Ровно двадцать лет назад вышли в свет мемуары переводчицы Маргариты Былинкиной (Всего один век: Хроника моей жизни. — М.: Грифон, 2005).

            Принято считать, что сочинение мемуаров — удел людей открытых и известных, публичных, бывших на виду и успевших даже немножко поскандалить и нашуметь. А если человек часть жизни провёл в атмосфере государственных органов и академических научных учреждений, часть — за письменным столом переводчика, по телеэкранам не мелькал и в светских сборищах не отмечался — то ему и вспомнить нечего.

            Зато читателям есть что вспомнить. «Сеньор Президент» Астуриаса, первый на русском языке сборник Борхеса, «Тёмная река» Варелы, рассказы и повести Кортасара, «Превратности метода» Карпентьера, «Когда хочется плакать — не плачу» Отеро Сильвы, «Слепые муравьи» Пинильи, «Смерть Артемио Круса», «Сожжённая вода» и «Старый гринго» Фуэнтеса, новая версия «Ста лет одиночества» Маркеса… Список крупных и очень крупных вещей, переведённых Маргаритой Ивановной Былинкиной (1925–2014) с трёх языков (испанского, немецкого, английского), включает 46 записей, и все эти вещи отнюдь не проходные однодневки. А человек, выполнивший такой объём нелегкого переводческого труда на высочайшем уровне, не только имеет право на мемуары, но и заслуживает всяческого уважения.

            В той части воспоминаний Былинкиной, которая посвящена юности и студенческим годам, точно и ёмко зафиксирована неповторимая атмосфера позднесталинского времени. Ещё идёт война, в тылу воюющей державы каждый день досыта едят немногие — но Институт внешней торговли Наркомвнешторга СССР уже набирает студентов по специальностям иностранного гражданского и международного права, банковского дела и денежного обращения. Предвкушающий победу режим начинает цивилизовываться. Эпоха косовороток и веры в мировую революцию заканчивается. Прямо из полковых комиссаров в послы уже не назначают. Классовый принцип отбора умирает, в студенты берут по способностям, а не по происхождению.

            Не менее фантасмагоричной выглядит и трёхлетняя стажировка в Аргентине, выпавшая в 1950 году на долю 24-летней незамужней девушки, не принадлежавшей к советскому служилому дворянству. И тогда, и много лет спустя несемейных за границу не выпускали, полагалось оставлять заложников. Отпуская своих за кордон, советская власть действовала методом сицилийской мафии: хочешь припугнуть человека — угрожай тем, кого он любит.

            Мемуары Былинкиной вводят читателей в детали литературного процесса, считающиеся рутинными и обычно скрытые от публики за редакционными дверями. Перевод зарубежной беллетристики — составляющая, без которой, во‑первых, издательская машина работать не может, а во‑вторых, начинаются закисание и провинциализация отечественной словесности. Квалифицированное и трудоёмкое дело, требующее отменных исполнителей, вознаграждается не славой и известностью, но всего лишь мелкошрифтовой строчкой «перевод такого‑то/такой‑то» на обороте титульного листа, а профессиональная конкуренция и кипение шекспировских страстей проходят на столь специальном материале, что не могут служить поводом для красивых публичных спектаклей.

            Самая литературная (и самая скромная) часть воспоминаний Былинкиной посвящена именно литературному событию, которое осталось почти не замеченным широкой публикой только потому, что пришлось на смутные 1993–1996 годы.

            Корни истории уходят в конец 1960‑х. Первый перевод на русский язык «Ста лет одиночества» Маркеса почти четверть века оставался единственным и регулярно переиздавался. Сведения о его неполноте и произвольных сокращениях, сделанных как официальной цензурой, так и внутренними цензорами переводчиков, дошли до автора. Он не раз выражал неудовольствие, даже отказывался по этой причине приезжать в СССР. Хотя считался, в тогдашней терминологии, большим другом нашей страны. И не запретил (а мог бы) переводить и издавать более поздние сочинения.

            Былинкина, по её собственному признанию, взялась за новый перевод самочинно и бездоговорно. Только потому, что после знакомства с оригинальным текстом и сравнения его с единственной русской версией почувствовала зов профессионального долга. Это зудящее чувство неудовлетворённости чужой работой, соединённое с желанием сделать её заново и лучше, для переводчиков очень типично. Чувство цеховое, корпоративное, читающей публикой не разделяемое. Мало кто, даже из числа очень продвинутых поклонников зарубежной беллетристики, способен со знанием дела оценить достоинства разных переводов одного и того же сочинения.

            Труд не пропал даром. Семь изданий за десять лет, при том что речь идёт не о новинке — доказательство успеха. Не обошлось и без небольшой внутрицеховой стычки, инспирированной группой товарищей. Но в конечном счёте конфликт, в полном соответствии с законами рынка, только поспособствовал подъёму интереса. «Ругают? Значит, надо почитать!»