***

Она не понимала, как можно познать жизнь априори. Как можно следовать давно написанным законам и правилам, которые ещё не доводилось проверить на собственной шкуре. Если ребёнку скажешь: не суй пальцы в розетку, шибанет – он вряд ли послушает мудрого совета и отойдёт от греха подальше. Анечка была в каком-то плане инфантильна - не только в своём стремлении получить личный опыт, не руководствуясь советами других, но и в том, что Костик называл ребячеством – она могла капризничать из-за ерунды и обижаться до тех пор, пока самой не надоест. Могла петь детские песенки, пританцовывая, прямо в толпе незнакомых людей, есть шоколадки тоннами и забывать важные даты или события без зазрения совести. В большинстве случаев это умиляло и располагало к себе, хотя Анечка не делала это намеренно. Получалось как-то само собой.

Но это мешало ей взрослеть. Переход от родительской гиперопеки к самостоятельной взрослой жизни давался болезненно. Костик, как умел, помогал ей – но чаще без особого успеха. Он мыслил слишком приземлённо, чтобы помочь ей разобраться в своих тараканах и детских травмах.

Он знал, что у неё появился кто-то ещё – не мог не заметить. К Анечке резко вернулись её приступы гиперактивности, но в какой-то болезненной форме. Она не могла усидеть на месте – ей надо было постоянно чем-нибудь себя занять, иначе она съедала все успокоительные в доме и постоянно дёргалась – не могла оставаться долго наедине со своими мыслями. Со своей головой.

– Может, мы разъедемся? – неожиданно для себя как-то спросила она Костика.

– Я не хочу этого, – пробубнил он из-за экрана ноутбука, напряжённо стукая по клавишам.

Анечка почему-то разозлилась. Она терпеть не могла эту его равнодушную гримасу – мол, делай, что хочешь, я подожду, когда ты передумаешь.

– Ты слабак и тряпка. Ты не можешь запретить мне делать то, что я хочу. У тебя нет ощущения собственного достоинства – тебе наставляют рога, а единственное, на что ты способен – это перестать со мной разговаривать и зависать за компом. Зачем тебе я, удобно, привык, да?

Костик резко захлопнул ноутбук. Они впились взглядами друг в друга. Но тут лицо парня резко потеплело и смягчилось. Он подошёл к сидящей на кровати Анечке и присел на колени рядом с её ногами.

– Помнишь, как у Лимонова... Б…..ми, проститутками, авантюристами – но через всю жизнь вместе, – он тяжело вздохнул и положил голову ей на колени, – я знаю, что ты у меня дурочка, но не настолько дурочка, чтобы порывать с человеком, которого действительно любишь ради какого-то минутного увлечения. Не перебивай, пожалуйста, не говори, что я не прав. Мне тяжело, но я всё понимаю. Перебесись столько, сколько тебе потребуется. Только пока не переболеешь, не говори со мной. Не могу смотреть на тебя сейчас. Я тебя очень люблю, – и поцеловал Анечку в губы впервые с момента их последней ссоры. Она долго пыталась не заплакать. Не получилось.

Костик знал про неё, наверное, всё – но понять и принять мог не всегда. Да чего юлить – Анечка тоже не понимала его. Тем не менее, они всегда умудрялись найти друг с другом общий язык и комфортно сосуществовать. Потому что съели пуд соли вместе – и не такой ужас проходили; они понимали, что проблемы приходят и уходят, а человек, которого любишь – остаëтся. И они любили друг друга. Каждый по-своему, нестандартно, но все-таки. Не всем же быть эталонной парой, образцом для подражания, не так ли?

***

Анечка ждала Ставропольского в его квартире уже второй час. Он попросил приготовить что-нибудь на скорую руку – сам задерживался, делая какие-то свои личные дела, о которых не распространялся, а девушке было абсолютно неинтересно, чем он там занимается. Дабы не повторить прошлый плачевный опыт, Анечка гипнотизировала кастрюлю с рожками, сидя прямо напротив плиты. Откуда-то с улицы доносилась попсовая музыка.

В квартире Ставропольского было слишком скучно и тоскливо – современный дизайн с классически чёрно-белыми оттенками был поразительно бездушен и отталкивал своей правильностью. Даже посуда стояла идеально ровно и ослепительно сверкала. "Да уж, хотя бы прибрался сегодня, надо же", – между делом подумала Анечка. Бардак в такой относительно мажорской квартире смотрелся кощунственно.

Изначально девушка планировала отношения с Ваней как дружеские, основанные на поддержке и доверии – но у него были свои планы на Анечку. Она не смогла вовремя сказать "нет", а он воспользовался ситуацией и стал развивать действия по собственному сценарию. Девушка, в свою очередь, просто поплыла по течению – ей было уже в принципе без разницы – пусть решают за неё.

– Я сломаю тебя. Когда-нибудь ты пожалеешь, что не стал мне просто другом, – растягивая слова, промурлыкала Анечка. Она знала, что говорила. На опыте своих прошлых знакомств девушка понимала – лучше сразу рассказать о своих тараканах, хотя бы чтобы чувствовать меньше вины за произошедшее. Но чаще всего такой подход работал в обратную сторону – человеку казалось, что Анечка корчит из себя неприступную или хочет поиграть в спасателя и жертву. Как глупо.

Он вошёл и извинился, что доставил ей неудобства. Это был первый и последний раз, когда она что-то готовила в этой квартире.

