Иркутская мера

Владимир Рапацевич

​

Два письма для Катерины

​

Мо­е­му дя­де, по­гиб­ше­му за Ро­ди­ну, по­свя­щаю
 

1.

Под ут­ро Ни­ко­лаю сно­ва при­сни­лась род­ная де­рев­ня. Яр­кое солн­це све­тит сквозь вет­ви бе­рёз, ис­крит­ся, вспы­хи­ва­ет на мок­рой пос­ле дожди­ка тра­ве ми­ри­а­да­ми ис­кр. По­кос. Тра­ва лег­ко и упру­го сре­за­ет­ся лез­ви­ем ко­сы и ло­жит­ся ров­ны­ми вал­ка­ми у ле­вой но­ги. Шаг впе­рёд, взмах, и, при­жи­мая пят­ку ко­сы, про­тя­ги­ва­ешь с вы­до­хом. Вжик, и сно­ва взмах. Впе­ре­ди, чуть сле­ва спи­на кос­ца. Ру­ба­ха мок­рая от по­та плот­но при­лип­ла к спи­не, под нею с каж­дым взма­хом и по­во­ро­том те­ла иг­ра­ют мыш­цы. Во всей фи­гу­ре уга­ды­ва­ет­ся что-то бес­ко­неч­но зна­ко­мое, но слег­ка за­бы­тое и не­уло­ви­мое. Хо­чет­ся до­гнать, по­смот­реть, кто это. За спи­ной ды­ха­ние дру­гих ко­са­рей. Обер­нул­ся на­зад — братья. Вань­ка, за ним в двух ша­гах Вась­ка, а за ним стар­ший — Миш­ка. Вань­ка по­че­му-то хму­рит­ся, то­ро­пит:

— Да­вай, да­вай, пят­ки под­ре­жу!

Хо­чет­ся пить. Мам­ка сто­ит по­за­ди кос­цов, дер­жит в ру­ках за­по­тев­шую крын­ку. Ни­ко­лай зна­ет, что в крын­ке про­хлад­ное мо­ло­ко. Хо­чет­ся при­пасть к крын­ке и пить, пить, не от­ры­ва­ясь, бе­лую, чуть вяз­кую жид­кость, пах­ну­щую теп­лом ко­ро­вы и чем-то ещё, род­ным и зна­ко­мым.

— По­пей, Ко­ля! — мать про­тя­ги­ва­ет к не­му крын­ку.

Ни­ко­лай хо­чет сде­лать шаг к ма­те­ри, но в это вре­мя иду­щий впе­ре­ди ко­сарь обо­ра­чи­ва­ет­ся, и Ни­ко­лай узна­ет от­ца.

— Не от­ста­вай — го­во­рит отец — нам на­до се­год­ня успеть до­ко­сить.

— Раз­ве те­бя от­пус­ти­ли? — удив­ля­ет­ся и од­нов­ре­мен­но ра­ду­ет­ся Ни­ко­лай. — Ког­да же ты вер­нул­ся?

— Я не­на­дол­го — по­мочь те­бе по­кос за­кон­чить.

Отец улы­ба­ет­ся, и лас­ко­во, как ког­да-то в дет­ст­ве, бе­рёт за ру­ку:

— По­шли…

Ни­ко­лай огля­нул­ся. Мать и братья по­че­му-то уже да­ле­ко, что-то го­во­рят ему, но слов не разо­брать. За спи­ной у них не­бо на­ли­ва­ет­ся ту­чей, а впе­ре­ди солн­це све­тит яр­ко, и пти­цы по­ют всё гром­че и гром­че…

Ни­ко­лай вздрог­нул и про­снул­ся. Над го­ло­вою за­ли­ва­лась ка­кая-то пта­ха. Бы­ло уже поч­ти свет­ло, но солн­це ещё не вста­ло. Хо­те­лось пить. Ос­то­рож­но под­нял­ся, что­бы не раз­бу­дить бой­цов, ле­жа­щих ря­дом на по­сте­лен­ных пря­мо на зем­лю ши­не­лях, на­ша­рил фляж­ку. Из-за уг­ла до­ма вы­гля­нул услы­шав­ший шо­рох ча­со­вой.

— Не спит­ся, то­ва­рищ лей­те­нант? — спро­сил впол­го­ло­са.

— Да, что-то опять ро­ди­на при­сни­лась. Ско­рее бы уж ка­пи­ту­ля­цию объ­яв­ля­ли. Вой­не-то уже ко­нец.

— Ко­го-то, на­вер­ное, оста­вят мир­ную жизнь в Гер­ма­нии на­ла­жи­вать, не­до­би­тых гит­ле­рю­ген­дов разо­ру­жать. А мы с со­рок пер­во­го в око­пах, на дем­бель, на­вер­ное, пер­вы­ми пой­дём. Эх, как там до­ма? У нас в Ир­кут­ске уже солн­це за пол­день пе­ре­ва­ли­ло.

— Лад­но, Лёнь­ка, пой­ду прой­дусь. Те­бя уже ме­нять идут, по­спать ещё успе­ешь не­мно­го.

— Ты толь­ко та­бач­ком угос­ти, а то у ме­ня поч­ти за­кон­чил­ся.

Ни­ко­лай про­тя­нул Лео­ни­ду ки­сет с вы­ши­ты­ми зе­лё­ной шел­ко­вой нитью сло­ва­ми: «До­ро­го­му бой­цу от под­ру­ги». По­лу­чил он его два го­да на­зад вмес­те с пись­мом от не­зна­ко­мой де­вуш­ки из Ке­ме­ров­ской об­лас­ти. В пись­ме де­вуш­ка Га­ля по­сы­ла­ла на­каз бой­цу Крас­ной Ар­мии «дать при­ку­рить, как сле­ду­ет фа­шист­ско­му Фри­цу», и со­об­ща­ла свой ад­рес для пе­ре­пис­ки. Пос­ле де­мо­би­ли­за­ции Ни­ко­лай со­би­рал­ся сна­ча­ла за­ехать в шах­тёр­ский по­сёлок, где жи­ла и тру­ди­лась Га­ли­на, а уже по­том вмес­те с ней к се­бе в се­ло.

Ни­ко­лай и Лео­нид бы­ли из со­сед­них кол­хо­зов, при­зы­ва­лись в один день, в са­мом на­ча­ле вой­ны, и слу­жи­ли в од­ной ро­те. Да­же в гос­пи­та­ле по ра­не­нию ле­жа­ли вмес­те ле­том 44-го. Сдру­жи­лись креп­ко, хо­тя внеш­не не по­ка­зы­ва­ли ви­ду. Не ме­ша­ло друж­бе и то, что Ни­ко­лай уже год но­сил офи­цер­ские по­го­ны…

Ни­ко­лай не­слыш­ным ша­гом обо­шёл рас­по­ло­же­ние взво­да, пе­ре­ки­нув­шись па­рой слов с ча­со­вы­ми, и вер­нул­ся к мес­ту, где но­че­вал. До подъ­ёма при­мер­но час. Это если ни­че­го не про­изой­дёт. Но сто­я­ла пре­дут­рен­няя ти­ши­на, на­ру­ша­е­мая толь­ко пе­ни­ем ран­них птиц.

