«Очень русское было всё то, среди чего я жил в мои отроческие годы», – писал И.А. Бунин о своей Родине – Елецком крае. Он отмечал, что именно здесь «…впервые коснулось меня сознание, что я русский и живу в России, …и я вдруг почувствовал эту Россию, почувствовал ее прошлое и настоящее, ее дикие, страшные и все же чем-то пленяющие особенности и свое кровное родство с ней…».
После возвращения творческого наследия И.А. Бунина на Родину в 50-х годах прошлого века, писателя как бы открывали заново. Тогда никто не соотносил его прозу с елецкими местами. С биографией писателя почти не были знакомы: родился в Воронеже, умер в Париже. Полагали, что в произведениях писателя изображена некая усреднённая южнорусская провинция с типичными географическими названиями, характерными для Черноземья. А названия эти были: Чёрная слобода, Бабий базар, Торговая улица, Щепная площадь, Аргамача, Пажень, Воргол – родные и с детства знакомые каждому ельчанину слова. Постепенно приходило понимание, что елецкий период жизни стал для Бунина истоком и неиссякаемым источником его личностного и творческого развития.
Для И.А. Бунина жизнь Ельца и Елецкого края явилась бесценным опытом художественного, исторического и философского обобщения. В его творчестве представлены основные сословия русского общества: дворянство, крестьянство, мещанство; их исторический путь, уклад жизни, традиции и мировоззрение.
В романе «Жизнь Арсеньева», повестях «Деревня» и «Суходол», многочисленных рассказах сквозной чёткой линией следуют описания материальной и духовной культуры основных групп населения региона: дворян, крестьян, мещан.
Бунин рисует подробнейшую картину быта и нравов дворянской усадьбы, дворянских семей и родов; жизнь деревни и крестьянского мира. Городская традиционная культура отражена И.А. Буниным через описание жизненного уклада, мировоззрения, менталитета елецкого мещанства.
Лето 1917 года И.А. Бунин провел в селе Васильевском в старинном имении своих родственников Пушешниковых. 27 июля он делает запись в своём дневнике, которая раскрывает суть его глубоко личного восприятия и понимания дворянского мира: «Деревенскому дому, в котором я опять провожу лето, полтора века. И мне всегда приятно вспоминать и чувствовать его старину. Старинный простой быт, с которым я связан, умиротворяет меня, дает отдых среди моих постоянных скитаний. А потом я часто думаю о тех всех людях, что были здесь когда-то, рождались, любили, женились, старились и умирали, словом, жили, радовались и печалились, а затем навсегда исчезали, чтобы стать для нас только мечтою, какими-то как будто особыми людьми старины, прошлого. Они, – совсем неизвестные мне, – только смутные образы, только моё воображение, но всегда со мною, близки и дороги, всегда волнуют меня очарованием прошлого…».
В художественной прозе Бунина воскресает история, летопись, жизнь дворянских родов, дворянских семейств коренного исторического края России – Подстепья, Орловщины, Елецкой земли.
В прозе И.А. Бунина уклад жизни русского помещика отражён во всех его разнообразных проявлениях: освещены вопросы дворянского хозяйства, службы, интерьера помещичьего дома, усадебного быта, развлечений, одежды и пищи. Весь этот материал тесно связывается с духовным миром, миром чувств, с особенностями дворянского мироощущения. В центре этого мира находится дворянская усадьба.
Традиционная усадьба состояла из парадных и жилых господских покоев, служебных помещений для прислуги и дворни, дворовых и хозяйственных построек, парка и сада, одного или нескольких прудов. Вместе с селом, церковью, окружающим пейзажем усадьба образовывала целостный сельский архитектурный ансамбль. Усадьбы обычно располагались в стороне от больших дорог, к ним вели проселочные дороги, засаженные деревьями, образуя красивые аллеи. Через парадные въездные ворота посетитель попадал на усадебный двор, где располагался господский дом, каменный, но чаще деревянный. Въездные ворота оформлялись массивными каменными столбами.
По воспоминаниям В.Н. Муромцевой-Буниной, во время первого приезда маленького Бунина в усадьбу его бабушки Озерки «На Ваню произвел впечатление въезд в усадьбу с двумя каменными столбами, поразил дом с необычайно высокой крышей…».
Недалеко от дома, обычно по бокам, стояли служебные и жилые флигели. Непосредственно к дому, как правило, с юга примыкал сад – непременная принадлежность почти каждой дворянской усадьбы. В богатых усадьбах это был обширный садово-парковый ансамбль с цветниками, газонами, террасами, спускающимися уступами к реке или пруду. Он был украшен декорированными скульптурными вазами, бюстами, статуями, беседками, затейливыми павильонами, гротами. Однако в большинстве усадеб, хозяева которых обладали средним или небольшим достатком, это был просто уютный, густой, тенистый сад с лиственными, хвойными и фруктовыми деревьями. Обычно, в конце сада был один или несколько прудов.
