
Дед умер внезапно. Вчера ещё Санька с ним созванивался, болтали о всякой житейской ерунде. Продукты есть, ничего не болит, телевизор не включаю, человечество в тупике — ни одну из обязательных тем разговора не обошли вниманием. Голос у деда был бодрый и весёлый. Он приглашал в гости единственного внука. Санька пообещал, что завтра ненадолго заскочит. А «завтра» деда не стало. Саньке позвонили, и незнакомый голос с номера деда спросил:
— Александр Светлов?
— Да.
— Светлов Семён Моисеевич кем приходится?
— Дед. А что случилось?
— Приезжайте. Срочно, — телефонные гудки тревожно и ритмично застонали.
Санька быстро собрался. Машина стояла у подъезда — вчера поленился ехать на автостоянку. Как знал. Рванул с места в карьер. Дед жил за городом, минут сорок езды, если без пробок. Через полчаса Саня был в Краснообске. Скорая помощь возле подъезда стояла немым подтверждением горьких мыслей. «Ну, мало ли больных вокруг, дед никогда не болеет» — вихрем пронеслось в сознании. Ждать лифт Санька не стал — всего-то четвёртый этаж. Дверь в квартиру приоткрыта. Пахнет медикаментами. Навстречу здоровенный лысый мужик в белом халате:
— Вы кто такой?
— Внук. Александр Светлов. Звонили. Недавно, — переводя дыхание и пытаясь пройти в дедову спальню, ответил.
— Вот, это вам, — мужик протянул изрядно помятый и исписанный дедовым почерком, тетрадный листок.
— Что с дедом?
— Умер. Вам разве не сказали? Обширный инфаркт. Во всяком случае, очень похоже. Очень.
— Что за бред! Он никогда не жаловался на сердце.
— Лет-то ему сколько, помните?
— Восемьдесят шесть, — ответил, — вы же понимаете, что по сегодняшним временам это не возраст. Даже сто лет назад это не было возрастом. И проблемой не было.
Саня не мог остановиться, он говорил, говорил и сам понимал, что говорит ерунду. Хотел замолчать и не получалось. Даже увидев пожелтевшее удивительно спокойное лицо деда на диванной подушке, не смог. Показалось, что дрогнула щека — ещё мгновение, и это доброе, родное лицо с такими теплыми и знакомыми морщинами расплывётся в привычной улыбке.
— Дед, ты зачем разыгрываешь меня? Где ты видел таких амбалистых докторов? — Саня попытался взять за руку недвижимо лежащего деда. Ладонь холодная и неживая.
Подошёл врач.
— Дед о тебе беспокоился перед смертью… Всё переживал о записке. Прочти. Он настаивал, чтобы к тебе она дошла, не потерялась… Сейчас полиция приедет. Мы вызвали. Ты о записке не говори. Заберут. И могут не отдать.
— Спасибо. Он что же в сознании всё время был?
— Да, дед у тебя боевой. Шутил с нами до последней секунды. И потом говорит: «Ну, поехали». Сказал и ушёл. Представляешь? Как первый космонавт… Никогда такого не видал. За десять лет на скорой чего только не насмотришься. Семён Моисеевич сам управлял процессом. Это точно, — сказал врач и отошёл, оставив Саню.
Записка состояла из двух частей. С одной стороны листа короткое письмо внуку. Советы в дедовом стиле: «Санька, Санечка, Шурок, живи легко, не смотри на время, влюбляйся и будь уверен в своих силах. Желания сбываются — помни об этом. В мечтах своих разберись. Определись, кто их нашёптывает. Контролирующие твари всегда рядом — работают вдвоём. Люди, по незнанию, зовут их Ангелами, но это просто имя. Запомни, здесь — на Земле — ничего не заканчивается. Обязательно будет повторение. Заключительная фаза для божьей задумки — человека — в повторном прохождении жизненного пути его душой. Думай». Крупно, размашисто, уверенной рукой. Так пишут люди сильные и здоровые, весело глядящие в будущее. Так всегда писал дед.
На второй стороне того же, вырванного из ученической тетрадки листа, — рисунок. Два круга с перекладиной посередине, на очки похоже. А под рисунком надпись «duo mundi dependentes». Похоже, латынь. Санька языка не знал. Не понял он и про ангелов с божьей задумкой. Дед верующим-то не был. Саня решил, что позже разберётся с запиской — не до того сейчас. Разгладил лист и аккуратно положил меж блокнотных страниц.