2.

Не­смот­ря на то что в семье Ко­ля был млад­шим, на фронт ушёл поч­ти сра­зу, как на­ча­лась вой­на. Ива­на при­зва­ли толь­ко в мар­те 42-го, а Ва­си­лия в 43-м. Ми­ха­ил тру­дил­ся на же­лез­ной до­ро­ге и на фронт так и не по­пал, хо­тя во­дил со­ста­вы вплоть до при­фрон­то­вой по­ло­сы, и под бом­бёж­ка­ми по­бы­вать при­шлось. Бог ми­ло­вал всех брать­ев, и хо­тя ра­не­ния, кро­ме Ми­ха­и­ла, ни­кто не из­бе­жал, но силь­ных уве­чий не слу­чи­лось. Сам Ни­ко­лай по­бы­вал в гос­пи­та­ле дваж­ды. Один раз до­ста­лось креп­ко, и, если бы не Лёнь­ка, ко­то­рый хоть и был сам ра­нен в но­гу, но дру­га не бро­сил, ле­жать бы ему в бе­ло­рус­ской зем­ле, от­ку­да его пред­ки бы­ли ро­дом.

Вновь вспом­нил­ся отец. Ни­ко­лай не знал, жив ли он. От­ца за­бра­ли в ап­ре­ле 38 го­да как вра­га на­ро­да, и, не­смот­ря на все об­ра­ще­ния ма­те­ри, ма­ло что уда­лось узнать о даль­ней­шей его судь­бе. При­шло из­вес­тие, что за шпи­он­скую де­я­тель­ность осуж­дён на семь лет без пра­ва пе­ре­пис­ки. В про­ку­ра­ту­ре ма­те­ри пря­мо объ­яс­ни­ли, что если бу­дет ещё пи­сать ку­да, то вы­се­лят вмес­те с млад­шим Коль­кой и глу­хо­не­мой доч­кой Па­шей в 24 ча­са как семью вра­га на­ро­да ту­да, «где Ма­кар те­лят не пас».

Зна­ю­щие лю­ди по­том объ­яс­ни­ли, что «семь лет без пра­ва пе­ре­пис­ки» озна­ча­ет рас­стрел, но Коль­ка это­му не по­ве­рил. Ког­да от­ца арес­то­ва­ли, Ни­ко­лаю шёл шест­над­ца­тый год, и он хо­ро­шо по­ни­мал, что отец ни­ка­кой не вра­жес­кий агент. Но объ­яс­нить про­ис­хо­дя­щее сам се­бе он не смог. Ре­шил, что кто-то тём­ные де­лиш­ки про­во­ра­чи­вал, а на от­ца сва­ли­ли, при пер­вом удоб­ном слу­чае. Стар­шие братья пос­ле аре­с­та от­ца во­об­ще чу­дом уце­ле­ли от «ежо­вых ру­ка­виц» нар­ко­ма внут­рен­них дел…

3.

Мыс­ли Ни­ко­лая пе­ре­клю­чи­лись на пред­сто­я­щий день. Два дня на­зад бой­цы ро­ты, в ко­то­рую вхо­дил и взвод Ни­ко­лая, по­лу­чи­ли при­каз про­из­вес­ти за­чист­ку Ной­ен­ха­ге­на, зем­ля Бран­ден­бург, — так офи­ци­аль­но на­зы­вал­ся не­боль­шой не­мец­кий го­ро­док не­да­ле­ко от Бер­ли­на. Про­чё­сы­ва­ли до­ма, под­ва­лы и чер­да­ки уце­лев­ших до­мов и раз­ва­лин в по­ис­ках пря­тав­ших­ся не­мец­ких сол­дат, ко­то­рые не­боль­ши­ми груп­па­ми и по­оди­ноч­ке за­би­ва­лись бук­валь­но в ще­ли. За­од­но разъ­яс­ня­ли мест­но­му на­се­ле­нию не­об­хо­ди­мость прой­ти ре­гист­ра­цию в ко­мен­да­ту­ре.

В пер­вый день об­на­ру­жи­ли и разо­ру­жи­ли око­ло двад­ца­ти сол­дат вер­мах­та, в ос­нов­ном опол­чен­цев из фольк­с­штур­ма. А на ули­це Ха­уп­т­шт­ра­се на­ткну­лись на ожес­то­чён­ный огонь, ко­то­рый ве­ли из раз­ва­лин двух­э­таж­но­го до­ма не­сколь­ко, как по­том вы­яс­ни­лось, эсэсов­цев. Те тя­же­ло ра­ни­ли дво­их бой­цов из со­сед­не­го взво­да. Те­рять им бы­ло не­че­го и сда­вать­ся они не со­би­ра­лись. При­шлось за­бро­сать их гра­на­та­ми, и вско­ре всё стих­ло.

А вче­ра про­изо­шёл слу­чай, вы­бив­ший Ни­ко­лая из рав­но­ве­сия. Толь­ко что при­быв­ший из по­пол­не­ния но­вый ко­ман­дир вто­ро­го взво­да, мо­ло­день­кий лей­те­нант Во­ло­дя Хрис­тич, рас­стре­лял не­мец­ко­го еф­рей­то­ра, по­жи­ло­го нем­ца, ко­то­рый был уже разо­ру­жён и, тря­сясь, ле­пе­тал, по­ка­зы­вая на со­сед­ний дом:

— Mein Zuhause. Meine Kinder. Ich kapitulierte. Ich wollte nicht schießen… — Мой дом. Мои де­ти. Я ка­пи­ту­ли­ро­вал. Я не стре­лял…

Чем-то он не по­нра­вил­ся Хрис­ти­чу, и тот с раз­ма­ху при­пе­ча­тал нем­ца при­кла­дом ППШ пря­мо в ли­цо. Не­мец взвыл и, упав на ко­ле­ни, на­чал кри­чать, про­тя­ги­вая окро­вав­лен­ные ру­ки к сол­да­там. И по­ка бой­цы очу­ме­ло смот­ре­ли на про­ис­хо­дя­щее, Хрис­тич вы­пус­тил в не­го оче­редь. Не­мец дёр­нул­ся и за­тих. Дру­гие плен­ные по­пя­ти­лись к за­бо­ру, лей­те­нант с пе­ре­ко­шен­ным не­на­вистью ли­цом по­вер­нул­ся и в их сто­ро­ну, но бой­цы на­ва­ли­лись на сво­е­го ко­ман­ди­ра, при­жа­ли к сте­не. При­бе­жал зам­по­лит (кто-то уже до­ло­жил):

— Ты что, под три­бу­нал за­хо­тел? Под арест его!

Лей­те­нант вдруг об­мяк, гу­бы его за­тряс­лись, и он поч­ти без­звуч­но про­хри­пел:

— А как они… Мам­ку мою и сест­ру… Вот та­кой же, как он… На гла­зах у ме­ня сна­силь­ни­ча­ли и уби­ли… — он вдруг за­ры­дал, ни­ко­го не стес­ня­ясь.