Вне парадного двора находились служебные комплексы зданий – конные и скотные дворы, амбары, погреба, птичники, псарни и прочее.
В богатых усадьбах, в парке или недалеко от него за отдельной оградой сооружали церковь с кладбищем. Церкви завершали ансамбль усадьбы, являясь архитектурными доминантами окружающего ландшафта.
В Елецком уезде образцом богатой усадьбы было имение Стаховичей Пальна-Михайловка. Оно располагалось севернее Ельца по берегам речки Пальна.
Наряду с богатыми было довольно много более скромных и простых помещичьих усадеб. Непременной принадлежностью каждой усадьбы были сад и хозяйственный двор с различными службами. Небогатый помещичий дом состоял из уютных небольших необходимых в семейном быту комнат, таких как кабинет, столовая, спальни, детская, библиотека, диванная, гувернантская, лакейская, девичья и т.п.
Картины усадебной жизни в бунинском творчестве отличает этнографическая точность. Она и в описании планировки усадьбы, расположения комнат дома, их внутреннего убранства, декора; в описании быта помещиков, их досуга, традиционных занятий, костюма, пищи. В художественной прозе и стихах И.А. Бунина усадебный дворянский быт с его неповторимым очарованием оживает, переданный со вниманием и любовью, бережно сохранённый.
Въезд в усадьбу традиционно оформлялся аллеей, часто при въезде ставились два каменных столба, так знакомые нам по Ясной Поляне, где аллею, ведущую к дому, называли «прешпектом». В прозе Бунина таких узнаваемых картин множество.
«Он ехал по табельному проспекту, как называли мужики главную аллею этой усадьбы. Ее составляли два ряда огромных черных елей. Великолепно-мрачная, широкая, вся покрытая толстым слоем рыжей скользкой хвои, она вела к старинному дому, стоявшему в самом конце ее коридора».
«Он поглядел на приближающуюся усадьбу… Дом, довольно большой, когда-то беленый, с блестящей мокрой крышей… Не было кругом ни сада, ни построек – только два кирпичных столба на месте ворот да лопухи по канавам».
«Прекрасна – и особенно в эту зиму – была Батуринская усадьба. Каменные столбы въезда во двор, …сладкий запах чада из кухонь, что-то уютное, домашнее в следах, пробитых от поварской к дому, от людской к варку, конюшне и прочим службам, окружающим двор…».
В бунинском описании усадьбы особое место всегда уделяется саду.
«Сад у тетки славился своею запущенностью, соловьями, горлинками и яблоками, а дом – крышей. Стоял он во главе двора, у самого сада, – ветви лип обнимали его, – был невелик и приземист, но казалось, что ему и веку не будет, – так основательно глядел он из-под своей необыкновенно высокой и толстой соломенной крыши, почерневшей и затвердевшей от времени».
«Только сад был, конечно, чудесный: широкая аллея в семьдесят раскидистых берез, вишенники, тонувшие в крапиве, дремучие заросли малины, акации, сирени и чуть не целая роща серебристых тополей на окраинах, сливавшихся с хлебами».
«Выше и виднее стала и главная аллея, на которую Митя постоянно смотрел из своих окон: вершины ее старых лип, тоже покрывшиеся, хотя еще прозрачно, узором юной листвы, поднялись и протянулись над садом светло-зеленой грядою.
А ниже клена, ниже аллеи лежало нечто сплошное кудрявого, благоуханного сливочного цвета.
И все это: огромная и пышная вершина клёна, светло-зелёная гряда аллеи, подвенечная белизна яблонь, груш, черёмух, солнце, синева неба и все то, что разрасталось в низах сада, в лощине, вдоль боковых аллей и дорожек и под фундаментом южной стены дома, – кусты сирени, акации и смородины, лопухи, крапива, чернобыльник, – все поражало своей густой свежестью и новизной ». «Аллея кончалась вдали воротами на гумно».
Большинство помещичьих домов, в которых происходит действие бунинских произведений, было построено в начале XIX века в период интенсивного развития усадебной жизни. Капитон Иваныч – герой рассказа «На хуторе», написанного в 1892 году, говорит о своем доме, унаследованном от тетки: «Восемьдесят лет домику!», следовательно, дом был построен около 1812 года.