А после похорон каждый день, как белка в колесе — заочная учёба, работа, бытовая суета. Об отложенном на потом письме забылось. Жизнь катилась со скоростью и грацией снежной лавины. Санька по утрам намечал какие-то дела, но независимо от того выполнил запланированное или нет, вечером усталый и измученный, засыпал едва коснувшись постели. Как будто дед забрал с собой источник Санькиной энергии или сам был таковым.
Незаметно пролетело два месяца после его смерти. На дворе уже играло всеми красками и ароматами яркое лето, солнце призывно сияло. Новосибирцы после долгой снежной зимы спешили подарить своим бледным телам немного тепла и загара.
Саня собирался на Обское море, когда звякнул домофон. И мужской голос в трубке проскрипел:
— Добрый день. Я по поводу Семёна Моисеевича.
— Его уже нет, умер. Кто вы? — негромко ответил Саня.
— Мне известно о несчастье, постигнувшем вашу семью. Однако, может быть, поговорим иначе, и вы меня впустите?
Интуитивно Саня определил гостя, как представителя похоронного бюро. Того самого, что помогало с похоронами деда. Эти ребята так навязчиво совали рекламный буклет с надписью «время подумать о памятнике усопшему», что теперь явно хотят напомнить о выгодном предложении.
— Я сейчас выйду. Ждите, — коротко ответил.
«С деньгами сейчас совсем негусто. Памятник будет, но позже. Дед бы меня понял. Он меня понимал», — собирая рюкзак, бубнил Саня себе под нос.
Вышел на улицу. Перед подъездом никого. Только через дорогу на детской площадке сидит плюгавенького вида мужичок и глазеет по сторонам, словно, папаша, потерявший ребёнка во время прогулки. «Не дождался», — сделал вывод Саня, и было уже собрался уходить, как этот самый мужичонка окликнул его:
— Александр?
— Да. Это вы хотели меня видеть? Если по поводу надгробья, извините, пока никак. Я позвоню, когда будет нужно, — Саня всем видом показывал, что спешит и не готов сейчас разговаривать.
Мужчина хмыкнул и ехидно проворчал:
— Похоже, Семён Моисеевич ошибался на ваш счёт.
— Послушайте, что вы себе позволяете! Дедом шантажировать. Это же ни в какие ворота… Я же сказал, что ваше предложение помню, но пока не планирую памятник ставить. До свиданья! — вспылил Саня. Резко отвернулся и пошёл прочь.
Слишком быстро пошёл, почти побежал. Он удалялся от неприятного человека и не мог понять, почему к горлу подкрадывается обида и холодный страх застит глаза? Остановился в парке передохнуть. Покосившаяся деревянная скамейка, скрипнув под ним, многозначительно притихла. Саня осмотрелся. Чего бежал? От кого?
— Это нормальная реакция на энергию второго мира, — услышал за спиной скрипучий голос того самого мужичка.
— Что? Какого чёрта! Вы преследуете меня?
— Успокойтесь, молодой человек. Никто вас не преследует! И если бы не работа Семёна Моисеевича и не мой статус контролёра, уверяю вас, никому бы и в голову не пришло влиять на вашу присутственную земную функцию.
— Какую функцию? — вздёрнул брови Саня, обернувшись на голос.
Сзади никого не было. Шелестели листья берёз, сияло солнце, лёгкий ветер путался в траве и вдалеке катались велосипедисты.
— Я здесь, — хихикнул мужичок, непонятным образом оказавшийся рядом с Саней на скамейке.
— Что за цирк? — сердито, стараясь не выказывать удивление, спросил Саня, — Что вам от меня нужно?
— Поговорить. Мне нужно просто поговорить. Не возражаете? — мужичок вытащил из нагрудного кармана очки, протёр их, но надевать не стал.
Саня терпеливо наблюдал за его манипуляциями.
— Ну, говорите! Слушаю вас, — произнёс уже намного спокойней.
— Да-да. Собственно говоря, у меня к вам, молодой человек, послание от деда.
— Письмо? Давайте, — Саня протянул руку.