— А ты, зна­чит, чем луч­ше их? — зам­по­лит вы­тер ру­ка­вом пот и одел фу­раж­ку. — Уве­ди­те его, пусть отой­дёт, по­том пусть с ним осо­бист раз­би­ра­ет­ся.

От со­сед­не­го до­ма, на ко­то­рый по­ка­зы­вал плен­ный не­мец, бе­жа­ла, го­ло­ся что-то на хо­ду, жен­щи­на в на­ки­ну­той на пле­чи без­ру­кав­ке. Пла­ток упал с её го­ло­вы, длин­ные свет­лые во­ло­сы раз­ве­ва­лись на бе­гу. За ней сле­дом бе­жал под­рос­ток, лет че­тыр­над­ца­ти, пы­та­ясь её оста­но­вить. Жен­щи­на с раз­бе­гу упа­ла, пе­ред мёрт­вым нем­цем, не об­ра­щая вни­ма­ния, что ко­ле­ни сби­лись в кровь и за­вы­ла:

— Willie! Willie! Oh, mein Gott! Warum? Warum hast du nicht hören?.. — Вил­ли! Вил­ли! О, мой бог! По­че­му? По­че­му ты ме­ня не по­слу­шал?..

— Mom. Komm her, bitte! — Ма­ма. Пой­дем от­сю­да, по­жа­луй­ста! — под­рос­ток тя­нул мать за ру­ку.

Бой­цы сму­щён­но пе­ре­ми­на­лись. Хрис­ти­ча уже уве­ли, и он не ви­дел, чем всё за­кон­чи­лось. А Ни­ко­лай с Лёнь­кой Мед­ве­де­вым по­до­шли как раз в этот мо­мент. Зам­по­лит ско­ман­до­вал бой­цам:

— Быст­ро уве­ди­те плен­ных. А этих… Фри­ца уне­си­те, по­мо­ги­те по­хо­ро­нить, — хо­тел ещё что-то ска­зать, по­том мах­нул ру­кой и по­шёл в сто­ро­ну ко­мен­да­ту­ры…

4.

При­стро­ив­шись воз­ле чур­ба­ка, на ко­то­ром по­вар Не­сте­рен­ко при­но­ро­вил­ся ру­бить дро­ва для по­ле­вой кух­ни, Ни­ко­лай вы­нул из сум­ки лист бу­ма­ги и ка­ран­даш, по­ло­жил на чур­ку план­шет и раз­ма­ши­с­тым по­чер­ком на­чал пи­сать пись­мо ма­те­ри:

«Здравст­вуй­те, до­ро­гие род­ные ма­ма и сест­ра Па­ша! С го­ря­чим сол­дат­ским при­ве­том из Гер­ма­нии, ваш сын и брат Ни­ко­лай. У ме­ня всё хо­ро­шо. Фа­шис­тов всех уже раз­би­ли. Оста­лись толь­ко жал­кие остат­ки, ко­то­рые пря­чут­ся по под­ва­лам и ле­сам. Но ско­ро и им при­дёт ко­нец. На­вер­ное, ког­да по­лу­чи­те моё пись­мо, вой­на уже за­кон­чит­ся. Так что ско­ро бу­ду до­ма. Как у вас де­ла? Пи­шет ли Ва­си­лий? Я от не­го дав­но ни­че­го не по­лу­чал. А от Ива­на не­дав­но бы­ло пись­мо. Он где-то в Ав­стрии. Пи­шет, что у не­го всё хо­ро­шо. От Ми­ха­и­ла то­же по­лу­чил пись­мо ме­сяц на­зад. Как там Па­шень­ка? Ско­ро сол­да­ты вер­нут­ся с фрон­та, вы­да­дим её за­муж. Пе­ре­да­вай­те при­вет всем со­се­дям и од­но­сель­ча­нам. Пе­ре­да­ёт вам при­вет наш зем­ляк Лео­нид Мед­ве­дев и весь наш взвод. Под­роб­но обо всём по­го­во­рим, ког­да вер­нусь до­мой. Оста­лось со­всем не­мно­го. На этом про­ща­юсь. Ваш Ни­ко­лай. 7.05.45».

За­тем ак­ку­рат­но сло­жил на­пи­сан­ное пись­мо тре­уголь­ни­ком и на чис­той его сто­ро­не вы­вел ад­рес род­ной си­бир­ской де­рев­ни, и об­рат­ный — но­мер по­ле­вой поч­ты сво­ей во­ин­ской час­ти…

5.

Ни­ко­лай под­нял­ся на ку­чу би­то­го кир­пи­ча и стал рас­смат­ри­вать в би­нокль раз­би­тое зда­ние пя­ти­э­таж­но­го до­ма, ко­то­рое пред­сто­я­ло про­че­сать. Бой­цы из со­сед­не­го взво­да вче­ра час­тич­но прош­лись по не­му, вы­ло­вив не­сколь­ко фри­цев, ко­то­рые, как толь­ко их об­на­ру­жи­ли, на­ча­ли ма­хать бе­лой тряп­кой, при­вя­зан­ной к кон­цу пал­ки. Их уже обыс­ка­ли, и хо­те­ли со­про­вож­дать на тер­ри­то­рию филь­тра­ци­он­но­го пунк­та, на окра­и­не го­род­ка, ког­да слу­чил­ся ин­ци­дент с лей­те­нан­том Хрис­ти­чем. На этом про­чё­сы­ва­ние за­вер­ши­лось, его при­шлось от­ло­жить до ут­ра. А се­год­ня ут­ром ком­бат при­ка­зал ко­ман­ди­ру 1-го взво­да про­шерс­тить это зда­ние ещё раз, а так­же ра­ту­шу и тер­ри­то­рию, при­мы­ка­ю­щую к цент­раль­ной пло­ща­ди.

В воз­ду­хе до сих пор чувст­во­вал­ся за­пах го­ре­лой ре­зи­ны и ме­тал­ла, от раз­би­то­го ав­то­бу­са, ко­то­рый взры­вом от­ки­ну­ло вплот­ную к вхо­ду в подъ­езд. Точ­нее к то­му, что от подъ­ез­да оста­лось. Ма­ши­на сго­ре­ла дня два на­зад, а за­пах до сих пор не вы­вет­рил­ся, и толь­ко с лёг­ки­ми по­ры­ва­ми тёп­ло­го вет­ра не­мно­го осла­бе­вал, раз­бав­лял­ся за­па­хом цве­ту­щих ака­ций. Воз­ле зда­ния всю­ду раз­би­тые кус­ки плит, с тор­ча­щи­ми кон­ца­ми ар­ма­ту­ры, би­тый кир­пич и свер­ка­ю­щие на солн­це оскол­ки стек­ла — быв­шие ок­на.

— То­ва­рищ лей­те­нант! Те­бя ко­ман­дир ро­ты вы­зы­ва­ет.