Помещичьи деревенские дома были, в основном, деревянными, одноэтажными, неказистыми, часто серо-пепельного цвета, так как их тесовая обшивка никогда не красилась, крыши тоже были тесовые или даже соломенные. На этом сером фоне иногда выделялись колонны с фронтонным треугольником над ними, поштукатуренные и побеленные известью. В дом вели два (парадное и черное) или одно крыльцо в виде деревянной будки с огромным выдающимся вперед деревянным навесом.
«Фасад дома был необыкновенно скучен: окон в нём было мало, и все они были невелики, сидели в толстых стенах. Зато огромны были мрачные крыльца».
«Мне его передний фасад представлялся всегда живым: точно старое лицо глядит из-под огромной шапки впадинами глаз, - окнами с перламутровыми от дождя и солнца стеклами. А по бокам этих глаз были крыльца, - два старых больших крыльца с колоннами. На фронтоне их всегда сидели сытые голуби… И уютно чувствовал себя гость в этом гнезде под бирюзовым осенним небом».
Усадебный дом Буниных в Озерках соответствовал распространенному типу помещичьего дома среднего достатка. Он был одноэтажным, с высокой соломенной крышей и двумя массивными крыльцами.
Проза Бунина насыщена описаниями усадебного двора, дворовых построек, их расположения.
«Он постоял на крыльце, пошел по двору… Широкий, пустой, освещенный высокой луной двор. Напротив сарая, крытые старой окаменевшей соломой, - скотный двор, каретный сарай, конюшни. … Он сел возле каретного сарая на подножку тарантаса, закиданного засохшей грязью».
«Дом был под соломенной крышей, толстой, темной и плотной. И глядел он на двор, по сторонам которого шли длиннейшие службы и людские в несколько связей, а за двором расстилался бесконечный зеленый выгон и широко раскидывалась барская деревня, большая, бедная и – беззаботная».
«Усадьба небольшая, но вся старая, прочная, окруженная столетними березами и лозинами. Надворных построек – невысоких, но домовитых – множество, и все они точно слиты из темных дубовых бревен под соломенными крышами. Выделяется величиной или, лучше сказать, длиной только почерневшая людская…».
Внутреннее устройство дома было совершенно одинаково везде, оно повторялось почти без изменений в Орловской, Тульской, Тамбовской, Калужской, Смоленской и других губерниях. Парадное крыльцо вело в переднюю, после передней шёл зал, затем – гостиная. Дверь из гостиной вела в кабинет или хозяйскую спальню. Из зала можно было пройти в коридор, который выводил на заднее крыльцо, и в конце которого находилась девичья. Девичьей называли комнату, в которой дворовые девушки занимались рукоделием. В Елецком крае, известным своим кружевным промыслом, они плели кружева.
«Это старинная комнатка с низким потолком, с бревенчатыми, черными от времени стенами и почти пустая: под окном длинная лавка, около лавки простой деревянный стол, у стены комод, в верхнем ящике которого стоят тарелки. Девичьей по справедливости она называлась уже давным-давно, лет сорок-пятьдесят тому назад, когда тут сидели и плели кружева дворовые девки».
В бунинских рассказах действие часто разворачивается в помещичьем доме XIX века: в зале, в гостиной, в столовой; читатель зримо видит кабинет того или иного героя, библиотеку, диванную; подробно описывается мебель и убранство комнат. Часто писатель дает непосредственное описание расположения комнат, в какой последовательности они идут друг за другом, рассказывает, откуда и куда ведут двери, куда выходят окна – в сад или во двор; какие постройки находятся во дворе, какие деревья, кустарники, травы и цветы растут в саду, как они пахнут знойным днем или в сырую ночь – такая подробность описания придает особый смысл и значение каждой детали.
В рассказе «Золотое дно» подробно описывается передняя, из нее направо дверь в каморку старосты, прямо комната старух-помещиц, там окно с двойными рамами; дверь в коридор, из него двери в кабинет, в спальню, в большой зал; в зале – книги, портреты, столы, зеркало, ломберный стол, стеклянная дверь на балкон; из него видны вишни, сирень, шиповник.
В типичном помещичьем доме в гостиной было три окна, среднее летом открывали, и оно превращалось в стеклянную дверь, ведущую в сад через балкон, характерную архитектурную особенность усадебного дома. Такой балкон, со ступеньками, ведущими в сад, изображен на картине В.Д. Поленова «Бабушкин сад» (1878).