— Господь с вами, какое письмо? Сюда оттуда ничего нельзя проносить. Категорически. Ни-че-го! — жёстко и коротко отделяя каждый слог друг от друга, таинственно прошипел незнакомец.
Саня выжидающе молчал и разглядывал нелепого вида собеседника. Неопределённого возраста, лысоват, маленькие бегающие и пустые глаза, хорошо очерченный рот с тонкими губами и ямочкой на правой щеке — непримечательная внешность. Ничего особенного, но вызывает стойкое неприятие. В этот момент незнакомец ловко сунул Сане в ладошку те самые очки:
— Наденьте. Нам необходимо находиться в одном визуальном пространстве. Это совсем просто, надевайте, надевайте! Не нужно беспокоиться. Ничего страшного не произойдёт, — подталкивая под локоть, торопливо говорил он.
— А без очков никак нельзя дедово послание получить? — изумился Саня.
— Без них никак… Категорически невозможно! — расплываясь в улыбке, лепетал мужичок, вращая мутными глазками.
— Бред какой! Не буду я напяливать на себя эту ерунду. У меня хорошее зрение. Если есть, что сказать — говорите. А нет — до свиданья!
— Видите ли, Александр, это не совсем очки. Вернее, совсем не очки. Ваша задача их примерить, и всё. Дальше дело техники — вы увидите, насколько неоднозначен мир, как многогранна действительность и многомерна жизнь! Многие вопросы отпадут сами по себе. Вы увидите деда, вернее его пограничный фазовый образ. Но не всё ли равно вам, желающему поговорить с ушедшим в мир иной родственником, будет это тело или, так сказать, душа? Уверяю, вы сразу поймёте столько, что невозможно представить!
— И что же я пойму? Что меня преследует сумасшедший? Это я и так вижу, без очков. Пардон, без хитрейшего оборудования, — усмехнулся Саня.
— Вот оскорблять контролёра не нужно! Я даю вам возможность увидеть деда — Семёна Моисеевича — светлая ему память!
Саня вздохнул. Повертел в руке очки — роговая оправа, непрозрачные с сиреневым отливом стёкла — ничего особенного, очень похожи на дедовы. Однако надевать их не хотелось.
— Откуда они?
— Молодой человек, что ж вы так нерешительны? Это же так просто! Я же ради вашего блага…
— Благими намерениями вымощена дорога в ад, — это произнесла юная велосипедистка, подъехавшая к ним. — Не соглашайтесь, Саша!
Мужичок вздрогнул от неожиданности.
— Опять ты… И как только успеваешь! — прорычал он.
— Вы знакомы? — к обоим сразу обратился Саня.
— Ещё как, — усмехнулась девушка.
Она, оставив велосипед, пристраивалась на скамейку в середину между мужичонкой и Саней, который подвинулся, давая место неожиданной собеседнице.
Это была стройная, белокурая и миловидная девушка лет семнадцати, в спортивных обтягивающих худые ноги, лосинах и яркой футболке со странным логотипом «second.hand».
— И мы знакомы? — удивился Саня.
— Это да, — девушка молниеносно завладела очками, ловко выхватив их из ладошки.
— Серый, ты совсем крышей поехал? А, если бы он повёлся на твои россказни и надел эти очёчки?
— И что такого? Когда-то всё равно это всплывёт, так почему бы не сейчас? Скажи, почему?
— Потому! Не время ещё. Вот зачем тебе отдавать их? Скажи, зачем? Меня подставляешь? Так ведь глупо. Вместе пойдём, — строго и по-родительски глядя на мужичка, произнесла юная особа.
— Слушайте, я ничего не понимаю в ваших очковых разборках! Давайте без меня, — Саня попытался встать.
Ноги не слушались. Тело сопротивлялось и, казалось, управлялось извне.
— Поздно. Сиди теперь, — с нескрываемым сожалением произнёс мужичок. — И кто тебя звал? — обратился он к девушке.
— А меня, между прочим, звать не нужно! Я всегда с тобой рядом должна быть, — игриво отвечала та, налепляя на пресловутые очки какие-то плёнки.
Закончив с этим нехитрым делом, она удовлетворённо осмотрела свою работу.
— Вот так. Теперь бери. Это очки твоего деда.
И снова вернула их в Санину раскрытую ладонь.