К Ни­ко­лаю, оги­бая пе­ре­лом­лен­ный у ос­но­ва­ния фо­нар­ный столб, про­би­рал­ся Лео­нид.

— Сей­час… Ми­ну­ту… — Ни­ко­лай под­нёс к гла­зам би­нокль.

Что-то за­ин­те­ре­со­ва­ло его в от­блес­ке би­то­го стек­ла, пря­мо у окон­но­го про­ёма пер­во­го эта­жа. Не прос­то от­блеск, а ско­рее сол­неч­ный зай­чик…

И вдруг он всё по­нял, но сде­лать уже ни­че­го не успел. Од­нов­ре­мен­но со вспыш­кой в ок­не в грудь уда­ри­ло чем-то ост­рым, и жут­кая боль разо­рва­ла со­зна­ние. Нуж­но бы­ло вдох­нуть, а вдох­нуть ни­как не по­лу­ча­лось, в гла­зах по­тем­не­ло и по­след­нее, что услы­шал Ни­ко­лай, был чей-то хрип. И че­рез этот хрип про­ры­вал­ся крик, ка­жет­ся Лёнь­кин:

— Лей­те­на-а-ант! Коль­ка-а-а!

6.

Его слов­но под­ки­ну­ло вверх. И ста­ло лег­ко. Так лег­ко, как ни­ког­да не бы­ва­ло. И глав­ное, что боль ис­чез­ла. Не за­тих­ла по­ти­хонь­ку, а ис­чез­ла вся и сра­зу. Ни­ко­лай с удив­ле­ни­ем смот­рел во­круг и ви­дел се­бя как бы па­ря­щим в воз­ду­хе, все­го в мет­ре от зем­ли. Под ним ле­жал на­вз­ничь ка­кой-то бо­ец, су­дя по фор­ме лей­те­нант. Ря­дом ва­ля­лась фу­раж­ка, а вы­тя­ну­тая пра­вая ру­ка сжи­ма­ла ар­мей­ский би­нокль. На гру­ди его, сле­ва, во­круг про­би­то­го кар­ман­но­го кла­па­на гим­нас­тёр­ки быст­ро рас­те­ка­лось бу­рое пят­но. И вдруг Ни­ко­лай с ужа­сом узнал в этом че­ло­ве­ке СЕ­БЯ!

К не­му, ле­жа­ще­му на спи­не, под­бе­жал, при­гнув­шись, Лёнь­ка, и по­та­щил вниз с ку­чи. Под­бе­жа­ли, при­ги­ба­ясь, дру­гие бой­цы, стре­ляя на хо­ду в сто­ро­ну про­зву­чав­ше­го вы­стре­ла.

Ни­ко­лай от­чёт­ли­во ви­дел и слы­шал всё про­ис­хо­див­шее во­круг. Ви­дел пе­ре­ко­шен­ное пла­чу­щее ли­цо сер­жан­та. Он пы­тал­ся ска­зать ему, что он жи­вой, он ря­дом! Но го­ло­са не бы­ло. Вер­нее, го­лос был, но, кро­ме са­мо­го Ни­ко­лая, его ни­кто не слы­шал.

Сер­жант вы­хва­тил у од­но­го из бой­цов тро­фей­ный «фа­ус­т­пат­рон» — тру­бу, со смеш­ной на вид гра­на­той-на­бал­даш­ни­ком на кон­це. Встав на ко­ле­но, сер­жант стал це­лить­ся в сто­ро­ну зло­по­луч­но­го окон­но­го про­ёма. Ни­ко­лай по­смот­рел в ту сто­ро­ну и вдруг мгно­вен­но пе­ре­мес­тил­ся ту­да, уви­дел ва­ля­ю­щу­ю­ся вин­тов­ку с оп­ти­чес­ким при­це­лом. В со­зна­нии тут же от­ме­ти­лось: оп­ти­ка цей­сов­ская — клас­сный при­цел. В мет­ре от вин­тов­ки, со­гнув­шись по­по­лам, кор­чил­ся маль­чиш­ка-под­рос­ток. Его рва­ло. И в нём Ни­ко­лай опо­знал сы­на уби­то­го вче­ра лей­те­нан­том Хрис­ти­чем плен­но­го нем­ца.

В сле­ду­ю­щее мгно­ве­ние Ни­ко­лай очу­тил­ся воз­ле Лёнь­ки, хо­тел как-то объ­яс­нить, что стре­лять не на­до. Не по­лу­чи­лось. Про­зву­чал вы­стрел, и гра­на­та вле­те­ла в окон­ный про­ём. По­лых­ну­ло пла­мя, из ок­на вы­ва­лил­ся клуб чёр­но­го ды­ма. Сол­да­ты по­бе­жа­ли впе­рёд, а сер­жант сел ря­дом с те­лом лей­те­нан­та, вы­та­щил из на­груд­но­го кар­ма­на про­би­тые и за­ли­тые кровью до­ку­мен­ты. Из дру­го­го кар­ма­на из­влёк тре­уголь­ник не­от­прав­лен­но­го Ни­ко­ла­ем пись­ма. По­том по­пра­вил гим­нас­тёр­ку, сно­ва за­стег­нул пу­го­ви­цы. Ког­да за­во­ра­чи­вал са­мо­крут­ку, ру­ки, из­ма­зан­ные кровью, тряс­лись, ма­хор­ка про­сы­па­лась, но Лёнь­ка это­го не за­ме­чал.

— Как же так, Коль­ка? Что же я тво­ей мам­ке ска­жу?

Ни­ко­лай про­бо­вал сно­ва что-ни­будь ска­зать, по­трясти за пле­чо сво­е­го дру­га, но ру­ка про­хо­ди­ла Лёнь­ку на­ск­возь. И ни­че­го не чувст­во­ва­ла. По­про­бо­вал по­тро­гать се­бя, и сквозь се­бя про­хо­ди­ла ру­ка. Ма­ло то­го, те­пе­реш­нее его те­ло бы­ло ка­ким-то по­лу­проз­рач­ным, на что сра­зу и вни­ма­ния не об­ра­тил…

Вне­зап­но он вспом­нил всё. От рож­де­ния и до са­мо­го се­год­няш­не­го дня, жизнь про­мча­лась пе­ред гла­за­ми, вер­нее в со­зна­нии. Все мель­чай­шие со­бы­тия, дав­но за­бы­тые им, про­но­си­лись сей­час и бы­ли так све­жи и яр­ки, как буд­то всё про­ис­хо­ди­ло на эк­ра­не чу­дес­но­го ки­не­ма­то­гра­фа…

И пре­дут­рен­ний се­год­няш­ний сон…

Ма­ма!

7.

