Помню свои ощущения, желание вернуться к России 1913 года, когда ещё не пришла красная чума на Русскую землю. Раздвоение в сознании привело к развалу великой страны. Не хватило нам мудрости, которую проявили белые офицеры в 1941 году, пошедшие сражаться не за Сталина, а за империю Российскую. Мое поколение возрождало имперский флаг, но теряла земли империи, растоптав красный флаг Победы. На раздвоенности нашего сознания играли кукловоды Распада. Надо признать, что распад происходил по объективным причинам. В образовании Союза была заложена бомба, например, право выхода из Союза. Я только не мог понять, как это право можно было реализовать, не нарушив суверенность, например, России. Такие республики, как Казахстан, уходя в свободное плавание, должны честно отдать половину своей территории. Какое отношение имеет Гурьев к Казахстану, про Украину и говорить не хочется, но придётся. Донбасс, Харьков, так называемая Слободская Украина, представляют собой земли России, на которых расселили малорусских беженцев из Речи Посполитой. Их приняли, потому что мы — один народ. Поэтому Слобожанщина есть Русская Земля. Относительно Крыма и Новороссии — абсолютная ясность, да и Киев — Мать городов русских. Считаю, что больше оскорбить Россию уже нельзя. Сам факт принадлежности Киева украинскому квазигосударству есть пощёчина русской исторической традиции, есть удар ниже пояса, который устроили кукловоды Распада, начиная ещё со времен Бисмарка и подлейшего Иосифа Франца Австрийского, потомка габсбургских дегенератов. Та же история и со Львовом, городом русских православных братств, поднявших русское самосознание на борьбу с польской и католической нечестью в XVII веке. Но сегодня из этого града вытравили русское, пришло полупольское этническое недоразумение и завладело святым местом. Вместо православного креста водрузили греко-католический прапор, ни то ни се, а что-то между… Даже на Закарпатье уничтожают русинскую культуру, не дают право людям быть самим собой.

Собственно, украинство представляет собой агрессивный дилетантизм во всём: философии, литературе, языке и т. п. В истории выдумывают какую-то давноукраинскую литературу и историю, какой-то язык Давней Украины. Страна наша называлась Русь. Это как же надо ненавидеть свою мать, чтобы лишить её имени, что за дети, если убивают отца за то, что он хочет разговаривать «руською мовою». Умопомрачение библейского масштаба. И молчание — предательство своего народа, своих родителей, дедов и бабушек, сохранявших язык и культуру для нас. А мы предали их, начали коверкать язык, говорим на каком-то тарабарском языке, при этом смеёмся над чудовищной глупостью, над искалеченным языком. Помню, с какой болью читал письма Владимира Короленко, который на Полтавщине наблюдал, как насиловали систему образования, маленьких детишек, так называемой «рiдной мовой». Эту мову никто, кроме шизоидного преподавателя, не понимал. Что, Короленко врал? Совесть русской литературы, выросший на Полтавщине, говорил народным языком. В согласии с Короленко утверждаю, что язык украинской элиты выдуманный, никто из моих родственников в быту на нём не говорит, знают для того, чтобы осуществлять документооборот, но говорят по-русски. Спустя годы, будучи в Киеве, зашёл в Драгомановский университет, в деканат филфака, заговорил на тарабарском языке, принятом на Украине как литературный, а мне по-русски. Жена рассмеялась. Я в недоумении, потом дошло, что надо перейти на русский язык. Бывал на конференциях и видел, как мучились учёные, выговаривая украинские слова. Думаем по-русски, переводим, и выносим в речевое пространство.

Да, Украина для меня больная тема. Считаю, малорусский тип уникальным стволом единого русского древа, и тот, кто так не считает, является предателем национальной традиции, разрушителем православной цивилизации. На небе Троица, а на земле три Руси: Великая, Малая и Белая. Это не я сказал, а святой Лаврентий Черниговский. Спорить со святыми — дело последнее, поэтому, к сожалению, Украина обречена на духовное вымирание. Найдутся ли в ней русские силы? Сложно сказать. Тут только на Бога надо уповать, молить о Его великой милости. Иначе — будет уже другая цивилизация, и нам останется только память о ней.

К сожалению, грех распада посетил и белорусов, которые доверили Шушкевичу, этому пигмею белорусского народа, стать могильщиком Советского Союза. Беловежская пуща, что в твоей тени натворили ушлепки рода русского. Грустно. Слава богу, одумались. Но неясность остаётся до сих пор.