— Откуда они здесь? Деду в гроб очки положили. Соседка меня всё доставала, мол, ему там нужнее — клади обязательно. Я и не сопротивлялся, выполнил. Тогда всё как в тумане было, но про очки точно помню.
— Вот! Добился своего, искуситель, твою мать! Он помнит, а ты, Серый, похоже, что-то забыл. Давай, выпутывайся теперь. А я посмотрю, как у тебя получится.
— Хорош вопить! Если бы не ты, он бы всё сделал, как задумано. И примерил, и увидел бы, и новый мир бы для всех случился… — огрызнулся мужичок.
— Нет, Серый, просто миры изменились бы. И никто из нас не знает, не может даже представить эти изменения! И лишь в одном я абсолютно уверена — наказание пришло бы незамедлительно. Наказание и людям, и нам. Понимаешь? — выпалила она, явно показывая, кто здесь главный.
— Ну, затараторила, — мужичок нехотя поднялся со скамейки и встал напротив Сани, расстегнув куртку.
На кармане клетчатой рубашки мелькнул такой же логотип «second.hand». Эти двое были явно из одной компании.
— Ты, Александр, почитал бы дедовы записи. Он многое понял, проходя присутственную функцию, то есть живя в этом мире. Эксперимент с обнулением, ну, со смертью — удался у него на все сто. Только как дальше будет, он не знал. Не мог знать. А у нас свои правила. И всё налажено. И задачи у каждого свои. А он-то пренебрёг, получается, своими.
— Серый, прекращай ходить кругами, — одёрнула велосипедистка.
— Да. Сейчас. Короче, Саша, очки дедовы. Именно те, из гроба. Всё, — мужичок замолчал.
— Зашибись! Объяснил, — хлопнула себя по острым коленкам девушка.
— Вы, что эксгумировали его? — прошептал Саня.
— Ооо… ни в коем случае! Зачем? Семён Моисеевич просто хотел установить связь, подтвердить своё открытие о дуальности миров. Вот этот серый бес, любитель перемен, и уцепился за возможность, — девушка кивнула на мужичка.
— Возможность чего? — у Сани голова шла кругом.
— Эх, лучше бы тебе молчать. И ещё: лучше бы нам не встречаться никогда, — холодно произнесла девица.
— Александр, прочти записи Семёна Моисеевича, — шептал мужичок, глядя куда-то в сторону.
— Вы кто такие? Что вы сделали с дедом? — Саня фонтанировал вопросами, которые даже ему казались глупыми.
— Я же говорила, что он не поймёт. Не слушаешься, вечно лезешь со своим искушением знаниями! Вспомни, про Еву я тебе сколько раз предупреждала — не лезь, молчи! Не готова она… Не послушал! Думаешь, что умнее всех. Сломался привычный уклад, и что толку? Сейчас опять туда же! Типа, мужские особи разумней… Ага… Смотри, он же явно не готов, — вычитывая своего Серого, она совершенно игнорировала Саню.
— Прочти записи, прочти записи, — шипело в Сашкиной голове.
Вдруг из куста вышла красивая разноцветная кошка. Громко мяукнув, она грациозно уселась напротив и принялась заинтересованно наблюдать за троицей на скамейке. Появление пушистой красавицы подействовало на представителей компании «second.hand» мгновенно. Стремительно подскочив к велосипеду, юная командирша махнула рукой мужичку:
— Серый, садись быстрее, нам пора. А ты, — обратилась она к Сане, — всё забудь и рукописи дедовы не трогай! Просто поверь — мир здесь не заканчивается. Всё сложнее и проще одновременно. И-и-и-и… тебе ещё рано знать.
Они, взгромоздившись вдвоём на велосипед, быстро скрылись из виду. Постепенно Санино тело приобрело прежнюю подвижность. Руки, ноги начали слушаться. Он поднялся и, забыв, что собирался к морю, вернулся домой. Хотелось спать. В голове шумело и свистело, мышцы ныли. Не раздеваясь, Саня улёгся в кровать. Тут же навалился глубокий сон.
Во сне он переводил дедову записку. Открыл глаза со словами: «Два взаимозависимых мира». Перерыл стол в поисках той самой записной книжки, в которую вложил помятый лист, исписанный дедовым размашистым почерком. Надпись «duo mundi dependentes» загнал в переводчик. Убедился, что перевёл верно.
