рождество! Теперь трудовой народ этот день не отмечает, работает, работает, работает. А в ту давнишнюю жизнь давно бы столы накрыли. Рождество! Была б моя воля, ледокольная, я бы специально для кораблей праздник придумал, да хоть бы Ледокольный, мужественный такой, серьёзный, ну то есть настоящий.
Могу по случаю что-нибудь вспомнить про рождественский день. Так, берём январь 1904 года. Ожидали высокого гостя… То, что будет именно важная персона, мне стало ясно накануне — провели капитальную уборку в помещениях корабля, отбили наледи, а на подступах к причалу и на самой вилке встал военный караул.
И точно, пожаловал командующий Маньчжурской армией генерал-адъютант Куропаткин. Он был проездом и на станции Байкал принимал кафедрального протоиерея Фивейского. Ну, на станции, значит — на моей территории.
Уже поступила команда разводить пары — после приёма генерал отбывал в Танхой и далее скорым к театру военных действий.
Фивейский дожидался приезда Иркутского городского головы Горяева. Наконец все были на месте и направились в кают-компанию.
Горяев заметно волновался. Не каждый день вот так запросто можно было пообщаться с одним из лучших генералов империи, к тому же военным министром. Поговаривали, что это он войну с японцами проиграл — пустое, наговоры.
…Адъютант Куропаткина напомнил, что в десять часов Ледокол должен отчалить.
Протоиерей благословил Куропаткина иконой, а городской голова попросил военного министра принять двенадцать тысяч рублей, которые иркутяне собрали на больных и раненых воинов.
— Спасибо, господа, тронут. Обязательно доложу о таком вашем поступке императору. Передайте мои искренние благодарности Городской думе и горожанам.
— Непременно передадим, господин министр, тем более на сегодня назначено заседание думы.
Все раскланялись.
Но так охраняли не всех важных особ. Того же князя Хилкова, министра путей сообщения, привозили чиновники железнодорожного ведомства. И никакой тебе военной охраны. А его японцы считали более опасным, чем военного министра Куропаткина. Уж больно этот князь был изобретателен и, как говаривали подчинённые, эффективен.
Хилков, кстати, скоро «своим» стал в припортовом Лиственничном, на станции Байкал. Если Куропаткин, великие князья Романовы всегда только проездом, то Хилков у нас жил неделями…
Мне много раз приходилось наблюдать, как Хилков самолично руководит отправкой войск гужом, лично распоряжается их высадкой из подходящих поездов, а затем посадкой солдат и офицеров, погрузкой на подводы воинской клади. Незнающий никогда бы не догадался, что человек в лохматой ямщицкой шапке и дохе — князь, министр путей сообщения…
Вот о Хилкове я много слышал и многое видел, потому расскажу подробнее.
Князь! Настоящий, родовитый. Его воспитанием, между прочим, занимался Циммерман, писатель, сотрудник журналов «Русское слово» и «Отечественные записки». Михаил Иванович Хилков отучился в Пажеском корпусе. Вы знаете, что такое Пажеский корпус? Это ледокол среди учебных заведений империи. Будущая элита государства! После окончания учёбы — служба в армии. Дослужился князь до штабс-капитана, а потом оказался в Министерстве иностранных дел.
Раздал почти все свои родовые земли и уехал в Америку практически без средств. Два года князь и его наставник Циммерман путешествовали по миру. После короткого пребывания в России — вновь отъезд в Америку. Там начиналась его путейская эпопея. Он поступил на службу в англо-американскую компанию по сооружению Трансатлантической железной дороги простым рабочим. А спустя четыре года стал заведующим службой подвижного состава и тяги.
Через год князь Хилков в Англии. В Ливерпуле, где он служит слесарем на паровозном заводе.
Возвращение на Родину. Он — во главе Курско-Киевской железной дороги, работает на Московско-Рязанской железной дороге.
В русско-турецкую войну 1877–1878 годов Хилков — уполномоченный Русского общества Красного Креста при санитарном поезде, а в 1882 году в Болгарии — управляющий министерства общественных работ, путей сообщения, торговли и земледелия. А потом Хилков руководит поочередно, кажется, всеми отделениями российских железных дорог. И вот 1895 год. Князь — министр путей сообщения Российской империи.
Новый министр развил бурную деятельность. Протяженность железных дорог при нем выросла почти в два раза — с 35 до 60 тысяч километров. Он прокладывал автомобильные дороги, открывал специальные учебные заведения, строил Китайско-Восточную железную дорогу — КВЖД. Именно он — главный движитель грандиозного строительства Транссибирской магистрали.
Тринадцатого сентября 1904 года на станции Маритуй Кругобайкальской железнодорожной ветки князь вбивает символический костыль на строительстве Великого Сибирского пути — он стал непрерывным.
