Тёщины книжки
Тёщины книжки мне с упоением читала Мама.
Когда я был ещё старшим дошкольником.
Впрочем, о том, что Мама мне читала именно тёщины книжки, я узнал только лет через двадцать с лишним.
Когда женился…
На безымянной высоте
Всё старшее дошкольничество, любя военно-патриотическую песню композитора Вениамина Баснера и поэта Михаила Матусовского «На безымянной высоте», я никак не мог разобраться в грамматической конструкции первой части одного (второго из четырёх) куплетов:
Светилась, падая, ракета,
Когда горевшая звезда.
Кто хоть однажды видел это,
Тот не забудет никогда.
Разобрался только в средней школе.
Да и то, кажется, уже в старших её классах.
Оказывается, у маститого поэта-орденоносца было:
Светилась, падая, ракета,
Как догоревшая звезда…
А далее (и перед) – по (каноническому) тексту.
Про моё первое стихотворение
Игровая комната детского сада считалась игровой с перерывом на приём пищи (здесь, ближе к огромным окнам с фрамугами, – стояло несколько столиков, сидя за которыми, детсадовцы завтракали, обедали, полдничали).
И дневной послеобеденный сон.
На время сна игрушки компактно складывались совместными усилиями детсадовцев и воспитательницы.
В самой дальней части комнаты.
А из кладовки нянечкой (техничкой) доставались раскладушки.
Для того чтобы спустя пару часов отправиться обратно.
Дневной сон в детском саду едва ли какой детсадовец жалует.
Особенно, если детсадовец опытен и уже второй год посещает старшую группу.
Вот и я мёртвый (или тихий) час обычно просто пережидал, лёжучи в закреплённой за мной и поставленной на определённое место в комнате скрипучей раскладушке.
Но только не в тот день, о котором сейчас пойдёт речь.
Близился Новый год – и детсадовцы под началом музыкальной руководительницы Розы Марковны уже разучивали праздничные песни и танцы.
Да и вообще: предпраздничные ощущения витали в воздухе.
Всё это вместе взятое (вкупе со многим другим) и привело к тому, что я вдруг поймал себя на том, что сочинил две стихотворных строчки.
Я страшно поразился и очень обрадовался.
Но – целиком — на стихотворение пришедшее ко мне двустишие явно не тянуло.
Тогда я начал целенаправленно придумывать продолжение.
Надеясь, что там недалеко и до окончания.
И стихотворения, и послеобеденного сна.
Как ни удивительно – так и получилось: и стишок, и тихий час завершились практически одновременно.
Оставалось не забыть сочинённое до прихода Мамы.
Чтобы она записала.
Сам я, конечно, тоже мог.
Но понимал, что эта задача для меня слишком длительна и утомительна.
В ожидании Мамы я всё время повторял про себя праздничный стишок, а заодно и вносил в него некоторые дополнительные правки.
Окончательный вариант звучал так:
Дед Мороз
Дед Мороз! Дед Мороз!
Привези игрушек воз!
Целый воз игрушек!
Целый воз хлопушек!
Ёлочка сверкает
Золотым дождём!
Всех ребят мы угощаем
Вкусным пирогом!..
Правда, я до конца не решил: окончательно-окончательный это вариант или окончательно-предварительный.
Меня смущало два места в моём стихотворении.
Рифма «дождём-пирогом» не казалась мне совершенной.
В запасе у меня находилась ёлочка, сверкающая «золотым огнём», что с точки зрения рифмы выглядело получше.
Однако с точки зрения смысла меня больше устраивало «золотым дождём».
Хотя, если честно, дождь, который я имел в виду (такое елочное украшение) был, серебряным.
С небольшими вкраплениями зелени…
Да и «вкусным пирогом» нравилось мне не слишком.
Впрочем, запасной вариант – «сладким» нравился ещё меньше….
Мама за мной вскоре пришла – и первым делом я заставил ее записать моё стихотворение.
Благо, и ручка, и блокнот у Мамы в сумке водились всегда…
Припев
Припев зимней детской песенки, исполняемой хором первоклассников накануне Нового года, звучал так:
Белый снег! Белый снег!
Белый снег пушистый!
Белый снег! Белый снег!
Очень-очень чистый!
Правда, один мальчик, всякий раз, когда дело доходило до припева, пел его по-своему:
Бежевый снег! Бежевый снег!
Бежевый снег прекрасный!
Бежевый снег! Бежевый снег!
Очень-очень грязный!..
Вспоминая полузабытое…
Написал я, будучи примерно десятилетним, стишок.
Из которого помню сейчас лишь одну сточку:
Позабыв имя-отчество тёткино...
Помню только из-за того, что эта строчка понравилась Маме.
В отличие от Тёти.
Которой написанный мной стишок я предусмотрительно читать не стал…
Про весеннее сочинение
Учась в начальной школе, я написал классно-домашнее сочинение на тему «Весна».
Строго говоря, это был всего лишь кусочек сочинения, посвящённого теме четырёх времён года.
Ну а весенний кусочек, сложенный доморощенным (ибо дописывался дома) стихом, целиком выглядел так:
Вот солнце светит по-апрельски, ручьи текут по улице.
По Скотному двору петух разгуливает с курицей.
Щенок за первой бабочкой погнался.
А в это время свин со свинкою подрался!..
Правда, у весеннего кусочка сочинения было и другое начало.
Вначале и написанное.
Но благоразумно-конформистски мной потом несколько переделанное и уже здесь процитированное.
Само же оно, это первоначальное начало, являло собой нижеследующее:
Вот солнце светит по-апрельски,
Ручьи текут по городу.
