Еще вчера с сиреневым рассветом
за околицей деревни
я бродил.
Тропинка, лес, поляна... Ветер
нарастал, стихал и пропадал совсем.
Во сне иль наяву всё то случилось,
Сразу не понять.
Но только знаю, всё это было.
И очи близкие ее —
Нежное сияние.
И алый парус в синем море,
И ширь полей,
Зари — вечернее камланье,
И скрип калитки,
И вкус колодезной воды,
И белый конь в тумане,
И шепот тишины...
1.
СВЯЗЬ ВРЕМЕН
Всякий раз, когда я приезжаю в Корею, мне снятся сны о России. Объяснение этому, вероятно, кроется в свойствах памяти и состоянии души, в той незримой духовной связи меня, этнического корейца с великой Россией, куда в середине 19 века прибыли из Кореи мои далёкие предки.
А вижу я во сне разные картины: заснеженную улочку городка Макарьев, что в Костромской области, где я писал однажды этюды, церквушку, избы в ночи с горящими окнами, голубоглазую девушку в вязаном свитере, что встретилась мне однажды в кафе у автовокзала; куст чёрной смородины, яркие цветы, поля хлебов и подсолнуха до самого горизонта... Мне снился и мой предок, потомственный рыбак, которого я никогда не видел, но я догадывался, что это он — прапрапрадед, перебравшийся со своей семьей на лодке под парусом и бросивший якорь в Приморье, в Заливе Петра Великого, что неподалёку от Владивостока. Он организовал там из числа соотечественников рыболовецкую артель. Я видел его обветренное суровое лицо и глаза, полные надежд и веры в будущее здесь на новой родине. Он увидел в русских людях дружелюбие, широту души, трепетное отношение к семье, окружающей природе, обострённое чувство справедливости, самопожертвование, и без колебания принял их веру, — батюшка в церкви крестил его и всех других корейцев, от мала до велика, нарекая их именами привычными и светлыми: Агей, Мирон, Герасим, Пелагея, Агафья, Дарья...
Моего отца звали Тимофей, деда — Семён. Другого деда — Павел. Павел родился в 1889 году во Владивостоке, прожил 96 лет. Он был высок, статен, курил трубку, его глубоко посаженные глаза, смотрящие вдаль, отдавали синевой. Мать Павла Екатерина была 10-й дочерью Покидова Григория, сибирского купца, возившего ситец и китайский фарфор из Иркутска во Владивосток. Купечество на Руси, как мне известно, состояло в преобладающем большинстве из старообрядцев, — сызмальства воспитывавшиеся в строгости заведённых правил и порядков, где ценились порядочность и честность, и когда слово отца в семье было непререкаемым.
В Иркутске учился в реальном училище мой прадед Сергей Ни. Вероятно, у тамошней молодежи было излюбленное место в городе, где она проводила время, веселилась, читала стихи. И где имело место быть трогательная история любви. Сергея и Екатерины. Уж не ведомо, как там всё вышло, чем так пришёлся по душе Григорию Покидову корейский парень Сергей, что отдал он за него свою дочь-последышку?
О том, что в нашем роду была русская, купеческая дочь, я узнал уже будучи взрослым, — в Советском Союзе идеология приравнивала купцов с кулаками и другими богатеями, нежелательными элементами. Потому взрослые в семье умалчивали об этом факте. А я был примерным комсомольцем, и братья мои с сестрами были комсомольцы.
Да, конечно, мне снился и образ Екатерины Покидовой, моей прабабушки, несомненно, — юная, с распахнутыми озорными глазами, в льняном платье, с золотой тугой косой, перекинутой на грудь, на фоне лугов со стогами, лесом и речкой... И пела она, по рассказу дедушки, замечательно и голос ее был красивый, звонкий, и сама она была красавица. Снилась мне панорама невероятно прекрасного пейзажа с высоты птичьего полёта... А проснувшись в интерьере корейской квартиры, я вдруг с пронизывающей остротой начинал понимать, что всё приснившееся, я уже видел когда-то наяву. Значит, происшедшее со мной наяву и светлые картины моего сна складывались в логическую цепочку бытия.
