Вениамин Каверин

Вениамин Александрович Каверин родился 19 апреля 1902 года. Представляем Вашему вниманию эссе Артура Айдиняна о встрече с писателем.

Станислав Айдинян ПЕРЕДЕЛКИНСКИЕ БЫЛИ В гостях у Вениамина Каверина В Доме творчества писателей в подмосковном Переделкине Анастасия Ивановна отдыхала и работала в 1980-ых годах, можно сказать, регулярно; как предоставлялась возможность, приезжала в старый писательский корпус. Там ее навещали многие. Приезжала из Москвы будущая основательница Дома-музея Марины Цветаевой в Москве Надежда Ивановна Катаева-Лыткина. Приходила со своей дачи Белла Ахмадулина, не одна, с милой лохматой собакой. В другой год приходил сын Пастернака, Евгений Борисович Пастернак. Анастасия Ивановна общалась в старом корпусе с Арсением Александровичем Тарковским, пыталась помочь ему гомеопатическими рецептами… В Доме творчества ее интервьюировал Феликс Медведев. И в 1988 году, в октябре, уже в новом корпусе, произошла встреча Анастасии Ивановны с приехавшей из Парижа поэтессой и писательницей Ириной Владимировной Одоевцевой, высоко оценившей силу и обаяние ее личности. Да и переполненный в советские годы Дом творчества предполагал десятки случайных и неслучайных встреч с писателями и поэтами. В Дом творчества Анастасия Ивановна чаще всего приезжала не одна, она приглашала с собою в занимаемый ею номер свою старинную подругу – поэтессу и переводчицу Евгению Филипповну Кунину. Та была почти одного поколения с Анастасией Ивановной, которая 1894 года рождения, а Евгения Филипповна – 1898-го. Кунина закончила в свое время с золотой медалью гимназию, училась у В.Я.Брюсова в профессионально-технической школе поэтики, потом преобразованной в Высший литературно-художественный институт имени В. Я. Брюсова, это было высшее специальное учебное заведение в Москве с 1921 по 1925 годы. В этом предшественнике московского Литинститута готовили писателей, поэтов, беллетристов, драматургов, критиков, переводчиков, проходивших трехгодичный курс обучения. Близко дружила с возлюбленной В.Я.Брюсова поэтессой Аделиной Адалис. У нее был в 1920-ых годах период молодой дружбы с Б.Л. Пастернаком, с которым они познакомились после одного из чтений его стихов, это было в 1922 году в Доме печати, где он впервые читал свои «Темы и вариации». Это также роднило ее с Анастасией Ивановной, особенно дружившей с Б.Пастернаком до войны. Пастернак помогал ей, когда она была в сталинских лагерях. Анастасия Ивановна дружила не только с Евгенией Филипповной, но и с ее родным братом Иосифом Филипповичем Куниным, который был музыковедом, обогатившем знаменитую книжную серию Жизнь Замечательных Людей (ЖЗЛ) биографиями П.И.Чайковского, М.А.Балакирева, Н.Я.Мясковского, Н.А.Римского-Корсакова. Он 1904 года рождения и еще до войны работал в издательствах, в частности в «ЗиФ»е. И он был первым, кто стал помогать Анастасии Ивановне редактировать ее знаменитые «Воспоминания», о чем свидетельствует ее дарственная надпись на авторизованной машинописи первых глав «Воспоминаний», которые сначала печатались на папиросной, похожей на тонкую кальку, бумаге… В 1988 году Евгения Филипповна с Анастасией Ивановной решили посетить Вениамина Александровича Каверина. Поводом к посещению стали письма, посланные Иосифом Филипповичем Каверину. Они с Евгенией Филипповной узнали, что Каверин пишет роман о писателе, журналисте и поэте Борисе Матвеевиче Лапине, погибшем на фронте, и написали ему о том, что Лапина знали. Познакомились они все трое, когда учились в Высшем литературно-художественном институте. На письмо Каверин откликнулся. В Литературно-художественном музее Марины и Анастасии Цветаевых в Александрове хранится письмо, напечатанное на машинке с подписью автора. Вот его текст: Глубокоуважаемые Евгения Филипповна и Иосиф Филиппович, от всей души благодарю вас за предложение помочь мне в трудной работе над романом о Борисе Лапине. Книга будет посвящена ему. Это не биография, а именно