А Любомудров и Лумельский
Друг другу набивают морду…
Речь шла о моих одноклассниках Диме Любомудрове и Саше Лумельском, которые, будучи в дружбе с первого дня первого класса, иногда всё же принародно конфликтовали.
Впрочем, тема драки из окончательного текста моего сочинения окончательно так и не выветрилась, не помешав мне получить искомую итоговую пятёрку.
Сочинения в стихах
В школе я часто писал сочинения в стихах.
Причём начал ещё в начальной школе – в четвёртом классе, написав сочинение, посвящённое временам года, состоящее из четырёх четверостиший – поровну каждому из времён…
Следующий раз я повторил опыт рифмованного сочинения в шестом классе.
Посвятив свой опус лермонтовской поэме «Песнь про купца Калашникова».
По сути, пересказав её своим (не слишком умелым, очень юношеским) стихом…
Впрочем, протеста в моей первой преподавательнице литературы это не вызвало.
Как, собственно, во второй и последней.
Которая позволяла мне практически всё.
Похоже, отчасти понимая о себе, что сама она в литературе не понимает ничего…
Из тех нескольких собственных сочинений, что написались поэтическим способом, хорошо помню одно.
По тургеневским «Отцам и детям».
Заканчивалось оно так:
Базаров же считался нигилистом.
Ходил во фраке – блёклом и нечистом.
Искусство и науку отвергал.
Скорее, он гляделся пародистом –
Высокий и сухой – как интеграл!
Стихи для стенгазеты
Когда я учился в школе, я был классный поэт.
В том смысле, что писал стихи практически для каждого номера нашей классной стенной газеты.
Иногда по велению сердца.
Чаще же — по велению времени.
То есть – к определённым датам.
И вот незадолго до 23-го февраля – тогдашнего Дня Советской Армии (а также Военно-морского Флота) – веление времени, в лице позвонившей мне по телефону одноклассницы Кати Гуляевой, которую сверху обязали заниматься организацией процесса выпуска датского номера стенгазеты, призвало меня – сначала к ответу, а следом – к перу…
Несокрушимая и легендарная – как раз – всенародно и повсеместно праздновала своё 55-летие.
То есть, ей (сначала – Красной, а следом – Советской) исполнялось ровно столько же, сколько исполнилось мне , когда я писал эту историю...
А в том, вышеупомянутом и вышеотмеченном году, я сочинил нижеследующее:
Наши деды – армейцы до мозга костей:
Раскрасневшись от крепкого чая,
Ощутив разъярённость вставных челюстей,
Восемнадцатый год вспоминают.
Вспоминают февраль. Злой заснеженный Псков
Под покровами дымных рассветов.
Вспоминают оскал интервентских штыков
Над горящей Страною Советов.
Вспоминают разрывы ружейных атак,
Крошки пуль в недоваренной каше…
И отсутствие чая и всяческих благ
В день рождения армии нашей…
Скрепя сердце, написал я стихи про 23 февраля.
И даже опубликовал в стенной печати.
Причем не в классной, а в школьной: на коридорной стене четвёртого этажа, перед кабинетом истории.
Веселя душу, написал я строки про День Советской Армии.
Хотя опасался, что их вполне могут не напечатать.
И Катя Гуляева – тоже опасалась.
И за них, и за газету, и за себя лично.
Потому что, согласившись курировать процесс делания датской газеты – обменивала его благополучный выход в свет на какие-то свои уже состоявшиеся ученические грехи…
Кстати, настоящий стишок оказался опубликованным не только в давнишней школьной стенгазете московской 39-й спецшколы с преподаванием ряда предметов на английском языке.
Но и на вполне современном, весьма популярном сайте Рязанского Информационного Агентства (РИО) «7 новостей».
Благодаря прихотливому желанию и своеобразному вкусу журналистки– писательницы Елены Сафроновой, включившей стихотворение в собственную обзорно-историческую статью, посвящённую Дню защитника Отечества.
Аккурат за год до моего 55-летия...
Про рифму
Мой друг и одноклассник Пётр Высоцкий во время одной из наших парных периодических прогулок по окрестностям родовой Беговой улицы спросил меня, хорошо ли, по моему мнению, рифмовать слова «катехизис» и «гистерезис».
Я ответил, что в традиции испанской поэзии ассонанса, наверное, да…
Дело было классе в десятом.
Либо уже в первое послешкольное время.
А вообще-то Рифма – это собака.
Такса.
Мой друг и соавтор Миша Зайцев её (как и подобает рифме) сначала подобрал.
Чтобы к месту присобачить.
В качестве нашей сквозной героини второго плана…
Анекдот с бородой
У нас в Москве на Беговой есть кооперативный дом постройки конца пятидесятых.
Дом художников в просторечии.
Ибо основными тамошними жильцами с момента вселения были (да и вроде как остаются) семьи советских художников.
Ну и там, в этом доме художников, на первом его этаже, имеется небольшой выставочный зал.
Узенький продолговатый зальчик.
Строго говоря, несколько зальчиков.
Переходящих один в другой.
Со сменной экспозицией.
По крайней мере, в прежние годы было именно так.
Я туда, помнится, в своё время периодически захаживал.
Сначала с Мамой.
Причём придя впервые, оказался сразу на знаменитой весенней выставке Роберта Фалька!
Будучи ещё младшеклассником.
А потом бывал и с друзьями.
В позднем юношестве...
Причём денег с меня бдительные тётеньки при входе обычно не брали.
Пропускали так.
Сопровождая всегдашним:
– Членам МОСХА* бесплатно!