Он был несколько красив – но даже его красота, казалось, чего-то стеснялась и пряталась – поэтому за копной тёмно-русых волос и слишком плавных контуров лица плохо проглядывались черты. Зато глаза всегда блестели. "Что-то нездоровое, не глаза – а словно пол, на который масло разлили", – думала Анечка.

Ей казалось, что они разойдутся словно невзначай – где-то между обедом и ужином – мол, "Привет, как дела? Мне ты больше не интересен, давай разбежимся. Спасибо, хорошего дня!" – и никаких проблем. Знала бы она, как сильно ошибалась.

Иметь отношения со своими фанатами – это самое жуткое, что только может быть. Фанаты оказываются фанатиками, и не могут оценивать своего партнёра как личность объективно.

– Это не моя вина, что ты меня придумал. Кем я была для тебя – женским вариантом Печорина или Онегина из 21 века? Плохо ты читал классику, если думал, что с такими людьми можно построить хоть что-нибудь стоящее. Я всегда была с тобой честна – говорила, что думала, предупреждала, не прогибалась даже в самых сложных ситуациях под твою точку зрения – если тебе казалось, что меня можно исправить, то ты абсолютнейший идиот. Ты знал, что так закончится. Но продолжал тешить себя глупыми фантазиями. Это не я тебя сломала, это ты сам себя сломал. Ты хотел, чтобы тебя сломали – так можно оправдывать всех своих тараканов в голове и получать тонны жалости со стороны других людей. Какая низость, – весь этот монолог Анечка спустя сутки пыталась написать Ване, но не смогла: была уже у него в чс во всех соцсетях. А на данный момент просто стояла и не понимала, что происходит.

Картинка была абсолютно киношная и выглядела не правдоподобно – так могут вести себя герои-любовники каких-нибудь мыльных опер, но не живые люди.

Она стояла на кухне, как идиотка держа в руках дуршлаг с макаронами, из которого всё ещё текла вода. Ставропольский валялся на полу, обхватив её колени руками и ногами и очень громко рыдал и кричал что-то непонятное. От слёз его речь стала абсолютно невнятной и постоянно прерывалась, плечи судорожно дёргались; он сжал девушку так, что она чувствовала дикую боль в ногах. Через пелену невнятных фраз Анечка поняла общий посыл: он её никуда не отпустит и она всё это придумала. Нет никакого Макса, и Костика нет тоже, и любит Анечка только его единственного – бедного Ванечку, который лучше всех других мальчиков на свете – потому что никогда ей не перечил, исполнял все её прихоти и хотел как лучше (хотела ли этого Анечка – под вопрос не ставилось). Девушка от такого крика души стояла как столб с глазами по пять рублей очень долго.

Но ничего в этом мире не вечно – осознав, что сама собой эта комедия не закончится, Анечка решила действовать. Поначалу выбросила дуршлаг к чëртовой матери и принялась неловко гладить Ваню по голове и бормотать какие-то нелепые слова поддержки; но от такого поведения парень начал истерить ещё больше и орать громче. Тогда, уже устав от скандала, решила принять более радикальное и не особо гуманное решение: со всей силы дёрнулась, случайно заехав ногой ему в плечо, и яростно принялась одеваться. Все стулья и посуда в радиусе поражения полетели на пол.

Анечка была в абсолютном шоке – в детстве, между уроками по изучению алфавита и уважением старших её не учили, как действовать в ситуации, когда взрослый пацан валяется у тебя в ногах и, размазывая сопли, просит не оставлять его. Ей казалось, что так не бывает и быть не должно – но Анечка вряд ли ослепла, и реальность преподносила свои сюрпризы. Плохие сюрпризы.

– Я тебя никогда не любила. Ради Бога, отпусти меня и оставь в покое, как человека тебя прошу.

– Ты ещё пожалеешь.

Начался дождь.

***

Последовали дни, проведённые в пьяном дурмане. Анечка послушно шаталась от кабака к кабаку вместе с Максом – в перерывах они пили, разговаривали и целовались. Много целовались. В какой-то степени её можно было бы назвать счастливой – если бы не парочка "Но".

"Но" первое заключалось, как ни странно, в Ставропольском. Подобно маленькой истеричной девочке, он навёл такую суету вокруг своего расставания с Анечкой, что у девушки волосы вставали дыбом от осознания того, насколько страшна месть этого маленького человечка. Он поплакался практически всем знакомым Анечки и оклеветал её так, что, несмотря на весь ужас ситуации, девушка периодически хохотала до колик от таких слухов. В них она была и абьюзером, и алкоголичкой, и садисткой, и проституткой, и ещё черт знает кем. "Ладно, пополняю копилочку сплетней обо мне – теперь я не только лесбиянка-сатанистка-мужененавистница-анимешница, но ещё и садистка, приехали. Надо было хоть ради приличия ему врезать, чтобы была доля правды в этом, б..н".

И благо, если бы на этом дело и закончилось. Но нет же – ему в большинстве случаев даже верили и это было не удивительно. Кто вызывает больше доверия – человек, по собственной вине находящийся на грани срыва и говорящий всем подряд о своих проблемах, или человек, замкнутый в себе и предпочитающий не раскидывать своё грязное бельё по всем углам? Очевидно, Ватсон.

Анечке стали прилетать угрозы от некогда близких знакомых и даже друзей – в интернете и вживую. Много кто перестал с ней общаться, даже не пытаясь разобраться в ситуации. Пару раз пытались подловить на улице и грозились побить, но до реальных действий, к счастью, не дошло. Время было «очень весёлое», как вы понимаете.

