"То поэтическое, что есть у Полонского, надо извлекать из множества строк его, которые представляют собою не поэзию, а только стихи...". - Так начинает свое эссе о Полонском Юрий Айхенвальд.
Нельзя не согласиться с ним, как ни хотелось . Очень много у Полонского стихов. И лишь немного из этого - поэзия:
Мой костер в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту...
А эти строчки просто берут в полон и не отпускают. Весьма возможно во всем виновата музыка Федора Садовского, о котором мало что известно. Во всяком случае у автора песни, написанной в 1895 году, нет даже изображения.
На пластинках того времени, где-то около 1910 года, и вовсе значится - Юрий Садовский. Но Юрия Садовского не существовало. В общем, здесь произошла такая же история, как с песней "Под небом золотым", которую исполнял Гребенщиков, не раскрывая авторства ни музыки, ни строк.
Но автора "Песни цыганки", конечно, никто никто не оспаривал, а вот композиторы: Пригожий и Чайковский, - отметились своими романсами. А в памяти остался безвестный Садовский.
Почти легендарный Садовский, в сети гуляет множество версий авторства его музыки, от "Ухаря купца" до "Крутится, вертится шар голубой".
Важно ли все это? Не знаю. Важно, наверное, то, что автор при жизни, видимо слушал эту песню, и его многотрудная судьба находила в этом отраду, не зря мучился, не зря переводил тонны бумаги, чтобы найти одну, заветную, строчку, стихотворение, которое переживет время:
Ночь пройдет — и спозаранок
В степь далеко, милый мой,
Я уйду с толпой цыганок
За кибиткой кочевой.
На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни:
Как концы ее, с тобою
Мы сходились в эти дни...
Будучи в Рязани, в Рязанском Кремле, я всегда посещаю и его могилку. Он родился в Рязани, но имя Есенина полностью затмевает собой имя скромного литератора, который в свое время полемизировал с самим Толстым.
Я бы назвал его предтечей Есенина. В этом без преувеличения гениальном стихе много Есениновщины:
Кто-то мне судьбу предскажет?
Кто-то завтра, сокол мой,
На груди моей развяжет
Узел, стянутый тобой?
Вспоминай, коли другая,
Друга милого любя,
Будет песни петь, играя
На коленях у тебя!
Да что, казалось бы, в этих строчках особенного: цыгане? Но речь ведь не о них. О чем вопрошает поэт любимую, стоя у гаснущего костра, на мосту, овеваемый туманом, словно воспоминанием? И о любви ли эти строки? О любви. Но как-то буднично, по-купечески что ли. Толстой тоже любил цыганок. Вся русская литература в большом долгу у цыган. Но как пронзительно и ясно вдруг раскрывается букет удивительно гармоничных и слаженных звуков, как будто они были написаны задолго до того, как их сочинил автор...
И снова Айхенвальд:
"Если все-таки у него много бесцветной рассудочности, то это не потому, чтобы неверна была самая эстетическая метода его или чтобы он терпел внутренне неизбежное крушение в только что указанной поэтизации обыденных деталей, а просто потому, что вообще его дарование ограничено и он не умеет до конца, до пушкинского конца, прозаическое обращать в прекрасное".
И тут злыдень Айхенвальд, как ни крути, прав. Да, ограничено, но ведь есть же вот это:
Мой костер в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту...
Значит, все творчество, словно приуготовление ко взлету, к этим шести строфам.
Яков Петрович Полонский родился в 19 декабря 1819 года в Рязани.
