То, что утопленница Катерина – «луч света в тёмном царства», знает любой школьник после восьмого класса. По традиции русского фольклора утопленницы на почве несчастной любви, становились русалками. С героиней пьесы Островского случилось иначе. Дорогу в русалки Екатерине перекрыл критик Добролюбов. Он назначил бедную утопившуюся девушку Лучом. Который должен прорезать непроглядную тьму российской глубинки, обличить обывателей и показать мракобесие домостроя. Идея определения Катерины как луча, нашла горячую поддержку ведущих критиков и литераторов того времени. Властители дум, дружным хором укоренили эту мысль в головах русской интеллигенции на две сотни лет вперёд. Эта идея стала сама классикой и неколебима в школьных учебниках и головах учителей литературы.
Вот только вспомним нехитрый сюжет пьесы А.Н. Островского. Есть там молодая семья. Муж Тихон и супруга Екатерина. И свекровь с неласковым прозвищем «Кабаниха». Вообще, свекровь, тёща – это не просто родители супругов, а фактически маски семейного театра абсурда. Типа масок итальянского театра. Только российский театр масок не имеет комических масок, не склонен к веселью и развлечениям. У нас тут, в отличие от Италии, иной климат. Поэтому маска свекрови и носит имя Кабаниха. Чтобы не возникало даже малейших сомнений в характере персонажа. Завязка такова: муж героини Тихон уезжает в командировку по купеческой линии, а Катерина, оставшись без мужнего надзора, нарушает заповедь супружеской верности. Далее трагическая развязка. Любовник оказывается легкомысленным безвольным повесой, совесть не выдерживает тяжести греха, свекровь близка к разоблачению блудницы. Впереди муки ада, общественное осуждение, потеря социального лица. Другой дороги, как на Волжский утёс у Катерины не остаётся.
Заблудшую девушку жаль. Мракобесие общества однозначно стоит порицания. Но вот только и Катерина совершенно не белая и пушистая. Изменяет мужу в первые же сутки после его отъезда. При этом муж Катрины – покладистый и безвольный человек. Жену не бьёт, не ругает и даже готов простить ей измену. Брак недавний. Детей ещё нет. То есть, нет усталости отношений. И самое главное, Катерина – не Джульетта. Внутри её не полыхает огонь любви, там даже страсти не видно особенной. Катерина скорее «мается», скучает, по ночам ей «душно» и досаждают эротические сновидения. Да и выбор пассии у неё – не результат созревшего чувства, а скорее случаен. Видела, как он проходил пару раз мимо забора. Грех измены ещё простителен страстью, но без сжигающих чувств – это холодный разврат и пошлость. Таковы вот дела. Скверная история, попавшая на перо замечательного драматурга. А потом по ней проехались критики. И дали ей совершенно иную оценку, далёкую от реальности и общечеловеческой морали. Почему?
И тут вопросом на вопрос – а они кто? И какова причина их горячей поддержки оступившейся женщины и оправдания одного из смертных грехов? Вспомним поимённо и приглядимся к их облику.
Добролюбов, тот самый, что «учил рассудку страсти подчинять», а ещё «жить для славы, для свободы». Привёл проститутку из публичного дома в собственный дом. Однако по жизни оказался таким жутким занудой, что девушка сбегала от него обратно в заведение с красным фонарём. До того жил с немецкой кухаркой старше его на двадцать лет. Кухарка отличалась отвратительной внешностью и ужасным характером. Или может наоборот, то есть ужасная внешность и отвратительный характер. Добролюбов – изгой, он не имел нормальной семьи, отношений с порядочными женщинами. Поэтому понятно его нетерпимость к существующим нормам и правилам. Он закономерно явился идеологом разрушения института семьи, морали и нравственных норм.
Поддержка взглядов Добролюбова Некрасовым, Герценом и Чернышевским понятна. Некрасов жил в тройном браке с Панаевыми, пока не выиграл в карты свою последнюю жену. Личная жизнь Герцена ещё круче. Вначале семейная коммуна с супругами Гервег, а затем журнал и жена на паях с Огарёвым. В итоге рождённые в этой псевдосемье дети Герцена, носили фамилию Огарёва.
С Чернышевским сложнее. Пока он в кабинете писал труды, учившие молодёжь, что делать, грузинские студенты делали это в спальне его супруги. Дописав в камере Петропавловской крепости политический роман, Чернышевский отправился в Сибирь. Ольга Сократовна как декабристка за ним не последовала, а зажила соломенной вдовой на полную катушку.