Это он придумал устроить железную дорогу через Байкал и сам провёл первый поезд как машинист. «Ледянка» была не первым изобретением князя. Во время русско-турецкой войны он придумал специальные конные носилки для перевозки раненых с поля боя до перевязочных пунктов и железнодорожных станций.
Хилкова Ледокол уважал. С Байкальской железнодорожной переправы тот не выводился, как говорится, дневал и ночевал. Всё что-то придумывал, улучшал. Казалось бы, его ли это министерское дело — о коновязях думать?! Так ведь думал! Не чурался! По личному его распоряжению на льду Байкала, где стояли лошади в ожидании пассажиров, устроили из брёвен коновязи с надписями: по одну сторону сходен с пристани — «казённые лошади», по другую — «почтовые лошади». Казалось бы, какой пустяк, но теперь пассажиры знали, куда им идти. Если дальше на вольных лошадках — налево, коли оплачена гужевая переправа — милости просим к казённым ямщикам.
Пассажиров из Манчжурии в годы русско-японской войны всегда прибывало много, толчея от большого скопления людей стояла неимоверная, естественно, недовольных хватало. Хилков и тут порядок быстро навёл. Приказал, чтобы пассажиров с востока тотчас отправляли в Иркутск в порожних составах военных поездов, в почтовых или товарно-пассажирских поездах. Конечно, недовольных было много, но в большинстве своём никто не роптал на неудобства или отсутствие комфорта, так как ехали без задержек, и даже благодарили находчивого министра. Для тех же, кто прибывал на Байкал из Иркутска, Хилков установил норму — на льду быть не более полутора часов. Князь, конечно, молодец. Несмотря на недоверие, начал строить железную дорогу прямо по Байкалу — «Ледянку». Строили быстро, но война требовала ещё быстрее. Тогда князь позвал подрядчика и сказал: если сдаст путь раньше срока, получит нешуточную премию. Двенадцатого февраля 1904 года подрядчик Кузнец получил девять тысяч рублей премиальных за ударные темпы, а в качестве другой награды дали ему ещё один подряд — так же быстро поставить временные бараки для войск как раз посреди Байкала.
Князь увлекался изобретательством. Благодаря поощрению изобретательства один из техников Кругобайкальской железной дороги Константинов изготовил самодвижущиеся сани для езды зимой по льду Байкала. Носились эти саночки со скоростью до четырёх вёрст в час.
Еще Хилков был причастен к строительству на железнодорожной станции Мысовой новых лазаретов и пунктов для больных и раненых воинов, провиантских складов в Култуке и многому другому. Но самым значительным новшеством стал беспроволочный телеграф на Байкале — первый в России!
Капитан со старпомом много раз обсуждали это чудо инженерной мысли, столь полезное в особенности в период военных действий.
Что было до военной кампании на Дальнем Востоке у Забайкальской железной дороги? Был один-единственный телеграфный провод, который тянулся вдоль будущей Кругобайкальской железной дороги «для сношения управления дороги с Забайкальем». Хотя в самом начале 1904 года по этому же тракту построили ещё одну линию и пустили второй провод, а между станциями Иркутск и Мысовая поставили скоропечатающие аппараты Уитстона. Но масса телеграфных сообщений была настолько велика, что обмен ими всё равно шёл крайне медленно.
А пропускная способность железной дороги с началом военной кампании всё возрастала, количество паровозов, вагонов, служащих, командированных увеличивалось. Я слышал рассказ одного командированного телеграфиста. Вот что он говорил:
— Это тяжёлое для службы телеграфа время, когда телеграфисты работали до положительного изнеможения, истощения сил, когда доходили они до нервного и как бы бессознательного состояния, не успевая срабатывать всей наличности телеграмм на аппаратах, останется для многих памятным, если не на всю жизнь, то очень надолго. Я же вынес ещё и то убеждение, что сознание необходимости серьёзного труда и нравственной ответственности за него способно не только примирять и даже объединять людей разных взглядов, убеждений, но и сделать неаккуратных и небрежных хотя в это время — исправными и исполнительными.
Так вот, поскольку поезда, армейский груз и войска перевозились через Байкал на ледоколах «Байкал» и «Ангара» и от количества рейсов зависели объёмы и, следовательно, эффективность и успех перевозки, скорость передачи депеш о движении судов играла очень, очень, очень важную роль. Вот тогда министр Хилков, который практически жил на Байкале и лично руководил Байкальской железнодорожной переправой, установил на станциях Байкал и Танхой беспроволочный телеграф. По нему «ледокольные» депеши просто «летали».
Работу беспроволочного телеграфа здесь, на Байкале, довели буквально до телеграфного совершенства. Лучшие телеграфисты передавали в минуту до двадцати слов.
