Ни­ког­да не зна­ешь, ка­кая мысль най­дёт те­бя на вер­ши­не хол­ма. Осо­бен­но если это холм Ум­брий­ский. Осо­бен­но ког­да по­па­да­ешь сю­да на вол­не не­ве­ро­ят­ных об­сто­я­тельств.
Прос­то са­дись и за­пи­сы­вай…
Се­год­ня мысль при­шла до­воль­но ба­наль­ная: ни­ка­кой люб­ви боль­ше не су­щест­ву­ет.
Сто­и­ло ли ра­ди это­го ка­раб­кать­ся вверх по жар­кой тро­пин­ке.
То, что на­зы­ва­ет­ся лю­бовью, на са­мом де­ле по­хо­же на ост­рое от­рав­ле­ние. Ток­си­коз в не­сколь­ких ак­тах с про­ло­гом и эпи­ло­гом.

В про­ло­ге — всег­да не­ждан­ная встре­ча, ко­то­рую не мог бы при­ду­мать ни один дра­ма­тург. В пер­вом ак­те эй­фо­рия, ощу­ще­ния как от мо­ло­до­го иг­рис­то­го или лёг­ко­го ко­сяч­ка. Во вто­ром ак­те при­зна­ки ток­си­ко­за уси­ли­ва­ют­ся до при­сту­пов жес­то­кой тош­но­ты. Тре­тий акт — гал­лю­ци­на­ции. По­стра­дав­шие не­ред­ко чувст­ву­ют се­бя внут­ри не­ко­го об­ла­ка, ко­то­рое яко­бы да­ёт им воз­мож­ность пе­ре­дви­гать­ся, не за­ме­чая пре­град. Это при­во­дит к тя­жёлым по­следст­ви­ям. При­дя в се­бя, они час­то об­на­ру­жи­ва­ют тяж­кие увечья, а то и не до­счи­ты­ва­ют­ся не­ко­то­рых ко­неч­нос­тей. Эпи­лог мо­жет быть очень ко­рот­ким, а мо­жет длить­ся до кон­ца дней. Ко­му-то уда­ёт­ся жить дол­го и счаст­ли­во в этом со­сто­я­нии, длить его и да­же воз­об­нов­лять. Пусть толь­ко пред­мет люб­ви не ры­па­ет­ся, не де­ла­ет лиш­них дви­же­ний. Не­до­стат­ки пред­ме­та ви­дят­ся по­на­ча­лу ми­лы­ми при­чу­да­ми, но час­то при­чу­ды ста­но­вят­ся отвра­ти­тель­ны­ми. При­выч­ка есть ку­ри­цу ру­ка­ми уже че­рез ме­сяц или день не ка­жет­ся та­кой уж ми­лой, и этот ро­зо­ва­тый жир­ный сок, сте­ка­ю­щий на са­ра­фан (ру­баш­ку), толь­ко что так воз­буж­дав­ший, ка­жет­ся омер­зи­тель­ным. Иног­да кап­ля ку­ри­но­го со­ка пе­ре­пол­ня­ет ча­шу тер­пе­ния и ни­че­го не ос­та­ёт­ся, как встать из-за сто­ла и уй­ти.

Огля­дев гор­де­ли­во Ум­брий­ские хол­мы, она по­бе­жа­ла вниз.

* *
По­том на­сту­пит вре­мя, ког­да бу­дем встре­чать­ся толь­ко на днях рож­де­ния, ча­ще на по­хо­ро­нах.

Вот по­жи­лая па­ра. Идут, вце­пив­шись друг в дру­га уз­ло­ва­ты­ми кис­тя­ми, слов­но кор­ни де­ревь­ев. Он с пал­кой, она в оч­ках с тол­с­ты­ми мут­ны­ми лин­за­ми, по­хо­жи­ми на два ста­рых те­ле­ви­зо­ра. Он — её гла­за, по­во­дырь. Он об­хо­дит лу­жи, на­прав­ляя её ло­ко­ток, она пов­то­ря­ет все его ма­нёв­ры. Она под­чи­ня­ет­ся как ды­шит. Очень слож­ный, го­да­ми от­ра­бо­тан­ный та­нец.

