***

Это небо – сплошная свобода,

это облако так кучево,

и растёт благодарность за что-то,

хотя нет никого, ничего.

Как у Чехова – блик от бутылки,

тень от мельничьего колеса…

У меня же туманная дымка,

фонарей золотые глаза.

Не слагается ночи картина,

не слагается жизнь и судьба.

Победительна будней рутина,

а поэзия слишком слаба.

Я прохладным лучом не согреюсь,

но я осени этой своя.

О какая печальная прелесть,

как мучительно счастлива я.

***

Я гляжу поверх всего этого, –

деньги, цацки, гламур, уют...

Только лишь вещество поэтово,

из которого хлопья шьют.

И всех мерю одною меркою –

чтоб был выкроен под меня,

чтобы лишь из одной энергии,

из одной стихии огня.

Не беда, что мы все непарные...

Сердце видит, что глаз неймёт.

Превратится в слова янтарные

не попавший мне в губы мёд.

Опадают объятья душные,

в этом мире мы все ничьи.

Поцелуи мои воздушные

станут звёздочками в ночи.

***

Тоска выкатывается из глаз,                                     

пудовые руки кладёт на плечи.

Но открывает мне тайный лаз

к тому, кто нынче уже далече.

Тоска – мой воздух, каким дышу,

когда на горле слабей тесёмка.

Но я в себе её не душу,

как спартанец терпел лисёнка.

Тоска глядит изо всех щелей

и их не заткнуть никакою ватой.

Терзай, скреби меня, не жалей,

я пока что держусь бравадой.

***

Я шла за серой толстой кошкой,

пусть приведёт меня куда…

Она вскочила на окошко

и я осталась без следа.

Я шла, пути не разбирая,

в любом ища поводыря,

родню, семью и отблеск рая,

ушедших в сень календаря.

Найди меня, как эту кошку

в домашних сумерках ночей

и продыши души окошко,

о ты, кто как и я ничей.

Чтоб солнце – полумрака вместо,

и ожила бы тишина,

чтоб дом из слова стал бы местом,

где я любима и нужна.

***

Кому есть дело до меня,

до сердца моего,

когда забвенья полынья

поглотит и его?

Вон где-то вижу домик мой,

и мама из окна

устала звать меня домой,

но я ей не видна.

Я здесь! – машу я ей в ответ,

мне просто много лет...

Кричу, кричу – а звука нет.

И мамы больше нет...

Мне хочется вернуться в дом –

я дверь не заперла,

но вспоминаю я с трудом,

что тоже умерла.

Но как же – вот он, свет в окне,

забыла погасить.

И чайник выкипел на дне,

уставший голосить.

Чур-чур, я в домике, друзья,

за вас мой первый тост!

Теперь меня уже нельзя

на холод, на погост.

Кто за чертою – тот спасён…

Но чёрт, за столько лет

тот домик уж давно снесён,

друзей простыл и след.

А ты – не просто человек,

растаявший вдали,

ты – свет из-под прикрытых век

и повод для любви.

Ты просто голос, тень и дух,

напиток ледяной,

и сладко думать мне о двух,

пожизненно одной.

***

Незнакомыми стеклянными глазами

на меня смотрел наш старый дом.

Окликал чужими голосами,

узнавал меня уже с трудом.

В тихий двор приотворённая калитка.

Диафильм на белой простыне...

Не остыла ещё газовая плитка...

Всё цело у памяти на дне.

Книги были и толпились тут годами,

размывая очертания границ,

пахли пылью и засохшими цветами,

и записочки таили меж страниц.

Я не думала, что это сохранится,

каждой чёрточкой забытого родства.

Были хрупкими и ломкими страницы,

как хрустящая осенняя листва.

Всё ушло в невиданные дали,

утром все растаяли следы...

Только дворники печально выметали

снов моих засохшие цветы.

***

Ты ушёл и дверь за собой не закрыл, 

чтобы я за тобою – вслед...

Без тебя мой день одинок, бескрыл –

чашка кофе, луна и плед.

Все закрылись двери передо мной,

кроме той, из которой ты

покидал навеки наш мир земной,

устилали твой след цветы.

Но остался маленький мне следок,

не засыпать его снегам…

Дверь закрыта. Откуда же холодок,

что бежит по моим ногам?

Подхожу к дверям проверять замок,

всё на месте ли из вещей?

Ты совсем уйти от меня не мог

и оставил мне эту щель.

За окном снега, за окном дожди,

но я им тебя не отдам.

Ты ещё немного там подожди,

я приду по твоим следам.

***

Я живу, но только лишь отчасти...

А когда-то — и не так давно –

просыпалась с ощущеньем счастья,

вместе с солнцем, рвущимся в окно.

Что случилось, что со мной случилось,

и куда исчезло как-то вдруг

то, что пело, билось и лучилось,

а потом замкнулось, словно круг?

И по кругу этому бегу я,

натыкаясь всюду на повтор,

из одной иллюзии в другую,

как из коридора в коридор.

Будто бы в какой-нибудь из комнат

дверь толкнётся, света не тая,

будто кто-то ждёт меня и помнит,

ту, какой была когда-то я.

***

Читатель мой, советчик, врач,

в ответ хотя бы мне аукни.

Искала б днём с огнём, хоть плачь,

но от огня остались угли.

Уставший к вечеру денёк

прилёг, не вымолив отсрочки.