Хилков каждое утро ездил на станцию Байкал, где лично следил за работами, постоянно выезжал на лёд инспектировать ледяную дорогу, в Танхой, Мысовую, которые в годы русско-японской войны превратились в важные тыловые территории. Здесь, кроме осуществления перевозок личного состава и военных грузов, размещались медико-санитарные учреждения.
Для него не было трудностью поехать на лошадях со станции Байкал в Танхой, оттуда по железной дороге до Култука, добраться до Иркутска и снова вернуться в Лиственничное. Это, между прочим, несколько сотен верст.
…Однажды весной, а точнее, 15 апреля 1904 года Хилков прибыл на станцию Байкал экстренным поездом. Он вышел из своего вагона и спустился на дебаркадер. На платформе станции в ожидании прибытия министерского поезда собралось всё местное начальство и публика.
…Сейчас же вслед за остановкой состава Хилков вышел из вагона в сопровождении большой свиты, состоящей из начальников отдельных служб Забайкальской и Кругобайкальской железных дорог, инженеров и членов министерства, сопровождавших министра из Петербурга.
Хилков побеседовал с комендантом станции об успешности передвижения войск, с другими начальниками о состоянии переправы по Байкалу, вернулся в вагон и пригласил с собою местного железнодорожного жандармского ротмистра. Через несколько минут ротмистр вышел из вагона, неся в руках футляр с царским подарком — золотыми часами, украшенными орлом, с массивной золотой цепочкой.
Затем был приглашён в вагон местный комендант станции, получивший такой же царский подарок.
Многих из награждённых Ледокол знал лично. И очень радовался, что их отметили так высоко. Особенно радовался, когда князь вручил начальнику Байкальской железнодорожной переправы Заблоцкому часы, осыпанные бриллиантами. Всего двадцать пять подарков от императора привёз Хилков. Все награжденные отличились при организации переправы войск и грузов через Байкал.
А ещё награждали нижних чинов серебряными медалями и золотыми часами «За усердное несение своих обязанностей при движении грузов через озеро Байкал по рельсовому пути».
Хороший министр никогда не забывал людей своего ведомства.
Глава 17
КАПИТАН
Догадки Капитана
Капитан выбрался на палубу. По расписанию была прогулка и оценка внешней ледовой обстановки.
Погода стояла ясная, видимость была хорошая настолько, что во всей своей красе позировал хребет Хамар-Дабан, вершины которого небесная канцелярия заботливо укрыла снежными шапками. Впрочем, «головной убор» он не менял ни зимой, ни летом.
Подумал, сколько раз наблюдал этот хребет издалека и ни разу вблизи. С моря, кстати, всё видится по-другому, как-то более объёмно, понятнее, что ли. Даже знакомый берег, когда смотришь на него с воды, выглядит иначе.
Внезапный резкий толчок — и Ледокол весь задрожал. Инстинктивно Капитан крепко схватился за поручни. Где-то вдалеке что-то глухо и отрывисто зашумело-зашелестело, словно гигантские грабли прошлись по снегу, собирая его в кучу. Эти толчки следовали один за другим через короткие отрезки времени. Лед задрожал — какая-то могучая сила изнутри пыталась взломать, нарушить безмолвное спокойствие Байкала. Ледокол стал «приплясывать».
— Землетрясение, — мелькнуло у Капитана в голове.
И словно бы в подтверждение его догадки громыхнул с треском и каким-то утробным звоном, нагоняющим страх и ужас, лёд. Он треснул далеко от того места, где стоял ледокол, но трещина мгновенно «добежала» до него, упёрлась в борт и ещё через мгновение вышла с другой стороны у берега. Рваная рана льда обнажилась так, что стали видны края ещё недавно толстого и сплошного полотна из застывшей воды. Из трещины, пенясь и шипя, вырывалась вода, которая растекалась по поверхности, пытаясь залатать, заморозить образовавшуюся рану.
Поднялся ветер, и началось…
…Несколько раз Капитан попадал в ледостав, когда ветер с моря гнал к берегу, казалось бы, монолитный лёд. Он с грохотом, ломаясь, корчась от боли и ненависти к ветру, полз к берегу, то убыстряясь, то замедляясь. Шумел звоном разбитого стекла, нагромождался этажами и образовывал страшную стену, из которой по воле могущественного конструктора хаотично торчали острые сколы. Преодолеть эту стену было невозможно! Эти прибрежные торосы насмерть охраняли берега.
Новые толчки «подкинули» Ледокол несколько раз. Он покачивался всем корпусом, тяжело поднимал нос и опускал корму.
— Терпи, богатырь, терпи, хороший, — причитал Капитан.
Несмотря на опасность, он пробирался к трюму, нужно было проверить маячки, не открылась ли вновь пробоина в дне…
Тряска и грохот прекратились внезапно, так же как и начались. Словно кто-то по неосторожности вначале включил не ту кнопку, и всё вокруг заклокотало, а увидев, что происходит, исправил ошибку.