«… выходя из кабинета, вошел в столовую, где прислуга спускала шторы на высоких солнечных окнах, заглянул зачем-то направо, в двери зала, где в предвечернем свете отсвечивали в паркете стеклянные стаканчики на ножках рояля, потом прошел налево, в гостиную, за которой была диванная; из гостиной вышел на балкон, спустился к разноцветно-яркому цветнику, обошел его и побрел по высокой тенистой аллее…».
«Сгнивший, серо-голубой от времени балкон, с которого, за отсутствием ступенек надо было спрыгивать, тонул в крапиве, бузине, бересклете. В жаркие дни, когда его пекло солнце, когда были отворены осевшие стеклянные двери и веселый отблеск стекла передавался в тусклое овальное зеркало, висевшее на стене против двери, все вспоминалось нам фортепиано тети Тони, когда-то стоявшее под этим зеркалом. …Чудесные бабочки… залетали в гостиную».
То же читаем в рассказе «В поле»: «Одна половина дома, окнами на двор, состоит из девичьей, лакейской и кабинета среди них; другая, окнами в вишневый сад, – из гостиной и залы. Но зимой лакейская, гостиная и зала не топятся, и там так холодно, что насквозь промерзает и ломберный стол, и портрет Николая I».
Примеров подробнейшего описания планировки дома И.А. Буниным можно привести множество.
«Во всех комнатах – в лакейской, в зале, в гостиной – прохладно и сумрачно: это оттого, что дом окружен садом, а верхние стекла окон цветные: синие и лиловые. Всюду тишина и чистота, хотя, кажется, кресла, столы с инкрустациями и зеркала в узеньких и витых золотых рамах никогда не трогались с места».
Убранство комнат помещичьего дома XIX века было также примерно одинаково во всех имениях, различаясь лишь в зависимости от достатка помещиков. В гостиной висели зеркала в простенках между окнами, стояли ломберные столы, у противоположной стены находился диван, несколько кресел и большой овальный стол. В кабинете или спальне нередко имелась софа, там же стояли этажерки с чайными сервизами, фарфоровыми статуэтками. В богатых усадьбах в домах были столовые, библиотеки, диванные, дорогая мебель, посуда, на стенах висели картины (чаще портреты), в зале стоял рояль. Проза Бунина насыщена деталями, которым писатель придавал важное значение, описывая в подробностях русский быт: деревню, помещичью усадьбу, двор и дом, аллею, ведущую к дому, сад, все подробности традиционного интерьера и обстановки.
«С час он сидел с тётей и дядей в его огромном кабинете с огромным письменным столом, с огромной тахтой, покрытой туркестанскими тканями, с ковром на стене над ней, крест-накрест увешанным восточным оружием, с инкрустированными столиками для курения, а на камине с большим фотографическим портретом в палисандровой рамке под золотой коронкой, на котором был собственноручный вольный росчерк: Александр».
«… тепло и светло в маленьком кабинете. Все в нём так просто, незатейливо, по-старинному: жёлтенькие обои на стенах, украшенных выцветшими фотографиями, вышитыми шерстью картинами (собака, швейцарский вид), низкий потолок оклеен «Сыном отечества»! перед окном дубовый письменный стол и старое, высокое и глубокое кресло; у стены большая кровать красного дерева с ящиками, над кроватью рог, ружье, пороховница; в углу образничка с тёмными иконами… И всё это родное, давно-давно знакомое!».
Повседневный костюм помещика последней четверти XIX века в значительной мере сохранял народные черты, присущие традиционному русскому мужскому костюму этого периода. Особенно показателен в данном отношении костюм мелкопоместных дворян, составлявших к этому времени большинство. Они носили косоворотки, поддевки, шаровары, которые заправляли в высокие сапоги, картузы. Так, Кондрат Семеныч - сын обедневшего помещика «Носил, как все мелкопоместные, длинные сапоги, шаровары, картуз и поддевку…». Дворянский картуз являлся непременной принадлежностью костюма помещика. Дома надевали тужурку – домашнюю или форменную куртку, обычно двубортную. В рассказе «Антигона» дядя выходит в столовую к обеду «в светло-серой генеральской тужурке». В тужурке ходит и Яков Петрович Баскаков. Отец Арсеньева носит архалук «севастопольских времен». Архалук – разновидность короткого кафтана, верхней мужской одежды. Он был широко распространен как повседневная одежда помещика XIX века. В архалуке, например, ходит Ноздрев у Н.В. Гоголя.
В официальных, торжественных случаях, при поездке в город надевали костюм общеевропейского образца. Учитель Турбин, собираясь в гости к Линтвареву, обращается за помощью и советом к помещику Кондрату Семёнычу: «Турбин… знал, что Кондрат Семёныч «бывал в обществе» и может подать совет.