– Ты с*ка, я ненавижу тебя, я хочу, чтобы ты умерла, – орал Ставропольский ей в голосовом сообщении спустя минут пять после её ухода.

– Надеюсь, что эти его завывания – просто не очень качественный кавер на Пасош, – шутила про себя Анечка, хотя понимала, что это не так.

***

"Но" второе было более извращённой пыткой, чем даже первое. То, что окружало Анечку в тот период, было настолько чужеродным и непонятным, что она не знала, как на это реагировать. Она наблюдала за всем происходящим вокруг и с собой с каким-то абсолютно неадекватным восторгом и интересом. Её прежние брезгливость и отвращение исчезли сами собой. "Что, не нравится тебе? Кажется всё мерзким, грязным и уродливым, да? Ну что ты, зайка, а зачем тогда не убежишь, поджав лапки? Или мы как решили – сейчас немного повыкобениваемся, а там привыкнем, там уже понравится?" – мысленно издевалась над собой Анечка и продолжала мило улыбаться всем этим в сопли пьяным корешам Макса.

– Ты ни разу лично не читала мне своих стихов, не хочешь исправить ситуацию? – Макс зажал Анечку где-то в подворотне и задумчиво перебирал пряди её волос.

– Я... Не знаю, – в лицо Анечке ударила краска, но благо, в темноте этого заметно не было, – Честно говоря, я за целый год ни разу не притронулась к бумаге. Кажется, писать я уже больше не смогу.

– Наверное, надо просто заставить себя, нет? – парень аккуратно провёл рукой по шее и плечам девушки, от чего у той пробежались неприятные мурашки.

– Искусство – это как спорт. Один раз дашь себе поблажку – и, считай, всё. Хотя на самом деле я просто почувствовала, что мне больше не о чем сказать. Очень тяжело это осознавать, хотя я всё ещё надеюсь, что...

Макс попытался раздеть её. Луна смущённо спряталась в листве деревьев, ветер дуть перестал. Анечке резко стало не по себе, хотя, казалось, это было ожидаемо – так в чем проблема?

Она отшатнулась от Макса так, словно прикоснулась к проводам гальванической батареи. Перед её глазами всплыло лицо Костика, стоящего перед ней на коленях и цитировавшего Эдичку. Анечку затошнило.

– Я.. Не готова, не сейчас, прости, – и убежала в ночь под увещевания Макса. Анечка буквально физически почувствовала, как у неё внутри что-то треснуло.

***

Шаг, второй, третий. Обломки строительного мусора и жёлтые листья скрипели под тяжёлыми берцами. Шёлковое чёрное платье цеплялось за шероховатости стен. Мокрые от дождя волосы прилипали к лицу, а потекшая с глаз краска размазалась на всё лицо. В полутьме девушка шарила руками по бетонным глыбам, нащупывая дорогу вперёд. Идти было опасно и страшно.

Пальто забыла в кабаке, а возвращаться не хотелось – Анечка продрогла насквозь и сошла с ума от холода и ветра. Но продолжала идти дальше.

Заброшенное здание внаглую стояло среди новых домов. Оно казалось прорехой в цветном полотне яркой плитки новостроек. Анечка старалась идти тихо, чтобы не спугнуть всех этих безумно наслаждающихся жизнью по углам долгостроя – праздно шатающихся, колющихся или пьющих. Не то, чтобы ей было неловко кого-то потревожить, просто не хотелось получить люлей.

Села на самый край и свесила ноги вниз. Голова была как чугунная.

Так ли важно восстановить утраченное? Своим стремлением вернуть вдохновение Анечка навредила и себе, и окружающим. Она приносит несчастья всем, кто её окружает – и зачем? Ради своего рода наркотика, зависимости от способности накарябать пару дурацких строк? А может, дело не в этом и всё произошедшее просто судьба, дурной характер, череда обстоятельств, или даже рок, в конце то концов?

Девушка глянула вниз – с десятого этажа ночью было практически ничего не видно. Зияющая пустота, тьма, и лишь парочка фонарей, словно звезды, тускло мерцали из бездны.

«Да пошло оно всё», – со злостью подумала Анечка, плюнула вниз и побрела домой. Прыгать ей расхотелось. Лихорадило.

***

❗В данной главе описаны сцены селфхарма. Просьба дальше читать с осторожностью❗

После такой ужасной ночи она не могла не заболеть – теперь не только душевно, но ещё и физически. Она буквально заползла в квартиру и рухнула где-то между кухней и ванной. Мысли путались и мешались, Анечка не могла понять – она вся мокрая от нескончаемого потока слез, от дождя или по другой причине. Дом встретил её пустым и холодным.

Теперь и в квартире Анечки был бардак – она перестала следить за порядком, а Костика этот вопрос мало волновал. К тому же, в последнее время он тоже завёл привычку куда-то пропадать на ночь или даже на несколько дней без объяснения причин. Девушка не чувствовала себя в праве интересоваться, хотя очень хотелось.

Пересилив себя, скинула одежду и залезла в душ под кипяток. То ли от холода, то ли от желания привыкнуть к дьявольским котлам.

Взгляд неожиданно задержался на бритве. Миниатюрная розовая бритва а-ля Барби пряталась за горой шампуней, умывалок и прочих средств гигиены. Словно противясь плохим мыслям, девушка нерешительно потянулась к предмету и пару минут напряжённо вертела его в руках. Провела пальцем по ручке, зачем-то попыталась сковырнуть защитный мягкий слой у самого лезвия. Тело делало это практически машинально; думать Анечке уже было сложно, словно подсознание выстроило защитный барьер в отчаянной попытке самосохранения.

