Историко-приключенческий роман затрагивает период с начала и до конца XX века. Примерно 80% историй воссозданы с помощью зарубежных и приватных, в том числе, личных архивов. В остальных случаях автор даёт волю фантазии, тем не менее, чётко следуя хронологии того далёкого и до сих пор мало изученного времени.
Первая часть романа – это своеобразный сгусток событий периода Второй мировой войны, жизнь на оккупированных территориях, судьбы людей с разных противоборствующих сторон. Вторая часть – послевоенная хроника. Главный герой романа получает задание выяснить, какое секретное оружие в годы войны немцы испытывали в Орле, и где оно спрятано. Возникают фатальные, казалось бы, неотвратимые ситуации, в первую очередь, для нашего героя. С неожиданной развязкой...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Разные судьбы
В ночь на 30 декабря 1945 года в Брянске заметно похолодало. Комендант УНКВД капитан Потапенко приказал срочно разбудить трёх бойцов. Старшим назначили старшину Головко, бывшего колхозного плотника, который лишь уточнил:
– Времени у нас сколько?
– Надо закончить как можно скорее, – уклончиво ответил Потапенко. – Поехали, я покажу место.
Остановились на улице Ленина, напротив сквера Кирова, там, где у немцев был оборудован сектор для зенитного обстрела. Следом подъехала полуторка, и заспанные бойцы, поёживаясь, стали неспешно разгружать нетёсаные брёвна.
– Ну что, мальцы, застыли, – вяло пробурчал пожилой старшина, – шевелитесь, а то замёрзнете.
Почва через дорогу от немецкого кладбища оказалась на удивление податливой. Быстро выкопали две ямки в рост человека. Установили столбы, засыпали землю, утрамбовав её битым кирпичом. Оставалось сверху скрепить конструкцию ещё одним бревном. Старшина обернулся в сторону коменданта:
– Сколько крюков вбивать?
– Три, – твёрдо отозвался Потапенко.
– Так их вроде четверо… Завтра же только приговор…
– Отставить разговоры. Всё уже решено. Три верёвки и – точка!
…Рассвело. Первые заспанные прохожие с удивлением взирали на виселицу, вокруг которой, согреваясь, бодро вышагивала немногочисленная охрана. Многие горожане даже не подозревали, что ровно в полдень в гарнизонном Доме офицеров, построенном 47 лет назад на средства жены уездного военачальника госпожи Блаженовой, будет объявлен приговор двум немецким генералам и двум ефрейторам. Спешный пятидневный процесс над военными преступниками проходил в строжайшей секретности, в зал заседания получили приглашения только самые проверенные и надёжные товарищи, прошедшие жёсткий инструктаж.
Судебное заседание объявили закрытым в 13 часов 30 декабря 1945 года. Через два часа свершилась казнь. (А инструкцию о порядке приведения приговора в исполнение начальник Брянского УНКВД генерал Фирсанов подписал ещё 27 декабря 1945 года: всё было предрешено заранее.)
Ещё через час, в нарастающих сумерках, трупы сдёрнули. Капитан медслужбы Зубков произвёл осмотр «на предмет установления смерти трёх военнослужащих германской армии». И казнённых в ночь на 31 декабря закопали неподалёку. Акт почему-то скрепили печатью Орловского УНКВД, хотя под приговором поставили оттиск Брянского управления внутренних дел... Четвёртому подсудимому «повезло», ему отмерили 25 лет заключения.
...Мелкий игольчатый снег вяло оседал на погружённый в темноту город, забеливал натоптанную солдатскими сапогами землю. А уже под утро кто-то спилил виселицу: народ поспешил раздербанить нелишние в хозяйстве брёвна на растопку – людям всё ещё не хватало элементарного тепла.
1.
1965 год
Сквер Танкистов в Орле. 9 Мая. Торжества по случаю 20-летия Победы.