– Тут такая неприятная история! Рубашки крахмальной нет!
Кондрат Семеныч качнул головой.
– Это, брат, скверно. В вышитой явиться в первый раз в дом – нахальство!
…И, отворив форточку, он своим хриплым охотничьим голосом гаркнул:
– Васька! Домой валяй! Духом доставь рубашку крахмальную… в сундуке, под летней поддевкой».
Большинство помещиков носили усы: «Он стал настоящим мелкопоместным, носил «тужурку» и длинные чёрные усы». Яков Петрович носит эспаньолку: «он все такой же: плотная фигура, седая, стриженая голова, седые усы, добродушное, беспечное лицо с маленькими глазками и «польским» бритым подбородком, эспаньолка…». Популярной стрижкой были «полька» (а-ля полька), «бобрик».
Женский дворянский костюм соответствовал общеевропейским стандартам своего времени.
ЧАСТЬ II
Находит отражение в бунинской прозе и кулинарная сторона усадебной жизни. Традиционный стол помещика среднего достатка был сытным и разнообразным, соединяя общеевропейские и национальные традиции, для него было характерно «обилие жирных и сытных блюд». Таков обед в рассказе «Антоновские яблоки» у тетки Анны Герасимовны: «… начинают появляться угощения: сперва «дули», яблоки, – антоновские, «бель-барыня», боровинка, «плодовитка», – а потом удивительный обед: вся насквозь розовая варёная ветчина с горошком, фаршированная курица, индюшка, маринады и красный квас, – крепкий и сладкий-пресладкий…».
В рассказе «Антигона» у богатых помещиков: «Ели горячую, как огонь, налимью уху, кровавый ростбиф, молодой картофель, посыпанный укропом. Пили белое и красное вино князя Голицына, старого друга дяди».
На праздничном обеде у богатых помещиков Линтваревых подают омаров, ростбиф, дорогие вина, разнообразные водки – хинную и простую, чай с ромом, шампанское; присутствуют и традиционные закуски – пирог, грибы и селёдка: «Он не обедал и с особенным удовольствием выпил рюмку водки, погонялся вилкой за ускользающим грибком и ограничился на первое время пирогом. После первой рюмки… ел одних омаров… ел горячий ростбиф… сои огнем охватили ему рот… пил мадеру, лафит… подали шампанское…». «Хозяин особенно хвалил и предлагал селёдку».
Небогатые помещики довольствовались более скромным столом, в основном простой традиционной русской пищей. По мере обеднения помещиков в пореформенное время запросы становились скромнее и проще. Обедневший помещик Яков Петрович Баскаков из рассказа «В поле» печёт в печке яйца, курит дешёвую махорку, пьет чай; разжившись деньгами, посылает в сельскую лавку за провизией – жамками, сельдями, чаем: «В харчевню Николая Иванова. Отпусти 1 ф. махорки полуотборной, 1,000 спичек, 5 сельдей маринованных, 2 ф. масла конопляного, 2 осьмушки фруктового чаю, 1 ф. сахару и 1,5 ф. жамок мятных».
Безумный дедушка Петр Кириллыч из Суходола мастерит себе простонародное традиционное блюдо – тюрю: «…сам мастерил себе тюрю – неумело толок и растирал в деревянной чашке зеленый лук, крошил туда хлеб, лил густой пенящийся суровец…». Тюря – блюдо на основе кваса дожило в бунинских местах до второй половины XX века.
Алексей Арсеньев в Батурине часто обедает лишь окрошкой – ещё одним традиционным кушаньем на основе кваса, которое пользуется популярностью и в наше время.
Широкое развитие в Елецком крае имело садоводство, в каждом имении обязательно был фруктовый сад. Ягоды, сливы, вишни, груши и особенно яблоки разных сортов постоянно присутствовали в пищевом рационе, свежие или заготовленные впрок.
Выращивание яблок в этих местах имеет давнюю историческую традицию. Еще в середине XII века арабский путешественник Абу Хамид аль-Гарнати, путешествуя по Оке, вблизи елецких мест, восхищался вкусом яблок. В книге «Выбор воспоминаний о чудесах стран» он писал: «Когда я прибыл в их страну, то увидел, что это страна обширная, обильная медом и пшеницей и ячменем и большими яблоками, лучше которых ничего нет».
Любимым напитком был чай. В арсеньевском Батурине с раннего утра ставится самовар. Пили чёрный и зёленый китайский чай, чай фруктовый, добавляя кусковой сахар, традиционен был чай с ромом, его пьют гости Линтваревых. Чай «с ромцем» пьют и Иудушка Головлев с «милым другом маменькой» у Салтыкова-Щедрина, чай с ромом пьют и горожане в романе Н.Г. Чернышевского «Что делать?».