В да­лёкой си­бир­ской де­ре­вуш­ке на­сту­пил ве­чер. Ка­те­ри­на вер­ну­лась со скот­но­го дво­ра ус­та­лая и вся ка­кая-то раз­би­тая. Весь день её му­чи­ло пред­чувст­вие. Она и са­ма не по­ни­ма­ла, хо­ро­шее или пло­хое, но что-то долж­но бы­ло про­изой­ти. Дочь по­ста­ви­ла на стол чу­гу­нок с ва­рё­ной в мун­ди­ре кар­тош­кой, раз­ло­ма­ла по­по­лам ле­пёш­ку из чёр­ной, с от­ру­бя­ми му­ки, пе­ре­ме­шан­ной с ис­тёр­той ле­бе­дой и ещё ка­кой-то тра­вой, за­го­тов­лен­ной впрок ещё прош­лым ле­том. Ско­ро пой­дёт све­жая зе­лень и бу­дет по­лег­че. Вот-вот за­кон­чит­ся вой­на, вер­нут­ся братья и не на­до бу­дет так над­ры­вать­ся. Труд­но ба­бам в кол­хо­зе, ког­да му­жи­ков поч­ти нет. А ка­кие есть, так или де­ды, или па­ца­ны, или ка­ле­ки, как со­сед­ский Афо­ня, ко­то­рый вер­нул­ся с вой­ны без ру­ки и без но­ги.

Па­ша не мог­ла чи­тать га­зет, так как не зна­ла гра­мо­ты, а со­об­ще­ния ин­фор­м­бю­ро не слы­ша­ла — бы­ла глу­хо­не­мой с шес­ти лет. Но про вой­ну всё пре­крас­но по­ни­ма­ла. И са­ма мог­ла рас­ска­зать что-ни­будь, изо­бра­жая ру­ка­ми и шё­по­том пов­то­ряя кое-ка­кие сло­ва, ко­то­рые за­пом­ни­ла с дет­ст­ва.

По­ка не стем­не­ло, се­ли ужи­нать. И тут Ка­те­ри­ну слов­но уда­ри­ло в грудь. Серд­це сжа­лось, пе­ре­хва­ти­ло ды­ха­ние. И по­че­му-то в го­ло­ве пуль­си­ро­ва­ла од­на мысль: «Что-то с Ко­лей!»

…Ни­ко­лай уже не уди­вил­ся, ког­да прак­ти­чес­ки мгно­вен­но ока­зал­ся до­ма, воз­ле ма­те­ри. Та, об­ло­ко­тив­шись ру­кой о стол, пы­та­лась рас­стег­нуть во­рот ста­рень­кой коф­ты, ли­цо её бы­ло блед­но, во­ло­сы вы­би­лись из-под плат­ка. Ис­пу­ган­ная Па­шень­ка пы­та­лась под­су­нуть ей круж­ку с во­дой, но круж­ка опро­ки­ну­лась, и во­да рас­тек­лась по сто­лу. Бы­ло жал­ко стра­да­ю­щую мать, та­кую по­ста­рев­шую, род­ную. И пе­ре­пу­ган­ную Па­шень­ку. Но и здесь его ни­кто не слы­шал, как он ни ста­рал­ся об­ра­тить на се­бя вни­ма­ние. Толь­ко во дво­ре за­вы­ла ста­рая, поч­ти сле­пая су­ка Жуч­ка, ко­то­рую Коль­ка ещё маль­чиш­кой, при­во­лок за па­зу­хой до­мой, ото­брав у па­ца­нов на бе­ре­гу реч­ки, ког­да те со­би­ра­лись то­пить щен­ков.

Вдруг Ни­ко­лай по­чувст­во­вал, как на­чи­на­ет мед­лен­но под­ни­мать­ся вверх, всё вы­ше и вы­ше. Вни­зу остал­ся род­ной дом, и де­рев­ня, с оги­ба­ю­щей её реч­кой, го­ра с клад­би­щем, и пых­тя­щий в подъ­ём па­ро­воз, тя­ну­щий за со­бой де­ся­ток ва­го­нов. Всё это уда­ля­лось, ста­но­ви­лось ма­лень­ким, как бы иг­ру­шеч­ным, а сверху раз­ли­вал­ся, на­пол­няя со­бою всё во­круг, уди­ви­тель­ный се­реб­ри­с­тый свет. Свет, не име­ю­щий те­ни. «ТОТ СВЕТ», — мельк­ну­ло в со­зна­нии у Ни­ко­лая. Это вы­ра­же­ние он мно­го раз слы­шал рань­ше, но ни ра­зу над зна­че­ни­ем его не за­ду­мы­вал­ся. А Свет про­дол­жал за­пол­нять всё со­бой, и из Не­го зву­чал зо­ву­щий, лю­бя­щий Го­лос.

…Че­рез две не­де­ли поч­таль­он­ша Нин­ка пе­ре­да­ла че­рез со­сед­ку (са­ма не ре­ши­лась) два пись­ма для Ка­те­ри­ны. Од­но — обыч­ный сол­дат­ский тре­уголь­ник, слег­ка из­ма­зан­ный чем-то бу­рым, но ад­рес мож­но лег­ко разо­брать. А дру­гое — на ка­зён­ном блан­ке, с тем же но­ме­ром по­ле­вой поч­ты, что и на на­пи­сан­ном Коль­ки­ной ру­кой.
 

 Июнь 2014 го­да

 
Па­у­тин­ки

Без гре­ха

При­час­тие свя­щен­но­с­лу­жи­те­лей за­кон­чи­лось, и диа­кон Вла­ди­мир отверз за­ве­су Цар­ских врат. На­сто­я­тель хра­ма отец Иоанн с Ча­шей в ру­ках вы­шел на ам­вон (вы­сту­па­ю­щее впе­рёд воз­вы­шен­ное мес­то пе­ред Цар­ски­ми вра­та­ми. С ам­во­на свя­щен­ни­ки об­ра­ща­ют­ся к на­ро­ду с про­по­ве­дью, при­ча­ща­ют ве­ру­ю­щих Свя­ты­ми Да­ра­ми. — При­меч. от­ца Вла­ди­ми­ра).

— Со стра­хом Бо­жи­им и ве­рою, пре­сту­пи­те, — гро­мог­лас­но воз­гла­сил диа­кон.

По­ка на­сто­я­тель чи­тал мо­лит­вы пе­ред при­час­ти­ем, отец диа­кон рас­смат­ри­вал го­то­вя­щих­ся при­сту­пить к при­час­тию при­хо­жан. Мно­гих он хо­ро­шо знал, дру­гие бы­ли зна­ко­мы толь­ко в ли­цо, но бы­ло не­сколь­ко че­ло­век, ко­то­рых он ви­дел впер­вые.

К при­час­тию мог­ли при­сту­пать толь­ко те, кто был на­ка­ну­не на ис­по­ве­ди и по­лу­чил бла­го­сло­ве­ние от свя­щен­ни­ка. Отец диа­кон на­ка­ну­не ве­че­ром не слу­жил — был на ра­бо­те, так как диа­кон­скую служ­бу нёс по по­слу­ша­нию, а ос­нов­ной ра­бо­той, да­ю­щей хлеб на­сущ­ный, бы­ло ру­ко­водст­во не­боль­шим му­ни­ци­паль­ным пред­при­я­ти­ем. С этим усло­ви­ем он и ру­ко­по­ло­жен был ар­хи­епи­ско­пом уже бо­лее го­да на­зад. По­это­му он не знал, кто на­ка­ну­не ис­по­ве­до­вал­ся у ба­тюш­ки.

