Серёга и война
У Серёги была фамилия Кульков. Не из-за нее ли он уже несколько лет, как торговал в местном магазинчике? Он же был его владельцем, как случалось в стародавние времена, еще при царе Горохе. Неизвестно, как торговали тогда, а сейчас заработок был грошовый, а хлопот, как говорится, полон рот. Пришлось даже принанять помощника для закупки товара и обслуживания покупателей. Местные деревенские оказались все ребятами прижимистыми и капризными. Плохой, некачественный товар распознавали сразу, ведь сами летом приторговывали в соседних Химках, а то и в Москве, кто лучком, кто морковкой, выращенными на собственных грядках. Поэтому раннюю морковь он брал из Узбекистана – была она не по-российски громадных размеров и необычайно сладкая, а картошечку доставал краснодарскую, хоть и мелкую, но светлую, хрусткую и на удивление чистенькую. Сам все это забирал для своего большого семейства – жены и четверых парней. Попробуй прокорми такую ораву!
Даже самый старший, двадцатилетний Николай, жил пока при нём и отделяться не собирался. Да и куда? Разве что женится, и у жены окажется своя жилплощадь. И помощником он Николая брать не стал. Пусть пока поучится. У самого Серёги с ученьем не сложилось. Поступил было в автодорожный техникум, да не поладил с начальством, все время качал права, вот его и вытурили. Была, была в его натуре какая-то безудержность, которая порой подводила. А Николай уже закончил технологическое училище и поступил в филиал Сельскохозяйственной академии в Химках. В общежитии для него мест не хватило. Пришлось возвращаться на житье домой. Перед отцом он важничал, говорил, что Россия сильно отстает в технологии от развитых стран, но из-за этого отставания овощи и фрукты у нас вкуснее. Серёга решил, что Узбекистан отстает ещё сильнее, оттого и морковка у них слаще. Он посмеивался над этими россказнями, но и наматывал их на ус.
Сам он в последнее время что-то захандрил. Хотелось всё бросить и бежать. Куда? Мечты были не конкретны. Постоянно снилось детство и бабушкин дворик на окраине Твери. И как он играет со щенком на деревянной лестнице и скармливает ему ржаные сухарики, которые бабушка сушила в печи. Он сам их постоянно грыз, а у щенка ещё не хватало зубов, и он их посасывал. И они вдвоём купались в Волге. Серёга тогда представлял себя стародавним разбойником, промышляющим речным разбоем. А щенок в детских мечтах превратился в большущего пса, и все его боялись. Но за Серёгой он ходил, как привязанный. Разве это мечты? Мелочь какая-то! Степка и так за ним ходил по пятам. Но тогда, в детстве, летом у бабушки на Волге, было свободно и радостно. Как-то отрадно на душе. И в деревенской школе он учился хорошо – учительница младших классов почему-то его полюбила, хвалила за всякую ерунду: подумаешь, починил разбитую парту. Да и книжки он тогда читал захватывающие. Про графа Монте-Кристо, например. Помнит её до сих пор. Вот и любовь, к примеру. Есть ли она? В детстве казалось, что есть. И граф Монте-Кристо подавал пример такой, хоть и печальной, но неуничтожимой любви. А тут и жена вроде хорошая, и детишки вокруг роятся, а нет радости и нет! И любви тоже нет. Одни копеечные расчёты, что закупить и сколько денег положить на собственное хозяйство. Жена попалась ещё расчетливее, чем он. Считала, всё считала. И ругала, если что, за расточительность.
Он ей цветную косыночку подарит, а она словно злится – зачем потратился. Лена, ты ли это? Была такая бедовая девка, – этим и брала. Подведённую бровь вскинет, ногой в красном сапожке как топнет! Вот он и рассиропился. Тогда ещё был клуб. Ходили в деревне на вечерние танцульки. Уже лет тридцать, как никакого клуба не имеется. Его Колька вечерами ездит на электричке в Химки, поглядеть на людей, сходить в кино…
В его лавчонку стал захаживать пожилой дачник, в очках, солидный, но какой-то не по возрасту смешливый. Все похохатывает. Вы, говорит, Сергей, не тем занимаетесь! Из вас бы вышел хороший летчик.