Долгих семнадцать лет важная дата находилась в забвении. Спустя три года после войны Сталин отменил праздник. Поговаривали, что вождь болезненно воспринимал послевоенную популярность маршала Жукова, которого боготворили многие ветераны, и его соратников. Недовольный генералиссимус как-то обмолвился, что пора перестать носить ордена, полученные за боевые подвиги, и начать гордиться наградами, которыми отмечены трудовые заслуги. В разрушенной стране – миллионы людей, изувеченных войной, государство не в состоянии создать им нормальную жизнь. И эти люди совершенно бесполезны для социализма, они просят подаяние на улицах, в общественном транспорте. А в побеждённых странах всё наоборот. По логике, если мы гордимся победой, то должны платить этим людям нормальную пенсию, чтобы они могли достойно существовать. Но у страны на это средств нет. А инвалиды с орденами спиваются, бывшие защитники от отчаяния становятся преступниками. Того и гляди созреет бунт. Иосиф Виссарионович принимает решение: праздник похоронить. Его раздражает, что в обществе укореняется мысль: в войне верх одержала не советская власть под руководством товарища Сталина, а победил народ. И победители, частенько под хмельком, не стесняются обсуждать ошибки руководства, особенно в первые годы войны. От таких «героев» надо избавляться. Разлагающих общество калек убрать с улиц, сослать подальше. Наиболее разговорчивых привлечь к ответственности. Армию в десяток миллионов человек резко сократить. А генералов-победителей – в запас, в отставку…
С утра заморосил дождь. Воздух насыщался неповторимым запахом оживающих после зимней спячки яблонь, веяло ароматом расцветающей сирени. Михаил Михайлович Тенишев, недавно отметивший своё 55-летие, шёл через Красный мост в сквер Танкистов. Шёл неторопливо, как пенсионер, которому со вчерашнего дня спешить было некуда. Поутру долго перебирал гардероб, но в последний момент отказался от кителя с погонами майора госбезопасности. Не надел и боевые награды: орден Красной Звезды, медаль «За боевые заслуги»…
То ли постеснялся, то ли не привык к парадной форме, которая почти всю послевоенную службу провисела в шкафу. Синие брюки с васильковыми кантами выглядели как новенькие. Для повседневной формы офицерам КГБ полагался китель защитного цвета, полностью идентичный по покрою и цветовой гамме парадному мундиру, что делало возможным их полную взаимозаменяемость. Погоны защитного цвета, позже – из защитного шёлкового галуна или вискозной ткани; васильковые или светло-зелёные петлицы с эмблемами, но без латунно-золотой окантовки. Тут же фуражка с простой офицерской кокардой, которой пользовался разве что по праздникам.
Осмотрев скудный ассортимент одежды, Михал Михалыч надел чистую – гражданскую – голубую сорочку, галстук, придирчиво примерился к ботинкам, показавшимся узкими после зимней невостребованности. На случай дождя укрылся серым плащом.
В сквере было немноголюдно. У Вечного огня, зажжённого два года назад маршалом Баграмяном, суетились коммунальщики. Постамент и сам танк Т-70 чистили и полировали, насколько это было возможно. Прошёл слух, что готовится торжественная церемония по случаю праздника, приедут городские чиновники, озвучат свою сопричастность к Победе, строго отобранные общественники возложат к постаменту цветы.
Тенишев отошёл в глубь сквера, присел на скамейку. К нему робко приблизились два ветерана с медалями на драных пиджаках.
– Не возражаете, товарищ, мы здесь выпьем по чарке? – один из солдат, с обожжённым лицом, видимо, танкист, встретив понимающий взгляд «гражданского», извлёк из газеты початую бутылку водки, из карманов – два гранёных стакана. Его приятель аккуратно разложил мятую газету на краю скамейки и пристроил немудрёную закуску: два кусочка селёдки и приплюснутый солёный огурец.
Танкист торопливо разлил водку, быстро чокнулся с соратником, звучно выпил и выдохнул:
– Присоединяйтесь, товарищ. Вы, я извиняюсь, воевали?
– Было дело, – уклончиво ответил Михал Михалыч и улыбнулся, располагая к доверительной атмосфере общения. – А вам, вижу, довелось хлебнуть по полной...
– Я-то северней города шёл, – танкист наполнил стакан наполовину и протянул Тенишеву, но тот вежливо отказался, показывая на сердце, – а вот Федька Орёл освобождал, со 129-й дивизией входил по Курским улицам.
Напарник мрачно кивнул:
– Меня в сорок третьем призвали, я родом из-под Мценска. Почти до Германии дошёл, а там меня зацепило, – и для убедительности постучал по деревяшке вместо правой ноги. – Вернулся, а здесь ни кола ни двора. Почитай, три года Орёл расчищали от завалов...