2.
КОРКА РЖАНОГО ХЛЕБА
Лет десять назад это было. Предстояло мне полугодичное пребывание в одной корейской деревне, что в двухстах километрах от Сеула. И привёз я в чемодане из Москвы пару буханок ржаного хлеба. Деревня — громко сказано, нынче деревень тех, патриархальных, с крестьянским укладом жизни, уже не осталось в Корее, — правильней было бы назвать посёлок, куда уже добралась урбанизация с высотными домами, кафе, ресторанами, банками, школой.
Я остановился там в пустующей квартире моего сеульского приятеля, который предоставил свои апартаменты в моё распоряжение. По утрам я готовил себе завтрак. И съедал ломтик ржаного хлеба. Потом садился за стол писать прозу, или бродил по сопкам, возвышающимися сразу за моими окнами, делал этюды. Глядя на эти синие сопки, верблюжьими горбами тянущихся вдаль, я слышал мелодию отцовской флейты. Мой отец был инженер-механик, чинил автомашины и трактора в узбекском селе, где мы раньше жили. Он часто после работы, доставал бамбуковую флейту и играл на ней мелодию далёкой Кореи, где ни разу не был.
Через месяц- полтора, как я ни экономил, ржаной хлеб, что я привёз, кончился, оставалась корка, которую я решил не есть, и завернув в целлофан, хранил в холодильнике. Каждый раз, когда мне хотелось хлеба, я доставал корку и просто нюхал. Ржаного хлеба в Корее нет, в магазинах был только белый, мягкий, непривычный, похожий на сдобную булку. Все корейцы вместо хлеба едят рис, а рис мы в России употребляем как гарнир ко второму блюду. Однажды я корку хлеба в холодильнике не обнаружил. Пропала. Накануне приезжал ко мне друг из Сеула, с супругой, и пока я с ним прогуливался по сопке, жена его решила навести порядок в квартире, прибрала и в холодильнике, выбросила лишнее, в том числе и корку хлеба.
Всякий раз, нюхая корку ржаного хлеба, я всегда видел пред собой просторы российские, берёзовые леса, золотые купола белых церквей, облака в небе, как на полотнах Куинджи.
3.
МОЯ РОДИНА — РУССКИЙ ЯЗЫК
В далёком 95-м в Сеуле состоялась моя вторая по счёту персональная выставка. К ней была приурочена и презентация первой моей книги прозы в переводе на корейский. В книге было два романа «Пристань ангелов» и «Лепестки подсолнуха, унесенные ветром». На открытие выставки пришли мои корейские друзья, художники и писатели. Среди гостей был один профессор университета, который сообщил мне, что в Корее сейчас находится писатель из Москвы Анатолий Ким и дал мне его телефон. Мы с Анатолием Кимом были знакомы заочно, в 1991-м году в издательстве «Советский писатель» вышел сборник «Страницы лунного календаря», где были помещены рассказы писателей-корейцев СНГ, в том числе и наши с А. Кимом рассказы. Я позвонил Киму, пригласил его на выставку. Он приехал с женой Натальей. Тогда я подарил им картину с выставки «В кафе», где были изображены три задумчивые златоволосые девушки. Через неделю Анатолий Ким пригласил меня на выходные к себе домой. Мы с ним гуляли по окрестности, среди полей. Разговаривали о том, о сем. Тогда, он меня спросил:
«Вот мы с тобой родились в Советском Союзе, он был нам родиной, а сейчас его не стало. Как ты теперь себя ощущаешь, где твоя родина?»
Я ответил:
«Мой родной язык — русский. Я окончил русскую школу, я воспитан на русской классике. Везде, где бы я ни оказался в будущем, я буду уютно чувствовать себя внутри русского языка, даже там, где на русском никто не разговаривает. Поскольку я мыслю и пишу на русском. И потому, моя родина — РУССКИЙ ЯЗЫК!»
