Копаясь на московском книжном развале, я вытянул из груды пыльной белиберды брошюрку, изданную в конце 1970-х годов, на обложке которой увидел известное мне имя. Я был, что называется, шапочно знаком с этим человеком – мы раскланивались при встречах и перебрасывались несколькими словами, но не дружили и даже не приятельствовали.

            Он был много старше меня годами. В далёкие 1950-е начал трудовой путь в известной московской газете рядовым журналистом. Писал главным образом на бытовые и моральные темы. Параллельно, как многие журналисты, потихоньку торил литераторскую тропку – и к середине 1970-х выбился в небольшого скромного писателя.

            Двухтомные эпические романы, лирические стихи и актуальные пьесы он не сочинял. Ограничивался рамками того полулитературно-полужурналистского жанра, который прежде назывался «очерк», а сейчас изящно именуется «эссе». Подкопив очередную порцию эссе, он аккуратно складывал их в книжечку, которая через некоторое время выходила в свет.

            Как писатель с журналистской закваской и выучкой, он не доил определённую тематику – писал решительно обо всём. Из-под его пера выходили научно-популярные статьи, лирические зарисовки, очерки нравов (сказывалась газетная специализация), краткие биографии художников и писателей, серии заметок в духе «Календаря знаменательных и памятных дат» и прочая разнообразная продукция, которая с равным успехом находила себе место на страницах периодики и под обложками дешёвых книжечек.

            Всё, что он писал, было вполне добротно и читабельно, однако не отличалось ни стилистическим блеском, ни глубиной, ни знанием предмета повествования. По сути дела, он скользил по верхам, в который раз пересказывал известные факты, заново пережёвывал заезженные сюжеты. Недоброжелатели звали его копеечным просветителем и строчкогоном для бедных, но он не обижался и продолжал трудиться на избранном поприще.

            Разумеется, был у него свой конёк – тема любви. Об истинной высокой любви и гармоничной семейной жизни он писал особенно много и охотно. Но, как это часто бывает, то, чем он больше всего интересовался, удавалось ему меньше всего. И, надо сказать, во многом не по его вине.

            В позднесоветские времена тема любви перестала быть закрытой, но писать о ней можно было только в определённом идеологическом ключе – сдержанно-пуританском. Сдержанный пуританизм был официальной государственной позицией по отношению к интимно-личной и брачно-семейной жизни граждан.

            Наш герой, соответственно подсуетившись, в конце 1970-х издал книжечку (ту самую, с которой я начал свой рассказ), посвящённую знаменитым любовным историям и идеальным семейным парам. Литературные персонажи соседствовали в ней с историческими лицами. Рассказаны (вернее, пересказаны) были истории вымышленных Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты; следом за ними – история реальных Франчески да Римини и Паоло Малатесты, адмирала Нельсона и леди Гамильтон, Наполеона Бонапарта и Жозефины Богарнэ, Александра Блока и Любови Менделеевой; апофеозом повествования стали совершенно обязательные в то время образцово-показательные истории семейной жизни Карла Маркса и Женни фон Вестфален и Владимира Ленина и Надежды Крупской.

            В первой половине 1980-х годов наш автор сумел переиздать эту книжечку без изменений. Зато во второй половине 1980-х годов состав книжечки заметно поменялся – в полном согласии с переменой политических сквозняков. Четы Марксов-Вестфаленов и Лениных-Крупских из содержания испарились, зато добавились любовно-семейные истории Михаила и Елены Булгаковых, Валерия Брюсова и Нины Петровской, Владимира Высоцкого и Марины Влади.

            К середине 1990-х конкуренция на книжном рынке подобных любовно-семейных историй стала так велика, что наш автор её не выдержал. Отказавшись от затасканных и многократно избитых тем, он полностью переключился на сюжеты отечественные – стал одну за другой выпускать книжечки, в которых под гуслярный звон воспевал богатырские доблести предков и забытые национальные ценности. Масштаб компиляций тоже стал иным: отныне он не собирал очерки в книжечки, а склеивал книжечки вместе и издавал в виде солидных монографий, сообразно толщине и количеству которых его авторитет крупного исторического писателя должен был бы расти как на дрожжах.

            Но коварное время шло и делало своё чёрное дело. Зайдя в известную московскую библиотеку, я направился прямиком к заветной полке. Сочинения автора выстроились на ней внушительным рядом, их корешки блестели, как копья македонской фаланги. Но увы – всего лишь две-три из них обнаруживали на себе следы хоть какого-то читательского внимания. Все прочие сохраняли первозданную незатрёпанность и девственную чистоту формулярных листков. Сотрудница абонемента подтвердила: читательского спроса на сочинения автора нет, его книги больше не комплектуют.

            Наш автор просто не дотянул, не дописался до славы – иначе неизвестно, сумел бы он её пережить. Нет ничего ужаснее жребия писателя, пережившего свою славу, забытого при жизни и доживающего век в безвестности. А автор продолжал жить как ни в чём не бывало. Регулярно давал интервью собственной газете. Говорил правильные слова о духовности и национальных ценностях, призывал к высокой нравственности, делился опытом литературной работы, наставлял молодёжь на истинный путь, рассказывал о творческих замыслах. Был кругом прав – не подкопаться. Доходили ли до кого-нибудь производимые им сотрясения воздуха, находил ли кто-нибудь возможным тратить время на чтение его книг – это совсем другой вопрос. Лично он как писатель состоялся. Жизнь удалась.