роман, и во многих эпизодах, которые будут рассказаны, он не участвует, но вполне мог бы участвовать, насколько я представляю его по личному знакомству и воспоминаниям Габриловича и Ирины Эренбург. Не сомневаюсь, что из ваших воспоминаний я почерпну какие-нибудь новые сведения о его характере, внешности, привычках, манере думать и говорить. Если вы возьмете на себя труд написать ваши воспоминания, это, без сомнения, облегчит мою нелегкую работу. Заранее благодарю. В. Каверин 29.9.87 г. И Кунины ответили на это письмо. На сей раз оно осталось без ответа. Старые брат и сестра забеспокоились о здоровье писателя. Прошло время и было решено, что Евгения Филипповна его навестит. В свои 88 лет Евгения Филипповна не была похожа на свою старшую, давно девяностолетнюю подругу Анастасию Ивановну, ее Асю, которая была абсолютной вегетарианкой, в преклонном возрасте сохранила легкость шага и быстроту движений. С одной стороны Евгению Филипповну поддерживал я, с другой ее терпеливо вела Анастасия Ивановна. И вот 18 июня 1988 года в Переделкине мы с Евгенией Филипповной и Анастасией Ивановной идем довольно долгую дорогу пешком до дома Каверина. Дорогу эту нам рассказали короткой, может быть она такой и показалась бы нам – мне и Анастасии Ивановне… Для Евгеньевны Филипповны тяжело было преодолеть такое расстояние. Но нам помогала беседа. Евгения Филипповна несколько досадовала. Обещание быть ровно в девять вечера заставляло торопиться. Анастасия Ивановна говорила мне перед выходом: – Дорога не далека и нужно выйти за двадцать минут. Если придем раньше – неудобно! И вот пройдя от Дома творчества, переделкинского, по улице Серафимовича, свернули на улицу Горького и, расспрашивая по дороге людей, приблизились к 15-ому номеру, всем местным жителям знакомому дому Каверина. Позвонил я в звонок, спрятанный под маленький пластмассовый навесик (от дождя). Через узкие щели деревянной двери угадывался удлиненный в зеленую перспективу, даже длинный, так показалось, двор. Прождали мы не долго. Когда звонил, вспомнил, что Евгения Филипповна мне сказала, что по телефону предупредила Каверина о нашем приходе. И вот дверь отворилась. Вышла женщина – живая, приветливая. Позже оказалось, это Лилия Наумовна Белинькая, литературный секретарь Каверина. За нею мы прошли во двор мимо каких-то строений, тоже жилых. Я шел с Евгенией Филипповной, а быстрая, несмотря на 94 года, Анастасия Ивановна ушла сразу вперед с Лилией Наумовной, нам открывшей. И вот – ступеньками, двумя-тремя, подымаемся на порог дома. Заходим. В кресле перед телевизором человек – мысленно сравниваю с его фотографией в «Литературной газете». Сходство минимально – в облике нота благородства английского толка и аскетизм. Аристократические дуги бровей виньетками изящных запятых… Как круто они поворачивают, эти запятые… Правильность старческого лица, и, одновременно, не надменность, нет, приветливость, внимание. Он поцеловал руки Евгении Филипповны и Анастасии Ивановны. Разговор завелся сразу; он увидел меня, когда я поздоровался, и тут он задал неожиданный вопрос – А где внук Бенкендорфа? – Я догадался, в чем дело – он недавно говорил с Владимиром Владимировичем Соловьевым – близко знавшим А.Б.Трухачева, сына Анастасии Ивановны. Он, Соловьев, – журналист, специалист по семейству Гончаровых, знаток семейных биографий. Соловьев видимо знал, что мы сюда собираемся и предупредил Каверина, а Каверин подумал, что Соловьев тоже Евгению Филипповну к нему сопроводит… Сели. Лилия Наумовна, (как мы сказали, секретарь Вениамина Александровича), несмотря на вежливые протесты Анастасии Ивановны, принесла нам чай, и первые вопросы задала Евгения Филипповна – о своих письмах. – Да, получил, благодарен. Евгения Филипповна Вениамину Александровичу сказала, что мы, собравшись к нему, предварительно просмотрели «Литературную газету» за 15 июня 1988 года, где интервью Каверина, и он говорит, что пишет о Борисе Лапине, и взяли ее с собой. Она