Вечный Старлей
Байка
Рассказ моего мужа о службе в армии лейтенантом после института с военной кафедрой в Чертокуличковским гарнизоне Ишкитымской области сродни истории про бравого солдата Швейка. Только покороче.
— Прилетаем в Чертокуличковский гарнизон, распределяемся в военный городок. Посреди степи двухэтажное обшарпанное здание, наполовину пустое. Подполковник Мандалеев, командир части, отдаёт приказ: заселяйтесь в какие хочете квартиры, но большие не берите, мыть забодаетесь. Старший смены в квартире такой‑то.
В квартире такой‑то я и коллега по несчастью Тюлькин долго мнёмся на лестничной клетке. Нам не открывают, но за дверью слышна возня. Наконец: «Здравия желаю!» Человек с улыбкой и жутким шрамом на щеке распахивает дверь мне по лбу и кивает: заходите, мол! Это старший лейтенант Верхняков. Мы ему отрекомендовываемся по форме, он морщится, кивает на кресла в единственной комнате: садитесь и будем знакомиться. Вышел… и с грохотом вкатил в комнату стиральную машинку «Сибирь» с большим круглым баком для полоскания белья.
— Ну, — говорит, — будем знакомы!
И поднимает крышку бака.
В машине бражка. Полный бак. Нормальная вечерняя доза старлея Верхнякова. В этот раз её пришлось разделить на троих. Верхняков остался ни в одном глазу и очень недоволен. Нам же с Тюлькиным хватило, чтобы почувствовать себя персонажами анекдота «Лучше бы я умер вчера!».
Мы выжили, и всё бы ничего, кабы с утра не на дежурство. Небо Родины защищать. Чертокуличковский гарнизон специализируется на радиоразведке.
Приползаю я на службу с рожей цвета хаки, в один тон со своей новёхонькой формой. Хриплю: «Лейтенант Ордатов на боевое дежурство прибыл и готов защищать небо Родины!». Блин, а кому я честь‑то отдаю и докладываю? Центр управления пустой, только на командном пульте управления бугрится нечто тёмное…
Это был спящий старлей Верхняков. Сначала я вздрагивал, заставая его в позе трупа. Думал, сердце, что ли, не выдержало у бойца?.. Потом привык. Верхняков приучил себя дрыхнуть по стойке смирно, не задевая рычажков. Поднимала его с пульта только троекратно повторённая мантра: «Глядь, небо Родины!». Услышав её, он, не открывая глаз, садился на пульте, ладонь кидал к виску и отвечал: «Небо Родины в безопасности!». И шёл домой с закрытыми глазами. Сапоги дорогу знают.
Старлеем Верхняков ходил уже десятый год. Капитан ему не светил, так же, как и перевод в другую часть, подальше от подполковника Мандалеева, любившего старлея, как собака палку. Потому что старлей его не боялся.
При мне было. Под Новый год в гарнизоне устроили баню. Подполковник Мандалеев называл себя знатоком русской бани. Он выкушал бутылку из горла в предбаннике, разделся, покатил своё пузо в душевую, где ополоснул его и намылил все свои выпуклости душистым мылом. И полез на верхнюю полку в парилке. Пробовать лично первый пар. С ним несколько старших офицеров. Младшие офицеры толпились в предбаннике в ожидании охладевшего пара.
Раздался грохот, и подполковник Мандалеев вывалился на собственном организме из парной. Он застыл на попе посреди кафельного пола предбанника. Физия его выражала полный шок. Несколько секунд он шлёпал толстыми губами, затем просипел:
— Какая глядь намылила все лавки?!
Никто из голых младших офицеров не нашёлся, что ему ответить. В бане слаженно ржали. Мандалеев подскочил, поскользнулся и ринулся в парную. Там смех как выключили. Зато грохнули в предбаннике. Мандалеев высунулся назад — и мы засунули во рты кулаки.
Но не перестал ржать старлей Верхняков.