– Я вот этими руками замочил пятерых. Полезли на меня, уроды; думали, не пацан, что ли, ответить не смогу?! Порешал всех, и никто ничего мне не сделал, потому что сами виноваты. И вообще, ненавижу всех этих существ нафиг. Собираюсь записаться добровольцем на войну, достали, придурки, – говорил в тот день Макс. У Анечки в голове всплывали рандомные картинки и фразы. Она сняла колпачок с бритвы.

– Я слушаю всякие старые завывания в духе Bauhaus, The cure или Cinema strange. Не думаю, что эти группы о чём-то тебе говорят. А ты что слушаешь, Макс?

Сделала первый надрез рядом с запястьем. Анечка панически боялась любой физической боли и могла разреветься от малейшей царапины. Но сейчас чувства притупились. Ей казалось, что таким образом она сможет отрезвить себя. Во всех смыслах. Место пореза пронзила резкая боль.

Ананасовское "Ты не сможешь перестать падать"¹. Стихи Бориса Рыжего. Подъезды, улицы, гаражи. Пьяные лица придурков и интеллигентов. Что в принципе одно и то же. Гражданская оборона. И по новой - подъезды, улицы, гаражи. Гаражи, улицы, подъезды. Банальщина.

– Ты же Аня? Я тоже пишу стихи, и мне очень нравится твоё творчество! Можешь посоветовать мне что-то дельное? – маленькая девочка во втором кабаке. Зелёные волосы.

– Могу. Никогда больше не пиши. Даже не вздумай, я тебе запрещаю. Это смертельно опасно.

– Не слушай её, у неё с головой не всё в порядке. Лучше почитай нам, малышка, – сальные взгляды и потные руки. Извращенцы грёбаные.

Пятый, шестой порез – их уже не видно. Кровь мешает разглядеть раны и стекает по руке. Рука онемела и не двигается – боль чувствовать становится словно сложнее, и остановиться – тоже. Тусклый свет от единственной лампочки.

------

– Я ничего больше не умею. А что умела – разучилась. Чувствую себя паршиво. Бесполезная, да ещё и дрянь – никакого оправдания. Ты слышишь меня? ...Меня слышит вообще хоть кто-нибудь??

Кажется, Анечка потеряла сознание. Это было около четырёх часов утра.

***

Руку с кровати свесить не получилось - она наткнулась на что-то холодное и сырое. Плохо соображая, в чем дело, девушка открыла глаза и обнаружила себя лежащей в ванной. Благо, воды в ней не было – кажется, у неё хватило ума выключить душ.

Увидев свою руку, жутко перепугалась и не сразу поняла, что винить, кроме как себя, некого. Тошнило.

Запоздало обработала порезы, выпила угля и даже попыталась поесть. Кусок в горло не лез. Костика ещё не было.

Анечка наблюдала за собой словно со стороны – она не чувствовала себя и оглядывалась вокруг, словно впервые видит этот пейзаж за окном и этот интерьер в квартире. Было чёткое ощущение нереальности происходящего.

На автомате пролистала пару бесполезных чатов в соцсетях. Практически сразу, как она зашла вк, пришла смс-ка: "Если ты передумала, жду тебя у себя через час. Тут был такой тусич, очень жаль, что ты пропустила".

Забинтовала руку – она практически не двигалась и болела. Неспешно оделась и накрасилась. Увидев своё отражение в зеркале, Анечке стало не по себе – абсолютное безразличие и пренебрежение читалось в чертах, усталость и пассивная злоба. Отвернулась и вздохнула.

Она словно скончалась несколько часов назад. А на земле как будто ничего и не случилось.

Все так же по-глупому шёл дождь и люди не замечали её потерянного вида. Да они и не должны замечать - кто она такая, чтобы тревожить по пустякам? Небо ревело и хмурилось. До Великого Потопа было далеко, но ноги промочить все-таки пришлось.

Зашла в квартиру Макса, как в подвал. Свет не горел, вещи были разбросаны где ни попадя. На пороге споткнулась о чьё-то безобразно валявшееся тело. Пахло специфически - черт знает, что они тут употребляли - Анечке и не хотелось знать ответ на этот вопрос. Ментально она не была в этой душной квартире, в этом месиве переплетённых тел и смрада. Она отстранённо разглядывала всё вокруг, словно это не касается её. Словно этого тут нет, и она видит это глазами другого человека с другой историей.

Бутылки, мятая одежда, грязь во всех её проявлениях. Девушка словно тенью шла через поле мёртвых солдат, по пустырю с умершими ни за что ни про что. В надежде спастись к ней тянулись десятки рук, но не были в силах коснуться подола её платья. Они хрипели и просили помощи, корчились в непонятных судорогах и приступах. Она ничего не замечала и мягко ступала между этого хаоса человеческой глупости.

Ему плохо не было. Словно сама смерть, он сидел в кресле посреди комнаты один и курил. Когда заметил, что она пришла, улыбнулся. "Я знал, что ты придёшь. Ты не могла не прийти".

Анечка села к нему на колени и провела рукой по волосам и щекам – словно всматриваясь в черты в надежде найти в них хоть каплю человечности и доброты. Но этого не произошло. Волосы были тёмными, а серые глаза лукаво и похотливо смотрели на Анечку.

Это была его среда, его мир, и в нём ему было комфортно. Болото мрака пожирало всех безвольных или потерявшихся, кто был рядом. А он, как полноправный властелин этого места, мог лишь наблюдать за страданиями близких. Такова была его природа и его сущность.

