Он умер с открытыми глазами. Его бездыханное тело в куртке и рваных брюках, лежавшее на столе в здании сельской школы, напоминало всем, кто его видел, сюжет католической церковной живописи — Христа на смертном одре. Некоторые из крестьян, приходивших посмотреть на убитого, тайком срезали пряди его волос. Вечером во всех домах селения зажглись поминальные свечи.
Рейнджеры боливийской армии, быстро сообразившие, что любая вещь, принадлежавшая этому человеку — наручные часы, швейцарский армейский нож, радиоприёмник, шнурки от ботинок, нерасстрелянные патроны, — скоро будет бесценной реликвией, спорили и ругались из‑за того, что кому достанется. И это тоже странным образом напоминало евангельские слова: «Разделили между собою ризы Мои и об одежде Моей метали жребий…»
Но мёртвый человек, лежавший на столе, не был Иисусом Христом. Он не знал и не мог знать, что вскоре его станут навязчиво сравнивать с погибшим на кресте мятежным иудейским пророком. Он не верил в учение Иисуса. Хотя вслед за ним мог бы повторить: «Не мир я пришёл принести, но меч». И едва ли знал стихотворную строку русского поэта Александра Пушкина: «Живая власть для черни ненавистна — они любить умеют только мёртвых…» Ведь его теперь оплакивали и поминали те, с помощью которых он попал в руки врагов, те, кого он тщетно пытался вовлечь в борьбу за свободу.
Всё это происходило на юго‑востоке Боливии 9 октября 1967 года. В южном полушарии это время года — весна.
Он давно уже превратился в миф. Его изображения в большой моде, его именем одни клянутся, а другие чертыхаются, о нём написаны десятки книг и сняты игровые фильмы. А между тем если бы Эрнесто Гевара де ла Серна, он же команданте Че, остался жив, то нашлось бы о чём с ним поговорить.
Много есть примеров, когда гуманный марксистский червячок окукливается, а затем из куколки вместо симпатичной бабочки выпархивает опасное насекомое.
Сын неудачливого предпринимателя и эмансипированной домохозяйки, старший из пяти детей в семье, Эрнесто Гевара де ла Серна в детстве и юности не давал никаких намёков на своё бурное революционное будущее. Скорее наоборот. Во младенчестве он много и тяжело болел, доставлял родителям массу тревог и хлопот. В отрочестве неважно учился, читал запоем обычную приключенческую литературу невысокого разряда, вроде Густава Эмара и Луи Буссенара, продирал штаны на спортплощадке, терпеть не мог мыться и чистить зубы. Иначе говоря, был довольно обычным юношей из среднебуржуазной аргентинской семьи. До 22-летнего возраста он куролесил и проходил тот этап молодости, который называется «хорошенько перебеситься». Все попытки приписать ему житийную биографию прирождённого пламенного революционера, комсомольскую юность и марксистскую зрелость не удались. Факты вопияли об обратном.
Неожиданным оказалось превращение, пережитое Че Геварой в 1952–1954 годах. Неожиданным, но не удивительным. Совершив в 1952 году длительное (по расстояниям), тяжкое (по условиям пути) и достаточно бесцельное (по неясным формулировкам целей) путешествие через всю Латинскую Америку, из Аргентины в Венесуэлу, он навидался такого, что у всякого нормального человека должно вызвать чувство горечи и протеста.
Он видел чудовищную бедность и голод, трущобные кварталы блестящих городов, матерей с мёртвыми детьми на руках, деревни прокажённых, произвол властей, полицейский террор, массовую наркоманию, разгул уголовщины, бордели рядом с храмами и нищих бродяг у подъездов роскошных отелей. Видел всё то, что в первой половине ХХ века составляло повседневную реальность большинства латиноамериканских стран, а в некоторых из них остаётся реальностью и поныне. Удивительно ли, что ход его мыслей был обыкновенен: если существующий порядок вещей порождает такое, то он должен быть сокрушён, а поскольку власть никто добром не отдаёт, то необходимо применить силу.
Летопись жизненных свершений Че Гевары давно составлена и проверена. В 1953–1954 гг. он пребывает во взбунтовавшейся против американского засилья Гватемале, но так и не находит применения своим способностям и знаниям. Осенью 1956-го из Мексики отбывает вместе с группой Фиделя Кастро на Кубу, где два с лишним года участвует в партизанской войне, с победоносной партизанской армией входит в Гавану — и вскоре становится тем Че, которого узнает весь мир. В 1965‑м, устав от кабинетной рутины и канцелярщины, уезжает с Кубы в Конго во главе «ограниченного контингента», пробует там партизанить — неудачно. Осенью 1966-го появляется в Боливии, после 11-месячной партизанской эпопеи в горных джунглях попадает в руки местных коммандос — и погибает, застреленный в упор в здании сельской школы.
Административно‑руководящие свершения за Че Геварой не числятся. Прорабом на стройке коммунизма он был никаким, хотя лично участвовал в уборке сахарного тростника и прочих сельхозработах, наивно полагая, что его трудовой энтузиазм заразит массу и подвигнет её работать бесплатно. Его теоретические труды большой ценности не представляют. Че Гевара — практик борьбы, солдат по призванию, боец революционных фронтов, человек прямого действия, кондотьер свободы. С поправкой на современное отношение к этому роду деятельности мы можем уточнить: Че Гевара — боевик, участник незаконных вооружённых формирований. Нравится нам или нет, но это так. За что же, спрашивается, все его прежде так любили, а некоторые и сейчас без ума от Че? Или в мире что‑то изменилось?
Да, мир изменился. Особым образом. Существенно перелицевавшись, он остался почти таким же, каким был. Ни стороны света, ни чередование времён года, ни человеческое желание три раза в день хорошо поесть, ни человеческое стремление продолжить род не переменились. География и биология стоят на месте. А вот расстановка мировых сил, политические взаимоотношения, оценки и приоритеты изменились очень заметно.