И что теперь? Перечитал записку. «Обязательно будет повторение», — писал дед. Как это понимать, с учётом перевода? Повторение в другом мире? Каком? Где он этот другой мир? Параллельно с нашим, или на другой планете? Может быть, он навсегда в прошлом.
И тут Саня вспомнил надписи на одежде двух его недавних собеседников: «second.hand», то есть, вторые руки. Словом, бывшее в употреблении. Бывший, однажды прожитой мир. То есть земной, когда-то пройденный человеком, должен повториться. Свой путь каждый проходит в ином измерении… после смерти… какой-то иной фазой своего существования, видимо, душой.
Похоже, дед изучал идею дублирования мира после смерти. Разобраться при жизни Семён Моисеевич не смог, вот и решился на эксперимент. Умер и, видимо, там что-то понял. Саня заинтересованно покрутил в руках дедовы очки, уже потерявшие необычные свойства. Поскрёб ногтем стёкла, пытаясь отковырять то, что наклеивала велосипедистка — ничего не было, никакой плёнки! Саня тяжело вздохнул: «Эх, дед… Желания сбываются».
Художник из маршрутки
Устав от работы, быта и себя, Сева сел в первую попавшуюся маршрутку (оказалось, шестьдесят шестой номер) и покатил «куда глядят глаза и крутятся колёса». До конечной остановки оставалось минут сорок. Он устроился у окна и, мучимый желанием ни о чём не думать, принялся глазеть на убегающую картинку. Дома, машины, люди, бездомные собаки — суетились в заоконном мире, а Сева — житель иных далей — спокойно обосновался в полупустой маршрутке. Отстранённость приятно разливалась по телу, и блаженно улыбаясь, Сева уткнулся лбом в оконное стекло. Напротив примостился худощавый, с острой бородкой и таким же острым взглядом мужчина средних лет в старомодном, но элегантном пальто. Шляпа с тростью ему явно мешали. Немного повозившись, незнакомец пристроил у ног эти предметы уходящей эпохи и спросил:
— Вы действительно хотите избавиться от мыслей?
Скрипучий участливый шепот вывел Севу из полудрёмы. Невольно вздрогнув, он чуть слышно буркнул:
— Ехай молча, дедуль.
И подумал: откуда взялось это «ехай»? Сосед только улыбнулся в бородёнку. За окном уже появился лес — редкая поросль деревьев по краю дороги и вглубь уходящая чаща. Плохо разлагающиеся следы цивилизации под каждым деревом мешали взгляду — кульки, упаковки, бутылки, тряпки — чего только не было. Мусор раздражал, и Сева мысленно отчертил линию, ниже которой решил не смотреть. В это время, незнакомец достал планшет и принялся что-то активно писать и зачеркивать. Это выглядело странно. Сева исподтишка наблюдал за ним. Сначала заметил, что мужчина левша, потом оказалось, что никакого планшета нет — в руках он держит блокнот и рисует карандашом, изредка поглядывая на Севу.
— У вас интересные уши, — не отрываясь от рисования, произнёс сосед характерным скрипучим шепотом.
— Что? — с максимально долгим «о» протянул Сева.
— Уши, говорю, хороши, — сказал мужчина, ещё раз пристально посмотрел на рисунок и захлопнул блокнот, — Всё! Давайте знакомиться. Я — Илья.
— А я в маршрутках не завожу знакомств.
— Правильный принцип, Севастьян, — улыбнулся в ответ попутчик.
— Меня так никто не зовёт, — ответил Сева.
— Сева — мне не нравится. Очень по-детски, несерьёзно, к тому же не соответствует вашему характеру и представлению о себе.
Сева промолчал. Ему не понравилась шутка. Или это не шутка вовсе? Сам факт того, что неизвестный называет его по имени и даже осведомлён о характере, не понравился. Спокойного созерцания заоконного беспорядка не получалось.
— Конечная, — крикнул водитель. И пассажиры зашевелились. Маршрутка плавно затормозила около прозрачного грязно-голубого сооружения остановки. Открылась дверь, впуская в салон свежий, настоянный на юных смолистых листочках, весенний воздух. Люди торопливо выходили на свободу — прочь из душного маршруточного мирка.