— Это не мы лавки намылили, а ты жопу себе намылил, вот и спикировал, как горный орёл! — объяснил он Мандалееву.
Как после такого мог к вечному старлею относиться командир части? К вечному старлею, добавлю, который однажды его послал в самое место?
Верхняков объяснял Мандалееву принцип действия радиопередатчика. Разжевал, как ребёнку, трижды, и три раза Мандалеев ответил:
— Брось выпендриваться и пальцем покажи!
— Да пошёл ты на…! — с облегчением сказал Верхняков. Мандалеева чуть Кондрат не обнял.
— Я тебе раз рассказал, как работает радиопередатчик, два, три. Это седьмой класс школы. Ты не понимаешь. Значит, ты тупой. Что мне тебе — четвёртый раз повторить? Да пошёл ты на …!
Когда я служил срочную, наши войска ещё не вывели из Афгана, и люди, побывавшие «за речкой», «на юге», в глазах всех от мала до велика были неподдельными героями.
Мы с Верхняковым отправились в увольнение в Ишкитым. Зашли, естественно, в пивную. Рожу Верхнякова, если кто забыл, украшал шрам от уха до носа. Он сидел — смуглый, в военной форме, со шрамом. Пил пиво. По одному, по два к нам подтянулось человек десять, расселись кругом, якобы сидят сами по себе. Один робко спросил Верхнякова:
— Братан, ты с юга?
— Да, — лаконично обронил Верхняков, глядя в почти пустую кружку. Ему раз! — и поставили десяток полных кружек. Верхняков, по‑прежнему глаза в пол, взял ближайшую, сдул пену, степенно отпил…
— И как там? — трепетно поинтересовался тот же голос. Верхняков помедлил с ответом.
— Жарко! — провозгласил он и сделал гигантский глоток.
Верхняков был родом из Ташкента. Шрам на физиономии он заработал, едучи по пьянке на велосипеде и не сумев обогнать троллейбус. Верхняков был родом из Ташкента. Шрам на физиономии он заработал, едучи по пьянке на велосипеде и не сумев обогнать троллейбус.
Капитана он получил за несколько дней до того, как кончилась моя срочная. Потому что Мандалеева сменили на приличного человека. Новый комчасти перевёл Верхнякова куда‑то поближе к месту рождения. Я после службы написал Верхнякову, а он не ответил. Да был ли, думаю, вечный старлей, или он мне примерещился, как вековая мечта младшего офицера послать куда следует старшего по званию?..
Настоящая любовь
Анекдот
Всем знакомые звуки.
— О‑о-оооо! О‑о-о! Еще! Сильнее! ООООО!..
И так почти каждый день. Стоны женщины в экстазе раздаются из окна нижней квартиры. В теплые сезоны одна фрамуга у соседей снизу всегда приоткрыта. В жару распахнуты обе пластиковые створки. Тонкая сетка от комаров, может быть, насекомых и не пропускает в квартиру (хотя у меня такая же, а комары материализуются в доме десятками), но не ставит никакой преграды эротическим воплям. В пандан с женщиной энергично покрикивает её супруг:
— Ы! Ы! Ы‑ых!..
Двор у нас спокойный. В объявлениях о продаже‑сдаче квартир наше местопребывание называется «тихий центр». Как ни удивительно для рекламы, она не врет. Наш дом стоит неподалеку от центра города, но отделен от шумной загазованной магистрали зеленым сквериком и чередой почти непроходных дворов, наш — последний. Дом у нас интеллигентный. Когда его только построили, за ним закрепилось прозвище «профессорский дом» — жилье синхронно получили преподаватели сразу нескольких вузов. Хороший метраж, солидная кубатура, высокие потолки, закрытый двор с собственным гаражным парком в глубине и приличные жильцы. Поэтому объявления об обмене, а в новые времена продаже квартир появляются редко. А сбываются и того реже. Случаи выезда жильцов за семьдесят лет существования дома по пальцам можно пересчитать, говорят старожилы. В результате одного из них в наш дом и вселилась эта странная пара — купила квартиру дряхлого профессора математики, которого сумевшие устроиться не в нашей жизни дети вывезли за рубеж. И вот теперь в нашем безмолвном тенистом дворе то и дело раздается и прекрасно разносится:
— О‑о-оо! О! Еще!..