Я тогда носил бороду, которую в те поры носить себе могли позволить одни лишь художники.
Свободные и отчасти...
В крайнем случае — ещё отдельные представители писательства.
Однако писатели выставки художников — как правило — не нарочито, но игнорировали...
_______________________________________
* Московское Отделение Союза Художников.
Коллективный сборник в «Современнике»
В московском издательстве «Современник» должен был выйти переводной сборник молодых национальных российских поэтов.
Естественно, на титульном: русском.
Переводчиков тоже брали молодых.
И меня взяли.
Дав подстрочники татарского автора Лябиба Лерона.
Выполнил я работу.
В «Современник» принёс.
Дабы вполне буднично вручить заведующему редакцией поэту Марату Акчурину.
А уже уходя, решил поинтересоваться, как будет называться, готовящаяся к изданию книжка.
– «The middle of the motherland», – вдруг на хорошем английском ответил мне поэт и переводчик Марат Акчурин.
И не соврал.
Вышедший вскоре коллективный сборник молодых национальных российских поэтов назывался «Средина земли родной…»
Идея Васильевна
У нас в профессиональном комитете московских литераторов одним из членов бюро секции поэзии была Идея Васильевна Векшегонова.
А Кире услышалось — Виршигонова.
Вот она и восхитилась, какая замечательная фамилия для стихотворицы!..
Особенно в связке с именем.
И – отчеством.
Впрочем, это я уже от себя…
Дойч-марки для поэта
Угонщик российского самолёта в Литву русский поэт-демократ Игорь Калугин пребывал со своими пожилыми родителями в отношениях аффектированно (и пролонгированно) конфликтных.
Но при этом перманентно зависимых.
Что, конечно, впрямую (а чаще вкривую) сказывалось на куче повседневных вещей.
Ко всему прочему, мятежному поэту маниакально хотелось выглядеть в глазах собственных чрезвычайно прагматичных (по его оценке) предков человеком, солнечно востребованным социумом…
Короче, шла средина завершающего десятилетия второго тысячелетия — и приближался очередной Новый год.
В преддверии которого калугинские материалисты-пращуры, совместно проживавшие на другом конце Москвы, вознамерились передать общему великовозрастному лирическому продолжению некую денежную сумму.
Весьма кругленькую.
В дойч-марках.
А почему — именно родители, и откуда взялась сумма (видимо, из Германии) – это, к настоящему времени, я уже запамятовал.
В качестве курьера (получателя-передавателя дензнаков) поэт Калугин выбрал меня.
О чём и проинформировал вашего покорного утренним вальяжным басом.
По телефону.
За полтора десятка лет знакомства (на самом деле – намного раньше, практически – сразу) без ошибки сообразив, что умение отказать людям почти в любых их просьбах моей сильной стороной не является…
Выбрав меня в качестве курьера, поэт-интриган ещё и поручил мне в действительности сыграть настоящую роль перед его родителями.
Роль курьера с мифической работы, где сам поэт якобы бесперебойно исполнял роль высокооплачиваемого и страшно загруженного делами главы преуспевающего элитарного книжного издательства…
Родители поэта не слишком поверили в сыновью рождественскую легенду.
Озвученную его бархатным басом посредством аппарата Белла.
Полагаю, неоднократно…
Поэтому допрашивали меня долго и с пристрастием.
О роли и месте поэта Игоря Калугина в жизни преуспевающего элитарного книжного издательства.
– Мы люди маленькие, в начальственных эмпиреях не вращаемся! – дурковато отвечал я всякий раз, находясь в узких рамках навязанной мне роли, сиречь стоя на месте, внутри (относительно) широкой, хотя и не слишком гостеприимной прихожей…
Притом, что серьёзного доверия у чужих подозрительных родителей я, очевидно, не вызвал (это было понятно из их личных разговоров, которые – фоном — велись в моём присутствии) цель поездки – вожделенные (русским поэтом-демократом) дойч-марки в конце концов всё-таки оказались в моём кармане.
В коем я и отвёз немецкие деньги тому, кому те изначально предназначались.
На метро…
А поздним утром 31-го декабря поэт Калугин начал усиленно набиваться к нам в предновогодние гости.
К нам, привычно не принимавшим дома никого.
Ввиду хронически непролазной нищеты и тараканьей убогости нашего логова…
За ним (за лирическим поэтом Калугиным) такое водилось и прежде, но мне всегда удавалось отбивать его физические попытки телесно внедриться на мою суверенную территорию…
Однако тут инженер человеческих душ проявил нечеловеческий напор…
Вкупе с аналогичной изворотливостью.
В результате через пару часов очутившись у нас на квартире.
Придирчиво и скрупулёзно осмотренной (напросившимся визитёром) в течение дальнейших двух…
По окончании оных гражданин России Калугин И.А. (в многочисленные тягостные минуты жизни порядком напоминавший своей постной физиономией одноимённого импортного ослика) кратковременно превратился в отечественного Деда Мороза.
Вернее, в забугорного Санта-Клауса.
Одарив синхронно дёргающуюся перед ним (семейную) ячейку десятью дойч-марками…
Положенными рукою щедрого друга (естественно, в конверте) под полутораметровую искусственную ёлочку.
Купленную мне Старшими Родственниками году в семидесятом…
Что в конверте они — пресловутые 10 дойч-марок – мы узнали уже спустя считанные секунды после ухода нашего неожиданного благодетеля.
Однако ещё часов за семь до прихода Нового года.
Это обеспечило нам (похожий на) праздничный стол, плюс неделю здешнего относительно спокойного существования…
Огоньковский гонорар
Тогда — ещё практически все периодические печатные органы авторам за публикации платили гонорары.