…Ледокол выровнял своё положение. Первые минуты после землетрясения, а это было именно оно, Капитан машинально цеплялся за поручни, привыкнув за последние недели жить «с наклоном», и только спустя какое-то время понял, что кривизна исчезла! И ещё ему показалось, что ледокол закачался на воде!
Это могло означать, что подводная катастрофа помогла ему слезть с банки. К примеру, дно опустилось и мелководье исчезло.
Но если ветры начнут дуть с берега, Ледокол вместе со льдами погонит на большие глубины, а с такой дырой в днище да при болтанке…
Капитан даже думать не хотел, что может случиться при таком раскладе. Оставалось надеяться на удачу, что ветры не разгуляются, подоспеет спасательная экспедиция с техникой, землетрясение не повторится скоро…
Он с фонариком облазил весь трюм. Внимательно осмотрел «маячки» — специальные метки, оставленные для контроля уровня воды. Прибавления её он не обнаружил. Цементный ящик «работал». Но как долго выдержит эта «заплатка» активность моря?!
И здесь, в трюме, догадка о том, что авария могла быть связана с подводным землетрясением, обрела уверенность. Конечно! Конечно, на траверзе Мыса Орловый могло произойти поднятие дна, из-за чего Ледокол и сел на мель. Точно так же и сейчас, когда Ледокол «вдруг» освободился из плена после землетрясения, дно в этом месте могло опуститься.
Между тем Ледокол действительно «танцевал» на воде, мель, которая поймала его в плен, видимо, ушла. И теперь он свободно покачивался в образовавшейся после землетрясения полынье.
Пока эта полынья не превратилась в лёд, Капитан достал глубинный линь и с интервалами в несколько метров стал делать замеры прямо с борта судна. Это занятие заняло почти весь световой день.
Он сверил новые данные с лоциями и понял, что теперь его уверенность можно доказывать цифрами ручных промеров глубин. Они вернулись к старым значениям лоций — теперь корабль свободен от плена! Для точности нужно было сделать промеры не только вокруг Ледокола, но и подальше от берега, но это занятие на будущее…
ЛЕДОКОЛ
Освобождение из плена
Ледокол почувствовал свободу. Самого мгновения освобождения из плена он не заметил, будучи погружён в воспоминания о знаменитых персонах, которые были его гостями. Первая мысль — можно сниматься с якоря и идти в родной порт. Уж теперь я наломаю льда! Нам нет преград, ледовая пустыня! Но вспомнил, что вся команда эвакуировалась на материк.
«Нет ничего ужаснее стояния на месте, когда появляется возможность движения. Время тогда начинает тянуться медленно, тебя всё злит и раздражает. Впереди простор, а ты всё время оглядываешься на корму», — подумал Ледокол.
«А каково сейчас Капитану! Понял ли он, что мы слезли с этой чёртовой мели, неизвестно откуда взявшейся?»
Ледокол прислушался: «Тихо. Может быть, Капитан спит. Весь день бегал с линём, измерял глубины, что-то всё записывал. При этом то ухмыльнётся, то улыбнётся и каждый раз после того, как запишет, качает головой и потирает руки. Может, разогревался, нагонял в ладони тепло? Мало ли что может случиться от всех переживаний!
Эх, сейчас бы кто занырнул под воду. Осмотрел бы дно моря, оценил состояние корпуса. Как я там? Сильно поранился? Хорошо бы несильно, а то ещё решат пустить на металл. Даже думать не хочется. Да, водолазов не хватает! Сюда бы одну из тех подлодочек, что привозили, когда «Ледянка» действовала. Вот думал же ещё, оставьте одну для Байкала, тоннели на Кругобайкальской опять же охранять, ну и науке бы подфартило.
Ледокол как-то в порыве искреннего ухаживания рассказывал эту историю разбитной малютке-шлюпчонке, а заодно и повидавшему уже многое в своей морской жизни баркасу, о том, что видел на Байкале подводные лодки. Они откровенно смеялись, раскачиваясь на прибрежной волне, и намекали на его почтенный стаж работы, который, вероятно, и сыграл злую шутку с его памятью, и, не стесняясь его авторитета, называли фантазёром. Вначале Ледокол хотел рассердиться, но потом вспомнил услышанную от одного из пассажиров фразу: «Незнание не является аргументом», — и не стал расстраиваться. Подумал: «Каждому своё. Шлюпчонке — шлюпать, баркасу — баркасить, а Ледоколу и дальше ломать лёд. Все при своих».
А история с подводными лодками между тем была абсолютно правдивой. Когда началась война с Японией, для усиления Российского флота на Дальнем Востоке отправили подводные лодки. Тогда они были в новинку и использовались как миноносцы. Первые субмарины строились в столице империи.