— Ы! Ы! Ы‑ых!..
Утром, вечером или в полдень. Только не ночью. Казалось бы, ночь для любовных игрищ и предназначена — однако соседи снизу ночами ведут себя пуритански. А поутру начинается… Моя жена однажды предположила, что они соблюдают установленные законодательством часы, когда можно шуметь. Как известно, до 23.00. Мне, конечно, странно, что можно такую бурную (судя по стонам) страсть обуздывать и укладывать в какие‑то временные рамки. Но факт остается фактом. Самое интересное, что им и замечание не сделаешь. Во‑первых, как вообще о таком заговоришь с практически незнакомыми людьми? А, во‑вторых, что им формально предъявить, если они после времени Ч не шумят и не стонут?.. И так рассуждают все наши благовоспитанные соседи. И потому эти двое вопят, а мы, пятьдесят человек, молчим.
Моя жена говорит и еще кое‑что, совсем для меня неприятное. Когда соседка снизу заводит свою песнь любви, у моей в глазах загорается завистливый огонек, и она, если в хорошем настроении, начинает ко мне ластиться и всячески намекать. А когда в дурном — приступает к многословным и сердитым рассуждениям, почему одним все («по три раза в день с полной отдачей!»), а другим, то бишь ей, ничего («секс раз в год по обещанию — это что, нормально?!»). В последнее время у жены все чаще поганое настроение. Еще бы!.. Чем самозабвеннее воркует дама внизу, тем агрессивнее становится моя половина. А когда жена включает стерву, мне не то что не хочется — не можется ей «возражать» делом. Хотя она именно того и добивается.
Главное, с виду эти двое не похожи на гигантов большого секса. Я не раз встречал их во дворе. Люди, мягко говоря, уже не первой молодости. Женщина, простите меня, далеко не Синди Кроуфорд. Сказал бы «ни кожи, ни рожи», но как я, профессорский внук, могу столь откровенно отозваться о представительнице прекрасного пола, черт бы ее побрал?.. Тощая, носатая, глазастая. Мужик полноватый, небрежно одетый, на мачо ну никак не тянет. И на силача — тоже. Несколько раз я замечал, что он тащит набитые сумки из магазина, останавливаясь и отдуваясь. Тяжести, значит, таскать сил нет, а в койке упражняться есть?.. А вот поди ж ты!..
Короче, когда благоверная меня допекла своей черной завистью, я внезапно испытал некое сатори. Ну, озарение. Мне подумалось, а что, если посмотреть, как это у соседей происходит?.. Ничего в этом хорошего, конечно, нет, считайте меня гнусным вуайеристом, но захотелось смертельно. Думаю, оттого, что по мере накаления отношений с женой меня тянуло разделить хотя бы чужую идиллию.
Но как это сделать? Окна в «сталинке», конечно, считались большими в свое время, но по сравнению с современными новостройками и их панорамными окнами и стеклянными балконами они практически бойницы. Эх, если бы мы жили в одной из многоэтажек, что отгрохали по соседству с нами, вдоль оживленной центральной улицы!.. Там, кажется, вообще ничья жизнь не может оставаться тайной. Из дома напротив видно все, что происходит в квартирах целой вертикали! Ну, или можно найти любительский телескоп, в сети сейчас чего только ни продают, и наслаждаться зрелищами… Помнится, даже детектив такой был — про старика, помешанного на астрономии, который вместо лунного затмения увидел убийство олигархом собственной жены и не зажился на свете. К слову, я того олигарха стал лучше понимать…
Но все‑таки я придумал. Купил в сетевом магазине селфи‑палку. Наловчился крепить к ней смартфон экраном не к себе, а наружу. Думал сперва заснять наших громкоголосых друзей, но совесть заела. Решил для начала просто ознакомиться с их забавами. Авось, что‑то и мне пригодится для разнообразия семейной жизни… На разборке купил автомобильное зеркало. Присобачил к селфи‑палке. И стал ждать удачного стечения обстоятельств: чтобы жены не было дома, а у соседей снизу начался сеанс. Наслаждаются друг другом они обычно долго. Пяти минут хватит, чтобы снять антимоскитную сетку и высунуть агрегат. Много дней у меня заняла настройка расположения зеркала, так, чтобы оно видело соседей, а я видел изображение, но я все же профессорский внук и еще не забыл те несколько страниц из школьного учебника физики, где говорится о зеркалах… Дождался!.. Причем внезапно, во время проверочных упражнений с конструкцией.