Меж тем при­хо­жа­не под­хо­ди­ли к Ча­ше, сло­жив крес­то­об­раз­но ру­ки на гру­ди. Кто-то де­лал это тор­жест­вен­но и сми­рен­но, кто-то роб­ко, в за­ви­си­мос­ти от сте­пе­ни во­цер­ков­лён­нос­ти. Диа­кон, по­мо­гая свя­щен­ни­ку, дер­жал в ру­ках плат, ко­то­рым ак­ку­рат­но про­мо­кал ус­та толь­ко что при­час­тив­ших­ся ве­ру­ю­щих.

Сре­ди при­част­ни­ков вы­де­ля­лась жен­щи­на сред­них лет, гор­до не­су­щая го­ло­ву, ко­то­рая с вы­со­ты сво­е­го не­ма­ло­го рос­та над­мен­но по­гля­ды­ва­ла на осталь­ных. Отец Вла­ди­мир про се­бя окрес­тил её «мат­ро­ной». Ког­да по­до­шла её оче­редь при­ча­щать­ся, отец Иоанн спро­сил, ис­по­ве­до­ва­лась ли она на­ка­ну­не, на что по­сле­до­вал слег­ка сни­схо­ди­тель­ный от­вет:

— А у ме­ня гре­хов нет.

У диа­ко­на, как го­во­рит­ся, «от­па­ла че­люсть». Он где-то слы­шал о по­доб­ных слу­ча­ях, но сам впер­вые столк­нул­ся со «свя­тым че­ло­ве­ком», и, по­ка ис­кал, что ей воз­ра­зить, отец Иоанн крот­ко ска­зал:

— Ну, тог­да вам и не на­до.

Мат­ро­на гор­до про­шест­во­ва­ла ми­мо ото­ро­пев­ше­го диа­ко­на и уда­ли­лась.

Уди­ви­тель­ная всё-та­ки шту­ка жизнь: ни­ког­да не зна­ешь, где мо­жешь столк­нуть­ся со свя­тостью…

Не­за­вер­шён­ное мис­сио­нер­ст­во

В храм на­сто­я­тель по­пал толь­ко за пол­ча­са до на­ча­ла ве­чер­ней служ­бы. Со­вер­шив по­кло­ны и при­ло­жив­шись к ле­жа­щей на ана­лое ико­не празд­ни­ка, по­шёл к ал­та­рю, но оста­но­вил­ся пе­ред сло­жив­шей ру­ки под бла­го­сло­ве­ние Оль­гой — мо­ло­дой жен­щи­ной, не­су­щей по­слу­ша­ние в свеч­ной лав­ке.

— Отец Вла­ди­мир, мне нуж­на ва­ша ин­струк­ция, как вес­ти се­бя с не­пра­во­слав­ны­ми, ко­то­рые при­хо­дят в храм.

— А в чём про­бле­ма? — свя­щен­ник удив­лён­но на­хму­рил бро­ви. — Без­об­раз­ни­ча­ют?

— Нет. Вот вче­ра при­шёл ки­та­ец. По-рус­ски во­об­ще ни сло­ва. Встал по­сре­ди хра­ма и мо­лит­ся на ки­тай­ском язы­ке. Я ему пы­та­лась объ­яс­нить, что это не буд­дий­ский храм, а он толь­ко: «Аси­сяй, да аси­сяй» — и ещё че­го-то ло­по­чет. Ну я от не­го ото­шла. Он по­мо­лил­ся по-сво­е­му и ушёл.

— Ты вот че­го. Если ещё при­дёт, ты ему по­ка­жи, где сто­ять, что­бы ни­ко­му не ме­шать. И пусть мо­лит­ся. Им без хра­ма на чуж­би­не то­же не слад­ко. Да, и при­смот­ри, что­бы кто-ни­будь не вы­гнал его, а то у нас есть «рев­ни­те­ли пра­во­сла­вия». Ска­жешь — ба­тюш­ка бла­го­сло­вил.

Отец Вла­ди­мир раз­ма­шис­то осе­нил по­слуш­ни­цу крест­ным зна­ме­ни­ем и за­спе­шил в ал­тарь.

Че­рез день улы­ба­ю­ща­я­ся Оль­га до­кла­ды­ва­ла на­сто­я­те­лю.

— При­хо­дил сно­ва, я ему по­ка­за­ла где встать, что­бы дру­гим не ме­шал. В хра­ме на­ро­ду как раз не бы­ло. Ну вот, сто­ит он, по-сво­е­му мо­лит­ся, а тут из ниж­не­го при­де­ла Ка­те­ри­на вы­хо­дит. Она там по­лы мы­ла. Вы же Ка­тю зна­е­те. Она не­по­ря­док не по­тер­пит. Ну вот, под­хо­дит она к ки­тай­цу и го­во­рит: «Ты всё не­пра­виль­но де­ла­ешь. Смот­ри как на­до» — и по­ка­зы­ва­ет ему, как на­до крес­тить­ся. Ки­та­ец на неё по­смот­рел, ска­зал: «Аси­сяй» — и пе­ре­крес­тил­ся од­ним паль­цем. И по­кло­нил­ся. Ка­те­ри­на обо­зва­ла его ду­ра­ком не­рус­ским, а тот ещё раз пе­ре­крес­тил­ся од­ним паль­цем, по­кло­нил­ся, и ра­дост­но Ка­те ска­зал своё «аси­сяй».

Оль­га вы­ти­ра­ла влаж­ные от сме­ха гла­за кра­еш­ком ко­сын­ки:

— В об­щем, «от­мис­си­о­не­ри­ла» Ка­тя пред­ста­ви­те­ля «под­не­бес­ной», — сде­лал вы­вод на­сто­я­тель, жи­во пред­ста­вив се­бе этот диа­лог. — Лад­но, пусть хоть паль­цем, хоть ла­дош­кой крес­тит­ся.

Ещё че­рез два дня Оль­га по­зво­ни­ла на­сто­я­те­лю, ко­то­рый толь­ко что от­слу­жил мо­ле­бен в боль­ни­це:

— Ба­тюш­ка, се­год­ня сно­ва был тот ки­та­ец, а с ним ещё трое. Он их про­вёл на мес­то, где ему по­ка­за­ли сто­ять, и по­ка­зал им, как на­до крес­тить­ся, ес­тест­вен­но, од­ним паль­цем. Те друж­но пе­ре­крес­ти­лись, ска­за­ли: «Аси­сяй», по­том что-то по-сво­е­му по­ло­по­та­ли и ушли.

— На­до бу­дет им тро­парь Пас­хи на ки­тай­ском язы­ке ска­чать. У ме­ня где-то был в ком­пью­те­ре. Пусть по­сти­га­ют по­ти­хонь­ку ве­ру пра­во­слав­ную.

