Я случайно его в толпе узнал, и сердце ойкнуло — Сева. Жара, кондиционеры с трудом справляются, на стойке регистрации очередь, и я смотрю на гостей. Надо же. Возможно, и не узнал бы, но эти жесты смешные. Он чемодан за ремень тащил, словно кобеля своего выгуливал, а тот упирается, и Сева, значит, за верёвку дёргает: давай мол, гуляй, собака гадская. Только чемодан — не собака, а привычка — вторая
А интересно, кобелёк его жив?А интересно, кобелёк его жив
Я тёмные очки нацепил, чтоб он раньше времени меня не узнал и всё ждал, когда Сева в очередь встроится, через три потока слева. Молодец, и причёску сменил, и скулы подправил, и цвет глаз другой — это легко сегодня, говорят, и отпечатки пальцев шлифуют, если знаешь где, а вот кадык — тот же. Сто операций сделай, кадык не подрежешь. Помню, как этот кадык ходил, когда Сева фужер вина опрокидывал. И это раздражало.
Сколько же лет прошло? Пять, шесть?
И не располнел ведь, сволочь, в отличие от некоторых, брюхо вон у меня прёт — не остановишь, и волос почти нет, а этот — поджарый. Ну ещё бы, такой крысе форма необходима как воздух, подольше крысоловов избегать.
Эх, а ведь друзьями‑товарищами считались, сколько водки выпили, как говорится. Сколько веников в бане исхлестали. Сколько полей исходили и уток постреляли. Было время, времечко золотое. Для меня действительно золотое. Те сто двадцать тысяч баксов, что я потерял, да перевести по сегодняшнему курсу — состояние получится. И сколько таких, как я — Севой избранных, без денег остались? Не говорю уже о работягах и пенсионерах, тех поди — тысячи.
Банк Сева привлекательно назвал — «Инвест Траст». И сам жил ярко, празднично, каждый день — как последний. Приятелям, нам то есть, тяжело приходилось, особенно женатикам, но ритм держали, в таком кругу отказов не терпят. Правда, и дружил Сева душевно, так уметь надо, и не то, что платил направо‑налево за всех, нет, вопросы по жизни задавал и слушать умел…
Он, когда у нашей охотничьей компашки вклады оформил, у «Инвест‑Траст» лицензию уже приостановили, а через пару суток и его в розыск объявили. Но ведь не удивлялся никто в тот момент, что договора не в офисе оформляем, а на коленке, перед камином. Многие вопросы решались в приватной обстановке. Я в газете прочёл потом, канитель с лицензией месяца за два началась — до. Это мы ни сном, ни духом. Инвесторы, блин. Изящно он сработал, но подло.
Хотя жизнь, штука несправедливая.
Сколько раз я ругал себя за неосмотрительность, излишнюю доверчивость, жадность, в конце концов. Столько раз, злой и взвинченный упрёками жены, терзал в мыслях Севу, причинял такую боль и страдания, что пугался собственной кровожадности. Но год за годом стирались эпизоды, детали, эмоции. Я стал забывать. Три месяца назад в Шереметьеве, наткнулся на буклет с фотографией.
«РАЗЫСКИВАЮТСЯ АКТИВЫ»
«Если вы владеете информацией о нахождении зарубежных активов, прямо или косвенно принадлежащих Всеволоду Андронникову, или о его личном местонахождении, свяжитесь с нами.
ПОЛУЧИТЕ КРУПНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ».
И телефон внизу.
Подумал я тогда — славная охота началась на Севу, теперь он, как селезень в кустах заграничных прячется, но в двухстволку охотники уже дробь зарядили, номер четыре. Но без злорадства подумал: перегорело всё к тому времени. Телефон правда записал.