Правда, очень маленькие.
Но регулярно печатаясь в десятке изданий, можно было выживать.
Даже семейно.
Правда, с большим трудом…
И вот я впервые напечатался в детской рубрике взрослого журнала «Огонёк».
А в выплатной день пришёл пешком со своей Беговой за положенным (мне) гонораром.
Благо, хорошим шагом это всего минут тридцать пять ходу…
Эмпирически ориентируясь в ценовой политике периодических печатных органов, я рассчитывал получить в кассе «Огонька» тысячи 3-4 отечественных, уже российских рублей…
И когда – напротив собственной фамилии, отмеченной кассиршиной «галочкой», увидел в общей гонорарной ведомости, где расписывался, 4700 рублей – абсолютно не удивился.
Зато здорово удивился чуть погодя.
Прямо-таки оторопел.
Когда обнаружил положенными (мне) в руки едва ли положенные (мне) 47000 рублей с копейками…
Некоторое время я простоял в медитативном ступоре.
После чего некоторое время помучился, пока не принял решение вернуть обсчитавшейся кассирше, выданные мне лишние (хотя и отнюдь не лишние для меня и моей семьи) деньги.
Сжимая зажатую в кулаке астрономическую сумму, я протиснулся к кассовому окошку – и всё честно рассказал…
Однако эти 47000 рублей с копейками назад, в кассу журнала «Огонёк», так из моего кулака и не перекочевали.
Оказавшись в моём же кармане.
Выяснилось, что причиталось мне ровно столько, сколько мной было получено.
Радостно-ошарашенный, домой возвращался я на 5 троллейбусе…
Лужастик…
Лауреат почти всех отечественных литературных премий поэт и переводчик Григорий Кружков любил прогуливаться по подмосковному тогда ещё Переделкину с девятилетним тогда ещё моим сыном Арсением.
Было такое время...
И вот как-то возвратившись с очередной их совместной прогулки, Григорий Михайлович не поленился отыскать меня на предмет немедленной устной передачи, будучи поражён тем, что услышал от Арсения.
А услышал он от Арсюши нижеследуюшее:
– Эта ЛУЖА ЛУЖЧЕ!
В качестве ответа на Гришин вопрос о том, какая же из двух переделкинских луж нравится моему сыну больше.
Я не стал грубо ломать кайф до глубины души поражённому прославленному поэту и переводчику Кружкову.
Хотя и мог.
Ведь Арсений всего лишь, чуть видоизменив, процитировал последнюю строчку из одного моего детского смехотворения под названием «Лужастик».
Кажется, до сих пор неопубликованного…
В Переделкино
Мы с Кирой и примерно двенадцатилетним Арсением собирались в Переделкино.
В тамошний писательский дом творчества.
И поведали об этом, встретившейся во дворе соседке – Ире Климовой.
Которая была с четырёхлетним сыном Иваном.
Ваня смотрел на наше семейство с чувством дикого ужаса и глубочайшего уважения – в одном флаконе.
Потом уже выяснилось, что дома Ване говорили, что всех, кто очень плохо себя ведёт, самых отпетых и непослушных — отправляют на исправление в Переделкино.
Впрочем, без особых надежд на конечный успех…
Через четыре жизни…
Знающие люди говорят, что все клетки живого человеческого организма обновляются в течение семилетки.
Мою прозаическую р е т р о п и с ь «Песни для чтения» забирали мы из типографии издательства «Наука» с Арсюшей, родившемся ровно через 28 лет после меня.
Забирали 2-го сентября 2013-го, ровно через 28 лет после того, как меня не приняли в Литинститут.
А типография была та же самая, в районе Смоленской.
Где тогда, ещё при Горбачёве, работал Папа.
Замом главного инженера...
Программа книгоиздания
Первый фестиваль детской литературы имени Корнея Чуковского триумфально завершился.
По-другому не скажешь…
И в знак признательности к заслугам председателя оргкомитета Фестиваля, тогдашний начальник управления печати Департамента СМИ Дмитрий Рунге предложил мне подать заявки на издание нескольких моих детских книжек.
В рамках программы книгоиздания правительства Москвы.
Типа, главное – ты подай, а дальше – всё будет хорошо…
По электронной почте переслали мне форму заявки.
Обширнейшую, многостраничную.
Впрочем, довольно быстро я разобрался, что заполнить её мне абсолютно не под силу.
Ибо заявочная форма была ориентирована хоть и на лицо, но – увы – не на физическое…
А юридическим я не являлся, даже будучи руководителем столь триумфального проекта…
О чём и поведал господину Рунге.
И он через какое-то не слишком продолжительное время где-то раздобыл для меня облегченную форму заявки.
В электронном виде.
Ориентированную уже на физическое лицо.
Продираясь сквозь почти ежепунктные, растянутые на кучу страниц сложности, мы с Арсюшей эту заявку всё-таки заполнили.
Точнее, четыре заявки.
Ведь, перестраховавшись, решили попытать счастья с изданием четырёх больших разноплановых стихотворных книжек.
Заявки и рукописи нужно было распечатать.
В двух экземплярах.
Что мы с Арсюшей и сделали.
После чего я отвёз четыре толстенных папки по указанному адресу.
А потом лет около трёх каждые несколько месяцев звонил по указанному телефону.
Дабы узнать, когда соберётся комиссия по книгоизданию, то ли экспертный совет по нему же и примет решения относительно моих книжек.
Наконец, решение состоялось.
Две из четырёх представленных мной рукописей – «Ковёр-пылесос» и «Загадочник» – оказались рекомендованными к изданию.