Разнообразен был набор алкогольных напитков: от водки и домашних наливок до дорогих вин у богатых помещиков. Из безалкогольных напитков предпочитали квас, рецептов которого было множество.
Почти все помещики много курили. Качество табака зависело от достатка. Мелкопоместный дворянин в «Антоновских яблоках», проснувшись, «крутит толстую папиросу из дешёвого, чёрного табаку или просто из махорки», «махорку полуотборную» курит Яков Петрович Баскаков, Кондрат Семеныч из рассказа «Учитель» насыпает «цигарку» махоркой, разжившись ею у знакомого мужика, учитель Турбин мечтает, как будет курить дорогие сигары у богатого помещика Линтварева. Махорку держали в кисетах.
Досуг помещиков разнообразился общением с соседями и родственниками, чтением (почти в каждом доме имелась библиотека, многие бунинские герои декламируют стихи), музицированием, пением, дальними и ближними прогулками пешком или верхом, летом сооружались купальни на берегу пруда, зимой катались на санях. Жизнь в деревне проходила в теснейшем общении с природой, тончайшие и разнообразнейшие проявления которой сам Бунин и его герои впитывали с детства, постигая через природу глубинные основы русского мира. «И мы, выросшие в поле, чуткие к запахам, жадные до них не менее, чем до песен, преданий, навсегда запомнили тот особый, приятный, конопляный какой-то запах, что ощущали, целуясь с суходольцами; запомнили и то, что старой степной деревней пахли их подарки: мёд – цветущей гречей и дубовыми гнилыми ульями, полотенца – пуньками, курными избами времен дедушки…».
Многие помещики – герои бунинской прозы были очень музыкальны. Играли на фортепиано (тётя Тоня в «Суходоле», тётя Капитона Иваныча из рассказа «На хуторе», гости Линтварева слушают музыку Грига и Чайковского); в более ранний период играли на клавикордах – старинном клавишно-струнном музыкальном инструменте. Мужчины играли на гитаре – популярны были старинные романсы, народные песни. Играет на гитаре «Качучу», «Марш на бегство Наполеона», «Зореньку» помещик Павел Антоныч из рассказа «Танька», помещики в рассказе «Антоновские яблоки» поют под гитару народные песни, отдыхая после охоты. Яков Петрович Баскаков с денщиком Ковалевым поют на два голоса романс «Что ж ты замолк и сидишь одиноко» – один из любимых романсов Алексея Николаевича Бунина – отца писателя. В.Н. Муромцева-Бунина пишет в своих воспоминаниях: «Больше всего Ваня любил песню на два голоса, которую его отец пел один или с кем-нибудь. К сожалению, середину её он забыл, и никто ему не мог её восстановить; вот как он сам о ней записал:
«Мой отец пел под гитару старинную, милую в своей романтической наивности песню, то протяжно, укоризненно, то с печальной удалью, меняя лицо соответственно тем двум, что участвовали в песне, один спрашивал, другой отвечал:
– Что ты замолк и сидишь одиноко,
Дума лежит на угрюмом челе?
Иль ты не видишь бокал на столе?
Иль ты не видишь бокал на столе?
– Долго на свете не знал я приюту
Долго носила земля сироту!
Раз, в незабвенную жизни минуту,
Раз я увидел созданье одно,
В коем всё сердце моё вмещено!
В коем всё сердце моё вмещено!
Середины песни не помню, - помню только ту печальную, но бодрую, даже дикую удаль, с которой вопрошавший друг обращался к своему печальному другу:
– Стукнем бокал о бокал и запьём
Грустную думу весёлым вином!
Эту песню приводит Иван Алексеевич в своём рассказе «Байбаки», потом озаглавленном «В поле», написанном в 1895 году, но и там нет середины. Вероятно, он не запомнил середины песни и писал этот рассказ вдали от отца, в Полтаве, не мог спросить, а потом забыл, так и пропала середина песни, которую так хорошо исполнял его отец. Он даже перед смертью жалел, что забыл её».
Одним из главных и любимейших развлечений помещика являлась охота. И.А. Бунин писал о помещиках конца XIX века: «За последние годы одно поддерживало угасающий дух помещиков – охота». Это было уже время разорения большинства помещиков, тем не менее, живших ещё старыми привычками и традициями. Охота, безусловно, являлась одной из неотъемлемых черт помещичьего быта.