– Вон, кажется, начинается, – перебил его танкист, ловко сворачивая скатерть-самобранку. – Айда поглядим, что там начальство будет гутарить...
Они поспешили к памятнику, где начал собираться народ. Тенишеву туда не хотелось. Он знал наперёд, о чём будут говорить тыловые канцеляристы: дежурные суконные слова и никакой конкретики, только плакатные призывы и здравицы в честь партии и правительства. Обожжённого танкиста и его друга-пехотинца Федьку никто даже не вспомнит, не обратит на них внимания. Много их таких – без подмесу победителей, только и имеющих, что ратные регалии и боевые шрамы. Вот выпили, помянули погибших бойцов – и вроде как легче им стало, все нынешние беды побоку. А ведь прошло уже двадцать лет! Но никакого просвета...
Тенишев мог позволить себе так рассуждать сегодня, став отставником. Осознавая, что теперь может дышать привольно и думать без оглядки: как свободомыслящий одухотворённый литератор, а не зашоренный солдафон.
Он придирчиво взирал на хмурое небо, на серые облака, сквозь которые пытались просочиться робкие солнечные лучи, а память мягко, но настойчиво уносила в прожитое, напоминая и о том, что было, и о том, что могло случиться, если бы судьба к нему не благоволила, не отводила вовремя беду.
Миша родился 5 апреля 1910 года. Он был сыном прапорщика русской армии, георгиевского кавалера, Михаила Фёдоровича Тенишева. Об отце знал только, что появился тот на свет 15 мая 1886 года, а погиб в 1916 году в Первую мировую войну где-то под Ковелем во время знаменитого Брусиловского прорыва. Мама – сельская учительница, Вера Борисовна, была на семь лет моложе отца, родом с Донбасса, перед Великой Отечественной войной сгорела от туберкулёза.
Именно мама привила сыну любовь к знаниям. И он, уверенный в себе, ни с кем не посоветовавшись, поехал поступать в столичный университет. Педагоги были потрясены его познаниями в столь юном возрасте. Вступительные экзамены он сдавал легко. И не ограничился одним факультетом. В середине 30-х, после окончания Московского университета, где получил целых три диплома с отличием, – безмерно охоч был до знаний – работал корреспондентом ТАСС по Орловской области. А затем молодого коммуниста направили в органы НКВД «на усиление». В 30-е годы по стране прокатилась волна так называемых чисток рядов, в том числе и карательных.
Молодой Тенишев старался избегать политики. Увлёкшись сочинительством, публиковался в солидных журналах, стал довольно-таки известным писателем. Ему прочили успешную литературную карьеру, но… он не смел противостоять «партийной дисциплине». Оказавшись в орловском УНКВД, исполнял свои обязанности оперативно и грамотно, но тяготился службой, что не оставалось без внимания руководства…
Дождь прекратился, выглянуло солнышко, но донимал холодный ветер. Тенишев поднял воротник плаща. Он уже обдумывал, как засядет за очередную повесть о недавнем прошлом. Было о чём рассказать, пусть и в художественной форме. Правда, верилось с трудом, что её опубликуют в ближайшие годы. Ничего, отлежится в столе до поры до времени, есть-то не просит.
Одно не давало покоя. При аттестации начальник управления Фирсанов обронил двусмысленную фразу: «Я вот насчёт вашего происхождения… Часом, князьям Тенишевым вы не родственник?» Коллеги пропустили этот намёк мимо ушей, но сам Михаил озадачился: неспроста в нём хотят найти изъян, чтобы, стало быть, принизить, поставить на место. Борьба с «врагами народа» никуда не исчезла, так, притихла до поры. А он всеми внутренностями ощущал, что пришёлся не ко двору. Единственный в конторе с высшим образованием: юрист, психолог, владеет двумя иностранными языками. У того же начальника всего четыре класса. Да к тому же новоиспечённый сотрудник не поддерживает компаний сослуживцев, не пьёт, на собраниях говорит мудрёно, непонятно, в оценках не чувствуется правильной классовой направленности. Но открыто неприязнь к более образованному и воспитанному юноше не проявляли. Побаивались. И сторонились.