попросила, чтобы я вслух прочел фрагмент из интервью Каверина газете – в нем была весть, что роман «Над потаенной строкой» готовится к выпуску в журнале "Октябрь"… – Ну, теперь все по-иному, – сказал писатель, – я его взял оттуда и дал читать в "Огонек", Коротичу. Надеюсь, он напечатает. Об "Огоньке" он сказал: – Они там печатали Грэма Грина, я его читал на английском языке… В подлиннике он производил большее впечатление, был более "действительным"… Я подумал о том, что и у Каверина "надежда", о которой он сказал в интервью, надежда на публикацию не всегда оправдывается, несмотря на громкое литературное имя… Он… Герой… Лапин… конечно, это не его "портрет". Лапин – прототип моего героя, чей образ – собирательный. Потом за общим разговорам перешли к другим темам и среди разговора я спросил его об Андрее Белом, не встречался ли он с ним? – Ну, конечно! – сказал Каверин, когда я встретил его, мне было 18 лет. Я был поражен его "Петербургом". Пошел к нему. И удивительно, что он меня встретил сердечно. И даже стал мне, 18-летнему юноше рассказывать о "Записках мечтателей". Он был возбужден, не моим приходом, конечно! Он был такой… В нем горело самовозбуждение, когда он говорил. Я удивлялся его доступности, разговорчивости. А ведь в нем были все свойства крупной личности. – Было это в 1920-ом году. И я писал об этом в моей книге "Освещенные окна", это том 7 в собрании сочинений. – Лиля, принеси пожалуйста, – и на стол передо мной, рядом с чайной чашкой, лег седьмой том "Собрания". Признаться, впервые я видел автора собрания сочинений. Но для меня, ценителя символизма, конечно вопрос об Андрее Белом, в этом русле, в этой теме предреволюционной литературы, который "свидетелем" был Каверин, не стал последним. Я спросил, – А с Вячеславом Ивановым вы тоже встречались? – Да, конечно, я даже был в его семинаре, был такой неизвестный, забытый теперь поэт Толоконников, это ему я обязан тем, что он отвел меня на семинар Вячеслава Иванова. – А что он читал? – спросил я. – Он читал спецкурс по Пушкину. Правда, я курса этого не помню. Но зато на этом семинаре я познакомился с Кашкиным – Кашкин! – оживилась Евгения Филипповна, – мой соученик по Брюсовской школе! Каверин улыбнулся, отплывая этой улыбкой в свое прошлое. – Кашкин очень много для меня сделал… Он основал школу поэтического перевода. Потом мы говорили об Анатолии Корнелиевиче Виноградове. Я рассказал довольно подробно о нем, напоминая Каверину о том, что это был известный советский писатель. И тогда Каверин вспомнил о Анатолии Корнельевиче, о котором у меня в альманахе "Памятные книжные даты" (1988) – тогда совсем недавно вышла биографическая статья. Анастасия Ивановна очень оживилась рассказом об А.Виноградове и рассказала Каверину о том, как Анатолий приходил к ней во время Первой Мировой войны после контузии. Я знал о том, что эта встреча описана в ее второй книге «Дым, дым и дым 1916». Вспомнила и о его первой жене, Елене. Я же сказал, что Анатолий Виноградов был в период написания книги о Паганини – «Осуждение Паганини» военным летчиком. Этого Каверин не знал, удивился и заинтересовался. Да, рассказывали, что А.Виноградов действительно однажды провел эскадрилью над Кремлем до войны. Я сказал: – Вениамин Александрович, вы вот говорили в интервью "Литературной Газете", что мало людей, которые по-настоящему освещают литературные связи. Виноградов был как раз из таких писателей. Достаточно назвать его книги "Мериме в письмах к Соболевскому", "Мериме в письмах к Дубенской-Лагренэ"…. – Я не знал, что он писал об этом, я читал его беллетристику. Он занимался Стендалем, а Стендаль меня очень интересует как философ. – Я ответил, что как философ Стендаль последователь сенсуалистов – Кондильяка, Кабаниса и… – Да, да, я знаю об этом – благожелательно глядя на меня, продолжил Каверин. Потом мы говорили об английской литературе – старой и новой. Анастасия Ивановна, до войны преподававшая английский и с него