В российском обществе благодаря усилиям либеральной интеллигенции начиналась подвижка сознания на слом важнейшего института государства – семьи. Белинский писал, что любое революционное изменение общества начинается с атеизма и отрицания навязанных религией нравственных норм. Его натуре было тесно в рамках общепринятой морали. «Мне хочется любви, оргий, оргий и оргий, самых буйных, самых бесчинных, самых гнусных, а жизнь говорит: это не для тебя — пиши статьи и толкуй о литературe » – цитата из письма Белинского. Однако время для оргий всё же нашлось. В итоге заболел сифилисом. Лечили в те времена французскую заразу ртутью. Порой лечение оказывалось опасней болезни. Развивался ртутный эретизм – поражение центральной нервной системы. Истоки феномена «неистового Виссариона» - оттуда.
«Семейство, собственность, нравственную ответственность личности он отрицал радикально». Это уже Достоевский о Белинском. Неприятие семьи Белинским, можно объяснить и где-то оправдать тем, что своим семейным счастьем он мог бы поспорить с Сократом. Когда Белинский захлёбывался кровью и уехал лечиться в Германию, жена писала супругу, что он воспользовался «своей мнимой болезнью» (это про чахотку в терминальной стадии!), чтобы бросить её одну с ребёнком.
И нельзя не упомянуть Писарева. Самородок. Феномен. В 18 лет занял лидирующее положение в российской критической мысли. Явился идеологом нигилизма, охватившим тогдашнюю молодёжь. Против эпидемии нигилизма, в защиту семейных и нравственных ценностей выступил Тургенев с великолепным романом «Отцы и дети». Крушение идей нигилизма в романе показано убедительно. Единственное маленькое недоразумение – защитник традиционных ценностей находился в тройной семье с П. Виардо и её мужем. Но о Писареве. На фоне блестящих литературных успехов, биография с психиатрической клиникой в анамнезе, тюрьмой, неудачами в личной жизни. Нелепые любовные истории с родственницами, вернее попытки любовных историй. И странная смерть, весьма похожая на самоубийство в возрасте 28 лет.
Они все прожили недолго. Добролюбов умер от туберкулёза в 25 лет. Белинский в 36. По современным понятиям, когда подростковый возраст продлён до 35 лет, они – мальчишки. Вот и получается, что критическая мысль российской литературы создана подростками. Со свойственной подросткам запальчивостью, нетерпением и нетерпимостью, самоуверенностью и страстью к ниспровержению. С задиристым отрицанием всего и всегда. И неудовлетворённым либидо, сублимированным в критические статьи.
Благодаря нашим критикам, русская литература фактически оказалась заложницей идеологии и развивалась под безжалостным надзором литературных конвоиров. Шаг в сторону карался безжалостно. Автор, писавший без «социальной и общественной пользы» шельмовался, замалчивался или затаптывался общественным мнением. Причём это «общественное мнение» формировалось в паре журналов десятком журналистов и критиков. И было оно суровей царской цензуры. Примером может служить судьба того же Булгарина, Полевого, позже Чарской, и десятков других. Белинский ввёл деление писателей по ранжиру. С его едкого пера появились «серобумажные писатели», «писатели третьего ряда», «пишущие малограмотные мужчины» и т.д. Фактически Белинский оказался литературным тираном. Его безжалостная, уничижительная, безапелляционная критика вошла в традицию национальной критической мысли. Такого засилья негативной критики не имелось ни в одной литературе мира кроме России.
Здесь уместно привести случай успешного лечения от злокачественного критиканства. В начале 20 века жил в Российской Империи замечательный критик. Его перо жгло пуще огня, чернила были страшнее яда кобры и укушенный критиком поэт выживал с превеликим трудом. Чего только стоит тот факт, что обвинения члена политбюро Жданова в адрес Ахматовой оказались перелицованными строчками из дореволюционной статьи этого самого критика про поэзию Анны Андреевны. Кроме литературной критики этот журналист выпускал газету. Где вволю издевался над российскими порядками и лично императором. Издевался так, как никаким иноагентам ныне и не снится. Кровавое самодержавие подавало несколько раз в суды на ретивого критика, но ловкие адвокаты журналиста суды выигрывали. Стоит признать, что причины не любить российские порядки у критика были. До 35 лет у него не имелось отчества. То есть в метрике о рождении, в графе «отец» стоял прочерк. Это теперь мать-одиночка нормальное явление. А в те времена считалось унизительным, позорным и осуждалось. К унизительному статусу незаконнорожденного, прилагалась низкое социально положение – мать критика прачка. Отец – еврей-лавочник. При этом критик получил прекрасное образование. Правда, из гимназии его отчислили «по причине низкого происхождения», как он сам утверждал. Документального подтверждения этого факта нет. Ко всему, скандальный циркуляр о «кухаркиных детях» официальным документом к исполнению не являлся и давно утратил своё значение. К тому времени (конец 19 века) в российских гимназиях обучалось 48% детей из низших сословий и инородцев.