– Почему летчик?
– Вы – мечтатель, Сергей. Это видно сразу. А летчик – профессия для мечтателей.
И все похохатывает, покупая сладкую узбекскую морковку.
– В особенности, когда они разбиваются, – кричал ему вслед Серёга, – Или когда их призывают на войну!
Как-то раздражал его этот дяденька в молодежной бейсболке. Говорили, что он профессор не то химии, не то физики. Купил дачу неподалеку и теперь её обживает. Профессор, а мелет такую ерунду!
Стала Серёгина жена у этого горе-профессора подрабатывать. Как это называлось при царе-батюшке? Экономка? Домоправительница? Прислуга? А, проще говоря, раба крепостная, – что барин скажет, то и сделает.
Серёга злился, но не хотелось отказываться от денег, хотя плата была грошовой. Но в большом хозяйстве всё сгодится. Три парня уже были подростками, ели с большим аппетитом, одежда на них горела. Книжки тоже приходилось покупать, деревенская библиотека закрылась, а вскоре и вовсе сгорела. Кто-то из местных, видно, поджёг. Из озорства, для чего же ещё? Серёга купил своим «наследничкам» нового Монте-Кристо, старая книжка куда-то запропала. Пусть почитают, дуралеи! Но они интересовались исключительно комиксами и играли на компьютере в Звёздные войны.
Иногда Серёга с горечью думал, чем тебе сейчас не крепостное право проклятое. Так его ругали на школьных уроках! А он ишачит в своем магазинчике, хоть он и хозяин, но как раб, день-деньской! Жена ишачит на своего нанимателя тоже без выходных. Детей учить дальше не на что. И никаких выходов не намечается, разве что Колька выбьется в олигархи и всех их вытащит.
Пока что на своей подработке Ленка прямо расцвела. Вынула из чулана бабушкину старенькую швейную машинку и вечерами что-то постоянно строчила чуть ли из занавесок и цветных платков, которые у него на складе залежались. Каждый день, уходя к своему «дяденьке», надевала новую кофтёнку и подкрашивала губы ярко-розовой помадой.
– Ты куда вырядилась? Разве ты там не полы моешь? – злобно спрашивал Сергей. А она похохатывала, совсем как её хозяин, придурочный «дяденька», и гордо хлопала дверью. Этот «дяденька»-профессор приходить в его магазин перестал. Теперь сама Ленка заходила для него отовариваться. Зайдёт и ни словечка приветливого не скажет, словно они чужие, деловитая, нарядно одетая, красивая, как никогда прежде. И так же глядит на него искоса, подняв крутую бровь, как в былые времена. Словно испытывает, за того ли она парня выскочила.
А он? Что он? Нет, не нужно, не нужно ему всего этого снова, этой мгновенной и яркой любви, которая, почти тут же гаснет, становится привычной и тягостной, перестаёт радовать, опутывает обязательствами и опускает в серенькую явь.
Серёга Кульков хотел не возврата прежней жизни, а полного её обновления! Вот чего он хотел! Вероятно, и впрямь он был мечтатель, безудержный, безбашенный мечтатель!
И когда он взял в Химках на прокат мотоцикл, он, наконец, сам понял, чего он искал. Скорости, драйва, шума и ветра в ушах и той жути, которая появлялась в глазах перебегающих дорогу старушек и кошек, цветных и чёрных, приносящих несчастье.
И совершая свои ночные выезды вокруг деревни на ревущем красавце-мотоцикле, Серега думал, что если его призовут на войну, то он непременно пойдёт. А если не призовут – ведь он многодетный отец, – то он пойдет добровольцем. В какую-нибудь моторизированную роту, посылаемую в самое пекло. Потому что это шанс испытать головокружительные чувства, прорвать окружение унылой жизни, её проклятущую монотонность, пусть даже и ценой этой самой жизни, пусть и такой непомерной и страшной ценой…
Кира и пение
В раннем детстве в деревянном доме на окраине Москвы, в крошечной неотапливаемой комнатке, которую бабушка Маня купила Кириным родителям-студентам, Кира услышала по радио песню «Родина слышит».
