Отдел Поэзии

Сергей Пагын

​

Стихотворения

​

Зимний прохожий

Он идёт подобно безумной Грете,

позабыв о тлеющей сигарете,

в летних туфлях, в куцых и рваных брюках

между псов, лежащих на тёплых люках.

Вдоль его дороги кричат деревья,

из глубин,

из тёмного из поверья 

выползают чудища, все стозевны,

и пылают зданий окрестных стены.

Он глядит вперёд, не отводит взгляда,

ничего не нужно ему от ада.

Ни меча в его руке, ни сковородки -

беломора пачка и четверть водки.

Он идёт широким и твёрдым шагом,

и во мгле скрывается за оврагом.

И опять становится тихо в мире,

но теперь он тоньше,

теперь он шире,

и теперь страшнее он и чудесней…

Человек во тьме идёт, поёт песню.

Спящий велосипедист

1.

Уткнувшись носом в одуванчик,

спит  у дороги  пьяный  мальчик

годков примерно тридцати.

Над ним склонился нежно воздух,

храня его печальный роздых

на долгом призрачном  пути.

Не смог сойти с велосипеда,

лежит в траве, а рядом лето

и небо в пятнах облаков.

Он спит, и сны его просторны,

в них световые ходят волны,

и мир без трещин и углов,

омытый ими, возникает,

слегка качается и тает,

и проявляется опять.

В нём поле, дальняя чащоба,

в нём одинокая зазноба

вдруг принимается рыдать…

Он спит.

Мураш  ползёт с ботинка,

и одуванчика пушинка

щекочет тёмную ноздрю.

Блестит фонарь велосипедный.

Железный конь и всадник бледный

лежат у бездны на краю.

2.

…И мир обрывается бездной моей.

И, кажется, нету начала

у этой дороги, у этих полей,

у жизни, что просто устала,

и мягко легла в молодую траву,

в утешную темень растений.

И станет все то, что болит наяву,

лишь частью стороннего зренья.

И голову путник поднимет с руки,

овеянный светом проточным,

став пламенем тёмным любви и тоски

и музыкой горькой полночной.

Отдалённый гром

Слышишь ли ты в отдалении гром?
Дева лежит на лугу золотом,
книга раскрытая рядом,
кружка с остатками кофе в траве.
Облако мягко плывёт в синеве,
словно толкаемо взглядом.

Чуешь, воздушные скрепы дрожат?
Выгнувшись туго, тихонько скрипят
доски высокого света,
как половицы в просторном дому, -
держат над миром идущую тьму,
рокот, катящийся где-то.

Господи, где же ты, радость моя?!
Небо натянуто на острия 
елей сухих у дороги.
И в напряженье звенит тишина…
И в моём сердце всё так же одна
дикая зоркость тревоги.

Сентябрьское

                                                     Л. А.

​

Пространства музыкальная шкатулка -

мудрёная таинственная штука.

Громадный вал распластан, недвижим,

он - поле золотое кукурузы,

земное сердце всевозможных музык,

когда проходят небеса над ним,

 
стеблей касаясь незаметным гребнем,

и в воздухе, ещё почти что летнем,

шуршит листва сухая, но уже

над нею звуки так чисты и тонки.

И кажется, что ангел одинокий

в свечении возникнет на меже.

***

Подняв лицо, сидеть, глядеть в зенит -

там облачное дерево летит,

на перья распадаясь и на волны,

на дальний берег, синевой пронзённый.

Промыть бы зренье смертное хоть раз –

каким свеченьем окатило б нас!

И остаётся только и всего

не убояться чуда Твоего.

***

Сентябрь стирает границы

меж небом и твердью земной.

И светом источены лица

и листья ветлы надо мной.

И дерево тихо рябится

стоящим живым озерцом.

Где рыбина тут и где птица,

где облако свито в кольцо?

И можно в предчувствии воли

травою сухою по грудь

пойти в опустевшее поле -

и в небо случайно свернуть.

***

                                        Агате

Вот девочка у грозных облаков,
широкою рекою отражённых,
изрытых плугом северных ветров
и пламенем багровым освещённых,
 
сидит в траве, чего-то там поёт
и ковыряет камушек ботинком,
и не боится помрачневших вод…
Беспечная певунья и соринка
 
в глазу пространства хищного. Оно
сквозь дрожь слезы в тебя глядит невнятно.
А посему – тяни своё вино,
перебирай пучки сушёной мяты,
 
коли дрова, простужен и небрит,
на лавке гладь соседского мурлыку -
пока у неба девочка сидит.
 
Вот оглянулась…
Кто её окликнул?

***

В сумерках тыквы мерцают как фонари,

словно шары желаний, пущенные из другого

света, пространства, воздуха – изнутри

легкой сквозной земли,

переходящей в слово,

чем и была она…

Куст на меже, осот,

ну, а в ботве горят тыквы, не угасая.

Вдаль чернозёмным небом, сгорбясь, мужик идёт,

тащит мешок картошки,

медленно исчезая.

***

 
Рукавом, пропахшим весёлой влагой -
виноградной кровью, бурлящей тьмою,
вытираешь лоб, говоришь с собакой,
говоря на деле с самим собою.
 
Пусть вино побродит в дубовой бочке,
наберётся истины и мерцанья…
Каждый миг кончается многоточьем,
каждый звук кончается умираньем.
 
И теперь ты чувствуешь всё острее:
кислый вкус дымка от дворовой печи,
что горит, безлиственный воздух грея,
замиранье снов,
убыванье речи.   
 
А начнут мести снеговые мётлы,
и графин наполнишь ты жизнью винной,
мы тогда оставим глоток для мёртвых
и немного музыки
неисполнимой…

***

А в поле чистом – стол и табурет,

и никого и ничего на свете,

и только вещи брошенные эти.

Была бахча, теперь её уж нет.

Ещё есть свет, идущий  изнутри

сухой травы,

и куст чертополоха,

и трель цикады не длиннее вдоха.

Ну вот и всё…

Садись и говори.