И вот в разгар литературной карьеры критика в дискуссию с ним вступает один товарищ. Человек от литературы далёкий, увлечён революционными идеями, образование – так себе. Обучался в реальном училище, как и большинство выходцев из мелкобуржуазной среды. В общем мелкотравчатый, самонадеянный тип. Не стоит большего, чем щелчка по носу от известного критика. Эпизод литературных стычек 1909, 12 - 14 года можно спокойно забыть. А обвинения в подлости, банальности и плоскости суждений вообще не стоят обсуждения. Но мелкотравчатый тип после революции превратился в могущественного Троцкого. И он по-прежнему интересуется литературными делами. И его мнение о критике Чуковском уже имеет другой вес и значение. В итоге у замечательного литературного критика Чуковского моментально пропадает всякое желание критиковать. Он в один миг переходит в детские писатели. Так безопаснее, и что вообще можно взять с писателя про насекомых и зверушек? Хотя и там ему достаётся в начале 20-х от Троцкого и Крупской за крокодила с тараканами. Но это уже не смертельно опасно. Как случится со многими другими писателями. Стоит отметить, что ноу-хау, открытым Чуковским, то бишь, побегом в детские писатели, впоследствии воспользовались многие литераторы.
И позволю процитировать Троцкого «Запад, повторяем, не знает идейной гегемонии толстого журнала. Журналы есть и там, и очень разнообразные: литературные, специально-научные, социологические, но в них нет уж ничего от общественных оракулов»[i]. Можно не любить Льва Давидовича, но сказано толково и в точку.
Но вернёмся к началу статьи и вспомним о бедной Катерине и значении её утопления для российского будущего. Подытожим, усилия критиков, превративших адюльтер в нравственный подвиг и луч света в тёмном царстве. Куда он светил, выяснилось в начале двадцатого века, когда разложение общества закончилось катаклизмом революции и гражданской войны. Повторяемся, что именно начатое разночинцами разложение семьи и нравственности обернулось крахом государства. Тому, кто тут не согласен, стоит напомнить мысль Конфуция. Он утверждал «Семья — это маленькое государство, а государство — большая семья». Структуры взаимосвязанные неразделимо. В итоге «Луч» гасили весьма основательно в тридцатых годах. Но авторитет мёртвых светочей русской критики не тронули. Всё советское время литературу преподавали по их установкам и мнениям. В учебниках литературы характеристика каждого писателя 19 века начиналась с цитат Белинского, Добролюбова и прочей компании. Такие вот дела. А ведь, по сути, всего-то требовался психиатр средней руки, чтобы разобраться в проблемах наших критиков. Разобраться, поставить диагнозы, назначить соответствующее лечение. И тем могли спасти литературу, общество и страну от эманации личной патологии на толпу интеллигенции.
Автор здесь не оговорился. Увы! Интеллигенты тоже порой собираются толпами, где индивидуальный интеллект идёт в ущерб суммарному. При этом вовсе не требуется собираться на площадях и майданах. Для эффекта превращения в толпу интеллигентам порой достаточно журналов с газетами. Кто сомневается, вспомните недавнюю историю перестройки, журнал «Огонёк» и прочие СМИ.
А ведь была страна повальной грамотности, самая читающая, с высокой культурой. А в итоге?
Эфесцы приговорили Герострата к казни и постановили никогда не упоминать его имя. Пора бы и нам навести подобный порядок в учебниках литературы в отношении аморальных критиков-демократов и лжецов социалистического реализма. Чтобы поэт в России был просто поэт, а не больше и не меньше чем поэт. Чтобы писатель перестал быть властителем человеческих дум, а стал умным другом читателя. Чтобы буревестники не накликивали социальные бури, Данки не вырывали сердца, а мужчина, идущий на свидание к женщине, не брал с собой кнут (по рецепту известного немца)). И чтоб люди, читая «Грозу», сочувствовали несчастной женщине без политического подтекста. Которого там и нет, но которым нафаршировал произведение тогдашний чахоточный критик.
[i] Троцкий Л.Д. «Судьба толстого журнала».