В конце 1939 года, когда дважды почистили штаты НКВД, расстреляли и пересажали многих чекистов, спохватились: а работать-то некому. Тенишева срочно вызвали в областной комитет партии на Октябрьскую, 12, в 45-й кабинет. Первый секретарь, Василий Иванович Бойцов, неказистый с виду, невысокий, лобастый, с залысиной, встретил как старого приятеля, вышел из-за стола, крепко пожал руку и начал без предисловий:
– Михал Михалыч, надо укреплять ряды! На таких, как вы, вся надежда. Областной комитет принял решение делегировать вас как молодого члена партии на усиление в органы внутренних дел. Знаю-знаю, что вы зарекомендовали себя как хороший журналист, даёте добротную информацию в ТАСС, там, кстати, вас тоже хвалят… И на съезде писателей вы получили солидные отзывы. Но острое перо от вас никуда не уйдёт. Вы ещё молодой, успеете прославить себя в литературе. А сегодня партия очень озабочена состоянием дел в правоохранительных органах. Надо спасать положение. Тем более, в мире неспокойно…
– Василий Иванович, ну какой же из меня чекист, – улучив момент, вставил Тенишев, – мне кажется, как журналист я принесу стране больше пользы.
– Разумеется, – Бойцов усадил гостя рядом с собой на большом кожаном диване. – Будем считать, что это временная командировка, и вы ещё вернётесь к своей профессии. Мы внимательнейшим образом проанализировали все подходящие кандидатуры и пришли к выводу, что с вашим образованием, опытом сегодня самое время помочь партии и органам навести порядок в обществе. Не секрет, что в последнее время активизировались не только внутренние, но и внешние враги. Без грамотного анализа ситуации, без умения распознать истинную сущность человека трудно выявить, кто на что способен.
Первый секретарь вскочил, нажал кнопку звонка. В дверях появилась пожилая дама с блокнотом в руках.
– А давайте-ка, Михал Михалыч, попьём чайку, – сказал, обращаясь к секретарше, Бойцов и жестом пригласил Тенишева за стол. – Я ведь слышал, что вы большой специалист в области человеческих душ. Случайно, гипнозом не обладаете? Меня эта тема весьма интересует.
– Психология включает в себя методы бесед, наблюдений и тестирования. Естественно, в процессе общения мы используем некоторые наработки, – медленно начал Тенишев, прикидывая, что за интерес у Бойцова: простое любопытство или своеобразная проверка? Проскользнула шальная мысль: дай-ка я встречно протестирую первого секретаря заковыристыми терминами. – Наша психика, как форма взаимодействия живых существ с миром, выражается в способности претворять в реальность свои побуждения и действовать на основе имеющейся информации. А психика человека, с точки зрения современной науки, является как бы посредником между субъективным и объективным, а также реализует представление человека о внешнем и внутреннем, душевном и телесном. Что касается гипноза, то это особое состояние сознания, во время которого человек концентрируется на одном объекте. Например, на голосе гипнотизёра. Главная особенность гипноза – повышенная способность реагировать на внушение. Мы это тоже изучали, но до практики дело не доходило. Хотя всё это весьма интересно.
– Вот видите, – озорно, ничуть не смущаясь, восклицал Бойцов, когда принесли чай, – сколько у вас талантов! Помогите нам, и мы… в долгу не останемся.
Он завозился с сахаром, пытаясь быстро переместить его из вазочки в стакан, но тут же вскинул голову, посмотрел с хитрецой:
– Кстати, вы живёте с семьёй на улице Горького, в нашем доме. В однокомнатной квартире. Там, по соседству, освободилась жилплощадь. Мы поможем вам улучшить жилищные условия. Вам же нужен кабинет для творческой работы?!
Зазвонил телефон. Бойцов весь просиял:
– Да, товарищ Фирсанов, у меня. Последние наставления – и товарищ Тенишев направится к вам. – Положив трубку, первый секретарь загадочно улыбнулся: – Вот видите, как всё удачно складывается. Приступайте к новым обязанностям немедленно. А что касается вашего творчества, то, думаю, помех не будет. Сам начальник Главного Управления госбезопасности СССР, товарищ Меркулов, к слову, – большой любитель литературы, в курсе вашего нового назначения. Кстати, по его рекомендации вам сразу присвоили звание младшего лейтенанта госбезопасности, что соответствует рангу старшего лейтенанта Красной армии…
Торжества в сквере Танкистов свернулись: смолк оркестр, разбежались по своим делам пионеры. Тенишеву захотелось вновь увидеть утрешних ветеранов, послушать их незатейливые рассказы о настоящей войне. Он прошёлся по мокрым аллеям, но фронтовиков не нашёл. Другие, более молодые солдаты, о чём-то весело переговаривались возле памятника. В кронах посаженных весной деревьев жалобно посвистывал скрипичной мелодией слабый ветерок. Праздник иссяк.