Вот лю­бовь, всё ис­пы­тав­шая, всё пе­ре­жив­шая. Вот оно пол­ное До­ве­рие, ког­да не га­да­ешь, что там у не­го за мыс­ли, о чём. Все его мыс­ли те­перь у неё в ла­до­ни, тре­пе­щут как ба­боч­ки. Вот умер­ла под­ру­га, ве­сёлый, не­ве­со­мый че­ло­век. Что­бы из­бе­жать груст­ных во­про­сов, хо­чет­ся спро­сить их о чём-то при­ят­ном, вро­де: не едут ли они этим ле­том в Бер­дян­ск с внуч­кой. По счастью, во­прос за­стре­ва­ет в гор­та­ни, и пер­вый вы­рвав­ший­ся слог де­ли­кат­но обо­ра­чи­ва­ет­ся каш­лем.

Луч­ше об­нять, чем го­во­рить. Как упро­ща­ет­ся с воз­рас­том кон­струк­ция плеч. Этот при­лич­ный пид­жак и пу­шис­тая коф­точ­ка слов­но на­де­ты на пле­чи­ки. И опять ко­вар­но под­крал­ся во­прос: «Не слыш­но ли че­го про ро­ди­те­лей и про А. И.?" Ведь у них вре­ме­ни по­боль­ше и связь по­луч­ше. Ро­ди­те­ли и А. И. «ушли» не­сколь­ко лет на­зад. Се­год­ня мы хо­ро­ни­ли же­ну А. И. На­вер­ное, о нём на­до бы­ло спро­сить её. Мо­жет, она зна­ла…

По­том сно­ва по­пыт­ка по­го­во­рить о хо­ро­шем: их де­воч­ки, дочь и внуч­ка. Имён не пом­нишь, вспо­ми­на­ешь, толь­ко за­во­дя па­мять на по­сад­ку по вто­ро­му кру­гу. Но во­прос уже не к мес­ту. Мы сто­им у гро­ба. Все смот­рят на дочь по­кой­ни­цы с со­чувст­ви­ем, но без со­стра­да­ния, или на­обо­рот, с со­стра­да­ни­ем, но без осо­бо­го со­чувст­вия. По­то­му что ни у ко­го из при­сут­ст­ву­ю­щих нет ни ма­лей­ше­го со­мне­ния, что смерть не­из­беж­на. Толь­ко она и сей­час ка­жет­ся чем-то со­вер­шен­но аб­стракт­ным. Да­же ког­да под­ру­га ле­жит в гро­бу, в цве­тах.

По­том он при­дёт до­мой, вспом­нит ка­кую-то шут­ку, или но­вость, и за­хо­чет по­зво­нить сво­ей по­друж­ке, и вот тут вспом­нит. Так уже бы­ва­ло: смерть — это ког­да не­льзя по­зво­нить. Но всё рав­но на­до рас­ска­зать это­му че­ло­ве­ку, то что боль­ше ни­ко­му не мо­жешь рас­ска­зать. И го­во­ришь, го­во­ришь и го­во­ришь, и ско­ро ни­ка­ко­го те­ле­фо­на не нуж­но…
И же­на тре­вож­но огля­ды­ва­ет­ся и по­смат­ри­ва­ет на те­бя по­верх оч­ков…

На по­мин­ках не об­хо­дит­ся без ис­то­рий о бес­пут­ной мо­ло­дос­ти. Стар­ших за сто­лом ста­но­вит­ся всё мень­ше. Де­ти стар­ших вы­рос­ли, слу­шая эти рас­ска­зы. С го­да­ми рас­ска­зы на­чи­на­ют слег­ка осы­пать­ся, трес­ка­ет­ся шту­ка­тур­ка, кар­ни­зы сле­та­ют с крюч­ков, и пыль­ные за­на­ве­сы за­кры­ва­ют по­ло­ви­ну луч­ших под­роб­нос­тей. И мож­но толь­ко га­дать по вы­сту­па­ю­щим плю­ше­вым кур­га­нам, что там на са­мом де­ле со­кры­лось. А что-то ос­та­ёт­ся не­из­мен­ным. Крас­ное платье джер­си, ла­ко­вые ло­доч­ки, твист, ка­та­ние плас­ти­нок, на­ут­ро чёр­ные жир­ные штри­хи от каб­лу­ков на пар­ке­те. «И как мы все жи­ли в од­но­ком­нат­ной? И ре­бёнок спал за шка­фом. Спал? Точ­но? Ну как это? Вы что, его то­же на­по­и­ли? Ну и что, по­том пе­ре­еха­ли в двух­ком­нат­ную и жи­ли там не­дол­го и не­счаст­ли­во, в од­но­ком­нат­ной луч­ше жи­ли. Что? Да, прос­то мо­ло­дые бы­ли…»

Один и тот же рас­сказ на днях рож­де­ния и на