Бесцеремонно раздел её и положил на месиво из одеял, подушек и простынь – походило больше на гнездо, чем на кровать. Прелюдия длилась долго.

Но неожиданно Анечка словно прозрела. Запустив руку в коробку с переплетенными нитями сложно найти нужную, но иногда, после долгих неудачных поисков и ужаса, она находится с поразительно чёткой и простой стороны.

Эта мысль была следующей: "Если в какой-то момент ты почувствовал себя опустевшим сосудом, то стоит внимательнее следить за окружающей тебя обстановкой. Скорее всего, это то, чем ты будешь наполнен в дальнейшем. И если ты не в состоянии делать ничего, то не делай хотя бы плохого".

Она оттолкнула Макса не без некоторой душевной боли и стала одеваться. "Если я знала, что меня не исправить, почему допускала мысль, что могу исправить его"?

Он был в шоке и замешательстве. Вероятно, ни одна из его любовниц не отвергала его в самый последний и решающий момент. А Анечка это сделала.

Конечно, он пытался её уговорить или хотя бы вывести на какой-то диалог. Но она упорно молчала. И лишь под конец сказала, что жалеет его.

«Я увидела ад лишь через небольшую щель, а впечатлений и эмоций для вдохновения мне хватит на всю оставшуюся жизнь», – подумала Анечка и вышла на свежий воздух. Ужас осел на кончиках её пальцев, как пыль – в несколько слоëв. Вот только эту пыль невозможно стряхнуть.

5 глава.

Иной взгляд или леденцы для Аллочки.

"Наше завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня. Но кто поручится, что наше послезавтра не будет хуже нашего позавчера?"

©Венедикт Ерофеев – «Москва-Петушки».

Когда Анечка вышла из квартиры Макса и прошла пару кварталов, ей снова стало плохо. Она уже не была так твёрдо уверена в своём решении. Была соблазнительная мысль вернуться и придумать какую-нибудь дурацкую отмазку. "Что же ты будешь делать, даже переспать с ним не смогла, грёбаные моральные принципы!" – думала Анечка.

Более того, она чувствовала, что заболела. Ужасно болела голова, ноги подкашивались, бил озноб. Но ей всё равно хотелось пройтись до дома пешком. Побыть в одиночестве и как следует всё обдумать.

«Интересно, что у него были все условия, чтобы заставить меня лечь с ним силой. Он не казался слишком сильно пьян, да и преимущество было явно на его стороне. Если бы он захотел, ничто не могло бы ему помешать, – от возможного исхода действий Анечке стало страшно, – Тем не менее, он предоставил мне право выбора. Значит ли это, что с ним ещё не всё потеряно?»

Ей было приятно думать в подобном ключе. Думать, что он все-таки уважал в ней Человека и личность. Но скорее всего это было не так, и Макс просто растерялся, не ожидая, что она может отказаться и передумать. Произошло всё действительно очень быстро и спонтанно.

В таких мыслях витала Анечка, плетясь по серому городу. Смотрела себе под ноги и бормотала что-то под нос. Поэтому очень испугалась, когда сзади кто-то её обвил руками за плечи.

– Испугалась, моя хорошая? – Яся доброжелательно улыбнулась и крепко сжала Анечку в объятиях. За спиной этой весёлой девушки маячило какое-то розовое маленькое пятно предположительно женского пола.

– Господи, Яська... Как давно не виделись, напугала...

Ярослава Дмитриевна была давней приятельницей Анечки ещё со времён школы. Она тоже не так давно по семейным обстоятельствам переехала в тот же город, что и Анечка. Но виделись они всё равно крайне редко. Эта интересная особа была той ещё выдумщицей, и Анечка не всегда понимала, можно ли верить её словам. Истории, рассказываемые ею, звучали фантастически. В духе какого-нибудь подросткового американского кино, честное слово. Она мало с кем общалась и постоянно водилась с десятком своих родных и сводных братьев и сестёр. Много читала, готовила, вязала. А её волосы длиной могли посоревноваться разве что с волосами Рапунцель. В своём образе жизни она больше напоминала "старушку – Божий одуванчик", чем восемнадцатилетнюю девушку.

Приятельницы присели на ближайшую скамейку.

– До меня слухи дошли, там Ставропольский...

– Пожалуйста, не надо, – Анечка схватилась за виски. Одно только имя Вани вызывало у неё мигрень, – я не хочу оправдываться и что-то кому-то объяснять, это чисто моё дело. Просто, вероятно, люди видят меня не такой, какая я есть на самом деле, и это нормально. Только вот потом разочаровываются. Ну и фиг с ними...

– Я и не собиралась тебя в чём-то обвинять, – Яся словно обиделась, что Анечка могла вообще о таком подумать, – знаешь, я тоже тебя поначалу видела другой. Но ты оказалась лучше, чем я себе представляла. Забей на них, правда.

Девушки улыбнулись друг другу. Впервые за долгое время Анечка почувствовала себя спокойно и умиротворенно рядом с этим человеком.

– А это что за маленькая принцесса рядом с тобой? – спросила Анечка. Розовое пятно схватилось за край куртки Яси и спряталось за её спиной.

– Это Алла, сестрёнка. Она застенчивая немного, боится всех.

– Я Аня, давай с тобой дружить, – Анечка присела рядом с Аллой и мило улыбнулась, – смотри, у меня в карманах. Так, минуточку, ты любишь леденцы?