переводившая, участвовала в разговоре, не отставала от нее Евгения Филипповна, также не чуждая английских литературных переводов. Говорили мы и о последнем романе Анастасии Ивановны. Я сказал, что в ее "Amor"е, который я помогал редактировать, она пишет о разнице мужской и женской психологии – Не только! – сказала Анастасия Ивановна и рассказала об "Amor"е… – Вы читали Рыбакова? – спросил нас Каверин, имея в виду роман «Дети Арбата». Анастасия Ивановна ответила: – Я не думаю, что надо писать столь политичные вещи. Много несправедливого было, и я была несправедливо и надолго осуждена. А Вы эту книгу читали?.. – Да, конечно, я не только читал, я даже писал статью об том романе. – И все же мой "Amor" написан там, в лагере, а далек от политики… – сказала Анастасия Ивановна. Я подумал, что слаб роман Рыбакова не политичностью, скорее он недостаточно психологичен и потому, мастеру психологического анализа, и в жизни и в литературе – Анастасии Ивановне – показалось, что в романе "Дети Арбата" – судьбы героев слишком увязли в реалиях времени и время над ними довлело. Когда Каверин узнал, что я недавно вернулся из Армении, он оживился: – У меня с Арменией роман! – роман давний… Он Армению воспринимал романтически, увлеченно. Говорил: – Я знаком с вашим молодым поэтом, он автор песен… – Я не сразу догадался, о ком идет речь. Это для него, 86-летнего, Геворк Эмин, автор "Песен об Армении", – молодой поэт!.. – Он теперь оброс бородой, – продолжал Каверин, – и если я его теперь встречу, вряд ли узнаю. Знал он и Гургена Маари. О Ваане Терьяне читал лекции в университете в Ереване. Чаренца знал, и у него бывал. – Он при мне чуть не разбил графин с водой о голову (критика) Кирпотина. Он бешеный был. – Из-за чего же? – поинтересовался я. – Ему что-то не понравилось. Учительственный тон скорее всего… А Анастасия Ивановна уже надела пальто при помощи секретаря Каверина и многозначительно на меня посматривала. Я обратился к Каверину: – Вы не будете столь добры – подписать книгу? И я вынул из подвесной сумки купленную далеко от Москвы, случайно книгу Каверина. – С большим удовольствием – сказал он, и действительно с готовностью подписал… Вы знаете, – продолжил он тепло, по-дружески, – эта книга называется "Летящий почерк". И я особенно ценю в ней именно эту повесть. – Вениамин Александрович, я читал вашу повесть. Ваши герои столь чисты, возвышены, как будто из другой эпохи. Такие характеры почти не встречаются в современности. – Но мне хочется, чтобы они были такими, как я их вижу. И, может быть, они будут в будущем, – сказал он и я понял, что он об этом не раз думал, да и недавнее его интервью, данное "Литературной газете" со словами о том же… Мы встали… Анастасия Ивановна как всегда заботлива. Узнает, прощаясь, что у него артроз и берется устроить гомеопатию. На обратном пути, тоже пешем, все говорили о Каверине. Анастасия Ивановна грустно сказала: – Он ведь уже совсем "рамоли" (Анастасия Ивановна использовала французское слово «ramolli», для того чтобы сказать о его состоянии. Рамоли – с французского "расслабленный"). – Надо ему помочь – отправить лекарства, коль будет машина в Москву и обратно… (Возможно, Анастасия Ивановна с ее жизненным опытом предчувствовала его скорый уход. Он умер через год, 2 мая 1989 года…) – Анастасия Ивановна, не столь уж Вениамин Александрович расслабленный, ведь мы с ним живо говорили и об английский литературе, он любит английские романы, читает их в подлиннике и вообще способен – удивляться, восхищаться… – Ну это вы его «поджигали»!.. Когда мы уходили, Анастасия Ивановна назвала ему фамилию врача гомеопата и Каверин совсем по-молодому сказал: – Вот, надо запомнить! – сказал так молодо, и прибавил, – Ага! Запомню! Как будто выдвинул ящичек памяти и туда имя врача положил. Нас проводила до ворот Лиля Наумовна, беспокоилась – как дойдем… Вспоминая этот поход к Каверину, я потом отметил, что мне показалось – Каверину присуща легкая