Песня её потрясла и не только сама песня, но и высокий мальчишеский голос, её певший. Кира тогда ничего не знала о композиторе Шостаковиче, не слышала о хоре Свешникова и о мальчике, певшем её a capella. Но в душу врезался безумный, ни с чем не сравнимый восторг от песни и её исполнения. Ей самой захотелось петь столь же прекрасно.
Лет тринадцати Кира поступила в хор при Доме пионеров. Руководитель, необычайно живой, с постоянной улыбкой на лице, Сергей Александрович, Киру как-то сразу, уже при прослушивании заметил и дал ей солировать сочиненную им песню «Горны трубят». Слова придумала преподавательница поэтического кружка, и Кире казалось, что она их уже где-то когда–то слышала. А вот мелодия была очень славная, припев такой заводной, что сразу хотелось пуститься в пляс, а в запеве можно было чуть помечтать и немного погрустить. И когда Кира её пела, то всегда вспоминала «Родина слышит» – недосягаемый образец! И пела вначале неожиданно нежным и тонким голоском, точно выпевая верхние нотки, и в конце запева внезапно стихая. Ей хотелось полностью отдаться мелодии, и чтобы она её несла, а не просто петь глуповатые и такие обычные слова! Сергею Александровичу это ееё пение нравилось, хотя в хоре были и поголосистее. Многие хористки страшно злились, что хормейстер выбрал для солирования «эту гордячку» Киру и показывали на старшеклассницу Катю Глухову с мощным, прямо каким-то «гремучим» голосом, как им казалось, гораздо больше соответствующим «трубящим горнам» песни – «вот её попробуйте», а не эту безголоску!».
Однажды во время занятий Сергей Александрович и впрямь «попробовал» Катю Глухову – гром получился нешуточный, но пела она совсем бездушно, в запеве верхних ноток не выпевала и в конце не затихала. Ведь она не слышала в детстве «Родина слышит», а если и слышала, – то не восхитилась. Сергей Александрович оставил солировать Киру, которая была ему благодарна, что больше он свою песню никому не доверил. Только ей!
А потом Сергей Александрович заболел. Родители хористов шептались, что его допекли кляузы и бесконечное подсиживание в руководстве дома пионеров. Он попал в больницу с сердечным приступом, и Кира с мамой его там навестили, подарив скромные ландыши. Впервые он не улыбался и был какой-то заторможенный.
А в хоре его заменил другой хормейстер, руководивший до этого группой младшеклассников. Был он ещё совсем молодой, высокий, статный и неприступный. На взгляд Киры, необыкновенно красивый, – особенно поражали его глаза – до ужаса синие, холодные и уклончивые, как взгляд Снежной королевы. Кира в него даже немного влюбилась, а он словно её не замечал, в отличие от милого Сергея Александровича, который всегда, всегда, всегда на занятиях хора или на концертах отыскивал её глазами и незаметно заговорщически улыбался, а Кира тоже незаметно улыбалась в ответ.
Новый хормейстер поразил всех своей строгостью. Занятия с хором он начинал с точностью до минуты и опоздавших в зал не пускал. Его боялись и уважали, а Сергея Александровича любили! Больше всего он заботился о звуке и заставлял хористов по многу раз повторять один и тот же кусок сочинения, добиваясь нужного звучания. Пели уже не звонкие пионерские песни, а всё больше классику. Кире нравилось петь рахманиновский хор «По небу полуночи ангел летел»… Это было похоже на «Родина слышит» чистотой и высотой звучания и каким-то «божественным» смыслом. Ведь и там, и там виделось небо. Кира пела этот хор с захватывающим чувством всё растущего восторга.
У нового хормейстера солировали те, кто посещал особую «сольную» группу и собирался в дальнейшем продолжить вокальную карьеру. У Киры же не оказалось ни таких данных, ни таких амбиций. И всё же было немножко обидно, не известно почему.