Малышка уткнулась Яське в рукав и с подозрением смотрела на Анечку. Это выглядело невероятно мило. Девушка протянула ей конфеты и стала рассказывать какие-то смешные детские истории. Постепенно Аллочка привыкла к дружелюбному тону Анечки, взяла конфеты, а затем даже согласилась сесть к ней на колени.

Они могли бы просидеть так целый день, непринуждённо общаясь и смеясь. Но Яська сказала, что они немного торопятся.

– Ну ладно, пока, принцесса, – Анечка поцеловала Аллочку в щёчку, а та в ответ, словно боясь передумать, крепко обняла её и резко отбежала в сторону. Снова спряталась за спиной Яси.

– Ещё одно тебе доказательство, – подмигнула Яська, – дети чувствуют добрых и злых людей. Алла редко с кем идёт на контакт, не говоря уже о том, чтобы позволить взять себя на руки или обнять. Подумай над этим.

– А по-моему, я достаточно инфантильна, чтобы скатить за свою, за пятилетнюю, нет? – рассмеялась Анечка.

– Да ну тебя, вовсе нет!

На такой весёлой ноте попрощались. Анечке стало немного полегче на душе.

***

Она не помнила, как добралась до дома. Анечка часто чувствовала себя "не очень", но сейчас смешалось всё воедино – температура, нравственный шок и тяжёлая усталость.

Болезнь накатила, словно утреннее похмелье – сперва ударило в голову и парализовало мысли. Хотелось пить, спать, или хотя бы умереть – смотря что попадётся под руку первым: стакан воды или столовый нож.

Костик был дома. Он находился в своём типичном состоянии безразличия или необъяснимого, иррационального ожидания чего-то. Запахнувшись в тёплый махровый халат, вышел из кухни с кружкой горячего какао и выжидающе - презрительно посмотрел на девушку. В таком виде он казался мафиози на пенсии – разве что трубки в руках не хватало. От подобного зрелища Анечка, даже будучи больной, рассмеялась, но этот смех прозвучал жутко и хрипловато. Её мотало из стороны в сторону, ноги подкашивались. Вероятно, она выглядела ещё безумнее, чем могла себе представить.

– Давай, отчитывай меня, папочка. Какой вид наказания выберешь? Можешь меня как следует головой об стенку ë…ть – помнишь, я рассказывала – авария в началке, а потом у меня вечные головные боли и сдвиги по фазе – может, клин клином вышибают? Хах, а ты ведь даже не представляешь себе, что я чувствую и что я вообще такое. Что я такое, что?! Господи, там были люди, много людей… А если они были мёртвые? Я ходила по трупам, понимаешь? А пахло не дурью, пахло смертью, бесполезным прожиганием жизни, а он сидел в кресле, как на троне… Ему было пофиг, он их всех ненавидит, и все друг друга ненавидят, почему они все ненавидят друг друга, за что? Я ничего не понимаю…Это кровь на стене? Костя, тут кровь, убери, убери, Костя!!

Костик перепугался не на шутку. Вероятно, до этого момента он не до конца верил в реальность того, что человек может довести себя до такого состояния.

Чашка разбилась.

***

– Агх... Мам, ты здесь? Мам...?

– Тшш, на, попей немножко, – Костик включил ночник и протянул стакан воды. До того, как Анечка проснулась, он сидел рядом на стуле и залипал в телефоне. Выглядел обеспокоенно и устало.

В комнате было темно, тяжёлые шторы сдвинуты, и лишь небольшой источник света очерчивал круг между двумя людьми. Их глаза блестели, а руки переплетались в отчаянной попытке удержать друг друга.

– Сколько сейчас... Какой сейчас день? – Анечка не понимала, что происходит, но мысли постепенно прояснялись, и общее самочувствие было относительно сносное.

– Ты позавчера… В общем, тебе было очень плохо. Эти два дня ты редко просыпалась, странно, что не помнишь… Хотя не удивлён. Просыпаться-то просыпалась, но выглядела так, словно вообще не здесь находишься. Я за тебя переживал. Правда...

Анечка с благодарностью улыбнулась. Ей было намного легче. Кажется, что температура спала.

– Прости, что доставила тебе столько проблем, я только сейчас...

– Всё в порядке, я беспокоился за тебя.

– Да. Мне... Слушай, прости меня за всё. Я просто не умею быть счастливой и наслаждаться жизнью и тем, что имею. Знаешь, я не чувствовала понимания ни в одном человеке, который когда-либо был со мной рядом. Тебе, должно быть, невероятно сложно тащить на своих плечах вечную апатию и комплекс детских травм в лице меня, но ты знаешь, на что идёшь и я тебя никогда ни к чему не склоняла. Твой выбор крайне специфичен, но я уважаю его. Ты стараешься, и это ценно. А я… А я ужасный человек. Куда бы деться от себя, не представляю даже, – грустно улыбнулась и полуприсела, облокотившись на подушки.

– Давай проехали. Как хоть тебе… Он?

– Никак, - Анечка рассмеялась, – Ты сейчас мне не поверишь, но... Я его испугалась.

– Ты? И испугалась? Кого обмануть пытаешься?

– Дурак! И от Ставропольского отвязалась наконец-то тоже... – девушка заметила, что Костик еле переваривает информацию и выглядит довольным и удивлённым одновременно, – Хочешь спросить что-то ещё?