глухота, но это глухота какая-то особая, понимающая. И еще – Вениамин Александрович Каверин носил в себе настоящую, неподдельную благожелательность, более присущую его поколению, чем последующим. Интервью Вениамина Александровича «Литературной газете» (1988, № 24, с.5), фрагмент из которого я зачитывал ему по просьбе Евгении Филипповны, вышло в разделе «Творческая Мастерская», в рубрике «Беседа за рабочим столом». Оно было названо «Веньямин Каверин: Уже написана первая фраза…». В этом интервью Каверин пронзительно верно говорит о Осипе Мандельштаме: «…Эта встреча с Мандельштамом запомнилась особенно. Он принял меня как невоспитанного человека, который, не снимая шапки, осмелился войти в храм. Как поэт Осип Мандельштам был далек от визуальности, от вещественности. Кажется, что его стихи состоят не из слов, а из оттенков слов, а его задача – создание новых смыслов». Далее, в другой части своего интервью Каверин говорит: «Литература – держава, которая имеет возможность и должна пользоваться всем, что уже сделано и составляет гордость литератур разных народов. Мы ведь не на каком-то острове находимся, отдаленном от всей литературы, мы входим в эту мировую державу… Я практически не помню ни одного значительного произведения на «иностранном материале»… Вот на эти его слова я и возразил в нашей беседе Вениамину Александровичу, напомнив об Анатолии Виноградове, с его романами «Три цвета времени», «Черный консул», «Осуждение Паганини», «Повесть о братьях Тургеневых». А. Виноградов как раз еще в довоенное время брал зарубежную, чаще всего французскую тематику, и много писал о Стендале и Проспере Мериме. А теперь непосредственно о теме нашего посещения писателя. В том интервью ЛГ, как мы упомянули, есть вопрос Каверину журналистки Ирины Тосунян и его ответ: – «Вениамин Александрович, у вас, наверное, есть и другие уже готовые и ждущие своего выхода к читателю вещи? – Есть роман «Над потаенной строкой»… Многое, конечно в нем – плод писательского воображения, но в основе романа – подлинный удивительный характер. По благородству, честности, по детской вере в самое лучшее он напоминает в какой-то степени Дон Кихота. Этот роман – о писателе Борисе Лапине, погибшем на фронте. Я отдал его в журнал «Октябрь». Ответа еще нет, но я надеюсь…». Борис Матвеевич Лапин (1905-1941), как я узнал позже, был не просто личностью интересной, но по жизненной интенсивности совершенно удивительной. Он был писатель-очеркист, линвист-полиглот, знаток массы живых экзотических языков, которые ему «с лёту» легко давались, он был этнографом, путешественником. (Увлеченность языками особенно импонировала В. Каверину, ведь он сам в 1923 году окончил Институт восточных языков). Лапин немало повидал в Средней Азии и на Дальнем Востоке. В ранние годы был поэтом, потом перешел на прозу, стал преимущественно журналистом. До войны он многое успел, написал: «Разрушение Кентаи» (1932), «Новый Хафиз» (1933), «Подвиг» (1934), «1869 год» (1935), «Однажды в августе» (1936), «Врач из пустыни» (1937), «Витька» (1938), «В нескольких шагах от реки» (1939), «Приезжий», «Человек из стены» (1940). Вместе со своим ближайшим другом Захаром Львовичем Хацревиным, его постоянным соавтором, они еще написали – «Америка граничит с нами» (1932), «Сталинабадский архив» (1932), «Дальневосточные рассказы» (1935), «Путешествие» (1937), «Рассказы и портреты» (1939). В книге-сборнике «Подвиг. Повести и рассказы» (Москва, «Советский писатель», 1966) есть очерк «О Б.Лапине и З.Харцевине» известного советского писателя Льва Славина, который совместно с Лапиным до войны как-то написал киносценарий. Очерк повторен изданием и в «Избранном» Л.