...На новом месте работы, в мрачном сером здании, Тенишеву поручили вести следствие. Он допрашивал обвиняемых в государственной измене, в делах о коррупции и казнокрадстве, довольно быстро определял, кто есть кто, и выносил решения. Писал каллиграфическим понятным почерком, с очень доходчивыми формулировками. Коллеги стали часто заглядывать к нему в кабинет с просьбой подредактировать их тексты, подсказать «умные вопросы». Несколько раз предлагали отблагодарить, как водится, за накрытым столом. Тенишев, устав отнекиваться, как-то прилюдно сообщил: «Братцы, я не пью, потому что мой организм не принимает суровые напитки, алкоголь назад просится. А так, компанию поддержу… с лимонадом».
Единственное, что его радовало – возможность, пользуясь служебным положением, покопаться в архивах, собирая сведения о роде Тенишевых. Увлёкшись, Михал Михалыч начал создавать генеалогическое древо загадочных князей. И вскоре результаты его поразили.
Оказывается, Вячеслав Николаевич Тенишев – русский этнограф, археолог и социолог, присяжный поверенный – был сыном Сандомирского губернатора, генерал-майора, князя Николая Ивановича Тенишева. А ещё он был крупным промышленником и инженером, основал слесарно-механический завод в Санкт-Петербурге, выпускавший машины для производства конструкций железнодорожных мостов. И, между прочим, Мариинский (позже переименованный в Красный) мост в центре Орла – его рук дело. Потом Вячеслав Николаевич стал председателем правления Брянского рельсопрокатного, железоделательного и механического завода – одного из крупнейших предприятий в России. Он же основал в Санкт-Петербурге ставшее знаменитым Тенишевское училище, выпускниками которого были такие известные люди, как Осип Мандельштам, Владимир Набоков, Лев Бруни и другие таланты. Миллионер Тенишев считался благотворителем, только на деятельность своего училища он пожертвовал немыслимые по тем временам полтора миллиона рублей. Его также увлекала наука и все проекты, прославляющие российскую державу. Не без участия государя его выдвинули на должность комиссара от России на Всемирной выставке 1900 года.
Вячеслав Николаевич был женат дважды. Первая супруга, Анна Дмитриевна, прославилась тем, что в имении Александровка Мценского уезда Орловской губернии открыла вышивальные и кружевные мастерские, изделия которых экспонировались на парижской выставке. Не была обделена талантами и вторая жена, Мария Клавдиевна, которая неплохо пела, в том числе на привлекательных зарубежных сценах, организовала рисовальные школы в столице, а в Смоленске – музей «Русская старина». Была знакома с писателем Тургеневым, художниками Маковским, Рерихом, Васнецовым, Врубелем, Бенуа, Репиным. Она же стала известной эмальеркой и демонстрировала своё искусство за границей. Позднее княгиня щедро поддерживала творческих людей, собирая их у себя в имениях.
Мария Клавдиевна, к великому сожалению, потеряла связь со своей дочерью от первого брака и очень переживала, что не имела детей от Вячеслава. Они жили в Бежице, в Майском парке, недалеко от его завода, в доме, где раньше хозяйничала первая жена Вячеслава, Анна. Но после развода та оставила в этом доме голые стены и побитую посуду. Естественно, Марию тяготило положение «второй хозяйки», и она уговорила мужа сменить место жительства. Вскоре они купили в Хотылёво, под Брянском, имение проигравшегося в карты помещика с удивительной фамилией Тютчев, но к известному поэту не имеющего никакого отношения. Мужа не занимали домашние дела, он постоянно был в разъездах. И устройством семейного гнёздышка занялась молодая княгиня Мария Тенишева.