– Да. Точнее, не спросить, а сказать, – на мгновение он затих, собираясь с мыслями, – Ты не ужасный человек, ты просто запуталась. И вообще, ты только хочешь стать плохой девочкой, потому что тебе кажется это привлекательным, а на деле ты не способна совершить хоть сколько-нибудь злой поступок осознанно. Ты и за неосознанное зло себя поедом ешь, а за осознанное я даже представить себе не могу, что ты начнёшь с собой делать. Тебе кажется, что я тебя не понимаю. Может быть, я и не испытывал всё то, что ты описываешь, но я могу себе это представить. Поверь мне.

– Да это всё...

– Подожди, я не договорил. Я знаю, что тебе плохо, и ты страдаешь от потери единственного, что умела. Поэтому я готов стерпеть всё: нужно тебе для вдохновения заниматься любовью со всеми подряд – вперёд; нужно страдать, пить и колоться – тоже пожалуйста, на здоровье. Только пиши. Пиши, если считаешь, что это единственное, что тебе действительно нужно. Это твоя жизнь и никто за тебя не решит. Просто я хочу, чтобы твоё решение было обдуманно тобой как следует, понимаешь? Я не могу помешать тебе издеваться над собой. Но я боюсь, что ты в какой-то момент начнёшь жалеть.

Костик выглядел по меньшей мере праведником: в полутёмной квартире, в тёмных одеждах при тусклом свете его черты были спокойны и сосредоточены. На лице сияла слабая улыбка.

– Ты невероятный, правда. Но хочу сказать: я надеюсь, что смогу успокоиться и взять себя в руки – ужасно устала от всего произошедшего. А в следующий раз, когда мне захочется ярких эмоций – давай я просто прыгну с парашютом, договорились? Хотя не обещаю, что подобное не повторится. Я себе и своему сердцу не доверяю.

Костик улыбнулся. Он не ожидал быстрого решения проблемы. Кажется, у него с плеч гора свалилась. Выражение его лица стало более живое и довольное, руки сжимали пальцы Анечки.

– Помнишь, когда мы впервые встретились... Ты сидела на скамейке в парке, плакала и казалась невероятно милой в своей по-детски серьёзной трагедии. Такая маленькая, мрачно-нахмуренная, а ноги со скамейки даже до земли не достают. Я едва не рассмеялся, увидев такое зрелище и не смог заставить себя пройти мимо. А когда заговорил с тобой, то понял – это судьба.

– Я не верю в любовь с первого взгляда, это всё глупости.

– Я и не говорю, что сразу полюбил тебя. Вначале просто был интерес, а потом наши долгие разговоры обо всём на свете, твоя поддержка и забота, я не знаю... Ты единственный человек, который принял меня таким, какой я есть. Не пыталась исправить и всегда старалась создать комфортные условия – пусть не всегда успешно. Ты даже не спрашивала, куда я ухожу по ночам, хотя я видел, что тебя это тревожило. На самом деле, я сорвался ещё раньше тебя, – тут он слегка замялся и покраснел, – но долго не решался рассказать об этом. А потом появился Ставропольский, и я начал злиться на тебя.

Светало. Это был первый за долгое время день, когда они рассказали друг другу всё, что накопилось. Как в старые дни, когда ещё было всё хорошо. Когда Анечка чувствовала себя в относительном порядке и писала стихи, любила и училась. Когда они обсуждали каждый день всё на свете и единственной проблемой был недостаток времени, чтобы насладиться друг другом и этим миром.

Ночь закончилась, оставив позади всё плохое. Но и день рано или поздно закончится тоже. Рвите розы – или их сорвут за вас. Вырывайте у судьбы счастье – руками, зубами или любовью. Остальное – не важно.

***

Анечка сидела на кухне всё в том же шёлковом халатике. Вальяжно закинув ноги на стол, читала толстенную книжку, а пальцами сосредоточенно елозила в волосах. Вид был картинный – садись и пиши в жанре ню. Худая, бледная, и халат ярко-синий – прямо под цвет глаз. На плите стояли приготовленные Костиком блинчики.

«Но что это такое? И почему я такой, какой есть? Почему я вечно думаю не о том, о чём надо, а о том, о чем надо, не думаю вовсе? Или, если сформулировать немного по-другому, как я могу понимать, что всё, что мне дорого, всё, что я люблю, – это иллюзия, и в то же время знать – ради этого мне, во всяком случае, и стоит жить. Источник великой печали, которую я только-только начинаю осознавать: нам не дано выбирать себе сердца. Мы не можем заставить себя хотеть того, что хорошо для нас, или того, что хорошо для других. Мы не выбираем того, какие мы.

Потому что разве не вдалбливают в нас постоянно, с самого детства, непреложную культурологическую банальность? Начиная с Уильяма Блейка и заканчивая леди Гагой, от Руссо до Руми, «Тоски», «Мистера Роджерса» – одна и та же до странного неизменная сентенция, с которой согласен стар и млад: что делать, если сомневаешься? Как понять, что для тебя правильно? И любой психотерапевт, любой специалист по профориентации, любая диснеевская принцесса знает на это ответ: «Будь собой». «Следуй зову сердца».

