По волне моей памяти

Михаил Пак

​

Сны о России

​

Еще вчера с сиреневым рассветом

за околицей деревни

я бродил.

Тропинка, лес, поляна... Ветер

нарастал, стихал и пропадал совсем.

Во сне иль наяву всё то случилось,

Сразу не понять.

Но только знаю, всё это было.

И очи близкие ее —

Нежное сияние.

И алый парус в синем море,

И ширь полей,

Зари — вечернее камланье,

И скрип калитки,

И вкус колодезной воды,

И белый конь в тумане,

И шепот тишины...

​

1.

​

СВЯЗЬ ВРЕМЕН

​

Всякий раз, когда я приезжаю в Корею, мне снятся сны о России. Объяснение этому, вероятно, кроется в свойствах памяти и состоянии души, в той незримой духовной связи меня, этнического корейца с великой Россией, куда в середине 19 века прибыли из Кореи мои далёкие предки.

​

А ви­жу я во сне раз­ные кар­ти­ны: за­сне­жен­ную улоч­ку го­род­ка Ма­карь­ев, что в Кост­ром­ской об­лас­ти, где я пи­сал од­наж­ды этю­ды, церк­вуш­ку, из­бы в но­чи с го­ря­щи­ми ок­на­ми, го­лу­бо­гла­зую де­вуш­ку в вя­за­ном сви­те­ре, что встре­ти­лась мне од­наж­ды в ка­фе у ав­то­вок­за­ла; куст чёр­ной смо­ро­ди­ны, яр­кие цве­ты, по­ля хле­бов и под­сол­ну­ха до са­мо­го го­ри­зон­та... Мне снил­ся и мой пре­док, потом­ст­вен­ный ры­бак, ко­то­ро­го я ни­ког­да не ви­дел, но я до­га­ды­вал­ся, что это он — прап­рап­ра­дед, пе­ре­брав­ший­ся со сво­ей семь­ей на лод­ке под па­ру­сом и бро­сив­ший якорь в При­морье, в За­ли­ве Пет­ра Ве­ли­ко­го, что не­по­да­лёку от Вла­ди­вос­то­ка. Он ор­га­ни­зо­вал там из чис­ла со­оте­чест­вен­ни­ков ры­бо­ло­вец­кую ар­тель. Я ви­дел его об­вет­рен­ное су­ро­вое ли­цо и гла­за, пол­ные на­дежд и ве­ры в бу­ду­щее здесь на но­вой ро­ди­не. Он уви­дел в рус­ских лю­дях дру­же­лю­бие, ши­ро­ту ду­ши, тре­пет­ное от­но­ше­ние к семье, окру­жа­ю­щей при­ро­де, об­ост­рён­ное чувст­во спра­вед­ли­вос­ти, са­мо­по­жерт­во­ва­ние, и без ко­ле­ба­ния при­нял их ве­ру, — ба­тюш­ка в церк­ви крес­тил его и всех дру­гих ко­рей­цев, от ма­ла до ве­ли­ка, на­ре­кая их име­на­ми при­выч­ны­ми и свет­лы­ми: Агей, Ми­рон, Ге­ра­сим, Пе­ла­гея, Агафья, Дарья...

Мо­е­го от­ца зва­ли Ти­мо­фей, де­да — Се­мён. Дру­го­го де­да — Па­вел. Па­вел ро­дил­ся в 1889 го­ду во Вла­ди­вос­то­ке, про­жил 96 лет. Он был вы­сок, ста­тен, ку­рил труб­ку, его глу­бо­ко по­са­жен­ные гла­за, смот­ря­щие вдаль, от­да­ва­ли си­не­вой. Мать Пав­ла Ека­те­ри­на бы­ла 10-й до­черью По­ки­до­ва Гри­го­рия, си­бир­ско­го куп­ца, во­зив­ше­го си­тец и ки­тай­ский фар­фор из Ир­кут­ска во Вла­ди­вос­ток. Ку­пе­чест­во на Ру­си, как мне из­вест­но, со­сто­я­ло в пре­об­ла­да­ю­щем боль­шинст­ве из ста­ро­об­ряд­цев, — сыз­мальст­ва вос­пи­ты­вав­ши­е­ся в стро­гос­ти за­ве­дён­ных пра­вил и по­ряд­ков, где це­ни­лись по­ря­доч­ность и чест­ность, и ког­да сло­во от­ца в семье бы­ло не­пре­ре­ка­е­мым.

