Всё в мире фигня, кроме пчёл.

Тёплым майским утром я вышел во двор покурить. Душистые цветки акации чарующим ароматом задержали мою руку, уже подносящую сигарету ко рту. Я вдохнул поглубже, взглянул на дерево и забыл про сигарету. На скамейке усыпанный цветками спал человек в обносках с измятым породистым лицом.

Впечатляли хищный внушительный нос с горбинкой и мясистое оттопыренное стоячее ухо. Ласковый ветерок нежно шевелил слегка тронутую сединой шевелюру. Несколько пчёл облюбовали только что упавшие на рукав белые цветки.

Идиллия была нарушена стайкой маленьких сорванцов, которые окружили скамейку и, кривляясь, галдели:

— Дядя Яша! Дядя Яша! Дядя Коля забыл закрыть дверь в ванную, а сам задрал вашей жене юбку и стащил с неё трусы…

Мужчина подорвался со скамейки, дети бросились в рассыпную; он пронёсся мимо меня к подъезду, схватился за ручку двери и замер. Медленно разжал пальцы, прикрыл глаза и тихо шевельнул губами:

— Но ведь у меня нет жены…

Широко раскрыл глаза, повернулся всем телом ко мне и убито выдавил:

— И я — не Яша.

Я коротко кивнул и машинально протянул ему сигарету. Он вздрогнул, неуверенно осмотрелся и, осторожно ступая, ушёл со двора.

По принципу айсберга

(Преклоняясь перед Хемингуэем)

Старик перекинул ноги через борт гребной лодки и пошёл к берегу по воде, стараясь особенно не размахивать правой рукой, которую в плече прихватил застарелый артроз. Нестерпимая боль и каких-то несчастных две мили до берега.

Рыба не клевала всю ночь, и рассвет тоже был пустой. Поэтому старик ненавидел весь мир сегодня и всегда. Сегодня чересчур и некстати.., невпопад, несвоевременно… Мысль застыла не вовремя, не в струю. Может, это судьба? Или, что ещё грознее: рок? Семьи нет, дела забудут или их присвоят другие. Жил-то зачем? Чтоб помучиться, покашлять и сдохнуть? И ведь ни в чьём мире не изменится ничего.

У старика дёрнулась голова и стыдливо склонилась, вспомнив, как всю жизнь намеренно отворачивался от человеческих лиц — вдруг увидит искреннюю улыбку. Грусть и печаль — дело серьёзное и кровавое. Не припомнить ни грехов, ни поступков добродетельных. Ни штормов, ни штилей, так, зыбь…

Прошёл мимо толпящихся на берегу людей из деревни. В угрюмом молчании прозвучал молодой женский голос:

— Старый козёл! Он шёл по воде, потому что плавать не умеет.

Вот так и живу.

Трёхлетний мальчик опустил голову, немного подумал и негромко ответил папе, который только что спросил, почему его сын — такой хороший мальчик — ударил своего друга, когда они играли в песочнице:

— Потому, что он — дурак и ябеда.

Потом сын поднял голову и ясным взглядом сказал:

— Тоже мне непонятка…

И папа вдруг неожиданно для себя выплеснул:

— Понял. Прости, родной, я не так спросил. Можешь ответить, ты это сделал зачем?

Глаза хорошего мальчика полуприкрылись, прищурились, взгляд метнулся в сторону от строгого папиного лица, и долгая пауза вечной бороздкой легла в уголок нежного рта.

…Давно нет папы, и сын превратился в седого, морщинистого человека. Когда он бреется, старается как можно осторожнее проходить лезвием бритвы глубокую морщинку в углу жёсткого рта.

И каждый раз привычно на секунду крепко сжимает веки, чтобы выдавить навернувшуюся слезу, наследницу тех давних, детских, которые бесконечно катились по неутешному личику, орошая путь к неведомому необъяснимому себе.

Инструкция поведения после секса в семи предложениях.

Когда женщина лежит у тебя на груди, покоясь в неге, смежив веки и незаметно дыша, а ты говоришь тихо, бессмысленно, только для того, чтобы не давила тишина, тогда через какое-то неуловимое сознанием время в тебе возникает незнакомое чувство постижения: рядом с тобой лежишь ты.

И с таким собой ты можешь поговорить так, как нельзя сделать это со своим отражением в зеркале. И ужас охватывает говорящего, потому что невозможно остановиться, погружаясь в неведомую, родную, плоть от плоти, бездну другого себя.

Невыносимость становится безмерной. И ты превращаешься в безумца.

…Поэтому после совокупления никогда не разговаривайте, похерьте самые слёзные просьбы. Безопаснее — молча курить.

Уснуть не можешь, глядя на огонь.

(Как-то так про любовь)

Огонь был влюблён в лес.

Он его обнимал нежно, лизал страстно,

трогал ненасытно,

созерцал, колыхаясь благоговейно,

гладил, потрескивая хмельно, ласкал порывисто горячо…

И в то же время —

не жёг, парадоксально отказываясь от своей сути…

Потому что любил идеально, а, значит,

самозабвенно, самоотречённо,

иным словом,

всесокрушающе.

Вопреки Басё

Кими хи таке

Еки моно мизеру

Юкимароге!

Ты зажигаешь огонь,

Что я тебе покажу!

Огромный ком снега!

Мацуо Басё.

Сквер. Короткая скамейка с удобной спинкой. Книга Карла Юнга «Психологические типы» у него на коленях. Роман «Стон горы» Кавабаты Ясунари — у неё.

Читают молча полчаса.

— Я очень хотела изучать психологию.

— Вы молоды. Можно пойти учиться.