Отель вальяжный, нутро в мраморе, канделябры на стенах, потолок в золоте, а администраторы не шевелятся, очередь еле тащится. Выслал дочке СМС;
«Срочно! Встань к пятому окну, за седым мужчиной в красной футболке, чёрный чемодан на ремне. Посмотри на правую руку, на большом пальце должен быть якорь. Нужно услышать фамилию и номер комнаты. Ко мне не подходи, пока не уйдёт».
Шпионские игры прям — которые не нужны, но заволновался я, вспотел. Сева в молодости мореходку закончил, забавно о похождениях морских рассказывал, о контрабанде, странах — городах. Какие товары везли, в каком количестве и кому продавали. Ну и атрибут моряка, естественно, — якорь на пальце выбит. Синенький.
Севу оформили, носильщик унёс чемодан. Подошла дочь. Фамилия у предполагаемого Севы — Фабак, литовская, латвийская, польская, да и не суть. Зовут Раду, номер комнаты четыреста двенадцать. Якоря нет, только пятно. Ну свёл, ясен перец.
Всплыло, чёрт возьми, заколыхалась давно забытое, забулькало злостью. А может, и не Сева это, и зря я панику навожу — перекреститься да и забыть. И незачем переживания нагнетать, в чужой стране да на отдыхе. Но обида, памятью разогретая, — закипела, паром голову сносит. Набрал номер из того объявления: руки дрожат, ладони мокрые.
— Говорите.
Вежливые люди, однако, на том конце, «юридический спецназ» по всему видать, высокая культура обслуживания, ни здрасте тебе, ни добрый день
— По поводу Андронникова я.
— Активы или местонахождение?
— Местонахождение.
— Вознаграждение — миллион евро. Требуется минимум три фотографии и две совпадающие приметы, плюс подтверждённый адрес.
— Понял. — пробормотал я задумчиво и вспотел насквозь, словно мышь. — Спасибо.
Ё‑моё, как же надо нагадить, чтобы за твою голову миллион заплатили.
Дочь дёргает за руку:
— Па, ты чего мокрый?
— Чего, чего, миллион нам на плечо, пошли в номер.
Сижу в номере — голову ломаю, в душ два раза сбегал, теку от переживаний. Как эти фото сделать, в ресторане с семи утра торчать? В холле за пальмой спрятаться? В бассейне, сауне?
Да глупо всё, я пластику лица не делал, враз узнаёт, и что дальше? Здравствуй, Сева! Отдай сотку баксов, иначе сдам на мясо — сам знаешь кому.
Правда, ещё вот руки чешутся, с левой засадить в челюсть, за годы переживаний… Хотя стоп, точных доказательств, что это он — нет. Надо удостовериться на сто процентов. Зафиксировать две приметы. И только потом готовить блюдо мести.
И не в челюсть, конечно.
Подумал я, поразмышлял. Взвесил за и против. Ситуация непростая, но меня кинули, не наоборот. Итак, вариантов для фотосессии два: либо ресторан, либо холл. И это при удачном стечении обстоятельств. Да и пошевелиться надо, не дай бог, съедет.
На город упал вечер, народ вдоль набережной шастает, благодать для променада, мне же пора действовать. Дочь отправляю в холл, сам спускаюсь в ресторан.
Центральный зал — официанты в бабочках на изгибе, незнакомые ароматы кухни и мелодии Штрауса в воздухе. Нужной фигуры не вижу.
Банкетный зал — стены в картинах, пенсионеры в смокингах, дамы в вечерних платьях, сомелье носятся с бутылками. Севы нет.
Терраса — переполнена дыханьем морского бриза. Маэстро за роялем фальшивит «Джазовый этюд» Дворжака. Публика релаксирует, и присесть некуда.
А вот и клиент за столиком с видом. Раскуривает сигару.