В Ир­кут­ске учил­ся в ре­аль­ном учи­ли­ще мой пра­дед Сер­гей Ни. Ве­ро­ят­но, у та­мош­ней мо­ло­де­жи бы­ло из­люб­лен­ное мес­то в го­ро­де, где она про­во­ди­ла вре­мя, ве­се­ли­лась, чи­та­ла сти­хи. И где име­ло мес­то быть тро­га­тель­ная ис­то­рия люб­ви. Сер­гея и Ека­те­ри­ны. Уж не ве­до­мо, как там всё вы­шло, чем так при­шёл­ся по ду­ше Гри­го­рию По­ки­до­ву ко­рей­ский па­рень Сер­гей, что от­дал он за не­го свою дочь-по­сле­дыш­ку?

О том, что в на­шем ро­ду бы­ла рус­ская, ку­пе­чес­кая дочь, я узнал уже бу­ду­чи взрос­лым, — в Со­вет­ском Со­юзе идео­ло­гия при­рав­ни­ва­ла куп­цов с ку­ла­ка­ми и дру­ги­ми бо­га­те­я­ми, не­же­ла­тель­ны­ми эле­мен­та­ми. По­то­му взрос­лые в семье умал­чи­ва­ли об этом фак­те. А я был при­мер­ным ком­со­моль­цем, и братья мои с сест­ра­ми бы­ли ком­со­моль­цы.

Да, ко­неч­но, мне снил­ся и об­раз Ека­те­ри­ны По­ки­до­вой, мо­ей пра­ба­буш­ки, не­со­мнен­но, — юная, с рас­пах­ну­ты­ми озор­ны­ми гла­за­ми, в льня­ном платье, с зо­ло­той ту­гой ко­сой, пе­ре­ки­ну­той на грудь, на фо­не лу­гов со сто­га­ми, ле­сом и реч­кой... И пе­ла она, по рас­ска­зу де­душ­ки, за­ме­ча­тель­но и го­лос ее был кра­си­вый, звон­кий, и са­ма она бы­ла кра­са­ви­ца. Сни­лась мне па­но­ра­ма не­ве­ро­ят­но пре­крас­но­го пей­за­жа с вы­со­ты птичь­е­го по­лёта... А про­снув­шись в ин­терь­е­ре ко­рей­ской квар­ти­ры, я вдруг с про­ни­зы­ва­ю­щей ост­ро­той на­чи­нал по­ни­мать, что всё при­снив­ше­е­ся, я уже ви­дел ког­да-то на­яву. Зна­чит, про­ис­шед­шее со мной на­яву и свет­лые кар­ти­ны мо­е­го сна скла­ды­ва­лись в ло­ги­чес­кую це­поч­ку бы­тия.

2.

​

КОРКА РЖАНОГО ХЛЕБА

Лет де­сять на­зад это бы­ло. Пред­сто­я­ло мне по­лу­го­дич­ное пре­бы­ва­ние в од­ной ко­рей­ской де­рев­не, что в двух­стах ки­ло­мет­рах от Се­ула. И при­вёз я в че­мо­да­не из Моск­вы па­ру бу­ха­нок ржа­но­го хле­ба. Де­рев­ня — гром­ко ска­за­но, нын­че де­ре­вень тех, пат­ри­ар­халь­ных, с кресть­ян­ским укла­дом жиз­ни, уже не оста­лось в Ко­рее, — пра­виль­ней бы­ло бы на­звать по­сёлок, ку­да уже до­бра­лась ур­ба­ни­за­ция с вы­сот­ны­ми до­ма­ми, ка­фе, рес­то­ра­на­ми, бан­ка­ми, шко­лой.

Я оста­но­вил­ся там в пус­ту­ю­щей квар­ти­ре мо­е­го се­уль­ско­го при­яте­ля, ко­то­рый предо­ста­вил свои апар­та­мен­ты в моё рас­по­ря­же­ние. По ут­рам я го­то­вил се­бе зав­трак. И съедал лом­тик ржа­но­го хле­ба. По­том са­дил­ся за стол пи­сать про­зу, или бро­дил по соп­кам, воз­вы­ша­ю­щи­ми­ся сра­зу за мо­и­ми ок­на­ми, де­лал этю­ды. Гля­дя на эти си­ние соп­ки, верб­люжь­и­ми гор­ба­ми тя­ну­щих­ся вдаль, я слы­шал ме­ло­дию от­цов­ской флей­ты. Мой отец был ин­же­нер-ме­ха­ник, чи­нил ав­то­ма­ши­ны и трак­то­ра в уз­бек­ском се­ле, где мы рань­ше жи­ли. Он час­то пос­ле ра­бо­ты, до­ста­вал бам­бу­ко­вую флей­ту и иг­рал на ней ме­ло­дию да­лёкой Ко­реи, где ни ра­зу не был.