— Заметьте, Севастьян, каждый, выходя, делает глубокий вдох. Это просто невероятно! — смеясь сказал мужчина и, подхватив Севу под локоток, помог спуститься на подножку.
— Что вы творите, Илья? — освобождая руку из цепких пальцев странного соседа, возмутился Сева.
— Ну, вот и познакомились.
— Что вам нужно? Не мешайте.
Сева быстрым шагом направился к тропинке, ведущей вглубь лесопарка. Его план «отдохнуть от…» явно срывался. Шаги сзади настойчиво отстукивали именно это. Вдвоем, друг за другом, со скоростью, не позволяющей любоваться красотами просыпающейся природы, новоявленные знакомцы шли около минуты. Остановка, и дорога уже исчезли из вида. Сева устал от догонялок и резко остановившись, спросил:
— Так, чего вы хотите?
— О, сущую мелочь! Видите ли, я художник. Мне нужна натура. И если бы вы соблаговолили позировать мне… Нет, нет — не подумайте ничего дурного! Просто голова… Сзади… У вас удивительные уши…и затылок. Понимаете, мне достаточно только несколько минут. Я уверен, вы успеете на обратный рейс. Вы же никуда не спешите, я знаю. Вы вполне сможете, позируя, «недуматьниочем». Соглашайтесь. Здесь недалеко. Я снимаю угол у одной добропорядочной дамы.
— Да, пошёл ты! — грубо прервал разговор Сева и зашагал ещё быстрее. Погони не было. Видимо, художник остался поражённый неудачным исходом переговоров. «Надо же — затылок ему понравился! Смех, да и только. Хотя мужик видно неплохой, культурно так разговаривает. У дамы, говорит, добропорядочной остановился. Несовременный какой-то лексикон. И чего я рванул, как ошпаренный? Ну и пусть бы рисовал голову — не жалко! Может быть вернуться? Делать то всё равно нечего. А так будут мои уши на каком-нибудь шедевре топорщиться. Он же заплатить должен за то, что рисовать их будет! Деньги край нужны. Надо тормозить», — так рассуждал бегущий в неизвестном направлении, непонятно куда и зачем, Сева. Илья действительно обескуражено стоял на тропинке, неудобно опираясь на трость и рассматривая серых птичек, поющих трель любви на соседнем дереве.
— Всегда одно и то же! Люди совершенно не меняются. История не учит и учить не может — её дело исключительно констатация фактов. Связь меж фактами, конечно, есть, но, даже познав её, человечество не готово применить свои знания, в силу неизменности людских типов и поступков, — он ещё долго и невнятно бубнил что-то о связи прошлого и настоящего, о сути человеческой. Поэтому не услыхал звука шагов вернувшегося Севы.
— Илья, вы ошибаетесь. Человек — это звучит гордо! И я готов позволить вам запечатлеть мой затылок вместе с ушами, за недорого.
Громкие слова словно вывели художника из оцепенения. Бородка его вздрогнула, а усы, казалось, даже приподнялись и заострились. Илья просиял искренней, открытой улыбкой.
— Просто замечательно, что вы вернулись. Это же находка! Вы не представляете, насколько важен этот набросок. Идемте, тут недалеко.
— А, может быть, я тут на пенёчке попозирую? Зачем куда-то идти? Карандаш, блокнот у вас есть. Приступайте.
— Видите ли, молодой человек, карандашный рисунок — это иное изложение, грубо говоря. Обычно я делаю набросок кистью. Хотя, конечно, ежели вы настаиваете, я попытаюсь так. Однако может не получиться, и мы оба потеряем время.
— Если не получится, встретимся ещё раз, — оптимистично заявил Сева, удивляя себя столь позитивным настроением. Непривычное чувство легкости и простоты мыслей давали уверенность и неподдельную внутреннюю силу, вообще-то, ему несвойственную. Неподалёку виднелось дерево, низко изогнутый ствол которого, казался удобным для сидения. Сева решительно направился в сторону природной скамьи. Илья, осторожно перебирая ногами и путаясь тростью в траве, поспешил следом. Вблизи дерево оказалось менее удобным, но Сева взобрался на ствол и, обретя равновесие, замер.