Она вошла в спальню. К моему удивлению, на ней была довольно невыразительная ночнушка. По её руладам во время секса я ожидал как минимум пеньюар с чулками, а то и наряд для БДСМ.А тут — растянутая, пыльного вида, вроде как в мелкий цветочек, в зеркало плохо видно… Стянула рубашку через голову. На миг я не совладал с приливом стыда и отвел взгляд, все же успев запечатлеть в уме, что и тело у этой голосистой особы под стать спальному наряду. Улеглась на разобранную постель лицом вниз. Приподняла физиономию и, видимо, позвала своего. Он вошел в спальню в одних трусах — над ними нависал пузень — и плотоядно потирая руки. Встал на колени на край дивана, довольно неуклюже растопырив свои толстые коротковатые ноги над простертым телом своей возлюбленной. Я весь обратился в один подсматривающий глаз. Бурю чувств, которые во мне боролись в тот сладко‑пошлый миг, не берусь описать. И тут муж… снова размял кисти рук и положил ладони ей на спину. Я аж задохнулся от предвкушения. А он провел кончиками пальцев вверх‑вниз по коже спины и попы легкими массирующими движениями. Она закрыла глаза и расслабилась, на ее лицо легло блаженное выражение. Но очень скоро её пожухлое ребристое тело под руками опытного массажиста порозовело и стало слегка извиваться от удовольствия. Она опять оторвала голову от подушки и издала до боли навязший в моих ушах звук:
— О‑о-оо!
Упитанный супруг, разминая костлявую натуру жены, все больше входил в раж. Он зажмурился, скорчил гримасу, будто и впрямь занимался сексом. И вот и с его стороны раздалось традиционное:
— Ы! Ы! Ы!..
С такими выдохами пузан колотил по спине подруги жизни составленными вместе кулаками. А когда сделал особо продолжительное и сильное нажатие, опустошенно прохрипел:
— Ы‑ы-ых!
Муж упал на кровать рядом с женой. Она изогнулась, нежно погладила его руку и легко поцеловала в щеку. Смотреть дальше я уже физически не мог. Совесть душила. И еще какое‑то трудно выразимое чувство. Весь день я не мог отделаться от него, точно от волоконца между зубами — и к вечеру вдруг прозрел.
Мой мир никогда не будет прежним после того, как я увидел, что значит настоящая любовь.
Легенда сумрачной долины
Притча
Жила‑была девочка, которая находилась в глубоком одиночестве. Ведь она проводила все дни и ночи посреди долины, где крышей ей служило открытое небо, а стенами — лес, ограничивавший девочку в ее изоляции.
Единственным другом девочки мог бы быть костер, который согревал ее в ночи и кипятил для нее чайник, откуда наша героиня хлебала пустой кипяток. Он не наполнял желудок, но хотя бы разгонял по телу девочки тепло. Взаимодействие костра с нею походило на заботу, на дружелюбие — но девочка не представляла себе, как костер может быть ей настоящим другом? Он ведь неодушевленный!..
