
Никогда не знаешь, какая мысль найдёт тебя на вершине холма. Особенно если это холм Умбрийский. Особенно когда попадаешь сюда на волне невероятных обстоятельств.
Просто садись и записывай…
Сегодня мысль пришла довольно банальная: никакой любви больше не существует.
Стоило ли ради этого карабкаться вверх по жаркой тропинке.
То, что называется любовью, на самом деле похоже на острое отравление. Токсикоз в нескольких актах с прологом и эпилогом.
В прологе — всегда нежданная встреча, которую не мог бы придумать ни один драматург. В первом акте эйфория, ощущения как от молодого игристого или лёгкого косячка. Во втором акте признаки токсикоза усиливаются до приступов жестокой тошноты. Третий акт — галлюцинации. Пострадавшие нередко чувствуют себя внутри некого облака, которое якобы даёт им возможность передвигаться, не замечая преград. Это приводит к тяжёлым последствиям. Придя в себя, они часто обнаруживают тяжкие увечья, а то и не досчитываются некоторых конечностей. Эпилог может быть очень коротким, а может длиться до конца дней. Кому-то удаётся жить долго и счастливо в этом состоянии, длить его и даже возобновлять. Пусть только предмет любви не рыпается, не делает лишних движений. Недостатки предмета видятся поначалу милыми причудами, но часто причуды становятся отвратительными. Привычка есть курицу руками уже через месяц или день не кажется такой уж милой, и этот розоватый жирный сок, стекающий на сарафан (рубашку), только что так возбуждавший, кажется омерзительным. Иногда капля куриного сока переполняет чашу терпения и ничего не остаётся, как встать из-за стола и уйти.
Оглядев горделиво Умбрийские холмы, она побежала вниз.
* *
Потом наступит время, когда будем встречаться только на днях рождения, чаще на похоронах.
Вот пожилая пара. Идут, вцепившись друг в друга узловатыми кистями, словно корни деревьев. Он с палкой, она в очках с толстыми мутными линзами, похожими на два старых телевизора. Он — её глаза, поводырь. Он обходит лужи, направляя её локоток, она повторяет все его манёвры. Она подчиняется как дышит. Очень сложный, годами отработанный танец.
Вот любовь, всё испытавшая, всё пережившая. Вот оно полное Доверие, когда не гадаешь, что там у него за мысли, о чём. Все его мысли теперь у неё в ладони, трепещут как бабочки. Вот умерла подруга, весёлый, невесомый человек. Чтобы избежать грустных вопросов, хочется спросить их о чём-то приятном, вроде: не едут ли они этим летом в Бердянск с внучкой. По счастью, вопрос застревает в гортани, и первый вырвавшийся слог деликатно оборачивается кашлем.
Лучше обнять, чем говорить. Как упрощается с возрастом конструкция плеч. Этот приличный пиджак и пушистая кофточка словно надеты на плечики. И опять коварно подкрался вопрос: «Не слышно ли чего про родителей и про А. И.?" Ведь у них времени побольше и связь получше. Родители и А. И. «ушли» несколько лет назад. Сегодня мы хоронили жену А. И. Наверное, о нём надо было спросить её. Может, она знала…
Потом снова попытка поговорить о хорошем: их девочки, дочь и внучка. Имён не помнишь, вспоминаешь, только заводя память на посадку по второму кругу. Но вопрос уже не к месту. Мы стоим у гроба. Все смотрят на дочь покойницы с сочувствием, но без сострадания, или наоборот, с состраданием, но без особого сочувствия. Потому что ни у кого из присутствующих нет ни малейшего сомнения, что смерть неизбежна. Только она и сейчас кажется чем-то совершенно абстрактным. Даже когда подруга лежит в гробу, в цветах.
Потом он придёт домой, вспомнит какую-то шутку, или новость, и захочет позвонить своей подружке, и вот тут вспомнит. Так уже бывало: смерть — это когда нельзя позвонить. Но всё равно надо рассказать этому человеку, то что больше никому не можешь рассказать. И говоришь, говоришь и говоришь, и скоро никакого телефона не нужно…
И жена тревожно оглядывается и посматривает на тебя поверх очков…
На поминках не обходится без историй о беспутной молодости. Старших за столом становится всё меньше. Дети старших выросли, слушая эти рассказы. С годами рассказы начинают слегка осыпаться, трескается штукатурка, карнизы слетают с крючков, и пыльные занавесы закрывают половину лучших подробностей. И можно только гадать по выступающим плюшевым курганам, что там на самом деле сокрылось. А что-то остаётся неизменным. Красное платье джерси, лаковые лодочки, твист, катание пластинок, наутро чёрные жирные штрихи от каблуков на паркете. «И как мы все жили в однокомнатной? И ребёнок спал за шкафом. Спал? Точно? Ну как это? Вы что, его тоже напоили? Ну и что, потом переехали в двухкомнатную и жили там недолго и несчастливо, в однокомнатной лучше жили. Что? Да, просто молодые были…»
Один и тот же рассказ на днях рождения и на