В рамках программы по книгоизданию правительства Москвы.
Правда, только при обязательном наличии иллюстративного ряда.
Проще говоря, огромного количества цветных рисунков, выполненных за гипотетическое будущее вознаграждение профессиональным художником.
Иллюстративный ряд от меня требовалось предоставить в полном объёме.
И как можно скорее.
А комиссия по книгоизданию, то ли экспертный совет по нему же должны были этот иллюстративный ряд утвердить.
Или не утвердить…
На этом, собственно говоря, всё для меня и завершилось.
Вряд ли можно сказать, что триумфально…
Мантии
Мантию и академическую шапочку почётного профессора Оксфордского университета торжественно вручили Корнею Чуковскому на Туманном Альбионе в мае 1962-го.
А вот мантию и академическую шапочку почётного профессора, мной придуманного Шародоксвордского университета (я там – самозваный ректор) Эдуарду Успенскому торжественно вручили мы с Лёлей.
Ольгой Радзивилл.
Присовокупив к торжественному вручению персональных заслуженных атрибутов не один лишь диплом их обладателя.
Ведь была ещё лжеправительственная стихотворная телеграмма под грифом «Мол, не я!»
Само же красочное действо происходило у Эдуарда Николаевича на дому.
Сиречь в его троицком загородном доме.
Через сорок пять с половиной лет после исторического в своём роде вручения соответствующих мантии и шапочки Чуковскому.
Будучи приуроченным к 70-летию со дня рождения Э.Н. и как безальтернативному всероссийскому преемнику всесоюзного дедушки...
Все перечисленные выше вещи именинник получил от имени нашего Фестиваля Чуковского, где Успенский испокон руководил работой жюри..
Что конкретно до доставленных мэтру современного отечественного детлита одежд, то они доставили ему ничем не замутнённую детскую радость!
Этот факт подтвержден документально.
Посредством цикла цветных фотографий, на которых новоиспечённый академик прямо-таки светится от радости!
Буклетная история
Так повелось, что Премию имени Корнея Чуковского мы вручаем ежегодно в первой декабрьской декаде.
И почти моментально требуется от нас отчитываться за проведённое мероприятие.
Перед теми структурами, которые на это дело – уже нами сделанное – деньги должны дать.
Государственные.
Причем – незамедлительно.
Иначе – финансовый год завершится – и тогда уж денег почти наверняка не получишь….
А отчётность наша, кроме всего многочисленного прочего, предполагает сдачу нескольких экземпляров обязательных буклетов с фотографиями проведенного мероприятия.
Вот Арсюша на основе собственноручных фотографий такой буклет, похожий на книжицу, в нужном количестве экземпляров каждый год и заказывает.
Оперативно.
По Интернету.
Чтобы я через пару дней заказ выкупил.
В специальном пункте самовывоза.
Рядом с метро Аэропорт.
Причем упреждающе посмотреть, что у Арсюши на выходе получается – у меня интернетовской возможности почему-то нет.
Лишь — по результатам первого малоэкземплярного тиража.
Так мне Арсюша объяснил…
Впрочем, буклеты нам нужны отнюдь не только для отчётности, поэтому мы их потом периодически дозаказываем.
Ну и однажды совпало, что оба Департамента, перед которыми мы за проведение мероприятия отчитываемся, посетить я должен был аккурат сразу же по окончании секретариата Союза писателей Москвы.
А перед секретариатом (коий начинался в 13.00.) первую четырёхэкземплярную порцию заказанных Арсюшей буклетов в пункте самовывоза выкупить.
Что я и сделал.
После чего обомлел.
Ибо на обложке каждого из четырёх буклетов значилось: Литературная Премия имени Корнея Чуковского-2009.
Притом, что на дворе стоял год под номером 2012…
В общем, ехал я от станции «Аэропорт» до станции «Баррикадная», где в Малом зале Центрального Дома Литераторов традиционно проходят наши эспээмовские секретариаты — и лихорадочно соображал, как из возникшей ситуации выкручиваться.
Сообразил.
Очутившись в ЦДЛ – первым делом – я ринулся отнюдь не в Малый зал, а рванул на второй этаж, в дирекцию.
Где, можно сказать, бухнулся в ноги пресс-секретарю ЦДЛ Марине Замской и руководителю отдела рекламы Кате Лачиной.
С нижайшей просьбой: пока я буду сидеть на секретариате – превратить четыре обложки для наших фотобуклетов в нечто удобоваримое.
С точки зрения современных жизненных реалий…
Творчески используя для этого камуфляжного действия нынешнегодние сувенирные календарики Фестиваля Чуковского, на счастье, оказавшиеся у меня с собой…
Кроме имеющихся при мне календариков будущего года, которые являлись составляющей нашей безразмерной отчётности…
Календарики (на их лицевой стороне был изображён мемориальный Дом-музей Корнея Чуковского в Переделкине летом) удивительным образом гармонировали с жёлто-зеленоватым цветом буклетной обложки.
Плюс здесь же, на лицевой части календариков, зримо присутствовал наш фестивальный логотип: Чуковский и девочка…
В общем, я отправился на секретариат, а умелорукие сотрудницы ЦДЛ принялись меня выручать.
Посредством ножниц, клея и календариков.
И – выручили.
С блеском!
В чём я убедился через полтора часа, по окончании секретариата СПМ.
Обложки четырёх буклетов Литературной Премии имени Корнея Чуковского выглядели изысканно и безупречно.
Более того, это были самые красивые буклетные обложки.
С тех пор, как мы стали заказывать фотобуклеты.