Тридцать первого мая 1904 года подводная лодка-миноносец № 150, построенная по проекту русских инженеров Бубнова и Беклемишева, под названием «Дельфин» проходила испытания на Балтике. Были проекты американских конструкторов, получивших названия «Сом» и «Осётр».
Доставка этих чудо-кораблей к театру военных действий оказалась сложнейшей задачей. Единственный путь транспортировки — железная дорога — Транссиб. И самый сложный участок — Байкал. Но Байкальская железнодорожная переправа справилась отлично.
Предстояло перевезти подводные корабли каждый весом более ста тонн на расстояние девять тысяч километров. Такой проект ещё не осуществлял никто в мире, тем более в условиях полной секретности.
Военному, морскому, железнодорожному ведомствам пришлось, как говорится, пройти «на пузе» всю магистраль, выясняя, впишутся ли подлодки в габариты станций, мостов, переходов…
Миноноски и небольшие подводные лодки грузили на обычные железнодорожные платформы. Для более крупных субмарин сделали специальные шестнадцатиосные платформы на Путиловском и Невском заводах Санкт-Петербурга.
Перед дальней дорогой репетировали. Транспортёры с лодками обкатали на портовой ветке Николаевской железной дороги: впереди военного эшелона двигалась спецплатформа с каркасом лодки в натуральную величину…
Перед отправкой на Дальний Восток с подлодок сняли аккумуляторные батареи, надстройку, часть механизмов. В таком виде лодки доставили на станцию Байкал. Даже если бы Кругобайкальская железная дорога была к этому времени построена, лодки всё равно не смогли бы вписаться в тоннели. И в этом случае помогла ледяная магистраль и мы — Ледоколы. Брат «Байкал» принял на себя основной груз — подлодки. А по ледянке перевезли отдельные части, снятые с кораблей.
Двигались медленно. Не дай бог, что-то пойдёт не так. Но всё прошло прекрасно. Всего через Байкал на Дальний Восток доставили двенадцать подводных кораблей.
Ледокол усмехнулся так, что зазвенели якорные цепи. «Малютка-шлюпчонка» маленькая ещё, чего с неё взять, поскакушка. Откуда ей знать, что и это ещё не вся история. На Байкал доставили ещё четыре маленькие подводные лодки, и среди них имелся полуподводный катер «Чилим».
…Тогда-то местные стали поговаривать, что видели на Байкале подводные лодки. Спустя десятилетия факт стал мифом, а потом и легендой. И кто-то рассказывал, что видел всплывающий из Байкала корабль. А может, так оно и было на самом деле? Может быть, они с воды охраняли от диверсантов тоннели Кругобайкальской железной дороги, ведь была ещё одна война с Японией, и снова Транссиб исправно снабжал Дальний Восток всем необходимым. А Кругобайкальская железная дорога снова стала стратегическим звеном большой магистрали.
Глава 18
КАПИТАН И ЛЕДОКОЛ
Рассвет
Ледокол, мог не переживать. Капитан, конечно же, понял, почувствовал и увидел воочию, что корабль «слез» с мели. И никакого чуда в том не было — дно в этом месте опустилось, глубины пришли в соответствие с тем, что отмечались на лоциях. Так что и причина аварии вполне объяснима — подводное землетрясение!
— А молодцы мы всё-таки с Ледоколом, — подумал Капитан. — Была бы возможность, обнял бы его. Спасибо, корабль, ты красавец, ты настоящий Ледокол.
Капитан вдруг почувствовал огромную усталость, словно бы весь был увешан маленькими гирьками, которые тянули вниз и пригибали к палубе.
Прилёг на лежанку и мгновенно уснул.
Ледокол убаюкивал своего Капитана, покачиваясь в пока ещё не замёрзшей полынье. Он думал, что ему повезло с этим человеком, который, конечно, не такой стальной, как он, Ледокол, но в чём-то точно сильнее и надежнее.
…Забрезжил байкальский рассвет. Солнце начинало раскрашивать ледяные поля, пока ещё бело-серые, сумрачные, неживые. Но утро нового дня наступало, и проявлялась совсем другая картинка.
Капитан всё ещё спал, а Ледокол продолжал хранить его сон, боясь пошевелиться в образовавшейся после землетрясения полынье, где уже образовался тонкий ледок, который за ночь успел схватить и окольцевать Ледокол.
— Ну-ну, — подумал Ледокол. — И не надейся, с этим справимся легко. Вот вернётся экипаж, снова оживут котлы и механизмы, и привычный голос Капитана даст команду, и я начну крушить это новое поле, переливающееся белизной.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Чем же закончилась эта история, начавшаяся на исходе 1929 года во льдах Байкала?