Именно в Хотылёво и раскрылась одна родовая тайна. Ещё до брака с Марией Вячеслав вступил, как тогда говорили, во внебрачную связь с местной крестьянкой, и та родила мальчика, но сама умерла при родах. Мальчика назвали Мишей, он воспитывался в семье кузнеца, у которого и без того детей было мал мала меньше.
Княгиня, увидев белобрысого улыбчивого шестилетнего мальчугана, да к тому же смышлёного, ясноглазого, сразу же привязалась к нему. В селе она открыла школу. Мишутка с первых дней, как губка, впитывал научные знания, проявлял усердие и очень быстро стал выделяться среди других. Мария Клавдиевна втихомолку смахивала слезу, приговаривая: «Всё же гены дают свои плоды». Долгое время Михаилу Тенишеву-младшему не давал покоя вопрос: почему княгиня так привязалась к мальчику, его будущему отцу? Может, потому что расползались слухи о том, будто и сама Мария Клавдиевна – незаконнорождённая дочь дворянки, которая чуть ли не с царём Александром II имела близкие отношения?
Когда парень подрос и принял твёрдое решение стать военным (хотел расти самостоятельным и никому не быть в тягость), княгиня отправилась в Орёл, где её давний знакомый, генерал-майор Светлицкий, возглавлял ставший к тому времени знаменитым Орловский Бахтина кадетский корпус. Она знала, что ещё в 1835 году отставной помещик, полковник Михаил Петрович Бахтин, на собственные средства основал кадетский корпус. Император Николай I принял в качестве пожертвования полтора миллиона рублей на учреждение в Орле корпуса Бахтина и произвёл того в генерал-майоры. Это учебное заведение за короткое время стало одним из лучших в империи.
Светлицкий поначалу замялся, потому как было принято принимать на обучение только детей из потомственных дворянских семей или сирот офицеров русской армии. Княгиня тут же решила эту проблему: она записала мальчика на свою фамилию как приёмного сына.
Но вскоре Марию Клавдиевну ожидал удар: Вячеслав Николаевич скоропостижно скончался в Париже от болезней печени и сердца. Княгиня решила забальзамировать тело и перевезла прах в имение Талашкино под Смоленском, где они тогда жили. Для этой цели быстро построили храм Святого Духа, Рерих украсил его своей росписью. Гроб был захоронен в подклети храма и покоился там вплоть до революции-переворота, покуда местные варвары, покуражившись, не разбили гробницу, переворошив всё вверх дном. Приехали милиционеры, извлекли тело из крипты (некоторые свидетели говорили, что оно было обезображено), уложили вместе с доской на дровни и повезли к сельскому кладбищу. Там вырыли неглубокую яму и сбросили в неё останки. Согнутое тело упало головой вниз. Сверху положили чёрную доску и присыпали её землёй со снегом. Было это зимой 1923 года. Хочется думать, что Мария Клавдиевна, уже находясь в эмиграции, не узнала, что случилось с телом её мужа-благотворителя, что стало с храмом Духа...
Михал Михалыч шёл неторопливо домой через Александровский мост и мысленно перечитывал свои архивные записи, которые пропали в годы войны, но надёжно запеклись в памяти. Уже возле дома, где его, вдовца, никто не ждал, сел на скамейку передохнуть и глубоко задумался.
Миша сокрушался, что поздно поступил в Московский университет (не знал о возможности сдавать экзамены экстерном), но навёрстывал упущенные годы с жадностью алчущего: дни и ночи пропадал в аудиториях на лекциях, успевал поглощать книги сразу в пяти библиотеках столицы, завёл немало познавательных знакомств, с молодыми дипломатами оттачивал произношение немецкого и английского языков. К тому же не пропускал ни одного более-менее интересного литературного мероприятия, по приглашению захаживал в редакции журналов и издательства. При этом душа разрывалась не от дикой загруженности, потому что всё ему было интересно, а от предстоящего выбора: чему посвятить жизнь после окончания университета?
Как-то после зимней сессии, приехав в Орёл отдохнуть, Михаил мимоходом узнал, что в окружном Доме Красной армии на Полесской состоится поэтический вечер, и поспешил туда – отвлечься от напряжённых студенческих будней и послушать стихи, к которым он питал особую слабость. Но свои вирши стыдливо прятал в стол, не собираясь соперничать с более маститыми поэтами.