— Боюсь, я буду старше моих сокурсников.

— Возможно, только по духовным интересам, судя по вашей книге.

— Спасибо. Но… Она мне просто попалась на глаза на прилавке. Самая маленькая, приятной толщины, незнакомый автор. Открыла где-то, прочла чуть и захватило дух. Простите за откровенность, профессор.

— Я — не профессор. Почему вы так решили?

— Не знаю. У вас такое лицо. Не обременённое ничем. Мне захотелось заговорить с вами, именно так вас называя. Вы так смешно шевелите губами, когда читаете, как будто перед вами студенты, которым вы рассказываете что-то важное.

— И это смешно?

— Я так сказала? Извините меня, но я никогда не думаю сначала, чтобы только потом произнести. Просто так вырвалось. Ещё раз, простите. Ведь это всего лишь слово.

— Да-да. Слово. Слова… я думал об этом, когда недавно писал рассказ…

— Вы — писатель?

— Писатель — Лев Толстой, а я — человек, который любит придумывать истории и иногда их записывает.

— Красиво сказали. Можно нескромный вопрос?..

Вы как-то поспешно кивнули… о, простите мою глупость… Чего вы хотите, когда пишете?

— Важно, что хотят слова, а не я. Порядок слов определяется их взаимоотношением. Если я почувствую, что слова расположены правильно, то оставлю их, как есть. Дело нехитрое.

— Ну, да… конечно… наверное… А скажите, как получается этот самый порядок? Мне представляется, кто-то заставляет вас мастурбировать, пока не наступает оргазм. …Ай да Пушкин, ай да я! Потом — облегчение, то есть, порядок.

— Успокойтесь. Творчество — такой же акт, как и половой. Он также разнообразен. Мне не нужно мастурбировать. Мой кайф в другом. Слова, в конце концов, требуют других слов, не таких, как я хочу. Приходится подчиняться… Или сопротивляться неведомому, которое подбрасывает те или иные слова… В чём же талант трахающегося, простите, пишущего: в мудром подчинении или в дерзком сопротивлении? Разудалый поиск ответа на этот вопрос не напоминает ли исступлённую страсть, которую исторгает мужчина, когда его ладони ощущают сладостно-упоительную разницу температур возбуждённо трепещущего женского тела?

— Я была бы рада прочесть написанное вами.

— Спасибо. И… позвольте мне кое-что сказать. Я надеюсь, что вы правильно меня поймёте. Когда я сейчас слушал вас, я вдруг подумал, что это может не повториться. Ваш голос, ваш голос, наполненный страстью. Я думал, что уже не подвержен сексуальному искушению. Мне много больше сорока. А людей, достигших сорока, скажем, во времена Шекспира считали старыми. Но дело даже не в этом… Зачем судьба послала вас на эту скамейку? Кто вы? И что сейчас происходит здесь? Как вы думаете?

— Я слабовольна, когда дело доходит до сексуального искушения. Независимо от источника этой волны. И вы, оказывается, тоже.

— Значит, для этого. И я напрасно научился вовремя склонять и поднимать голову, чтобы не захлебнуться

— Не напрасно, профессор. Вы можете меня научить этому?

— На это нужно много времени.

— У меня оно есть… И я красива.

— Да.

— Вы согласны?

— С тем, что я стану на какое-то время вашим учителем или с тем, что вы — красивы?

— Первое. Простите мою назойливость.

— Ваша открытая уверенность во втором и одновременно беззастенчивое признание в безволии, когда хочется поддаться чувственности, мне кажется, повод для обращения к психотерапевту.

— Многие говорили мне то же самое. А я думаю, что у меня сильное либидо. Может, поэтому меня ненавидят, хотя я никогда не показывала, что неподвластна шаблонам и тихо живу со своей тайной.

— Это говорит только о том, что вы умны. Простите меня. Если хотите, не отвечайте на этот вопрос… Вы часто отдаётесь волне.., порывам?

— Часто. Я не могу отказать, если от мужчины исходит… мужское. И он — наполнен желанием взять меня. Я ничего не могу сделать с собой. Да и не стремлюсь. При этом я стараюсь не досаждать никому.

— Я не психолог и по моему, надеюсь, здравому смыслу ваша неординарность в том, что вы поступаете, выходя за пределы шаблонных решений и не боитесь быть самой собой. Поэтому вас и ненавидят. По-моему, это замечательно.

— Вы серьёзно? Я просто никогда не думала, что могу хоть в чём-то быть лучше других. Вы — удивительный, мне кажется, вы видите меня насквозь. И… Мне страшно: я никогда не говорила с такими людьми… В какой-то момент разговора мне захотелось соблазнить вас. А потом…

— Почему же не довели до конца задуманное?

— Скажите честно, вы не почувствовали, что я… хочу…

— Нет.

— А что вы чувствовали всё это время?

— Я думал, что вы — странная.

— Странная?

— Странная.

— И всё?

— Нет, не всё. Я сказал вам. Искушение. И бес победил… Кажется, нужно обратиться к психотерапевту мне.

— В психотерапии нет ничего ужасного… И даже плохого. Простите мою грубость. Я думаю, вы готовы совратить меня.

— Я и подумать не мог, что голос может действовать так возбуждающе.

— Спасибо за ваши слова. Мне никто никогда так не говорил.

— Это вам «спасибо». Вы показали мне, кто я на самом деле.

— Я могла пройти мимо того прилавка.

— Нет. Не могли.

— Как хорошо, что летом поздно темнеет… Когда я открою глаза, то даже сквозь затуманенный взгляд увижу нежные и ласковые, молчаливые и счастливые.., везучие звёзды.