Со стороны могло показаться, что полное одиночество девочки — выдумка. Ведь вокруг неё и её костерка толпились юрты, похожие на дома соплеменников. Но девочка знала, что эти обиталища пустые, там никто не живет, юрты — едва ли не миражи. А вот про соплеменников, по совести сказать, она ничего толком и не знала — какие они, какого роду‑племени, откуда явились в эту долину, куда из нее девались и как и почему, самое главное, она оказалась посреди необитаемого пространства с пустыми юртами вокруг и с костерком наедине. Или девочка не помнила их, или других людей рядом с нею никогда и не было? Или эти люди за что‑то прогневались не нее и бросили? Но в чем она виновата? Неужели она была самая плохая, что оставили прозябать в одиночестве только нее? Или все люди ее народа внезапно умерли — но тогда почему выжила она? Или, наоборот, в этом повинны не люди, а природа? Вдруг какая‑то стихия закинула девочку в долину в лесных дебрях? Тогда кто и когда зажег для нее огонь?.. Все это были вопросы без ответов, и девочка гнала их от себя, чтобы не усугублять свое без того томительное одиночество. Она сидела, одна, как перст, точно на дне чаши, по бортикам которой простирался густой, на вид непроходимый лес. Девочка постоянно мерзла: костер плохо грел ее, всегда лишь с одного бока. Она вертелась, подставляя огню то бока, то спину, то руки, и глотала кипяток из маленькой чашки, которая каким‑то чудом вместе с трехногим столиком ютилась возле костерка, словно тоже жалась к теплу.
Девочка была удручена, конечно, таким положением. Она не видела выхода из своей — но своей ли? — долины. И точно так же, как она сама поворачивалась возле огня, в голове ее прокручивались одни и те же мысли. Что она совсем одна в неуютном мире; что, несмотря на неуют, холод и голод, она останется тут навсегда и в такой же ситуации. И когда девочка думала так, ей казалось — ничто ее не радует, то есть ничто не способно ее обрадовать. И все так и сохранится — она, одиночество, костер и чайный столик — на долгие годы, а, может, и до самой смерти девочки, когда она станет старушкой.
Помимо грустных этих дум, была у девочки странная «заноза» в мозгу. Некая программа происхождения воистину таинственного. Ведь в безлюдном пространстве девочка была единственной живой в мире неживых предметов (если не считать огонь — но он ведь неодушевленный и не умеет разговаривать!). Но откуда‑то она унаследовала это якобы знание. Возможно, от своих предков через голос крови. Хотя и о своих пращурах девочка тоже ничего не помнила, а, может, и не знала. Она не ведала, какими с виду они были, чем занимались, как жили и почему покинули мир, где задержалась она одна. Но, видно, эти люди — а кто же еще? — вселили в девочку завет: «Не выслушала — не подруга!»
В этой фразе каждое слово было для маленькой отшельницы загадкой. Ведь она по естественным причинам не имела подруг. Оттого очень смутно представляла себе, что значит «дружить», кто такая «подруга», в чем задачи дружбы и ее прелесть, и в чем горечь, если тебя не выслушала та, от которой ты ожидала внимания. Однако же девочка ухитрялась объяснять сама себе этот завет примерно так. «Здесь, в долине, меня и так некому выслушать. Но за пределами долины, наверное, есть люди. Но что мне с того, если среди них водятся такие вот „не подруги”, которые тебя не выслушивают?.. Что значит — не выслушать? Наверное, это — не сочувствовать, не помогать, не развеивать тоску, не преодолевать одиночество». И девочка неизменно приходила к выводу: «Тогда стоит ли менять этот неласковый, но привычный мир на какой‑то другой?.. То, что за чертой долины и леса, для меня недосягаемо, ну ладно, труднодоступно. Это мир далекий, незнакомый мне, но если там тоже нет дружбы, то, по сути, там все то же, что и здесь».
