Трагедия Тракля словно растягивается на всю его краткую жизнь: насыщенную, как волшебный раствор; поэт без трагедии пуст: сложное насыщение сердца её субстанцией делает жизнь невыносимой, а стихи прекрасными.

Настал для человека час восторга,

В дубовых бочках выбродили соки.

Открыты нараспашку двери морга

И весело блестят на солнцепёке…

(Перевод И. А. Калугина.)

Совмещение жизни и смерти, переплетение волокон… и лёгкая восторженность стихотворения, столь тонко распускающегося в пространстве духа: хотя всё почерпнуто из конкретики.

Конкретики — предельного наполнения: створчатые двери эти видишь — войти ли?

…не следует торопиться.

Тракль торопился, будто предчувствуя краткость отпущенного ему срока, постоянно подъедаемого памятью войны.

Ветеран Первой мировой, он столкнулся с разными проявлениями смерти вплотную — но уцелел: чтобы развернуть мистерию своего поэтического действа.

Тревожно трепещут картины на онтологическом ветру бытия, но резкость оптики Тракля великолепна: пейзажи, представленные им миру, красноречивы, как правда:

Зелёное лето истаяло тихо,

чуть слышно; сквозная хрустальность.

Приняли смерть цветы у вечернего пруда.

Чёрный дрозд бросает испуганно зовы.

(Перевод Н. Ф. Болдырева.)

…камни, предваряющие вход в один из зальцбургских парков, покрыты письменами: стихи Тракля высечены на них, оттиснуты с тою мерой силы, какая отрицает ветшание, и даже бархатные мхи не посягнут на созвездие созвучий.

…плывут образы католической школы, где Тракль изучает латынь, погружается в роскошные дебри древнегреческого, исследует математическую вселенную.

Была аптека, где, уже сочиняя, Тракль работает три года.

Сухой мир препаратов, снадобий, лекарств…

…есть необыкновенная открытость в его стихах: будто проходишь потусторонней улицей, читая, и не знаешь, что ожидает в пространстве:

Смутные знаки воды: в пасти ночи разбитые лбы,

вздохи на чёрной подушке синих мальчика теней,

шорохи клёна, шаги в заброшенном парке,

звуки концерта, что стихают на лестнице в доме…

(Перевод Н. Ф. Болдырева.)

Как можно больше вместить!

Но это больше — касается таинственных полутонов, когда-то чьи-то отдалённые шаги становятся вариантом персонажа…

…мобилизованный в австро-венгерскую армию, Тракль служит в полевом госпитале в Галиции.

Образы усложняются в мозгу; Тракль с трудом справляется с уходом за ранеными, дело депрессии развивается в нём, он пытается покончить с собой.

Пусть расскажет им песня про того мальчугана,

про безумье его и про седые его брови,

и про его уход, и про его тленье,

когда раскрылись внезапно глаза его во всей своей сини.

О, как печально мне это с ним, в тихих напевах, свиданье!

(Перевод Н. Ф. Болдырева.)

Шипы трагедии прокалывают тело души.

Мир — во всей его цветности, пестроте, многообразие нюансов — и… человек, вмещённый в оный чьим-то экспериментом, порой напоминающим издевательство.

Тракль трагичен.

Камни пред входом в парк сопротивляются мху.

Стихи поют с камня.

Тракль музыкален: порой на заднем плане его стихов мерцает серебряный клавесин, либо возникает чувственное тело лютни.

Даже злато подсолнухов ассоциировалось у него со смертью:

Золотые подсолнухи,

Всем сердцем к смерти склонённые,

О кроткие сёстры

В тишине — вот она —

Гелиана кончается год,

Год свежести гор.

(Перевод Н. Ф. Болдырева.)

Словно видел её всюду, будто и писал своеобразную Пляску смерти, сверяясь со средневековыми образцами, начиняя их острова собственным содержанием.

Современным: хотя современность столь быстро ускользает…

Суггестивная сила стиха и вихри заострённых контуров: импрессионизм низвергнут экспрессионизмом: и эмоциональная насыщенность поэзии Тракля сияет всеми, кажется, оттенками эмоций…

Чары чувств.

Сложные соединительные мосты смыслов.

Пешее странствие по смеркающемуся лету

Мимо снопов пожелтевшего жита. Под свежебеленою аркой,

Где ласточка бойко порхала, пили вино обжигавшее мы.

Как прекрасно: тоска и пурпурный хохот.

И вечер, и запахи зелени смутно-неведомы —

Охлаждают ознобно пламенность наших голов.

Серебристые воды по леса ступеням текут,

По ночи и по жизни в молчании этом забытой.

Друг; тропинка в деревню сквозь гущу листвы.

(Перевод Н. Ф. Болдырева.)

Он окрашивает привычные явления в непривычные тона, и логика «пурпурного хохота» вписывается очевидностью в данность.

Данность Тракля была тяжела: все двадцать семь лет; неповторимость манеры, когда в каждой строке слоился свой образ, завораживала.

Небольшое наследие с годами превратилось в пышный и сложный, сияющий и противоречивый пантеон: чьё величие поднимается в метафизические небеса духа.