— Хорошо. Хорошо, — словно заведённый повторял художник, рассматривая с разных сторон «объект». Потом сняв пальто и шляпу, пристроил их на ствол дерева — это была берёза — туда же притулил трость. Карандаш за ухом, блокнот в руке и нездешний отрешенно-сосредоточенный взгляд — так преобразился постоянно улыбавшийся и разговорчивый художник. А Сева, напротив, разговорился. Он так и сыпал вопросами:
-А где можно увидеть ваши полотна, Илья? Вдруг я сталкивался с вашими работами на выставках? Скажите название какой-нибудь из ваших картин. А как ваше отчество? Это же не хорошо — по имени обращаться к пожилому человеку.
— Ефимович, — буркнул художник. Казалось, слова он произносил бессознательно. Словно рот жил своей жизнью, а всё тело подчинялось одному, самому важному в этот момент делу — зарисовке необыкновенной Севиной головы.
— Илья Ефимович, — потягивая гласные, почти пропел Сева. Что-то знакомое слышалось в этом сочетании. Какая-то с детства близкая связка имя — отчество. Сева ненадолго затих, роясь в памяти. Уверенность в том, что художник именит, крепла, и ниточка памяти уже была рядом…
— Илья Ефимович. Репин! Да, — это Репина так звали. А ваша фамилия как? Снова поинтересовался Сева, внутренне нахваливая свою память. Ответа не последовало. Художник творил. Только вибрировал воздух вокруг его фигуры, и птицы прервали пение в знак уважения к таланту творца. Через двадцать минут работа была закончена, и посветлевшее лицо художника озарила улыбка:
— Вот и всё. Надеюсь, у меня получилось.
— Так, где я себя увижу, Илья Ефимович?
— Картина называется «Юбилейное заседание Государственного совета»
— Смешно! Такая картина есть у Репина.
— Я знаю. Это моя работа. Идёмте назад, к остановке. По пути расскажу свою историю. Может быть, вы — Севастьян, заинтересуетесь и примете рассказ вместо оплаты за недвижимое сидение натурщика? — Илья снова заговорил шепотом, как в маршрутке, и, не дождавшись ответа, повёл рассказ:
— Я не собираюсь вас обманывать в названии картины или в чём-то ещё. Просто не терплю лжи! А так как фамилию Репин вы угадали, поспешу предупредить ваши вполне обоснованные подозрения в моем безумии. Есть справка, утверждающая, что податель сего обладает незаурядным умом, твёрдой памятью и изрядным ассоциативным мышлением. Подпись, печать — всё настоящее и свежее. Выдана три месяца тому назад. Я здоров. И не говорите, что это невозможно. Иначе мы застрянем на первых шагах истории. А мне кажется, что вы именно тот Слушатель, о котором Он говорил.
— Кто это — Он? — только поинтересовался Сева и обратился в слух, больше не проронив ни слова.
— Это было в девятнадцатом веке. Шёл 1871-й год. Я работал над «Воскрешением дочери Иаира». Делал наброски. Работалось легко, но всё осложнялось катастрофическим безденежьем. Поэтому временно замысел полотна носил в себе. Впрочем, моего энтузиазма хватило бы ещё на несколько картин. До поступления в Академию художеств я работал в кочевой иконописной артели, потому библейская тема была близка. Мне она казалась наиважнейшей. Как я готов был писать — отдавать себя каждому мазку! Картину видел всю — целиком, с затенённым скорбным интерьером, со светлым ликом пробуждения. Но денег не нашлось даже на холст. Вот именно в это затруднительное время появился Он. Весь гладкий, лоснящийся и улыбчивый. Предложил написать пошленькую работку о студенте, подглядывающем за юной красоткой. Поначалу из страха нарушить внутренний настрой, пульсирующий в такт с воскрешением, я отказался. Но деньги не появлялись и не появлялась и лелеемая мною «Дочь Иаира». Я заглушил внутренний голос и написал фривольную историю тайной любви, за что получил немалую оплату в магазине Тренти. Денег хватило на полотно, краски и сытую жизнь. И вот с этого момента, прошу заметить, все мои задумки предвосхищались сим улыбчивым и неприятным типом. Откуда и как он проникал в мой дом, я не понимал. Но всегда его холёные белые пальцы тянулись к моей едва проснувшейся идее, а в рыбьих его глазах играли жадные блики. Я чувствовал, что идти на поводу предложений этого странного типа нельзя, но поделать