Че­рез ме­сяц- пол­то­ра, как я ни эко­но­мил, ржа­ной хлеб, что я при­вёз, кон­чил­ся, оста­ва­лась кор­ка, ко­то­рую я ре­шил не есть, и за­вер­нув в цел­ло­фан, хра­нил в хо­ло­диль­ни­ке. Каж­дый раз, ког­да мне хо­те­лось хле­ба, я до­ста­вал кор­ку и прос­то ню­хал. Ржа­но­го хле­ба в Ко­рее нет, в ма­га­зи­нах был толь­ко бе­лый, мяг­кий, не­при­выч­ный, по­хо­жий на сдоб­ную бул­ку. Все ко­рей­цы вмес­то хле­ба едят рис, а рис мы в Рос­сии упо­треб­ля­ем как гар­нир ко вто­ро­му блю­ду. Од­наж­ды я кор­ку хле­ба в хо­ло­диль­ни­ке не об­на­ру­жил. Про­па­ла. На­ка­ну­не при­ез­жал ко мне друг из Се­ула, с суп­ру­гой, и по­ка я с ним про­гу­ли­вал­ся по соп­ке, же­на его ре­ши­ла на­вес­ти по­ря­док в квар­ти­ре, при­бра­ла и в хо­ло­диль­ни­ке, вы­бро­си­ла лиш­нее, в том чис­ле и кор­ку хле­ба.

Вся­кий раз, ню­хая кор­ку ржа­но­го хле­ба, я всег­да ви­дел пред со­бой прос­то­ры рос­сий­ские, бе­рёзо­вые ле­са, зо­ло­тые ку­по­ла бе­лых церк­вей, об­ла­ка в не­бе, как на по­лот­нах Ку­инд­жи.

​

3.

​

МОЯ РОДИНА — РУССКИЙ ЯЗЫК

​

В да­лёком 95-м в Се­у­ле со­сто­я­лась моя вто­рая по счёту пер­со­наль­ная вы­став­ка. К ней бы­ла при­уро­че­на и пре­зен­та­ция пер­вой мо­ей кни­ги про­зы в пе­ре­во­де на ко­рей­ский. В кни­ге бы­ло два ро­ма­на «При­стань ан­ге­лов» и «Ле­пест­ки под­сол­ну­ха, уне­сен­ные вет­ром». На от­кры­тие вы­став­ки при­шли мои ко­рей­ские друзья, ху­дож­ни­ки и пи­са­те­ли. Сре­ди гос­тей был один про­фес­сор уни­вер­си­те­та, ко­то­рый со­об­щил мне, что в Ко­рее сей­час на­хо­дит­ся пи­са­тель из Моск­вы Ана­то­лий Ким и дал мне его те­ле­фон. Мы с Ана­то­ли­ем Ки­мом бы­ли зна­ко­мы за­оч­но, в 1991-м го­ду в из­да­тельст­ве «Со­вет­ский пи­са­тель» вы­шел сбор­ник «Стра­ни­цы лун­но­го ка­лен­да­ря», где бы­ли по­ме­ще­ны рас­ска­зы пи­са­те­лей-ко­рей­цев СНГ, в том чис­ле и на­ши с А. Ки­мом рас­ска­зы. Я по­зво­нил Ки­му, при­гла­сил его на вы­став­ку. Он при­ехал с же­ной На­таль­ей. Тог­да я по­да­рил им кар­ти­ну с вы­став­ки «В ка­фе», где бы­ли изо­бра­же­ны три за­дум­чи­вые зла­то­во­ло­сые де­вуш­ки. Че­рез не­де­лю Ана­то­лий Ким при­гла­сил ме­ня на вы­ход­ные к се­бе до­мой. Мы с ним гу­ля­ли по окрест­нос­ти, сре­ди по­лей. Раз­го­ва­ри­ва­ли о том, о сем. Тог­да, он ме­ня спро­сил:

«Вот мы с то­бой ро­ди­лись в Со­вет­ском Со­юзе, он был нам ро­ди­ной, а сей­час его не ста­ло. Как ты те­перь се­бя ощу­ща­ешь, где твоя ро­ди­на?»

Я от­ве­тил:

«Мой род­ной язык — рус­ский. Я окон­чил рус­скую шко­лу, я вос­пи­тан на рус­ской клас­си­ке. Вез­де, где бы я ни ока­зал­ся в бу­ду­щем, я бу­ду уют­но чувст­во­вать се­бя внут­ри рус­ско­го язы­ка, да­же там, где на рус­ском ни­кто не раз­го­ва­ри­ва­ет. По­сколь­ку я мыс­лю и пи­шу на рус­ском. И по­то­му, моя ро­ди­на — РУС­СКИЙ ЯЗЫК!»