Славина в 1981 году. У Славина находим такие подробности о Борисе Матвеевиче Лапине: «Он не был журналистом обычного типа, который наблюдает жизнь с пером в руках. Он всюду вторгался в жизнь как соучастник. Энергии в этом несильном теле хватило бы на добрый десяток здоровяков. Он прошел горные кряжи Памира как регистратор переписи Центрального статистического управления. При этом он в совершенстве изучил персидский язык. Он работал в Крыму как сотрудник археологической экспедиции. Исколесил Чукотку как служащий пушной фактории. Вернувшись оттуда, он передал в Академию наук составленный им словарь одного из небольших северных племен. В качестве штурманского практиканта на пароходе «Чичерин» он посетил порты Турции, Греции, Сирии, Палестины, Египта. Он ездил по Средней Азии как нивелировщик геоботанической экспедиции. Он превратил свою жизнь в практический университет». В том же очерке Льва Славина есть страницы о довоенном творческом «тандеме» Б. Лапина и З. Хацревина, и мы читаем такие характеризующие слова: «Лапин и Хацревин иногда явственно отслаиваются друг от друга…. Хацревин иногда говорил о Лапине, что по всему строю дарования он больше ученый, чем поэт. Нужно сказать, что сам Хацревин был широко образованным человеком, особенно в востоковедческих дисциплинах (он окончил Ленинградский институт востоковедения, тогда как Лапин был самоучкой). Но в этих словах Славина отразились творческие споры соавторов. Хацревин тяготел к чувствительности, к эмоциональной раскраске сюжета, к плавному рассказу о страстях, к музыкальному построению фразы, даже к строфичности в прозе. Лапин — к изображению эпохи, социальной психологии, к снайперски точному выражению мысли, идя на тяжеловесность ради ясности. В его искусстве царит порядок и своего рода суровость, выраженные с присущей ему сдержанной силой. Он ненавидит полногласие. Он находит свой пафос в сухости, свое красноречие — в краткости. В манере его было что-то от «Записок» Цезаря или от прозы Пушкина. Недаром всегда восхищался он пушкинским «Кирджали». К слову сказать, эта восьмистраничная повесть, на наш взгляд, не что иное, как репортаж, гениально вознесенный на высоты большого искусства. Именно этот жанр — с его фактичностью, свободной манерой повествования, коротко, но глубоко врезанными характеристиками и ярко обозначенной политической тенденцией — был излюбленным жанром Лапина. Но в словах Хацревина была и верно подмеченная черта его друга. И вправду, Лапин иногда напоминал ученого, который приневолил себя к искусству и принес туда точность и обстоятельность лабораторного исследователя. Его книги местами переходили как бы в изыскания…» Мало того, что Борис Лапин был путешественником, в 1939 году, когда начались военные действия на реке Халхин-Гол, и Лапин и Хацревин добились командировки на японский фронт в качестве корреспондентов «Красной Звезды». Там подвергались смертельной опасности. О Лапине и Хацревине в своем четырехтомнике «Люди, годы, жизнь» писал Илья Эренбург, на дочке, которого, Ирине, Борис Лапин был женат. Эренбург писал: «Все книги Лапина были поисками нового жанра: фантастику он выдавал за историческую хронику, очерки писал как новеллы, старался стереть грань между сухим протоколом и поэзией. Это было связано с душевной природой автора: Лапин читал труды историков и экономистов, филологов и ботаников, а любил он больше всего поэзию…» Гибель Бориса Лапина была героической. Не в силах оставить больного Захара Хацревина под Борисполем, он остался с ним, отказался бросить друга в окружении. И погиб в 1941 году вместе с ним… Понятно, почему в своем последнем романе Вениамин Каверин намеревался на основе жизненных черт Б.Лапина создать своего героя, изобразить яркую, многогранную личность, в которой были и широта интересов и темперамент, интеллигентность, увлеченность и героика… В книгу «Летящий почерк» (1986), которую В.А.Каверина надписал мне на память, включены роман в письмах "Перед зеркалом" (1965-70), роман о военном корреспонденте "Наука расставания" (1982), рассказы "Загадка", "Разгадка" и небольшая повесть "Летящий почерк", по его словам, особенно им любимая… Автограф его был таким – «…с самыми сердечными пожеланиями и крепким рукопожатием. В. Каверин 18/6 1988».