Охота издревле считалась привилегией благородных. В средневековой Европе она была одним из главных развлечений дворянства и аристократии, воспринималась как благородное искусство. В менее феодализированной и менее сословной средневековой Руси охота являлась занятием более широкого круга населения. Однако и здесь в социально-культурном плане она воспринималась, преимущественно, как занятие привилегированной части общества, аристократии. В дохристианские времена охота носила также и ритуальный характер, была связана с дружинными, воинскими культами и культом вождя (князя).
В XVIII-XIX веках помещичий, усадебный быт был немыслим без охоты, что нашло свое отражение в русской классической литературе: в творчестве Тургенева, Толстого, Лескова, Аксакова, Некрасова и многих других. Охоты этого времени представляли развернутое действо, часто растянутое во времени и охватывавшее большие территории, с большим количеством участников. Богатые помещики крепостного времени держали собственные «охоты», то есть собак, егерей, охотников, обслуживающий персонал.
Писатель И.А. Салов (из пензенских помещиков), рассказывая об охоте в поволжских губерниях (Пензенской, Саратовской), приводит пример типичной «охоты» помещика капитана Будораги: «Будорага этот был в полном смысле слова «широкая натура». Любил поесть, любил выпить, и хотя состоянием обладал небольшим, имел всего душ триста, но охоту держал большую. С охотой этой капитан всю осень перекочевывал с места на место, забирался иногда в соседние губернии, соединялся с другими охотами, прихватывал с собой «мелкотравчатых», травил волков, лисицу, зайцев, пил, ел, сибаритничал и наконец досибаритничался до того, что промотал все свои души и умер в нищете».
Помещики победнее и поэкономнее охотились с меньшим размахом и затратами. В пореформенное время традиция помещичьей охоты сохраняется, но без прежнего размаха.
Охотились с борзыми собаками, с гончими и легавыми. Борзыми называли тонконогих быстрых в беге собак, с длинным поджарым туловищем и длинной острой мордой; гончими – быстрых в беге, приученных гнать зверя; легавыми – собак, отыскивающих дичь чутьём и делающих перед ней стойку. Охотничьи собаки были неотъемлемой частью жизни помещика, очень ценились, были рядом с помещиком на охоте и дома.
Заядлыми охотниками были и помещики Бунины. Отец писателя Алексей Николаевич считался лучшим стрелком в округе, попадал в подброшенный двугривенный. Переселившись в 1874 году с семейством из Воронежа в имение Бутырки, «Алексей Николаевич быстро приспособился к деревенской жизни. … Быстро возобновил дружбу с родными и знакомыми соседями. Завел легаша, гончих, борзых». Иван Алексеевич благодаря отцу с детства приобщился к охоте и полюбил ее. После вступительных экзаменов в елецкую гимназию отец увёз Ваню на две недели домой: «А дома отец всё повторял: «Зачем ему эти амаликитяне?» – и стал брать его с собой на охоту, когда ездили на дрожках, а рядом бежал легаш. Ходили и пешком. Отразилось это и в «Далеком», и в последних главах первой книги «Жизни Арсеньева»».
Тема охоты широко представлена в художественной прозе Бунина, посвященной усадебной жизни. Охота выступает постоянным колоритным фоном, на котором развивается сюжет многих произведений, описывается как яркая характерная черта помещичьего быта, выступает символом дворянской старины, образа жизни, традиций. «Вчера, говорят, мимо нас прошла по большой дороге в отъезжее поле чья-то охота вместе с охотой молодых Толстых. Как это удивительно – я современник и даже сосед с ним! Ведь это все равно, как если бы жить в одно время и рядом с Пушкиным. Ведь это все его – эти Ростовы, Пьер, Аустерлицкое поле, умирающий князь Андрей…», - пишет Бунин в романе «Жизнь Арсеньева».
Страстными охотниками являются помещики – герои бунинской прозы. Для них охота – любимое развлечение, дань традиции, образ жизни. Охотятся и помещики, сохраняющие достаток, и разоряющиеся, и вконец разорившиеся. Охота как бы объединяет их со славным прошлым отцов и дедов, поддерживая эту связь, поддерживая дух и строй усадебной дворянской жизни.
В повести «Суходол» Бунин говорит о времяпрепровождении суходольских помещиков: «… в доме только почивают. А не почивают, – значит, либо на деревне, либо в каретном, либо на охоте: зимою – зайцы, осенью – лисицы, летом – перепела, утки либо дряхвы; сядут на дрожки беговые, перекинут ружьецо за плечи, кликнут Дианку, да и с господом…».