В просторном фойе уже собралось немало народа: офицеры со своими нафталинно-разодетыми дамами, раскованная молодёжь старшего школьного возраста и бывшие, судя по вызывающе небрежным аксессуарам в одежде, имажинисты, подражающие Есенину, Мариенгофу, а чуть в отдалении – сторонящиеся их ретродекаденты. Разнородная публика вызывала снисходительную улыбку. Но тем не менее в душе молодого литератора теплилась надежда услышать что-то стоящее, новое. Застенчивые девушки с исписанными листками, нервно переминающиеся возле окна, наверняка собираются поделиться этим новым со сцены, если им, конечно, позволят. Одна из них – курносая, с короткой стрижкой, в неброской застиранной кофточке с маминого плеча – нервничала больше всех и не заметила, как налетела на Михаила, едва не сбив его с ног.
– Ой, простите, – покраснела девушка и начала зачем-то отряхивать его пиджак, как будто он испачкался от побеленной стены.
– Ну что вы, не стоит, – Михаил широко улыбался, девушка ему сразу и безрассудно понравилась, – мне не больно, а даже… приятно.
Она ещё больше засмущалась, но протянула руку для знакомства и еле слышно произнесла:
– Лида Смирнова, студентка-первокурсница Орловского пединститута.
– Так мы, выходит, почти коллеги, – рассмеялся парень, – я тоже студент, оканчиваю Московский университет. Михаил Тенишев.
– Вы тоже математик?
– Нет, я гуманитарий.
– Стихи пишите?
– Нет, скорее, прозу. А вы здесь часто бываете?
– Подруга Сима уговорила, она у нас с ума сходит по Есенину, сама пишет понемногу, здесь пару раз уже выступала. Я у неё в группе поддержки.
– Так, товарищи, хватит курить! Заходите, начинаем, – раздался властный голос кого-то из организаторов. – Всех записавшихся прошу подойти ко мне.
– А вы, Лида, читать не будете? – Михаилу казалось, что он тысячу лет знает эту обаятельную студентку, которая затмила весь предстоящий литературный вечер: ему уже не хотелось слушать доморощенных пиитов, он желал остаться наедине с очаровательной девушкой и говорить, говорить…
– Я смотрю, вы, Михаил, не очень-то торопитесь занимать места, у нас тут не до столичного этикета, – лучистая улыбка Лидии расхрабрила гуманитария.
– Предлагаю не проходить в зал, а послушать здесь, в дверях, – изрёк Михаил. – А не понравится, можем удалиться на свежий воздух. Я, признаться, в московских аудиториях с утра до ночи пропадаю и практически не замечаю прелестей природы.
– А я люблю на лыжах кататься, – Лида отстранилась, пропуская напирающих людей. Недовольно простонала, когда её ещё дальше отдалили от нового знакомого: губки лихорадочно задрожали, в глазах заметался испуг.
– Давайте выйдем, а то затопчут любители стихосложения! – Михаил решительно протянул руки, рассекая толпу, поймал запястья Лидии и рывком привлёк её к себе. Они стукнулись лбами, их тела буквально сплющили возбуждённые зрители, желающие занять места в партере.
Молодые люди замерли на мгновение, озаряя друг друга взглядами. И Михаил понял, что они уже не расстанутся никогда…
Вскоре поженились. Сняли комнату на Пушкарной. Родилась очаровательная Анечка. Пока жена доучивалась в институте, Михаил с удовольствием занимался домашними делами, подолгу выгуливал дочку вдоль Оки, рассказывая сказки и легенды, которые очень нравились смышлёной девочке с большими голубыми глазами и волнистыми соломенными волосами. Летом они катались на лодочке, осенью пробирались вдоль скалистого берега Орлика в заброшенные сады, где продолжалось познание мира. Папа, надо заметить, оказался не только начитанным, но и увлечённым педагогом. Домой они возвращались с огромным гербарием, и Анечка взахлёб рассказывала маме о своих новых открытиях, будь то трудолюбивая и загадочная жизнь лесных муравьёв или немного пугающие энергичные всплески крупной рыбы в речке. Казалось, эта пасторальная житейская музыка не будет иметь конца.
Но у войны оказались свои планы…
(Конец ознакомительного фрагмента)
