Юрий Валентинович Трифонов – писатель оттепельный. Не в том смысле, какой мы привыкли связывать с этим понятием. Хотя все основания для этого имеются. Родители – пламенные революционеры, в дальнейшем репрессированные, но, однако, первый его роман «Студенты» был удостоен Сталинской премии.
Но вот ведь была такая писательница Дора Павлова с романом «Совесть», в котором разоблачался «культ личности». И кто сейчас помнит про Дору Павлову?
А Трифонов – почти классик. Тихий лирик в прозе. Доживи Чехов до коллективизации, военного лихолетья, 60-х, он был бы Трифоновым. А может и нет. Трифонов бежит определений, рамок. В том числе и жанровых. Твардовский сватал Трифонова к рассказам. И в общем был прав:
Вот так рассказ! О самом главном, что должно бы составить его рассказ, автор ничего не хочет рассказывать…
Эти слова Трифонова о Чехове можно сказать и о самом Трифонове. Трифонов никому ничего не навязывает, не назидает. Не нависает, словно утес, с проклятым вопросом.
И еще - Трифонов очень московский. А Москва, и в этом ее непреходящая прелесть, словно ландыш сквозь снежную коросту, прорастает к свету, какие бы беды и времена ни леденили душу.
Московский текст русской литературы обогатился в его текстах целым рядом топонимов. А «Дом на набережной» стал символом эпохи!
И все же трифоновское слово - теплое. Даже названия его романов и рассказов способно согреть в стужу: «В грибную осень», «Далеко в горах», «Записки соседа», «Конец сезона», «Долгое прощание» и т.д.
О чем они?
Трифонов никогда в своих, особенно поздних вещах, как будто не договаривает.
И от этой недоговоренности так щемит сердце:
В комнате совсем смеркалось, но Надя, не зажигая света, одеревеневшими руками стала втаскивать тело Антонины Васильевны на кушетку, шепча одно и то же: «Сейчас, сейчас, мама, сейчас, сейчас, сейчас».
«Он был высоким, крупным, неторопливым, говорил всегда медленно, замечательно знал историю, любил и жалел людей, особенно старых…Любил собак и приблудных гнилоглазых котят, легко прощал людей…» - вспоминает о нем его вдова – Ольга Романовна Трифонова.
Так и слог его, неторопливый, раздумчивый. Но обязательно с задушевной интонацией. Добросердечие почти старинное, московское.
«Долгое прощание» - как раз об этом московском житии-бытии, московских закутках, улочках, загогулинах и тупичках людских отношений, мелочах, честности, подлости, любви и нелюбви. И казалось бы время этих мелочей безвозвратно ушло.
Но нет, через Трифонова из послевоенного прорастает в наше время. Я просто уверен, что люди, помогающие сегодня неимущим, больным и слабым – это читатели Юрия Трифонова.
Трифонов, как и его любимый Чехов, подмечал в человеке маленькие слабости, но словно оправдывая их:
Скупенек, чего говорить. Да ведь жизнь несладкая: какой год бьется, а толку нет. Никто его пьес не берет, киносценариев тоже. А пишет неплохо, замечательно, талант большой. Не хуже, чем у других-то. Про восстание в Сибири давал читать: здорово! Язык очень хороший, крепкий, факты богатые. Видимо, связей не хватает. Там ведь без этого никуда. Сто лет будешь биться – все в пустую, даже не думай…
Написал, а как будто улыбнулся. Но не зло, добродушно. По-московски. Без осуждения, без тягостного выяснения отношений: кто виноват и что делать?
Отблески Юрия Валентиновича Трифонова особенно в наше время не ослабевают.
Видимо, то, что он недоговорил важнее того написанного и сказанного со всей определенностью и железобетонной самоуверенностью здесь и сейчас, что вроде должно придавить могильной плитой все написанное казенным современным лауреатом.
Поэтому книг Трифонова сейчас почти не издают.
Сейчас не трифоновское время. В том смысле, что не милосердное. Жесткое. И проза нынешняя, словно наждачная бумага, старается стереть все то хорошее и доброе, что было в героях Трифонова:
"Надо ли говорить…- о людях, испарившихся, как облака? Надо ли – о кусках дерна, унесенных течением, об остроконечных башнях из сырого песка, смытых рекой, об улицах, которых не существует, о том, как блестела до белизны металлическая ручка на спинке трамвайного сиденья, качался пол, в открытые окна летело громыхание Москвы…"
Надо, конечно. Потому что Трифонова помнят, любят, читают. Не все, но читают. Трифонов – писатель не для всех.
Вспоминается его “Обмен”. Кажется, в “Обмене” Трифонов так описал пьяненького грузчика, что хозяин антикварной лавки обиделся на него. Знал бы он, что стал классикой. Такой же, как Мармеладов, скрипач Сашка из “Гамбринуса”, Венечка из “Петушков” и т.д.
К Трифонову возвращаются, чтобы, как по карте звездного неба, сверить свое местонахождение:
"Белое перышко, которое она сняла с пиджака, медленно плыло в воздухе, кружилось, снижалось, но ветер из окна подхватил его, и оно взмыло вверх и тихо – никто не заметил – село на плечо Сергея Ивановича…" (Юрий Трифонов «Голубиная гибель»).
Да и как вообще без Трифонова?
Без Трифонова нехорошо!
