В растворе внешней простоты стиха распускаются необыкновенные лепестки сложности бытования на земле:

            Допустим. Это было не со мной.

            А с кем, когда?.. И век уже иной.

            И сон, как жизнь. И видно далеко.

            И плачется без слёз — легко‑легко…

            Амбивалентность мировосприятия выстраивается архитектурно, и лирическая нежность, перевитая лентами светлой грусти (ни в коей мере — не безнадёжности), завораживает, гипнотизирует…

            Новая книга стихотворений Виктора Коркия «Немеркнущая ночь» — уже на уровне названия обнаруживает глубину мировосприятия, в которую, по мере продвижения вглубь книги, поэт и погружает, суля откровения читательскому сознанию

            Немеркнущая ночь — как трагично!

            Как светло: учитывая мощь и мудрость ночи, да ещё, если обратиться к мудрости Р. Тагора, утверждавшего: Мы думаем: смерть тушит свет, а она тушит лампу, когда пришёл рассвет.

            Ибо ночь — всегда немножко смерть: с её необъятностью…

            Много сильных, мускульно‑лапидарно исполненных созвучий наполняют новую книгу Коркия

            А что готовит нам грядущий век?

            Держу пари всё то же — дождь и снег.

            Шаровая белизна соли Екклесиаста отражается в двустишии.

            Во многих созвучиях, придавая им онтологическое обаяние;

            Пора, пора! Не надо лишних слов!

            Кто счастлив, тот во сне не видит снов…

            Снова — как будто о смерти, хоть… и о счастье, этой альфе человеческих устремлений; но всё равно — глобальный сон без снов — вариант восприятия смерти.

            В поэзии Коркия много стоического, противостоящего всякому унынию, вместе — мерцают смысловые бездны, словно своеобразными лентами заставляющие углубляться и углубляться я в содержание жизни.

            Или — подниматься к сути её: ведь бездны бывают световые. Коркия, не закрывая глаза на изнаночные стороны бытия, черпает силы и вдохновение явно из них.

            Стих всегда чёток и упруг: никакой аморфности, расплывчатости.

            Туманы — условны: в конце концов туман — одна из форм ясности.

            Но тайн — предостаточно: иные, словно преподносятся на крыльях мощно звучащей католической молитвы — Де профундис:

            То, что не снится нашим мудрецам,

            Быть может снится нашим мертвецам.

            Не льщу себя надеждой, не прельщаю,

            Но перед каждым каменным лицом

            Себя я ощущаю мертвецом,

            А больше — ничего не ощущаю…

            Нечто — от разочарования в жизни?

            Да нет, тут художественный анализ различных её феноменов, а радость…

            Что ж: она доступна в той мере, в какой величественно творится волхвование стиха.

            Мотивы дороги, и бесконечности оной логично соединяются с именем Бога, с попыткой разгадать, что невозможно, конечно, тайну оного: однако, попытка — выделяет необыкновенную поэтическую энергию:

            Эта бесконечная дорога

            Никуда, быть может, не ведёт,,

            Но она от века и от Бога,

            Как стрела, направлена вперёд.

            Много небесности в поэзии поэта; многажды рождается ощущение, — когда читаешь стихи, — некая сила поднимает в воздушные слои и потоки или позволяет, необычайно привстав на цыпочки, прикоснуться в небесному пласту…

            А иногда и вовсе кажется — можно пройти по воде, ловя волшебных, переливающихся многоцветно стрекоз смысла.

            Социальность прорастает в поэзию Коркия

            Прорастает жёсткими, колючими образами человеческого бессердечия, равнодушия к другому и другим, показывая то, что необходимо преодолевать любовью и состраданием:

            На гробницу сталинского века

            По ступеням шествует калека.

            Мучимы одышкой и склерозом,

            Он идёт наверх, как под наркозом.

            Он идёт на смерть и не страдает,

            Что о нём никто не зарыдает.

            У него все ордена и звания,

            На него без слёз нельзя смотреть.

            Ищет он взаимопонимания,

            И от счастья хочет умереть…

            Сарказм здесь, перестановка смыслов трагического окраса, и счастье подобное условно, как безусловен призыв к состраданию.

            Многие произведения поэта жёстко калёной, красной нитью оного прошиты…

            Вечность становится родной поэту.

            Родной, отчасти задушевной, как парк, где летит византийски‑роскошная листва, где всё доступно, и… всё непонятно.

            Светятся двустишия:

            Вот гуляем мы по нашей вечности.

            По её безумной быстротечности.

            По её слепящей беспросветности.

            По её кричащей безответности.

            Вот гуляем мы, куда ни попадя.

            Вот слова свои бросаем походя.

            Вот они летят листвой опавшею,

            Золотом горя над жизнью нашею…

            Золотого много в поэзии Виктора Коркия: здесь и совершенство эстетического ряда поэзии, и своеобразная метафизика: осмысление всех ворохов, что предлагает разнообразная, долгая, секунду длящаяся жизнь, и неповторимость поэтического голоса, вибраций‑модуляций, и своеобразная множественность авторских масок: когда представляет других, того же калеку…

            Всё это прекрасно наполняет новую книгу стихотворений В. Коркия — «Немеркнущая ночь»