Всплывает в памяти сигарная комната в его доме. Он держал особняк в стиле «Прованс». В два этажа, с синими ставнями, километрах в тридцати от МКАД. Отличная локация, полгектара в лесу, высоченный, метра в четыре, забор и пост охраны. Из бежевой гостиной мы проходили сквозь бильярдную в сигарную комнату, с парой красных кожаных диванов, любили там перекинуться в карты. Я не любитель сигар, курил обычные сигареты, но многие Севу поддерживали. Кашляли, краснели глазами, но пыхтели. Тогда, помню, поразил меня сигарный шкаф: с температурой, красного дерева. Сева рассказывал, сигар тот вмещал — более тысячи.
Стою возле бара, вижу узкую спину Севы, тонкие пальцы со свежим маникюром. Нас губят привычки — Сева снял бант с сигары. Сколько раз курильщики его научали: сначала сигару прогрей, покури, и только потом бант снимай. Но, Сева, всегда делал по‑своему.
Аплодисменты в студию.
Набираю дочке СМС и размышляю, какие реакции возможны со стороны Севы, если я подсяду. Поднимет шум — извинюсь, типа ошибся. Максимум вызовут охрану, и вряд ли полицию. Ставка высока, и суть не в миллионе (хотя и в нём тоже), за подлости отвечать нужно.
Выдохнул, поправил рубашку, оттёр лысину. Подошёл к столику и не говоря ни слова — присел внаглую на свободный стул. Руки на кружево скатерти положил, кручу в пальцах зажигалку.
Сева скользнул взглядом в черноту океана, выдохнул клубом вонючего дыма.
— Ну привет. Сева.
Я хотел сказать — про этот цирк с конями, о договорах перед камином, о своих переживаниях, злости и планах мести. Подумал даже перейти на английский, если упрётся, но плеснул мне в голову декабрь 2014-го.
Мы приехали в тот заказник под Брянском глубоко под вечер. Три джипа, человек восемь, все свои. И Сева притащил этого генерала, типа важная шишка — нужен для дела. И накрутили мы за ночь спиртного прилично, и особенно генерал. Шебутной дядька, не люблю таких, до всего ему есть дело, всё знает и умеет, и всё вокруг ему должны.
А утром генерал прострелил плечо егерю. Ужасная случайность — сокрушались охотники.
Дурость и невнимательность, — резюмировал Сева. Мы растерялись, разинули рты и смотрели, как вздрагивает егерь, немолодой уже мужик, в алом от крови снегу. Сева дёрнул ремень со штанов, подсел к егерю, начал перетягивать руку. Орал, чтоб подгоняли джип, надо в больницу.
Тот мудак в погонах чистил ружьё и бормотал, что сейчас позвонит кому надо и все вопросы решат. Сцена из кино: брошенные ружья, Сева в крови, егерь в красном сугробе, толстобрюхий генерал с испитым лицом, мороз и ели по кругу. Охота, конечно, сорвалась. Но Сева после того случая в моих глазах вырос. Как же егеря звали?
— Сева, а помнишь, под Брянском, генерал егеря подстрелил. Фёдора, по‑моему. Как рука у него, работает?
Тип напротив дёрнулся желваком, затянулся длинной сигарой (я ещё подумал, ведь только русские сигару в затяг курят) щёки надул, официанта зовет жестом, и на английском:
— Уберите джентльмена, обознался, а, может, и пьян.
Вижу, официант напрягся, повернулся ко мне, стер улыбку: — Сэр.Вижу, официант напрягся, повернулся ко мне, стер улыбку: — Сэр
— Нет проблем, — улыбаюсь я и ретируюсь. Дело‑то сделано.
Спускаюсь в бар холла. Официанты выгибают спины с подносами, прохладой дышит кондиционер, и я тяну неспеша текилу. Жду. Пока суд да дело, набираю номер «вежливых юристов». Голос в трубке жёсткий, не допускающий возражений.
— Говорите.
Ощущения, будто я в 38‑м году в НКВД позвонил, сейчас и фамилию спросит, и адрес, куда воронок высылать.
— Здрасте ещё раз. По Андронникову звоню, почту пришлите для фото.
— Скинем на номер.