Прибудет спасательно-аварийная команда, и после всех необходимых работ Ледокол отбуксируют в док. Начнётся госпаровская проверка, следствие и многочисленные комиссии. Очень долго Капитан будет давать объяснения различным организациям и людям: писать отчёты, собирать докладные от членов экипажа.
Удивительно, но самого страшного не произойдёт. Никто не приклеит к Капитану ярлык «врага народа», никто не бросит в него камень, что он действовал непрофессионально. Тегиминский, к своему собственному удивлению, подтвердит отчёты учёных о влиянии сейсмической активности Байкала на рельеф дна. Львов по просьбе Ольги Анатольевны лично выступит с сообщением на эту тему в кабинете начальника Госпара. Госпаровскому руководству раздувать историю до масштабов вселенского заговора тоже было не с руки — не ровен час, каток истории может раздавить всё на своём пути.
Теперь, если самое сложное. Капитан так и не встретился с Ольгой. Они оба боялись этой встречи, так как всё, что из прошлого, непредсказуемо и не всегда радостно. Да и, по правде, если разобраться, что эта встреча могла принести? Предположим, не найдутся нужные слова, не сложатся предложения, не выдержат новых переживаний мостики воспоминаний! Не сговариваясь решили сохранить нетронутыми свои мечты и иллюзии, и если задуматься, как это чудесно — знать и быть уверенным, что в жизни точно есть человек, который тебя поймёт, простит и поможет.
Читатель ждёт ещё каких-то подробностей? Тегиминский всерьёз увлекся Ольгой. А Ольга? Если говорить кратко, она задумалась. Характеристик о Тегиминским никто ей не писал, да и зачем? Верить можно только своим ощущениям, своему личному опыту, советы посторонних — пустое дело, в особенности, когда дело касается личного. И потом, для этого ты плох, для этого вовсе ужасен, для того, для них, для вас и нас… Но сколько угодно примеров, когда находится и тот, с которым всё складывается как нельзя лучше. Может быть, и здесь тот самый случай?
А вот у Капитана с Глафирой, судя по всему, всё сложится хорошо. Может быть, даже прекрасно. Посмотрим.
ИСТОРИЯ
ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ ВСЕПОДДАННЕЙШЕГО ДОКЛАДА МИНИСТРА ПУТЕЙ СООБЩЕНИЯ 26 МАРТА 1904 г.
Рельсовый путь по льду Байкала
Во исполнение последовавшего Высочайшего Вашего Императорского Величества соизволения на производство опыта укладки рельсового пути по льду через Байкал, мною ещё до моего отъезда из Петербурга были даны по телеграфу распоряжения о подвозке необходимых для сего материалов с Забайкальской и Сибирской железных дорог. Ко времени моего приезда на Байкал значительная часть рельсов, скреплений и шпал была уже подвезена на обоих берегах; когда же я вернулся на Байкал 2 февраля из поездки по Забайкальской дороге до ст. Манчжурия, к укладке пути на озере было уже приступлено.
Главным препятствием, с которым приходилось бороться, кроме общих тяжёлых условий работы на льду при холоде, достигавшем 30 градусов, и при частых метелях и буранах, были те трещины и нажимы, которые постоянно образуются на Байкале.
Сама по себе прочность льда, который был около 2 аршин толщиной около западного берега озера и около аршина с четвертью у восточного берега, была весьма значительна. Так что около берегов паровозы под парами с полным составом вагонов двигались по льду. Но вышеуказанные трещины и нажимы, появляясь совершенно неожиданно, нарушали всякие расчёты и предположения. Причины возникновения этих трещин и нажимов до сего времени не выяснены и при громадной глубине Байкала, доходящей до 2-х и более вёрст, едва ли в скором времени будут точно установлены. В настоящее время несомненно только, что значительное влияние оказывают в этом отношении явления вулканического характера. Во время моего пребывания были два случая совершенно определённых землетрясений на Байкале. Когда весь лёд на озере колебался, и подземные толчки ощущались на берегу. Трещины эти и нажимы образуются почти моментально и без каких-либо видимых или ощущаемых внешних причин. Ширина трещин под рельсовым путём доходила до 2 аршин. Сила движения льда при трещинах и нажимах была настолько велика, что рельсы лопались, болты и скрепления разлетались со страшною силой и путь немедленно разрушался на протяжении нескольких десятков саженей.
В первые дни укладки пути по льду вследствие неблагоприятных естественных условий эти трещины и нажимы были настолько часты и так сильно портили произведённые уже работы, что были моменты, когда осуществление задачи перевозки подвижного состава по рельсам через озеро казалось почти неосуществимым. Но благодаря тому подъёму духа, с которым работали как местные технические руководители работ, так и все остальные, принимавшие участие в деле постройки пути, эти препятствия только увеличивали энергию и настойчивость, и постепенно были найдены способы если не совершенно уничтожить, то, по крайней мере, значительно ослабить неблагоприятные результаты этих стихийных явлений.
