top of page

Отдел прозы

Freckes
Freckes

Вера Чайковская

Детские книжки

Рассказ

            Как она удивилась:

             Вы пишете детские книжки?

            Он по обыкновению своей несдержанной натуры хотел вспылить, полезть в словесную драку. А что, мол, запрещено законом? Или лицом не вышел для такого тонкого дела? Или… Да тут массу грубостей и глупостей можно было выплеснуть на нее, но зачем? И ведь в душе, несмотря на минутную злость, все время пело: теперь не упустит! Теперь ни за что не упустит!

           

            Ха-ха! Встретились через пятьдесят лет. Второй тайм (или уже третий?), как говорится, подходит к концу. И зачем? И что значит это «не упустит»? Он что, хочет жениться на этой поразительно моложавой женщине, правда, немного шепелявящей (вероятно, плохой протез). Нужно было ехать в Америку, впрочем, слухи о достоинствах американской стоматологии сильно преувеличены, что он проверил на собственном опыте. Было, было с ним и американское «сидение», о котором вспоминать не хотелось – непроходимая скука бесконечного бизнеса…

           

            Он детский писатель? Скажи ему кто-нибудь об этом лет тридцать назад, – он бы рассмеялся. Он и женат тогда не был, впрочем, как и сейчас, и детей у него не имелось. Но разве это для детского писателя обязательно? Разве тот ребенок, который в нем благополучно жил все эти годы, не перетягивал все возможные живые примеры, все теперешние детские шепелявости и шалости, разве он не был для него гораздо интереснее и притягательнее, чем все нынешние цыплятки?..

           

            Столкнулись на книжной ярмарке, где в переставшей читать стране еще толпились последние читатели с ошалелым выражением на лицах: а вдруг они найдут переизданную кулинарную книгу пушкинских времен, еще пахнущую типографской краской, или отхватят модный бестселлер, где под женским псевдонимом скрывается вполне себе настоящий мужичок. Дамская проза лучше раскупается. Он-то сам пришел посмотреть, как продается его опус. Шалишь, разве для этого? Пришел от скуки и накопившейся непонятной досады  хотелось как-то развеяться. А что книжка плохо продается, так это было обычным делом. Он ставил себе это в зачет. Но вот зачем пришла она? Да еще подошла к стенду, где стояла его книжка, надела очки и стала разглядывать обложку. Почему обложку? Там его фамилия была напечатана до смешного крошечными буквами, но она, кажется, и фамилии его не знала, а если знала, то давно забыла. Возле этого стенда они с ней и столкнулись нос к носу, а очки к очкам. Но она их тут же сняла, просияв моложавым лицом.

             Сергей?

            В раннем детстве они прогуливались с мамами в одном с ней скверике. Мамы останавливались поболтать, а он начинал бешено бить в подаренный кем-то из родственников металлический бубен, она же гордо отворачивалась.

            Он ее тоже сразу узнал, как в популярной в их детстве глупой песенке, где карапуз шепеляво говорит подружке: «Слушай, Оля, вырасту большой, станешь, Оля, ты моей женой». Вот выросли и встретились, ну и что? Какие, как говорится, перспективы? Ее, кстати, звали Оля, что в детстве сильно его обнадеживало. Но даже это имя было произнесено не ею, а ее мамой.

           

             Пишу, пишу детские книжки,  хотел он ответить, но почему-то не ответил. Так и угнездился в фантомном детстве и ни шагу от этой не сдавшейся крепости. Тут хорошо, а там нескончаемые войны, старость и смерть. Но разве она поймет? Вот она, необыкновенно моложавая и мгновенно им узнанная, она все равно уже за той чертой, где в тумане виднеются темные воды Стикса. А он все у своего фонтанчика, где в песочнице с желтым рассыпчатым песком, можно его перебирать руками, а можно бить в бубен, то тихонько, а то изо всех сил, как он делал, завидев ее. Им было по шесть лет.

           

             Да, пишу вот детские книжки,  вдруг с большим запозданием ответил он каким-то бесцветным, пропадающим голосом, без обычных басовых ноток, когда она уже не ожидала ответа и не знала, что лучше сделать: сразу уйти или продолжить эту странную беседу.

             А меня привлек переплет. Видите ли, Сергей, я книжный дизайнер, а у вас переплет очень занятный. Эти кубики на нем из детства или из кубизма? Я все гадала. И вдруг смотрю  вы! И книжка, получается, тоже ваша.

            Его имя она произнесла с некоторым удивлением, точно сама недоумевала, как через столько лет смогла его вспомнить и отождествить этого высокого и по виду совершенно закрытого человека с мужественно обритой головой с тем маленьким и кудрявым, который, когда ее видел, начинал неистово колотить в какую-то свою ужасную железяку. Обе мамы смеялись, а она гордо проходила мимо, словно не замечая, как ей рады и как бурно ее приветствуют. Так она и не произнесла ни слова, а он под громыханье железяки лепетал, что она теперь на всю жизнь его невеста, и они еще встретятся. Почему-то она это услышала и запомнила. В шесть лет уже такое нахальство! Дальше-то что будет? А ничего! Стал писать детские книжки. И вида вполне приличного, только уж больно мрачный..А она убежала от него далеко-далеко, в абстрактный вневременной дизайн, в постмодернизм, в беспредметность, в нечеловеческие пространственные дебри. И там как-то заблудилась и затосковала в поисках хоть кого-нибудь с человеческим лицом.