…Од­на­ко сло­вам свя­щен­ни­ка сбыть­ся бы­ло не суж­де­но. Ки­тай­цы в храм боль­ше не при­шли, как ока­за­лось впо­следст­вии, уеха­ли — то ли на ро­ди­ну, то ли ещё ку­да на рос­сий­ские прос­то­ры — ва­лить лес, или вы­ра­щи­вать в теп­ли­цах ово­щи. От­цу Вла­ди­ми­ру бы­ло не­множ­ко их жаль — не успе­ли по­слу­шать пра­во­слав­ное пес­но­пе­ние по-ки­тай­ски.

Воз­глас треть­е­го ча­са и по­лус­ред­ний сын

Алек­сан­др око­ло го­да вы­пол­нял по­слу­ша­ние на кли­ро­се в ка­чест­ве чте­ца, ну и под­пе­вал в ме­ру сво­их спо­соб­нос­тей. То и дру­гое ему да­ва­лось по­на­ча­лу с боль­шим тру­дом. Но Са­ша че­ло­век упёр­тый, и че­рез не­сколь­ко ме­ся­цев ста­ло у не­го по­не­мно­гу по­лу­чать­ся. Глав­ное — по­до­брал нуж­ную ин­то­на­цию при чте­нии ча­сов и шес­топ­сал­мия (шес­топ­сал­мие — важ­ная часть ут­ре­ни, со­сто­я­щая из шес­ти псал­мов: 3, 37, 62, 87, 102 и 142. В этих псал­мах изо­бра­жа­ют­ся гро­зя­щие нам опас­нос­ти и вы­ра­жа­ет­ся на­деж­да на ми­ло­сер­дие Бо­жие. — При­меч. ред.). Кое-где ещё про­ска­ки­ва­ли ошиб­ки, но это в чте­нии не­зна­ко­мых тро­па­рей, а ос­нов­ные тек­с­ты про­из­но­си­лись уве­рен­но.

По­слу­ша­ние вна­ча­ле про­хо­дил у от­ца Вла­ди­ми­ра в Вос­кре­сен­ском хра­ме, но, ког­да на стро­я­щем­ся в Тай­ше­те но­вом хра­ме уста­но­ви­ли для слу­же­ния ар­мей­скую па­лат­ку, Са­ша по­про­сил­ся по­мо­гать от­цу Ни­ко­лаю. Прав­да, на ве­чер­ние мо­леб­ны иног­да вы­би­рал­ся в Би­рю­син­ск.

В на­ча­ле де­каб­ря слу­чил­ся при­езд пра­вя­ще­го ар­хи­ерея с мно­го­чис­лен­ной сви­той. В суб­бо­ту вла­ды­ка слу­жил ли­тур­гию в Вос­кре­сен­ском хра­ме, а вос­крес­ную служ­бу на­зна­чил в Пе­тро­пав­лов­ском.

Са­ша в суб­бо­ту ра­бо­тал и не по­пал на ар­хи­ерей­скую служ­бу, а уж в вос­кре­сенье бла­го­сло­вил­ся у не­дав­но на­зна­чен­но­го на­сто­я­те­ля Пе­тро­пав­лов­ско­го, от­ца Алек­сан­дра, на кли­рос — чи­тать тре­тий час. На­до ска­зать, что при ар­хи­ерей­ской служ­бе, в от­ли­чие от обыч­ной, не­мно­го из­ме­ня­ет­ся воз­глас в кон­це чте­ния: вмес­то «Име­нем Гос­под­ним, бла­го­сло­ви от­че», нуж­но про­из­нес­ти «прео­свя­щен­ней­ший Вла­ды­ко, бла­го­сло­ви». Алек­сан­дра об этом пре­дуп­ре­ди­ли, и он не­сколь­ко раз про се­бя воз­глас пов­то­рил.

Служ­ба на­ча­лась. Все свя­щен­но­с­лу­жи­те­ли вы­стро­и­лись в два ря­да. Отец Алек­сан­др как на­сто­я­тель хра­ма с крес­том, ле­жа­щим на под­но­се, воз­гла­вил ря­ды свя­щен­ни­ков. Епи­скоп, в со­про­вож­де­нии двух ипо­дья­ко­нов, при­ло­жил­ся к крес­ту, за­тем все свя­щен­ни­ки при­ло­жи­лись к крес­ту и ру­ке вла­ды­ки, на­сто­я­тель с крес­том вер­нул­ся в ал­тарь и у пре­сто­ла по­дал воз­глас на ча­сы: «Бла­го­сло­вен Бог наш…» Са­ша на­чал чи­тать тре­тий час.

На­до ска­зать, что в при­сут­ст­вии вла­ды­ки у всех слу­жа­щих бы­ва­ет не­кое вол­не­ние и на­пря­же­ние, ко­то­рое у не­при­выч­но­го че­ло­ве­ка мо­жет пе­ре­рас­ти в нер­воз­ность. По­на­ча­лу у Са­ши ощу­ща­лась су­хость во рту, но он по­сте­пен­но успо­ко­ил­ся, го­лос стал зву­чать уве­рен­но. Диа­кон у Цар­ских врат чи­та­ет вход­ные мо­лит­вы, ря­дом епи­скоп вни­ма­ет им, при­кла­ды­ва­ет­ся по­оче­рёд­но к об­ра­зам.

Ещё не­мно­го, воз­глас, мо­лит­ва и шес­той час чи­та­ет уже дру­гой чтец. У Са­ши в под­соз­на­нии мысль — не пе­ре­пу­тать воз­глас! Один из ипо­дья­ко­нов, сто­яв­ший бли­же к кли­ро­су, по­вер­нул­ся в сто­ро­ну Алек­сан­дра и шеп­нул:

— Воз­глас вни­ма­тель­но.

— Прео­свя­щен­ней­ший Вла­ды­ко, бла­го­сло­ви! От­че, — воз­гла­сил Алек­сан­др.

Сло­во «От­че», как-то са­мо со­рва­лось с губ и по­ле­те­ло вдо­гон­ку за «бла­го­сло­ви». Как до­чи­тал по­сле­ду­ю­щую за воз­гла­сом мо­лит­ву, Са­ша не за­пом­нил. Оч­нул­ся, ког­да чи­та­ли шес­той час и епи­скоп уже был в ал­та­ре…

Обо всём этом рас­стро­ен­ный Са­ша рас­ска­зы­вал от­цу Вла­ди­ми­ру в ма­ши­не, по пу­ти на ве­чер­ний мо­ле­бен в Вос­кре­сен­ский храм. Отец Вла­ди­мир ве­се­ло сме­ял­ся:

— Ну и по­ди­вил­ся вла­ды­ка, на­вер­ное, та­ко­му воз­гла­су!

На зад­нем си­денье ма­ши­ны рас­по­ло­жил­ся один из трёх сы­но­вей-по­год­ков Алек­сан­дра. По­ми­мо них ещё есть по­лу­го­до­ва­лая до­чур­ка.

— А где осталь­ные?

— Осталь­ные до­ма, а у это­го се­год­ня день рож­де­ния. Я ду­мал, что на ар­хи­ерей­ской служ­бе спо­ют «мно­гая ле­та» име­нин­ни­ку, да ку­да там. Не до нас. Вот я и взял его на мо­ле­бен. Пос­ле не­го уже точ­но спо­ют. Ба­тюш­ка, бла­го­сло­ви­те.