Только вот, пожалуйста, пожалуйста, разъясните-ка мне вот что. А что, если у тебя такое сердце, которому нельзя доверять?.. Что, если сердце по каким-то своим непостижимым причинам заведёт тебя – вполне умышленно, в облаке невыразимого сияния – подальше от здоровья, семейной жизни, прочных общественных связей и вялых общепринятых добродетелей прямиком в ослепительный жар погибели, саморазрушения, беды? Может, Китси права? Если само твоё нутро поёт, зазывает тебя прямиком в костер, то может, лучше отвернуться? Залепить уши воском? Не обращать внимания на изощрённое счастье, которым заходится твоё сердце? Послушно взять курс на нормальность, к восьмичасовому рабочему дню и регулярным медосмотрам, к прочным отношениям и стабильному продвижению по карьерной лестнице, к «Нью-Йорк Таймс» и воскресным обедам, всё – с прицелом на то, что когда-нибудь ты вдруг станешь настоящим человеком? Или – как Борису – хохоча, отдаться полностью священному безумию, что выкликает твоё имя?

Это не про то, что видят глаза, а про то, что видит сердце. Величие есть в мире, но то – не величие мира, величие, которое миру не постичь. Первый проблеск чистейшей инаковости, в присутствии которой ты весь расцветаешь, распускаешься.

Личность, которой тебе не надо. Сердце, против которого не пойдёшь», - этот отрывок из романа Донны Тартт «Щегол» Анечка цитировала практически наизусть, но всё равно раз за разом перечитывала в моменты сомнения или печали. Её правая рука бессознательно гладила запястье левой.

Костик тем временем работал в зале за ноутбуком. Прошла неделя после болезни Анечки. В их паре всё наладилось, и девушка выглядела вполне себе здоровой и весёлой, но Костик понимал – это лишь на время. Настанет день, и ей надоест эта «нормальность», работа с восьми до пяти, тихие вечера и спокойные завтраки. Он не знал, когда это будет, но знал, что будет точно. Но теперь это уже не тревожило: они пережили один кризис, переживут и второй. И третий, если потребуется. Любой нонсенс перестаёт быть таковым, если имеет свойство повторяться раз за разом.

Его размышления прервали дикие вопли из соседней комнаты. Анечка выбежала с кухни как угорелая и кинулась на Костика так, что они оба повалились на пол.

– Ты сумасшедшая, больно!

– Вдохновение – это и есть сумасшествие, ты только глянь! – и протянула листок с каракулями. Буквы на бумаге плясали танго, но за долгие годы парень научился их различать и даже понимать написанное.

– Интересно. Я рад, что у тебя наконец-то получилось.

– А стоило-то всего лишь сломать себе менталку, пережить буллинг и попытку самоубийства – ваще ни о чём, согласен?

– А давай в следующий раз реально выберем парашют, а?

– Я подумаю, – рассмеялась и ускакала обратно на кухню – есть блинчики, оставив Костика лежать на полу и смотреть в потолок.

«Нет, детей у нас точно не будет, ещё одного ребёнка я не потяну», - подумал Костик, отряхнулся, и сел обратно за комп. У него было ещё очень много работы.

Эпилог.

"Вот и всё. Ну и что?"

©Noize MC

***

Контур. Четкий контур –

Знаю: Человек!

Подхожу – не вижу...

Лишь туман да снег.

Голоса. Виденья.

Кровью на холсте

Я себя рисую:

Дьявол на кресте.

Только снятся руки:

Просыпаюсь – бред,

Просыпаюсь – муки.

Разложенье. Вред.

Чад. И душный воздух.

Крики. Алкоголь.

Совесть. Боль разлуки.

И – болезнь тобой.

***

Чёрный ливень. Вечер.

Чапман. Талый снег.

Бред, но он не вечен.

Руки. Человек.

Окна и сомненья –

Некуда идти.

Похоть вдохновенья.

Господи прости.

Вдох – раненье – выдох.

Синяки от роз.

Кровь на серых плитах.

"Это не всерьёз".

Взгляд. Как трупный отблеск.

"Душно. Ты прости".

И по вене подпись:

"Господи прости".

Мёртвая улыбка.

И сцепленье рук.

Темнота. Ошибка.

Только сердца стук.

Мятая одежда -

Вида не снести.

А в петле - надежда.

Господи прости.

***

выкинь свой мусор

всю жизнь боялся прослыть трусом

плевал слова и плевал на вкусы

любил футбол почитал Иисуса

а чувства?

не ведал слов кроме ссор и мата

не вынес сор из избы и рад но

была ли в силе твоей отрада

(преграда)?

менял своих женщин как н...й делать

а если искренне? где хоть

где хоть

одна хотя бы без шрама в сердце

иль всем за счастье пришлось раздеться?

пил алкоголь без разбавлений и примеси

не все велись, но и все велись, но

меня таким ни сломить, ни вывести,

это твой мусор

вынеси

***

Я сама здесь себя закрыла.

Я сама раскопала яму.

Мне казалось чертовски милым

Поломать перед вами драму.

Я сама наглоталась жести

И планирую захлебнуться.

Схороните меня под песни

(Даже мёртвым нужно искусство) –

И тогда, может быть, весною,

Я увижу рассвет и встану.

И ещё раз себя закрою,

И ещё раскопаю яму.

***

Человек вдохновляется порой ужасными, абсолютно не поэтичными вещами. И это нормальная человеческая реакция – превращать жизнь в поэзию, кино, искусство – одним словом. Культ отмены в корне неверен своим пониманием сути творчества, так же как и разделение личности автора от его творчества недопустимо. Наверное, стоит научиться принимать в человеке Человека, принять его или её искусство, не отделяя его от личности художника (в широком смысле). Ибо искусство – это непосредственно жизнь, какой бы противоречивой, упадочной и мерзкой она не была. Какой век, такие и герои.

Саша Вашкó.

Июль – сентябрь 2023.

Спасибо за внимание ❤