Поэзия, очарование такой жизни яркой картиной рисуется в «Антоновских яблоках». Усадьба Арсения Семёныча, его быт, привычки являются классическим примером традиционного образа жизни коренного русского помещика: «И вот я вижу себя в усадьбе Арсения Семёныча, в большом доме, в зале, полной солнца и дыма от трубок и папирос. Народу много – все люди загорелые, с обветренными лицами, в поддевках и длинных сапогах. Только что очень сытно пообедали, раскраснелись и возбуждены шумными разговорами о предстоящей охоте, но не забывают допивать водку и после обеда. А на дворе трубит рог и завывают на разные голоса собаки. Черный борзой, любимец Арсения Семёныча, взлезает на стол и начинает пожирать с блюда остатки зайца под соусом. Но вдруг он испускает страшный визг и, опрокидывая тарелки и рюмки, срывается со стола: Арсений Семёныч, вышедший из кабинета с арапником и револьвером, внезапно оглушает зал выстрелом. Зал еще более наполняется дымом, а Арсений Семёныч стоит и смеется. … Напугав и собаку и гостей выстрелом, он шутливо-важно декламирует баритоном:
– Пора, пора седлать проворного донца
– И звонкий рог за плечи перекинуть! –
и громко говорит:
– Ну, однако, нечего терять золотое время!
Я сейчас еще чувствую, как жадно и емко дышала молодая грудь холодом ясного и сырого дня под вечер, когда, бывало, едешь с шумной ватагой Арсения Семёныча, возбужденный музыкальным гамом собак, брошенных в чернолесье, в какой-нибудь Красный Бугор или Гремячий Остров, уже одним своим названием волнующий охотника. Едешь на злом, сильном и призёмистом «киргизе», крепко сдерживая его поводьями, и чувствуешь себя слитым с ним почти воедино. … Тявкнула где-то вдалеке собака, ей страстно и жалобно ответила другая, третья – и вдруг весь лес загремел, точно он весь стеклянный, от бурного лая и крика. Крепко грянул среди этого гама выстрел – и всё «заварилось» и покатилось куда-то вдаль».
«Пора на ночевку. Но собрать собак после охоты трудно. Долго и безнадежно-тоскливо звенят рога в лесу, долго слышатся крик, брань и визг собак… Наконец, уже совсем в темноте, вваливается ватага охотников в усадьбу какого-нибудь почти незнакомого холостяка-помещика и наполняется шумом весь двор усадьбы, которая озаряется фонарями, свечами и лампами, вынесенными навстречу гостям из дому…
Случалось, что у такого гостеприимного соседа охота жила по нескольку дней».
Охотятся и мелкопоместные, «обедневшие до нищенства» дворяне: «Зазимок, первый снег! Борзых нет, охотиться в ноябре не с чем; но наступает зима, начинается «работа» с гончими. И опять, как в прежние времена, съезжаются мелкопоместные друг к другу, пьют на последние деньги, по целым дням пропадают в снежных полях».
Герой рассказа «В поле», обедневший помещик Яков Петрович Баскаков, тоже заядлый охотник, у него всего одна собака Флембо, с которой он охотится:
«– Как ваша охота?
– Да все пороху, дроби нету. На днях разжился, пошел, пришиб одного косолобого…
– Их нынешний год страсть!
– Про то и толк-то. Завтра чем свет зальемся».
В доме сына обедневшего помещика Кондрата Семёныча (рассказ «Учитель») все говорит о его страсти к охоте, охотничьем быте. В детстве «на охоте с борзыми он сломал себе ногу». В его небольшом флигельке, доставшемся от отца, «В углу залы был насыпан ворох овса; тут же на соломе повизгивали, ползали и тыкались слепыми мордами гончие щенята; большая красивая сука, спавшая возле них, подняла голову с лап и наполнила всю залу музыкальным лаем. Голые стены кабинета были темны от табаку и мух; над турецким диваном висели нагайки, кинжалы и жёлтые шкурки лисиц». Лисицы были распространенным объектом охоты, и «жёлтые шкурки лисиц», висящие на стенах кабинета, часто встречаются в бунинских описаниях помещичьего дома: «Бледный свет раннего ноябрьского утра озаряет простой, с голыми стенами кабинет, жёлтые и заскорузлые шкурки лисиц над кроватью». Кроме лис, охотились также на зайцев и дичь.
Так подробно, с глубоким проникновением, с теплым и ностальгическим чувством описывает И.А. Бунин жизнь дворянства Елецкого края.
Грёзы о прошлом
Антоновские яблоки…
Тургеневские девушки…
Воздушные кораблики
Плывут в именье дедушки…
Из бабушкина сада –
Сентябрьская прохлада…
Уходят в Крым уланы
С последнего парада