Путём опыта выяснились те несколько мест пути, где эти трещины и нажимы происходили особенно часто, и около этих мест были установлены особые партии рабочих; затем эти места перекрывались по крести длинными, не скреплёнными между собой брусьями, и на эти клетки уже клали шпалы и рельсы.
Таким образом, в случаях движения льда вследствие трещины или нажима эти крестообразно положенные брусья, сжимаясь или расширяясь, предохраняли самый рельсовый путь от сильного разрушения. Благодаря такому приспособлению, уложенному в наиболее опасных местах, рельсовый путь был окончательно готов к перекатке вагонов 17 февраля, и в этот день было спущено на лёд свыше ста вагонов. Вагоны двигались конною тягой на расстоянии 50 саженей один от другого. Первоначально для перекатки вагонов запрягали четвёрку лошадей, а затем, когда люди и лошади привыкли к этой работе, каждый вагон везла одна пара лошадей.
18 февраля 20 первых вагонов благополучно прибыли на восточный берег Байкала. После сего передача вагонов производилась безостановочно, причём в некоторые дни передавалось по рельсовому через озеро пути по 220 вагонов. Передача вагонов продолжалась до 1 марта, к каковому времени было уже передано на восточный берег Байкала 1300 вагонов.
После этого было предположено приостановить временно передачу вагонов, выправить путь и затем приступить к перекатке паровозов. Но здесь произошло новое неблагоприятное явление, которое несколько задержало ход работ. До сего времени все трещины и нажимы, которые образовывались, шли по длине озера и, следовательно, перпендикулярно направлению пути, начиная же с 28 февраля стала образовываться трещина вдоль пути и в некоторых местах прямо между рельсами. Первоначально незначительная, трещина эта постепенно увеличивалась и ко 2 марта простиралась уже вдоль пути на протяжении свыше 20 верст. Вследствие сего оказалось необходимым неотлагательно передвинуть путь в сторону от трещины на всём этот протяжении, работа эта была окончена к 5 марта, и в этот день для укатки пути и для испытания его прочности перед пуском паровозов было передано в Танхой 28 гружёных товарных и 10 пассажирских вагонов. Затем с 6 марта началась передача паровозов.
В деле передачи паровозов также пришлось сделать некоторые изменения первоначальных предположений.
Сначала было предположено передавать их целиком в холодном виде, и прочность льда сама по себе вполне допускала такую передачу. Но затруднение возникло снова вследствие трещин. Сделанный опыт пропуска небольшого тридцатитонного старого паровоза через рельсовый путь, уложенный на клетках через трещину, доказал рискованность подобной передачи. Паровоз осел своими передними колёсами в лёд, и хотя благодаря энергичным и весьма удачным приёмам он был поднят на поверхность льда и вывезен на берег, я тем не менее не решился пускать целиком по рельсовому пути паровозы, весящие более 45 тонн. Вследствие сего было приступлено к разборке паровозов на две части. С рам паровоза снимался целиком весь котёл и ставился на две платформы. Рама же со своими ходовыми частями двигалась по рельсам отдельно. Таким образом, вес каждой части паровоза был не более тысячи восьмисот пудов, и сборка его на том берегу была весьма несложна, ибо требовалось только снова поставить котёл на раму и укрепить развинченные болты.
В этом виде первые 20 паровозов, перевезённые конною тягой, прибыли благополучно в Танхой утром 7 марта.
После сего в течение 4-х дней было передано на восточный берег Байкала всего 65 паровозов.
Одновременно с передачей паровозов продолжалась и перекатка вагонов товарных и пассажирских.
После прохода 9 марта последних паровозов была замечена трещина, образовавшаяся вдоль пути. Вследствие сего и в виду наступления на озере более тёплой погоды, а также принимая во внимание, что вместе с переданными на Восточно-Китайскую дорогу 38 паровозами с уссурийской железной дороги, лежащие за Байкалом были усилены более чем на сто паровозов и что остальные паровозы, необходимые для усиления железных дорог за Байкалом, уже прибывшие в Иркутск, будут переданы на ледокол, я решил приостановить дальнейшую передачу паровозов, о чём всеподданнейше доложил по телеграфу Вашему Императорскому Величеству.
Ко времени моего отъезда с Байкала — 11 марта — было всего передано по рельсовому по льду пути на восточный берег Байкала 2013 товарных вагонов и платформ, 65 паровозов и 25 пассажирских вагонов.