И гудки. Тактично. Коротко и по делу. Через минуту — дзинь, вот и адресок упал.
Спустя двадцать минут приходит дитятко моё великовозрастное. Возбуждённая, с бокалом в руке. На что делаю строгое родительское замечание. Улыбается.
— Ну что, — спрашиваю в предвкушении, — спалился дружок мой?
— Ты ушёл, он минут пять ещё посидел, а потом, как зашипит — сука! И заблякал, как козлик.
— Эх, Сева, Сева, — смеюсь я, довольный. — Русский до мозга костей, и привычка — вторая натура. Видео сняла?
— Обижаешь, и фото, и видео. В ватсап скинуть?
— Скинь. Фоток много?
— Штук пятнадцать.
— Ух ты.
На экран посыпались фотографии. Листаю медленно, выбираю три для отправки; первая— Сева развернулся анфас, возле глаз лёгкие морщины, дрогнули в улыбке губы, ветер разметал тёмные волосы; вторая — в профиль, выражение страдания, зрачки расширены, поджал сухие губы, морщит лоб; третья — на лице радость, глаза ожили, нос кверху, морщины растянулись, совершенные винированные зубы
Позировал Сева, точно артист. Перелистываю фото дальше, четыре, пять, и вдруг — женщина, дети.
— Кто это?
Дочь в недоумении.
— Они позже подошли. Семья, наверно. Жена, дети его, не знаю. Они там целовались, обнимались, я думала, ты в курсе.
— Интересно… Ну ладно. Пойдём уже спать, Ватсон, ты мой.
— А ты Шерлок типа?
— Нет, блин, миссис Хадсон.
Вот чёрт, ни братьев, ни сестёр у Севы не имелось. Рассказывал он, что отец с матерью погибли. И жены в наше с ним время дружбы не существовало. Детей тем более. Или я не знал. Вопросы‑то любил Сева задавать, а мы про личное и не спрашивали, только деньги, вино, охота.
Долго я ворочался, фотки листал. Вот Сева сгрёб рукой девочек‑близняшек, года по три им, наверно. Мальчик чуть старше, в инвалидном кресле. Сева, осторожно придерживает хрупкую ладошку. Напротив — женщина с бледным лицом, хвост на резинке, вытянутые скулы, поджатые губы и серые пустые глаза, безжизненные. В руке её палочка. Жена? Возможно. Не хочу знать их историю. Жизнь, штука несправедливая, то правда.
Открываю гугл‑почту, ввожу адрес получателя, прикрепляю фотографии, видео. В тело письма впечатываю адрес отеля. Далее комментарий: Всеволод Андронников — зарегистрирован как Раду Фабак. Комната четыреста двенадцать. Теперь про привычки, приметы, совпадения — уже подробно. На часах начало двенадцатого. Рука замерла, вздохнул глубже, почудился запах роз, свежий аромат чуть влажных раскрывшихся бутонов
На мой день рождения в тот душный вечер Сева примчался в загородный ресторан с букетом багрово‑красных роз, в тон выдержанного вина. Долго меня обнимал, обслюнявил супругу и произносил совершенно удивительные вещи; про дружбу на века, какую‑то мою мужественность, душевность и порядочность, про тыл врага и разведку, пытался прочитать стихи, в общем… Никто до него так не говорил. Факт…
Вот блин, к чему вспомнил?
К тому, наверно, что про разведку никто из присутствующих не вспомнил, и воодушевления до слёз в тостах не звучало. Или к тому, что я ставил Севу первым в списке друзей? А он, куда меня ставил в своём списке?
Сентиментальным я стал на склоне лет, лишнее это.
Внимательно просматриваю запись: заполнено верно, кнопка отправить — ок.
Ворочался всю ночь. Сожалел, злился, каялся, прощал и смотрел в потолок. Сложная штука — жизнь, и почему непременно надо выбирать; остаться героем или быть снова дураком.
