Евгений Александрович Евтушенко выходец из русской глубинки, из деревни. Провинциал.
Разноголосица данных по поводу точной даты его рождения неслучайна: 32 — 33 гг. Да и место рождения не поддается точному исчислению: Зима — Нижнеудинск. Такое ощущение, что Евтушенко существовал всегда, во всяком случае — задолго до своего рождения. А даты и место особого значения не имеют.
Так же не имеет особого значения жанры, на ниве которых обнаружился его не поддающийся определению талант.
«Работая локтями, мы бежали, кого-то люди били на базаре. Как можно было это просмотреть! Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу, зачерпывая валенками воду и сопли забывали утереть.
И замерли. В сердчишках что-то сжалось, когда мы увидали, как сужалось кольцо тулупов, дох и капелюх, как он стоял у овощного ряда, вобравши в плечи голову от града тычков, пинков, плевков и оплеух.
Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой. Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.
Кровь появилась. И пошло всерьез. Все вздыбились. Все скопом завизжали, обрушившись дрекольем и вожжами, железными штырями от колес.
Зря он хрипел им: „Братцы, что вы, братцы…“ толпа сполна хотела рассчитаться, толпа глухою стала, разъярясь. Толпа на тех, кто плохо бил, роптала, и нечто, с телом схожее, топтала в снегу весеннем, превращенном в грязь.
Со вкусом били. С выдумкою. Сочно. Я видел, как сноровисто и точно лежачему под самый-самый дых, извожены в грязи, в навозной жиже, всё добавляли чьи-то сапожищи, с засаленными ушками на них.»
Провинциал, получив урок, на всю жизнь усвоил правило: за место под солнцем надо не просто работать локтями, надо — драться!
Если бы не эта его пассионарная жилка, так бы он и остался в Зиме или сгинул на 4-й Мещанской в Москве:
«Я рос на Четвертой Мещанской.
Я любил эту тихую улочку, где не ходили ни троллейбус, ни автобус, ни трамвай, лишь старая лошадь с усталыми добрыми глазами тянула по булыжной мостовой фуру овощного магазина на резиновом ходу. Здесь было всё так не похоже на обычное „открыточное“ представление о Москве, но именно потому это и была настоящая Москва.
Изредка заезжавшие сюда автомашины вынуждены были резко тормозить и продвигались медленно-медленно, потому что на самой середине улицы мальчишки вечно играли в футбол.
Здесь было много тополей, и, когда они облетали, футбольный мяч то и дело зарывался в серые сугробы тополиного пуха.
О, этот тополиный пух на Четвертой Мещанской!»
Кстати, мама Евгения Александровича пела перед киносеансами в одном из старейших московских кинотеатре Форỳме (именно таково московское произношение названия этого кинотеатра):
Мама пела на фронте с грузовиков
и даже с «катюш»,
и танки, в бой уходя,
на броне увозили
серебристые блёстки с концертного платья мамы
и увезли её голос,
пропавший без вести на войне.
После войны
моя мама
пела в фойе кинотеатра «Форум»
рядом с буфетом,
где победители Гитлера пили пиво,
обнимая девчонок в причёсках под юную Дину Дурбин,
но слушая сорванный голос
худой некрасивой певицы
и даже не подозревая,
что и она —
победитель.
(поэма «Мама и Нейтронная бомба»)
А еще Зинаида Ермолаевна работала в журнальном киоске на улице Мира (это совсем рядом с 4-й Мещанской).
Мама продаёт газеты
в киоске у Рижского вокзала,
и её окружает собственный маленький мир,
где мясник
интересуется еженедельником «Футбол-хоккей»,
зеленщик —
журналом «Америка»,
а продавщица молочного магазина —
журналом «Здоровье».
(поэма «Мама и Нейтронная бомба»)
И я, когда бывал в старом «Книжном обозрении», всегда здоровался с ней, как будто заглядывая в прошлое, перематывая пленку на восемьдесят лет с гаком назад, где на станции Зима или Нижнеудинске в 32 или 33 году появился на свет будущий поэт…
(полностью эссе «Евтух» читайте в № 10 журнала «Вторник»)