Так девочка растравляла себя целыми днями и ночами. Бедняжка! Она не догадывалась, что в ее пустынном мире есть мудрый, всезнающий и волшебный герой, способный все преобразовать. Конечно же, это был огонь. Не просто же так он горел все время, не подпитываясь дровами, не боясь дождей и ветров, которые нет‑нет, да проникали в долину!.. Девочка не знала о чудесной силе огня, потому что боялась вопросов о своем происхождении и появлении в апогее одиночества. Впрочем, их все равно некому было задать, а сама она не способна была разгадать ни одну из загадок…
Меж тем все просто. Огонь был мудр, ибо огонь имеет божественное происхождение во всех мифах, включая и мифы сумрачной долины. То есть любой огонь несет в себе частицу высшего разума. К этой изначальной мудрости добавлялись размышления, упования, мечты тех, кто веками смотрел на огонь и мысленно как будто общался с ним. Потому огонь мог дать любому человеку добрый совет — если бы тот только открыл свое ухо, разум и сердце для ценных наставлений и божественной мудрости. И огонь мог бы все изменить для любого человека, если бы счел того человека достойным помощи или сочувствия.
Одинокая девочка вызывала сочувствие огня. Он‑то знал, что ее одиночество на поляне среди пустых юрт — добровольное затворничество, на самом деле девочка не так отторгнута миром, как ей чудилось. Было понятно огню и то, что программа, которую его маленькая приятельница затвердила — это сущая ерунда. Девочка ничего не знала о дружбе, но вместо того, чтобы испытать это чувство на себе, упивалась безнадегой и ничего не хотела знать об отношениях между людьми. Вот этого огонь больше терпеть не желал.
И однажды маленький костер вскинулся огромным языком пламени и превратился в гигантский пожар. Девочка в страхе отшатнулась от него, а пламя понеслось к лесу и выжгло добрую четверть чащи. На деле огонь только сделал вид, что уничтожил лес и прожег в нем дорогу. Но имитация сожжения была необходима. В широкий прогал девочка увидела за лесом многих других девочек и мальчиков. Каждый из них был по‑своему одинок. Но не все мрачно наслаждались этим так, как наша героиня. Многие сходились друг с дружкой, желая выслушать другого человека, помочь ему или хотя бы посочувствовать. Многие оставались парами или группами. Им было веселее и теплее вместе. И, глядя на мир людей, вовсе не такой, как ей представлялся, девочка вырвала из себя свою «занозу» — краеугольное правило, ложный завет, доставшийся ей неизвестно от кого и непонятно зачем. Она даже физически почувствовала, как извлекает из своего тела колючку, и на ее месте остается ноющая ранка. И тут же из глубины ранки словно бы вытекла мысль: «Я легко освобождаюсь от привычного и открываюсь неизведанному».
Как только девочка приняла решение открыться новому, неизведанному, огонь облегченно вздохнул и сбросил иллюзию сожженного леса. Он прибегнул к фокусу лишь для того, чтобы показать девочке иной мир, и задумка блестяще удалась. Но от вздоха огня поднялся мощный ветер. Его порыв повалил деревья обширной просекой, открывая затворнице выход из леса. Кое‑где стволы деревьев перепутались, на дорогу упали сучья. Но девочка уже не хотела прятаться.
Она поклонилась огню и сказала ему: «Большое спасибо, ты настоящий друг!» При этих словах костер вспыхнул радужным светом, а потом рассыпался тысячами разноцветных искр, которые вытянулись в стрелу, указующую на дорогу, померцали и пропали. Девочка чайник и чашку спрятала под одежду и подхватила свой небольшой столик, точно костыль или посох — расчищать себе путь. И смело пошла навстречу неизвестности — что бы ни ждало ее впереди, оно было отраднее вечного безлюдья. И чем дальше девочка уходила от сумрачной долины, помогая себе пробираться через бурелом столиком, тем теплее и светлее ей становилось, тем большей надеждой наполнялась ее душа, и тем более реальными казались мечты. Да, собственно, это были уже не мечты, а планы — выйти к людям, найти подруг и друзей, избавиться не только от одиночества, но и от страха перед ним. И чашка с чайником побрякивали в такт ее шагам, словно подбадривая девочку или аплодируя ей.