             Да, детские книжки,  продолжил он, овладев голосом и продемонстрировав хриплые басовые его обертоны, но зачем было повторять? Какое-то маниакальное упорство!

            И надо же было иметь такую интуицию уже в раннем детстве  сразу понять, что это именно то, что ему нужно  это единственное лицо, и теперешняя шепелявость, и растрепанная прическа, а тогда была аккуратная косичка с красным бантиком на конце. Но и теперь, как тогда, мгновенно озарило, что это то, то самое, что отчаялся сыскать. Видно, не случайно он так и заземлился на том кусочке земли, вернее, песочницы, где они когда-то встретились. И у всех его детских героинь были эти бантики, то красные, то желтые, то голубые…

           

            Истерически стал вскрикивать ее смартфон. Она вынула его из сумочки и отрывисто отвечала, с чем-то не соглашаясь и горячась. Потом, смущенно взглянув на него и словно ища поддержки, устало сказала в смартфон, что перезвонит вечером.

             Это по делу, – коротко пояснила ему. А он сразу понял по ее расстроенному виду, что тут какие-то личные разборки. Если еще не ушла, то обязательно уйдет, что опять-таки обнадеживало.

             А вы мало изменились,  сказала она, а должен был бы сказать он. И она напрасно ждала от него эту фразу, пока они бессмысленно болтались возле стенда с его книжицей. Она ведь и впрямь мало менялась, и все кругом ей об этом говорили. Он тоже сразу подумал, что она странным образом не стареет, в облике оставалось что-то не просто девическое, а какое-то подростковое, живое, застенчивое и горячее. Он, правда, ни ее девического, ни подросткового облика не видел. Но он все же был писатель, причем для детских книжек необходимо было воображение, это тебе не «что вижу, то пишу». И как лихо, с какой отчаянной энергией он описывал прыжки с крыш заснеженных сараев, отрадно-грустную дружбу с бездомной собачонкой, бегство от медсестры, пришедшей делать укол, или незабываемый цветок, неожиданно выросший на пустыре рядом с помойкой…

           

            А вот он, он страшно постарел, вернее даже не постарел, а потерял способность ждать от жизни чудес, ожесточился и помрачнел. Словно все светлое он оставил в той песочнице. Но она каким-то внутренним чутьем ощутила эту его «песочницу» и все, что за ней стояло. И это так трогательно, так дразняще невпопад сочеталось с вполне мужественной внешностью и какой-то нарочитой грубоватостью манер.

             Так я пойду?  спросила она, почему-то разволновавшись. Предстоящий разговор портил настроение. И чего она тут стоит у этой витрины с детскими книжками рядом с этим странным и чем-то опасным для нее человеком, которого она знала в раннем детстве? Нужно скорее бежать, ее во что-то втягивают, куда-то заманивают, чем-то пугают. Как эти мошенники с телефонными звонками!

            Он смотрел на нее в некотором раздумье, потом, глотнув воздуха, точно задыхался, сказал, что жалеет, что не захватил с собой бубен. Он у него дома хранится уже много лет. Старенький совсем. Но ничего. Можно громыхнуть.

             Бубен? Какой бубен?  в ее голосе слышались отчаянные и истерические нотки, как в ее смартфоне. Ее во что-то втягивали, заманивали, искушали. И не было сил бежать! Бежать без оглядки! Бедная мамочка, где ты?!

             Я бы помахал бубном и…

            Он не договорил, глядя на нее суровым взглядом очень взрослого, пожившего и разуверившегося во всем человека. А она почему-то увидела его совсем маленьким, и взгляд у него был наивный и ожидающий. И словно кто-то пропел над ней очень бодро и уверенно, но чуть шепеляво:

            «Слушай, Оля, вырасту большой.

            Станешь, Оля, ты моей женой».

           

            Она сделала шаг к нему и непроизвольно протянула руки, словно под гипнозом или под напором каких-то неудержимых, отчаянных чувств. А он, вдруг отчетливо увидев за ее спиной безжизненные и холодные воды Стикса, резко дернул головой, прощаясь, и двинулся сквозь людскую толпу. И возле выхода у коричневого столика с придвинутым стулом и лежащей на нем архаической тетрадью для отзывов посетителей и прикрепленной каким-то умельцем шариковой ручкой, схватился за спинку стула обеими руками, так его пошатывало, и долго приходил в себя и выравнивал дыхание.

fon.jpg
Комментарии

Share Your ThoughtsBe the first to write a comment.
Баннер мини в СМИ!_Литагентство Рубановой
антология лого
серия ЛБ НР Дольке Вита
Скачать плейлист
bottom of page