Единственное, что мне всё-таки крепко подпортило настроение по дороге в курирующие нас Департаменты, было то, что, листая буклет, я наткнулся на фото Эдуарда Успенского.
Под которым красовалось:
Председатель Жюри Премии имени Корнея Чуковского Марина Бородицкая…
Лучшая рифма в детской поэзии
– А лучшей рифмой в русской детской поэзии мне представляется рифма «Кушак – Маршак»! – закончил я свою речь на творческом вечере, посвящённом 75-летию со дня рождения лауреата самой первой главной премии имени Корнея Чуковского поэта Юрия Кушака…
Две серии
В детском издательстве «Самокат» решили издать фирменную серию.
Про котов.
Ну, и загодя для этой фирменной серии эксклюзивно-фирменное название придумали.
«С а м о к о т» …
А потом передо мной им похвастались.
Я же креативным самокатчицам в ответ – с ходу – предложил издать ещё одну,
Так сказать, параллельную фирменную серию.
Про собак.
Естественно, с эксклюзивно-фирменным названием.
«С а б а к а т» …
Обе серии терпеливо ждут своего часа.
Лет пятнадцать уже.
Никак не меньше.
Может, когда-нибудь и дождутся.
Ваше благородие
Бывало, писал я по заданию Вовки Юданова и слова к песням.
Большей частью – к уже известным…
Один клиент юдановско-илышевской «Ё-программы» страстно возжелал, чтобы поздравительная песня в адрес его корпорации по музыке совпадала с любимой песней советских космонавтов из кинофильма «Белое солнце пустыни».
В общем, музыка была оттуда.
А текстовую часть (посвящённую, в основном, теме нефти и газа) прикладно обеспечивал я.
Рачительно заимствуя всё возможное у дружески пародируемого мной автора оригинального текста – ушедшего к тому времени в мир иной Булата Окуджавы.
Вот с чего начинался мой первый куплет:
Ваше благородие, госпожа у дачи!..
Любопытно, что с этой строчкой я попал «в десятку» дважды.
Единожды, впрочем, сам того не ведая.
Вовка мне уточнил по прочтении моей версификации-стилизации, что понятие «дача», оказывается, несколько шире общеупотребительного значения слова, имеющего в виду загородный дом.
«Дача» оказалось также и названием одной очень пафосной околомосковской ресторации, чьими регулярными посетителями – как раз! – и являлись клиенты Вовкиного клиента…
Того, по заказу которого, текстура вышеозначенная и сочинялась.
А получившуюся (во всех смыслах) песню, к тому же записанную для нефтегазового клиента на лазерный диск, под гитару исполнил, кстати, сам Вовчик.
Хорошо так: душевно, проникновенно…
Очень давняя история…
Моя одноклассница Катя Гуляева — многолетне безмужняя мама двух взрослых сыновей Саввы и Марка — в юности писала стихи.
Насколько я понимаю, делала она это не слишком долго.
Может, активно года три.
А вернее всего, и того меньше.
Значительно...
Однако очень быстро об эту свою стихотворческую пору, примерно через пару-тройку лет после окончания нами школы, оказалась вовлечённой в бытийно-бытовую орбиту богемно-бездомного поэта Юрия Влодова.
Который тогда избирательно опекал молоденьких литературных девушек, оказавшихся на ближних подступах к иногда печатавшей стихи газете «Московский комсомолец».
До публикации в «Московском комсомольце» у Кати, кажется, дело так и не дошло, а вот «Комсомолец Удмуртии» (кажется, газета называлась именно так) дал целую полосу, а то и разворот Катиных стихов.
Дал, видимо, с подачи Влодова.
И — похоже, при непосредственном участии (вряд ли без) ещё не столь известного тогда поэта Олега Хлебникова.
Который сам был родом из Ижевска…
Короче, очутились Катя и Влодов в Ижевске.
Приехав туда из Москвы.
Вдвоём…
И — предельно минимальное время там прожили.
Однократно переночевав.
Вроде как в квартире у Хлебникова.
Во всяком случае — точно там же, где ночевал Олег.
Правда, в соседней комнате.
Где, собственно, и разгорелся нешуточный скандал, звуки которого хорошо были слышны Хлебникову.
Подробности этого скандала, долетавшие до его ушей и отчасти сохранившиеся в памяти Олега, благоразумно опущу.
Тем более, что ими и не владею.
Скажу только, что вскорости после этого чрезвычайно шумного ночного происшествия пути-дорожки Влодова и Кати разошлись.
Окончательно.
Причём Катя вообще перестала упоминать имя Влодова в довольно редких беседах со мной, а Влодов весьма быстро женился на ещё более юной, чем Катя, Люде Осокиной.
В семейных диалогах с которой поминал Катю Гуляеву непозволительно часто.
По мнению Люды...
С которой я познакомился в начале нового тысячелетия.
Притом, что до разговора о Кате дошло у нас всего-то лет пять назад.
На каком-то элитарно-малочисленном писательском сидячем фуршете в Пёстром зале ресторана ЦДЛ.
Услышав от меня, что Катя Гуляева — моя одноклассница, некоторое время общавшаяся с Влодовым в далёкой юности, Люда незамедлительно сходила за Олегом Хлебниковым.
Благо его столик стоял где-то совсем поблизости от нашего…
Впрочем, никаких дополнительных подробностей о той давнишней громкой ночной истории с участием Влодова и Кати Гуляевой Люда от Хлебникова так и не добилась.
Однако этим подходом не ограничилась.
Попросив меня узнать их у Кати Гуляевой.
Да и не только их.