ничего не мог. Всякий раз дела обстояли так, что я пользовался его советом, предложенной услугой или озвученными им мыслями. Так случилось с полотном «Иван Грозный и сын его Иван», которое писалось после подробного и внятного пересказа событий устами моего злого гения. Однако по окончании работы, когда полотно наполнилось трагедией, страхом и болью, Он же поведал мне истину: убийства не было! Что это означало для картины и для меня? Конечно, невозможность экспозиции полотна и высмеивание художника-лжеца. Улыбаясь, Он предложил переименовать картину. Но иные имена, это иные смыслы и иная интрига. Я отказался, чем вызвал неуёмную радость моего советчика. Нужно сказать, что позже император Александр III «величайше повелел картину Репина „Иван Грозный и сын его Иван“ не допускать до выставок и вообще не дозволять распространения её публике». Моя трактовка исторического сюжета вызвала в сердце монаршей особы большое возмущение. Однако со временем как-то всё устроилось. Уверен, что не без участия моего улыбчивого куратора. Картина продалась, начала выставляться, получила признание и даже восхищение кистью автора! И знаете, Сева, во мне проснулся нечеловеческий азарт к рисованию. Я не прекращал любимого дела ни на минуту. Даже во сне изучал и находил типажи, а, просыпаясь, зарисовывал видения. Во время работы над «Запорожцами» Он приходил часто. Любовался набросками, бесовски хихикал и предлагал добавлять всё новые и новые черты образам казаков. А по завершении признался в большой и искренней симпатии моему таланту. Так и сказал. А потом предложил сделку. Вкратце она состояла в том, чтобы я прекратил плевать через левое плечо, а делал это исключительно через правое. Обещал, что дарует мне умение останавливать время в минуты вдохновения. Согласитесь, шикарное предложение, а взамен почти ничего не нужно делать! Это же поповские наущения, мол, на правом плече у человека Ангел, а на левом — Бес восседают. Кто их там видал? А возможность дольше работать, творить была мне совершенно необходима. Я дал согласие. Не буду вас обманывать в полном неведении того, с какими силами я вступил в сговор — понимал. И закреплённый кровью контракт только утвердил меня в предположениях. Да… Правая рука начала сохнуть — это очень мешало работать. Научился писать левой. Этот — чёрный, гладкий и весёлый — меня не доставал, но и надолго не оставлял. Однажды Он пришёл с удивительной идеей: взяться за усовершенствование наследия Репина. Всегда есть, что доработать в уже законченных полотнах, но картины проданы, выставляются, висят в галереях или частных коллекциях, невозможно прийти к ним с кистью и красками. Так появилось у меня удивительное полотно. Оно пустое, но способно принять на себя любую готовую картину, изменяя которую, я вношу поправки в оригинал. За подарок бес запросил собственный портрет моей кисти. Я согласился и написал… И навсегда завладел бесовским полотном. Теперь много лет дорабатываю то, что писалось при жизни. Исправляю участки, написанные моими учениками. Вот вашего визави, помнится, изображал Кустодиев… Всё исправлю, обещаю вам, Севастьян. Всё! Времени у меня много. Вот такая история. О, покуда суть да дело, мы уже пришли. Смотрите, маршрутка — вас дожидается, не иначе!
— Постойте, а почему вы до сих пор живы? Этого же не может быть! — удивлённо и быстро говорил Сева голосом человека, абсолютно поверившего в рассказ.
— О, молодой человек, вы захотели узнать ещё одну историю. Но это уже слишком дорого за пару набросков вашего затылка!
Подкатила маршрутка. Сева сел у окна и осторожно помахал едва раскрытой ладонью стоявшему на тропинке Илье Ефимовичу.
Вскоре Сева побывал в Третьяковке на выставке работ Ильи Репина. Не признаваясь себе, шёл туда исключительно для того, чтобы разглядеть полотно «Юбилейное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года в честь столетнего юбилея со дня его учреждения». Картина была выгодно освещена, и Сева обнаружил в центральной её части сидящего чиновника, который запрокинув голову, блестел Севиным затылком… там, в круглом зале петербургского Мариинского дворца.