Интересно: если бы Эрнесто Че Гевара был верующим католиком (а он им не был и быть не мог, поскольку семейная атмосфера отличалась антиклерикализмом), то могла бы Римская церковь причислить его к лику святых? Основания налицо. Бессребреник и аскет, боровшийся за освобождение бедняков от гнёта капитала, принявший мученическую смерть — что ещё нужно? Он не припрятал ни одного краденого доллара, добровольно изнашивал и умучивал себя в нечеловеческих условиях — чем не святой? Правда, безвинной крови он пролил много, в роли непогрешимого военно‑полевого судьи‑карателя выступал неоднократно. Так что о святости, пожалуй, говорить не стоит.
Оставив в стороне сомнительную проблематику религиозной святости, мы должны признать, что не так давно Че Гевара был в наших глазах образцовым святым другого чина — революционно‑коммунистического. О его взглядах, противоречивых и непоследовательных, мы ничего не знали. О его промаоистских симпатиях тем более не ведали. О весьма прохладном и ироническом отношении Че к советским товарищам знали только те советские товарищи, которым это полагалось знать по роду службы. Для нас уготован был другой, фотографический Че — молодой, красивый, в берете, с бородой и с сигарой, глядящий поверх голов в сияющие революционные дали. Он был чертовски хорош, и мы его любили. Он был воин революции, и когда враги его убили, мы скорбели — искренне. От имени убитого заговорили совсем другие люди — мы этого даже не заметили.
Когда наша собственная революция справила полувековой юбилей, а её плоды, обещанные как сладчайшие, оказались горько‑кислыми; когда воины революции переместились из джунглей в города, начали взрывать вокзалы и самолёты и похищать политиков и состоятельных людей за выкуп; когда вместо «Да здравствует свобода!» они начали возглашать «Винтовка рождает власть!» — пришло время призадуматься.
Революция норовила оказаться вечной. Не было такого покоя и процветания, на которые не наточил бы зубы очередной революционер. Не было такого бедняка, которого он не готов был прихлопнуть за отказ присоединиться к революционным акциям. Никакие женщины и дети не могли помешать этому революционеру нажать на спусковой крючок, если того требовала революционная идеология.
А команданте Че, спящий вечным сном в мавзолее кубинского города Санта‑Клара, уже не имел отношения к тому, что творилось в мире, за всепланетный бардак не отвечал. Он был чист и оправдан, его можно было продолжать любить.
Давным‑давно сказана горько‑мудрая фраза: «Революцию задумывают гении, осуществляют фанатики, а плодами её пользуются проходимцы». Че Гевара в этом ряду занимает место фанатика. Судьба остановила его на взлёте. Взлети он высоко — кто знает, не пришлось бы нам вспомнить о другой клювастой и когтистой птице, вознамерившейся подвести весь мир под собственные представления о справедливости и правде.
Если фанатик вооружён, его идеология или религия не имеют значения. Текущее зло не может быть инструментом грядущего добра. А именно на этом словесном кульбите нас часто подлавливают революционеры.
Но Че Гевара мёртв. Его жизнь завершена. И теперь мы имеем право — точнее, обязаны — оценить её без уклонов в огульное осуждение или апологетику. Попытаться понять, что двигало этим незаурядным человеком спустя полвека после того, как развеялся магнетический аромат российской революции и стало ясно, что реальные коммунистические режимы весьма далеки от идеальных описаний и проектов. Когда стало ясно, что страны Запада так просто не отступят перед натиском революционного насилия. Что далеко не везде и всюду бедняки третьего мира — эта опора, запал и пороховая бочка революционных движений, — безоговорочно поддерживают революционеров. Что западный социальный строй и капитализм — отнюдь не силой навязанные массам модели общественного устройства, что у них есть своя выстраданная история и мера органичности, что далеко не все народы и социальные группы считают коммунистический передел мира единственной альтернативой частнособственническому укладу и представительной демократии. Гораздо чаще они предпочитают и тому и другому свой традиционный образ жизни и испытывают недоверие к революционным изменениям.
На этом фоне жизнь и деятельность Эрнесто Че Гевары представляются всего лишь ярким эпизодом истории борьбы человечества за социальную справедливость, причём эпизодом не особо оригинальным по содержанию. Центр, кульминация эпизода — личность Че Гевары. Несмотря на то, что ему отчаянно подражают, он недоступен подражанию — слишком самобытен. Бесполезно говорить в сослагательном наклонении — что было бы, кабы Че со товарищи победил. Мы знаем только, что он сделал, а не что он мог сделать.
Помимо коммерциализированного образа Че Гевары, на котором наживаются люди делового склада, очень далёкие от исторической науки и политики, помимо упрощённо‑романтизированного образа Че, которым в собственных интересах и во имя затуманивания неопытных молодых мозгов вовсю пользуются всевозможные революционеры — помимо них есть ещё один образ Че. Точнее, не образ, а предмет научного исследования. Гевара очень удивился бы, узнав, в какие «парадигмы альтернативности» вписывают его деятельность сегодняшние теоретики‑политологи, бывшие преподаватели «научного коммунизма». Большинство их совсем недавно только и умели, что играть в пинг‑понг цитатами из Маркса и Ленина. В наши дни они стремительно перестроились, овладели птичьим языком и модной терминологией — и с ясным взором выпекают в домашних пекарнях одну за другой умные книженции. Прежде Эрнесто Че Гевара был для них неправильным революционером, которого следовало, говоря ленинскими словами, крепко поругать за отклонение от генеральной линии ЦК.А сегодня он опять в фаворе. Грех не снять пенки с такой ходовой темы.