Сославшись на то, что подробности нужны ей отнюдь не из праздного любопытства, а для написания очередной главы бесконечных вдовьих воспоминаний о великом поэте Влодове…
В общем, Кате я написал.
По электронной почте.
Следующим же утром.
Катин ответ не заставил себя долго ждать.
Он сводился к тому, что никаких подробностей от неё не будет.
Хотя бы потому, что вся непродолжительная история общения с Влодовым помнится ей как один кошмарный сон.
Который очень хочется забыть…
А я вот некоторые Катины стихи и строчки из той подборки в «Комсомольце Удмуртиии» до сих пор помню:
О колбаса
твои глаза
прекрасные
на розовом лице
столь дороги
и столь недолговечны...
Или:
и будут в этом мире
извечно голубом
скворцы полуживые
чирикать над гробом…
Ну и совсем уж напоследок:
и будет мужем мне
грузинский князь*…
_____________________________________________
*Если это юная Екатерина Владимировна писала про своё здешнее будущее, то пока не случилось...
Две разнополые истории
1
Будущий главный редактор журнала «Дружба народов» поэт Сергей Надеев, много лет назад услышав (от меня) одно моё восьмистишие, неожиданно произнёс: «Блеск!»
После чего даже расшифровал, чем была вызвана именно такая чрезмерная для обычно меланхолично-молчаливого Серёжи реакция.
Оказывается, поэту Надееву с ходу запали в душу третья и четвёртая строчки моего стихотворения:
Кофе женского рода «Арабика»
В кофемолке визжит электрической.
Кстати, лет пять тому, когда я напомнил встреченному мной где-то Сергею Александровичу эти две, вызвавшие в нём столь бурную реакцию строчки, он среагировал на них тем же коротким словом из пяти букв…
2
А между описанными мной выше случаями в Нижнем буфете ЦДЛ возникла ещё одна ситуация.
Отчасти похожего толка.
Правда, с другими половыми признаками.
Словесными...
Вдобавок на месте поэта Сергея Надеева находился другой.
Другой поэт.
Тогдашний заместитель главного редактора «Новой газеты» Олег Хлебников.
Да и моё восьмистишие выглядело совсем иначе.
Не говоря уже о том, что до глубины души поразило Олега Никитовича заключительное его четверостишие.
Причём особенно впечатлило последнее (в стихотворении) слово:
Пошла машина
Стирать три тапка…
Ты — не мужчина,
А — н е р в о т р я п к а…
Хвост
Литературный переделкинец и новомирец Павел Крючков представлял свой проект «Звучащая литература».
То есть проводил его широкомасштабную презентацию.
В Москве…
По-моему, в Доме Национальностей.
Где зрительный зал относительно просторен.
А фойе маловместительно.
Второе стало очевидно по окончании успешной торжественной части, когда народ – дружными рядами – рванул в сторону фуршета.
Дабы попасть в неавтомобильную пробку.
Внутри фойе.
Вот меня – практически насильно — и прибило к внутрисвитерной спине Хвоста – культового рок-музыканта Алексея Хвостенко.
Волосы которого – опять же – легендарно собранные в хвост – оказались прямо передо мной.
Буквально вынуждая дёрнуть лично незнакомого мне достопримечательного Хвоста за хвост.
Совсем легонько.
Вроде как на память…
Так, собственно, и вышло.
Через пару-тройку недель мы все остались без Хвоста…
Про поиски могилы
«Наиболее памятным свиданием стали совместные поиски могилы Владимира Лифшица на Переделкинском кладбище, поскольку тот умер и был похоронен, когда его сын жил уже в Америке.
Найти могилу оказалось вовсе не просто. Весенняя распутица, кладбище на скользком обрыве, бесцельные блуждания и попытки разобрать надписи на потемневших табличках… Наконец какой‐то пахнущий перегаром кладбищенский работяга заверил, что покажет “нашу” могилу – вот только перевезет кучу песка, куда ему велено. Для экономии времени впрягся в сани и я, а когда дело было сделано, выяснилось, что толку от похмельного проходимца как от козла молока. Так ни с чем мы и уехали. Да еще в придачу какой‐то болван от злобной скуки бросил в нашу проходящую электричку камень с насыпи, и стекло окна, возле которого я заботливо усадил Лешу по‐эмигрантски любоваться родиной, сморщилось, обмякло и повисло наподобие мешка.
...Спустя какое‐то время то ли я предложил Лосеву обратиться к знающему человеку, то ли он меня попросил об этом, но таким человеком стал мой добрый знакомый, литератор и культуртрегер Павел Крючков. Он, спасибо ему, нашел на Переделкинском кладбище захоронение Владимира Лифшица и взял на себя хлопоты по уходу за могилой»
Это цитаты из литературных и окололитературных воспоминаний Сергея Гандлевского.
А речь здесь ведётся о могиле поэта Владимира Лифшица (отца поэта и литературного критика Льва Лосева, урождённого Алексея Лифщица).
Владимир Лифшиц, большую часть первой половины жизни обитавший в культурной столице, сиречь в городе на Неве, но похороненный на территории нынешней Новой Москвы, известен неискушённому советскому и постсоветскому жителю разве что как автор слов песенки про пять минут в исполнении Гурченко из культовой рязановской «Карнавальной ночи».
Да и то не факт, что наш зритель и слушатель в курсе этого факта...
Впрочем, сейчас я не о роли Владимира Лифшица в истории литературы.
О чём можно кое-что (и даже больше) найти у неисчерпаемого Дмитрия Быкова.
А о том, каким образом была на самом деле найдена вышеупомянутая (не раз) могила на Переделкинском писательском кладбище.