Но вот однажды случилось чудо. Новый хормейстер отыскал её глазами, которые на этот раз остановились прямехонько на ней, и попросил спеть болгарскую скороговорку, только что разученную. Она спела чисто и ни разу не сбилась. Тогда хормейстер стал поднимать с мест других хористок, – но все путались, сбивались, останавливались посреди куплета и начинали хихикать, а одна девчонка даже расплакалась. Тогда он прекратил этот внезапный экзамен и похвалил Киру, спевшую лучше всех. Она жадно ловила хоть какой-то знак одобрения. Но нет! Все тот же скользящий мимо, холодный взгляд!
И все же ей казалось, что как-то по-своему – он её замечает. Она это ощущала отраженно – на отношении хормейстера к Кате Глуховой. Поначалу он сделал эту Катю солисткой какой-то глупой пионерской песенки, ещё оставшейся в репертуаре. Катя стала поглядывать на Киру победительно и не без наглости – на, мол, выкуси! Помнила, как Сергей Александрович её забраковал, а Киру оставил солировать. И вдруг однажды, когда Катя на занятиях почему-то отсутствовала, новый хормейстер спокойно проговорил своим слегка гнусавым голосом, что пусть она и впредь не приходит. Потрудитесь, мол, передать. В хоре поговаривали, что Глухова распускает про нового хормейстера какие-то слухи, говорит, что это он довел Сергея Александровича до смерти. Но как новый хормейстер об этом узнал, – неизвестно. С хористами он после занятий не общался, сразу спешил уйти.
Это странно, но Кира восприняла историю с Глуховой очень лично, словно из них двоих новый хормейстер выбрал её, Киру. Но сделал это с невозмутимым и даже каким-то отрешенным видом. И с таким же видом он произвёл в жизни Киры ещё одно, третье чудо, когда попросил её на занятиях хора спеть первый куплет «Родина слышит».
– Знаешь слова?
Знает ли она слова? Она их каждый день, каждый день с детства про себя пропевала, она ими себя подбадривала и утешала в трудные минуты. Но как новый хормейстер мог об этом догадаться? Нет, между ними точно была какая-то магическая связь!
В ошалелом состоянии она исполнила a capella начало песни, пропела высоким и звонким голоском, который её саму поразил, – она никогда прежде так не пела, разве что на лучших концертах песню Сергея Александровича «Горны трубят». Нет, всё же тут получилось круче и безумнее! Тут было настоящее вдохновение! Она тогда впервые, и возможно, единственный раз в жизни испытала, что значит это слово. И новый хормейстер этому чудесным образом поспособствовал.
А через много лет она ехала в поезде к тётке в Тверь. Были летние школьные каникулы, а у неё долгожданный отпуск – она преподавала в старших классах химию. Почему химию? Да как-то так получилось. Химию она и учась в школе, и в институте не любила.
Стояла у окна в коридоре и вдруг, словно что-то почувствовала – быстро повернулась и увидела проходящего мимо неё высокого и очень красивого человека. Они взглянули друг на друга, и Кира с каким-то девчоночьим визгом кинулась к нему на шею, – словно он был для неё самый любимый и долгожданный на свете. А он удивленно пробормотал:
– Неужели Кира?
И всё. Больше никаких вопросов он ей не задавал. И она была ему за это благодарна. Ведь ничто в теперешней её довольно серенькой жизни школьной «училки» не могло сравниться с теми чувствами, которые она когда-то испытала, выводя тонким, но и полетным и вдохновенным голоском «Родина слышит». Он куда-то торопился и уже рассеянно скользнул по ней глубокими, ужасно синими, такими памятными ей глазами.
Был он уже не молод, но так же гордо и надменно выступал, откинув теперь седую голову, а его хор гремел по всей России, и Кира часто видела их выступления по телевизору…
И всю эту ночь, всю ночь, проведённую уже в Твери у тётки, Кира не могла заснуть, то проливала блаженные слёзы, то тихонько смеялась, без конца перебирая в памяти драгоценные воспоминания, связанные с красавцем-хормейстером.