Вид на помойку как намёк,

где кончат жизнь живые строчки.

А где ж им быть потом ещё?

Забыты, выплюнуты, жалки,

от жарких душ и мокрых щёк –

прямым путём к дворовой свалке.

Как ни крути и ни крои,

альбомы, письма, посвященья,

слова в невысохшей крови –

в одно стекают помещенье.

Дожди легко их смоют след.

Бросаю, как бутылку в море...

Вдруг кто-то через сотню лет

прочтёт мою любовь и горе.

***

Я буду до безумия спокойной,

когда увижу на кофейном дне

то, чем однажды завершатся войны –

грядущего гримасу в новом дне.

Я вижу то, что для других невнятно.

Я вижу даже взгляд закрытых глаз,

и в душах несмываемые пятна,

и в будущее потаённый лаз.

Что Ходасевич в зеркале увидел,

кого ударил в зеркале Сергей,

из-за кого погиб в слепой обиде

портрет ножом пронзивший Дори Грей?

Не скучно, Бес, – мне страшно в этом мире,

что не подвластен сердцу и уму,

где я кричу сейчас в прямом эфире,

а голоса не слышно никому.

***

Всё тихо так, что хочется кричать,

как будто я по-прежнему живая,

но словно на губах моих печать,

которую как пломбу я срываю.

И льётся кровоточащая речь,

как будто кем-то вырвана под пыткой,

не ведая, на что ещё обречь

меня своей стотысячной попыткой.

Пока не видит Бог, а черти спят,

и жизнь моя пока что на приколе,

любви моей я выпущу любят –

пускай летят куда хотят на волю.

А здесь они – как ни были б нежны

и как ни расцветали б, хорошея,

в реальной жизни больше не нужны,

им как цветам легко сломают шеи.

Летите же, журавлики мои,

оставив пустовать грудную клетку,

укрывшись за небесные слои,

чтобы не видеть это небо в клетку.

***

Разрушающиеся здания                                                

утопают в кольце огней.

Зарождающееся страдание

разрастается всё сильней.

Вот оно небеса заполнило –

и от Бога не ждать защит...

Это мы из огня да в полымя

попадаем, как кур в ощип.

О когда ж финита комедия

увенчает лихие дни?

Нету слов — одни междометия,

многоточия лишь одни.

***

Всё исчезает – и не заметишь,                                 

как совершаешь этот платёж, – 

страны, куда уже не поедешь,

люди, к которым уж не придёшь.

Платья, что больше уже не впору,

каблуки или пояса,

все дороги, которые в гору,

все тропинки в луга-леса.

Жизнь сужается, замыкая

как на горле свои края.

Но цепляюсь за них пока я,

из оставшегося кроя.

Пудра, тушь, губная помада,

кольца, бусы, лак для ногтей, –

этого больше всего не надо

в час, которого нет лютей.

Клюшки, сумки, зонты, кошёлки

исчезают в сплошной ночи,

а потом – дверные защёлки,

обувь уличная, ключи.

От того, чем жизнь оделяла,

что осыпалось как труха –

нам останется одеяло,

чей-то голос или рука.

***

Мечта моя, нелепа и проста,

пригрелась на груди моей змеёю:

исчезнуть без могилы и креста,

зависнув между небом и землёю.

И улыбаться вам издалека,

не отражаясь в зеркалах и взорах,

а словно месяц или облака –

в весенних лужах, реках и озёрах...

И видеть не глазами, а душой

то, что лицом к лицу не увидали.

Какой мне путь откроется большой,

какие сверху розовые дали!

Живу между сегодня и вчера,

расплачиваясь участью Орфея.

Вот, кажется, глаза лишь продрала,

как их спешит закрыть ночная фея.

Вот, кажется, лишь только родилась,

а смерть уж дышит сумрачно в затылок.

А я ещё любви не напилась,

как вдруг – «замри», и всё навек застыло.

Душа – осиротевшая вдова,

сломался несгибающийся стержень.

И только дети – нищие слова –

её ещё на белом свете держат.

Меняются местами тьма и свет,

то ангел нами правит, то исчадье.

Открылись губы, чтоб сказать «привет»,

а надо говорить уже «прощайте».

***

«Вы стучали и Вам открылось...» –

написал мне знакомый френд.

И парит моя белокрылость,

не попав ни в формат, ни в бренд.

Мне открылось — как угадал он,

но не двери в благой приём,

где всегда вырастал шлагбаум,

а окно в неземной проём.

Мне открылось, что вам не снилось,

что небес таит кисея.

На земле я была в немилость,

на Олимпе я как своя.

Будто ждёт меня кто-то ближний,

с кем я буду до слёз нежна.

Среди смертных была я лишней,

во вселенной я всем нужна.

***

Жизнь как мозаику сложила

из черепков, из пустяков,

любым осколком дорожила,

вложив в орнаменты стихов.

Чтобы жизни вкус вернуть пирожным

и сохранить в себе дитя,

ночами укрываюсь прошлым

от сквозняков небытия.

Но до того, как я слиняю

и кану в чёрную дыру,

тебя от смерти заслоняю,

поскольку первая умру.

Глухой запахивая ворот,

скажу я Страшному Суду:

мне подменили этот город,

страну, планету и судьбу.

Быть может, оттого печальна

и столь безвыходно одна,

что здесь я нахожусь случайно

и для другого создана.