И — кем.
Между прочим, вовсе даже не благодарно восхвалённым Гандлевским Павлом Крючковым.
А его непосредственным начальником по Дому-музею Корнея Чуковского в тогда ещё подмосковном Переделкине Сергеем Агаповым.
Паша его слёзно попросил помочь, и Серёжа слёзной просьбе своего подчинённого внял.
Правда, тоже не так чтобы сразу с поставленной задачей справился.
Да и не совсем в одиночку…
По дороге на кладбище Сергей Васильевич фамилию усопшего благополучно запамятовал.
Помнил только, что фамилия у того сугубо еврейская.
И — опирался лишь на сие безошибочное памятное знание...
С ходу оно, однако, ему не помогло.
Но знание такой важной детали, в конце концов, сработало.
В жёсткой связке с пол-литрой.
Обещанной похмельному кладбищенскому работяге.
Возможно, тому самому, о котором обмолвился в своих мемуарах мой двойной тёзка Гандлевский…
Агапов работяге так прямо и сказал: – Ищи не слишком старую могилу какого-то еврея.
Найдёшь нужную — пол-литра твоя!
Короче, могила Владимира Лифшица была оперативно обнаружена.
Чуть ли не в тот же день...
Историю же её нахождения знаю от Павла Крючкова и Сергея Агапова.
Лично.
От них обоих.
Поведавших мне в двух своих лицах (да и не только мне) об этом на открытой деревянной веранде чуковско-переделкинского Дома-музея.
После одного из последних наших совместных Костров Чуковского.
Когда Фестиваль его имени, в своё время придуманный мной, ещё окончательно не умер…
Памятник на берегу
На берегу озера Сенеж в подмосковном городе Солнечногорск, почти вплотную примыкая к воде, стоит памятник советских времён.
Издалека (а особенно вблизи) внешний вид его (вместе с подобающей цветовой гаммой) очень напоминает очертание жительницы глубин – русалки, вдоль и поперёк своего тела обвитой тиной.
Однако памятник снабжён поясняющей табличкой, недвусмысленно информирующей, что это герой одноименной поэмы Александра Твардовского весельчак и балагур-гармошечник красноармеец Василий Тёркин…
Приз
Серебряный бор – это стародавнее, но до сей поры нестареющее место массового отдыха москвичей и примкнувших к ним гостей столицы.
Кроме того, «Серебряный бор» — это ресторан где-то поблизости.
А ещё «Серебряный бор» — это приз в соревновании.
Для лучшего по профессии.
Впрочем, вернее всего, не для самого лучшего – для вице-чемпиона.
То есть – второго призёра.
Потому что приз для победителя, скорее всего, «Золотой бор».
Если, конечно, речь идёт о соревновании зубных врачей…
***
Вся жизнь состоит из реприз
(И прочего – кроме того…)
«Серебряный бор». Это приз.
Дантист получает его…
Ты ржёшь. Отрываясь. Как тромб
(Хоть смысла не можешь понять…)
А приз, что зовётся «А-пломб»
Дантист получает. Опять…
Рекордсмен по количеству…
В юношестве я писал сравнительно немного: от двух до восьми стихотворений в месяц.
Рождение Арсения опосредованно и абсолютно неожиданно привело к тому, что моя ежемесячная выработка значительно увеличилась, составив 10-13 стихотворений.
Так продолжалось года четыре, а потом почти в одночасье всё изменилось.
Когда знакомый поэт, по мнению Александра Межирова и Евгения Евтушенко, лучший на постсоветском русскоязычном пространстве, вяло пристыдил меня за поэтическую малоколичественность.
Сам же он творил в стиле прозаической Агаты Кристи: только ставил точку в конце одного произведения, как начинал ваять другое.
Короче, уже довольно быстро и я приноровился к аналогичному способу стихоизвлечения…
Разница заключалась лишь в том, что межировско-евтушенковский фаворит усиленно исторгал собственное поэтическое слово между длительными, криминальными запоями, периодически приводящими его к всевозможного рода лежаниям и отсидкам.
А я функционировал на регулярной домашней основе, не позволяя себе никаких простоев…
Помнится, незабвенный Дмитрий Александрович Пригов вроде бы мечтал сделаться автором 4000 стихотворений, и даже, возможно, успел осуществить поставленную перед собой рекордсменскую задачу.
Это я к тому, что для меня 4000 написанных стихотворений – этап давным-давно пройденный.
Строгий счёт личным виршам я не веду, однако (без ошибки) полагаю, что заветную приговскую норму я перекрыл уже раз в пять.*
Если считать всё моё детское, вкупе с прорифмованными многожанровыми стихоиграми.
И — раза в три.
Если ограничиться только взрослым лирико-ироническим корпусом.
_______________________________________________
*Здесь приведены данные на 2013-й год. Очевидно, что показатели того времени к настоящему моменту перекрыты. Причём значительно, в разы…
О чём говорят поэты…
Насколько я разбираюсь в озаглавленной выше ситуации, поэты говорят о том же, о чём и все другие люди.
Впрочем, существует, пожалуй, весьма специфическая тема, которая обсуждается исключительно в этом кругу.
Причем совсем не обязательно, чтобы он был дружеским.
– А я вот уже скоро год как стихов не пишу! – с болезненной гордостью за своё трудное призвание произносит один поэт, скажем, на узкой (практически вынуждающей к общему разговору) переделкинской тропинке.
– А я уже почти три! – вторит ему другой стихотворец.
– А я уже пятилетку с гаком!
– А я уже больше четверти века!..
А я привычно стою чуть поодаль и отстранённо молчу….