— А это у те­бя стар­ший?

— Нет, сред­ний. То есть по­лус­ред­ний. Ну, ко­ро­че вто­рой.

Под ог­лу­ши­тель­ный хо­хот от­ца Вла­ди­ми­ра ма­ши­на мча­лась к хра­му.

Ви­ем на­ве­ян­ное

Ба­ба Ве­ра, хо­тя при­хо­жан­ка со ста­жем, но в цер­ковь при­шла уже бу­ду­чи взрос­лой жен­щи­ной. И хо­тя в ту по­ру бы­ло не при­ня­то от­кры­то хо­дить в храм, но Ве­ра ком­со­моль­ским и проф­со­юз­ным ак­ти­вис­там и дру­гим про­тив­ни­кам церк­ви да­ла та­кой ре­ши­тель­ный от­пор, что на неё мах­ну­ли ру­кой.

У каж­до­го че­ло­ве­ка за ду­шой есть ка­кой-ли­бо гре­шок, и Ве­ра эти люд­ские греш­ки за каж­дым зна­ла, хо­тя ни­ког­да её не ви­де­ли сплет­ни­ча­ю­щей с то­вар­ка­ми или со­сед­ка­ми по об­ще­жи­тию. Но если её кто тро­нет, тог­да дер­жись. Та­кою оста­лась и до на­сто­я­ще­го вре­ме­ни.

Гла­за ба­бы Ве­ры стро­го смот­рят сквозь стёк­ла оч­ков, и она, да­же не обо­ра­чи­ва­ясь, ви­дит не толь­ко всех вхо­дя­щих, но и всё про­ис­хо­дя­щее в хра­ме. По­про­буй толь­ко во вре­мя служ­бы шё­по­том че­го спро­си, или прой­ди ку­да не во­вре­мя — так зырк­нет гла­за­ми, а то и при­крик­нет. В спор мог­ла всту­пить хоть и с на­сто­я­те­лем, если, по её мне­нию, тот от ка­но­на от­сту­пил.

Чест­но го­во­ря, ба­бу Ве­ру в хра­ме не­до­люб­ли­ва­ли. Боль­но уж ед­кая. Отец Лео­нид, ког­да на­чал слу­жить на при­хо­де, баб­ку слег­ка опа­сал­ся, но та вдруг про­ник­лась к уже не­мо­ло­до­му, но не со­всем ма­тёро­му свя­щен­ни­ку. Пос­ле служ­бы мог­ла по­дой­ти по­го­во­рить, а то и по­про­сить до­стать ка­кую-ни­будь ред­кую кни­гу, на­при­мер, «Пись­ма Фео­фа­на За­твор­ни­ка сво­им ду­хов­ным ча­дам» или ещё что-ли­бо в этом ро­де.

Од­наж­ды ба­ба Ве­ра в раз­го­во­ре с на­сто­я­те­лем по­ве­да­ла о при­клю­чив­шем­ся с ней мно­го лет на­зад слу­чае. Бы­ло это в кон­це 60-х го­дов, ког­да на эк­ра­ны на­шей стра­ны вы­шел фильм ре­жис­сёра Ге­ор­гия Кро­па­че­ва «Вий», с На­таль­ей Вар­лей в глав­ной ро­ли. Ба­ба Ве­ра, в то вре­мя ещё мо­ло­дая де­вуш­ка, по­шла на по­след­ний се­анс од­на — по­друж­ка ра­бо­та­ла в ве­чер­нюю сме­ну. Фильм был на­столь­ко по­тря­са­ю­щим, за­во­ра­жи­ва­ю­щим и страш­ным, что Ве­ра под ко­нец струх­ну­ла. Ид­ти до­мой да­ле­ко, ав­то­бус уже не хо­дит, а фо­на­ри не вез­де го­рят.

Ког­да се­анс за­кон­чил­ся, на ули­цу вы­ва­ли­ло мно­го на­ро­ду, в нуж­ную сто­ро­ну шло не­ма­ло лю­дей. Мо­ло­дые лю­ди шли под руч­ку пря­мо по цент­ру до­ро­ги, об­суж­дая про­шед­ший фильм, вре­мя от вре­ме­ни взры­ва­ясь друж­ным сме­хом. Ве­ра при­стро­и­лась сза­ди, мет­рах в трёх от по­след­ней групп­ки мо­ло­дёжи. Ста­ло со­всем не страш­но. Од­на­ко по пу­ти то од­на, то дру­гая па­ра сво­ра­чи­ва­ли в сто­ро­ну, и вско­ре иду­щих поч­ти со­всем не оста­лось, а ид­ти ещё пред­сто­я­ло че­рез пу­с­тырь. Впе­ре­ди, ша­гах в пя­ти, толь­ко по­жи­лая жен­щи­на — ху­дая, оде­тая в ка­кую-то не­опрят­ную одеж­ду — длин­ную до зем­ли юб­ку, — длин­ные во­ло­сы вы­би­ва­ют­ся из-под плат­ка. В све­те фо­на­ря Ве­ра раз­гля­де­ла её по­луч­ше. Вро­де бы она её ви­де­ла не­сколь­ко раз си­дя­щей у церк­ви в кон­це служ­бы. Про­хо­див­шие лю­ди из­ред­ка опус­ка­ли ей ме­лочь в пус­тую кон­сер­в­ную бан­ку, сто­яв­шую у её ног.

Ког­да про­хо­ди­ли пу­с­тырь, в све­те лу­ны ни­щен­ка ста­ла по­хо­жа на ста­ру­ху-ведь­му из филь­ма. В го­ло­ву вдруг при­шла смеш­ная мысль. Вот бы сей­час вско­чить ей на спи­ну, и пусть бы вез­ла её до­мой… Ве­ра да­же чуть не прыс­ну­ла в ку­лак.

Ни­щен­ка вдруг оста­но­ви­лась и, не обо­ра­чи­ва­ясь те­лом, а на­кло­нив вбок и вниз го­ло­ву, по­смот­ре­ла на Ве­ру и скри­пу­чим го­ло­сом про­из­нес­ла:

— Ишь ты, че­го уду­ма­ла! Здо­ро­вая ка­кая! У ме­ня спи­на пос­ле те­бя отва­лит­ся, — и по­шла даль­ше.

Ве­ра за­мер­ла на мес­те, а ни­щен­ка свер­ну­ла на бо­ко­вую тро­пин­ку и ис­чез­ла за кус­та­ми.

Так быст­ро, как в тот раз, Ве­ра ни­ког­да в жиз­ни не бе­га­ла, да­же ког­да сда­ва­ли за­чёт ГТО.

…Дав­но уж это бы­ло, да толь­ко фильм тот вре­мя от вре­ме­ни по те­ле­ви­зо­ру по­ка­зы­ва­ют, а где-то за те­ле­ви­зо­ром жи­вёт при­зрак той ни­щен­ки.