Докладывая Вашему Величеству о ходе работ по укладке и эксплуатации рельсового по льду пути, обязуюсь указать ещё на одно затруднение, которое без принятия надлежащих мер могло бы весьма неблагоприятно отразиться на успехе сего дела. В конце февраля вследствие сильных буранов и вообще трудных условий работы на озере рабочие начали уходить с работ, и возникло опасение, что не хватит рабочих сил для дальнейшего исправления происходящих на пути повреждений и необходимых на некоторых местах передвижек пути для удаления его от трещин.
Вследствие сего я обратился к генерал-адъютанту Сахарову с ходатайством разрешить воспользоваться для этой работы, в случае необходимости, за определённое вознаграждение войсковыми частями иркутского гарнизона.
Разрешение последовало, и 26 февраля одна рота в полном составе при двух офицерах вступила на работу на Байкале. Дружная молодецкая работа этих войсковых частей, помимо непосредственно принесённой ими пользы, оказала самое благотворное влияние на остальных рабочих, которые стали возвращаться на работы. Так что в последние дни на линии работало до шестисот человек.
После моего отъезда было ещё передано на восточный берег Байкала около 300 вагонов и затем 14 марта вследствие ослабления льда было приступлено к разборке и к свозу на берег рельсов, скреплений и шпал.
В заключение настоящего краткого моего отчёта о поездке обязуюсь доложить Вашему Императорскому Величеству о всеобщем подъёме духа — чему я лично был свидетелем, — который воодушевляет служащих на Сибирской и Забайкальской железных дорогах и на Байкальской переправе, до самых мелких агентов включительно. Все они глубоко проникнуты сознанием важности лежащих на них обязанностей и этому общему напряжению сил и энергии я приписываю главным образом успешный до сего времени ход воинских перевозок от Волги до Манчжурии.
ПРИКАЗ НАЧАЛЬНИКА ЗАБАЙКАЛЬСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ
22 ФЕВРАЛЯ 1904 ГОДА № 33
Мною получено нижеследующее приказание от сиятельства господина министра князя Хилкова:
Начальнику Забайкальской железной дороги
На всеподданнейшую телеграмму мою от 18 сего февраля, в коей я имел счастье доложить Его Императорскому Величеству об окончании укладки рельсового пути через Байкал и о передаче по нём первых вагонов, Государю Императору всемилостивейше благоугодно было удостоить меня нижеследующей телеграммой:
«Да благословит Господь успехом законченное под Вашим наблюдением трудное дело перевозки вагонов по льду Байкала. Надеюсь, что дальнейшие передвижения будут столь же успешны, как были до сих пор. Передайте Мою благодарность всем потрудившимся при укладке ледяной железной дороги.
Николай».
Счастлив о такой Монаршей милости объявить Вам, начальникам служб пути, тяги и движения; начальникам участков и начальникам дистанций, работающим на рельсовом пути на озере, и всем остальным служащим вверенной Вам дороги, принимающим участие в постройке и эксплуатации этого пути.
Министр путей сообщения князь М. Хилков.
Станция Байкал. 21 февраля 1904 г. № 14
Имею высокое счастье объявить об этом во всеобщее сведение по вверенной мне дороге.
Мною доложено его сиятельству господину министру, что все без исключения служащие забайкальской дороги повергают к стопам Его Императорского Величества верноподданнейшие чувства беспредельной преданности и готовности положить все свои силы до последнего вздоха на служение Его Императорскому величеству.
И. Д. начальника дороги. Инженер А. Свентицкий
В С.-Петербурге
28-го марта 1904 года
ВЫСОЧАЙШИЙ РЕСКРИПТ,
данный на имя министра путей сообщения, члена Комитета Сибирской железной дороги, действительного тайного советника князя Хилкова
Князь Михаил Иванович! Для обеспечения вызываемого обстоятельствами времени безостановочного передвижения по Великому Сибирскому пути достаточного числа войск и военных грузов представилась необходимость значительно усилить подвижной его состав и служебный персонал. Однако выполнение этой важной задачи усложнялось закрытием навигации на Байкале и невозможностью окончить постройку обходной железной дороги ранее второй половины текущего года. Посему, в видах снабжения лежащей за названным озером части пути надлежащим количеством паровозов и вагонов, пришлось устроить и поддерживать временное железнодорожное движение по ледяному покрову озера при крайне неблагоприятных условиях, порождаемых подвижностью байкальского льда, зачастую образующего широкие трещины…
Справедливо ценя своевременность принятых с этой целью мер и те поистине блестящие результаты, которые достигнуты вами в столь короткий срок, благодаря настойчивому труду и испытанной опытности в железнодорожной технике, Я поручаю вам объявить всем потрудившимся над упомянутым высокополезным делом Монаршую Мою признательность и, в изъявление особого к вам благоволения, жалую вас кавалером ордена Белого Орла, знаки коего при сём препровождаются.
Пребываю неизменно к вам благосклонный.
На подлинном собственною Его Императорского Величества рукою написано: «и искренно благодарный Николай».