Поразительным для меня казалось то, что происходило в Грузии. Этот народ двести лет существовал благодаря России. Россия всегда будет благодарна князю Багратиону. Много великих грузин стали гордостью империи, и не сосчитать. И вдруг такая странная ненависть к России, такое страстное желание вырваться из Союза. Конечно, понятно желание молодых элит к независимости. Но ведь именно элиты в своё время едва не погубили страну, раздираемую на части персами и турками. Россия спасла единоверный народ, сохранив его самобытность и уникальность. И после этого так бессовестно лягнуть в пах. Недостойно великого народа. А армяне забыли, кто грудью стал за них во время страшного геноцида, устроенного турками в 1915 году? Да и Азербайджан обрёл своё лицо только в Союзе, в противном случае — захудалая персидская провинция. С прибалтами и их хуторским мышлением всё понятно. Маленьким надо малое, великим — великое. Хутору не надо величие, их вполне устраивает тихое существование на печи. Правда, печально, что Литва, некогда великое с Русью княжество, также предпочитает ущербное прозябание на хуторской печи. Что касается среднеазиатских республик, то их отпадение от Союза произошло потому, что их предали в России. Полагаю, что они никуда бы не ушли. Но раз появилась такая возможность, то почему не создать байские государства, в которых культ личности возведён до стадии шизофрении и маразма, какого и в Союзе не было, например, Туркмения. Такого и Сталин себе не позволял, что позволил себе Туркменбаши. Мелкий князёк, севший на нефтяную трубу, подмявший под себя целый народ. Впрочем, Восток дело тонкое. Менталитет не православный, судить строго не могу. Но по армейским воспоминаниям туркмены мне нравились своим именно свободолюбием, уважением к старшим, неплохо дружили, не стучали и не подставляли. Если попадали в двойственную ситуацию, то тупо прикидывались незнайками русского языка, и всё сходило с рук.

Страну, конечно, было жаль, но спасала литература. Уже писал, что только литература помогла мне не оскотиниться в армейской жизни, остаться человеком. Перечитывал Антуана де Сент-Экзюпери. Не столько люблю его «Маленького принца», сколько «Планету людей», его замечательные письма. Как же важно для меня было его слово о том, что мучает проблема садовника. Не сострадание к ближним, а именно жажда садовника, посадившего дерево и желающего, чтобы оно выросло красивым. Красота ведь спасёт мир. Это божественно! Кстати, французская литература была не чужой. Томик Гюго был моей настольной книгой с детства. Да не обидится на меня Лев Толстой, но влияние Гюго на его творчество для меня очевидно. Битва при Ватерлоо описана так блестяще, что только Бородинское сражение изображено с таким же мастерством. Но роман «Отверженные» вышел ранее «Войны и мира». Первенство французской литературы очевидно, однако именно русская литература Золотого века совершала во мне нравственное перерождение. Испанцы, французы поражали стройностью, романтизмом, стремлением к высшему человеческому идеалу. Пожалуй, Экзюпери выделялся. Увлечённый его творчеством, я свою испанскую пьесу хотел выпустить под псевдонимом Сан-Висенте. Понравилось звучание этого слова. Почему Сент-Экзюпери был близок моему сознанию? Наверно, христианская философия писателя была сродни моему духовному миру. Мне нравилась простота, с которой он говорил со своим читателем.

Глубоко убеждён, что проблема литераторов в том, что они строят схемы, а надо просто рассказывать о жизни так, как её понимаешь ты, и никто другой. В этом изюминка настоящей литературы. Истинный художник проживает произведение через свой опыт, его миф должен быть частью его сознания, его естества. Кроме того, он не должен зависеть от мнения сильных мира сего. Поэтому не любил тусовки, ходить на какие-то поэтические собрания. Например, считал ниже своего поэтического достоинства ходить на собрания литераторов Тирасполя, которые проводило литературное объединение «Взаимность», основанное в 1986 году поэтом Анатолием Дрожжиным, последователем Егора Исаева (курьёзно, но уже лет десять возглавляю это лито, являясь сопредседателем Тираспольской организации Союза писателей России). Кстати, и сегодня скептически отношусь к писательским собраниям, стараюсь редко на них появляться. Кажется, что происходит движение пигмейских орд на горную вершину. Кто раньше сел, тот и великан! Литература требует тишины. В тишине я начал готовиться к написанию дипломной работы по творчеству Леонида Андреева. Этот писатель пришёл после Толстого и Достоевского, после Гаршина, которого искренне любил и считал воистину, как сказал Чехов, талантом человеческим. Андреев поразил ещё «Рассказом о семи повешенных». Отрицание смертной казни близко моему естеству. Глубоко убеждён, что только Бог имеет право казнить — не человек. Правда, буду откровенен, если кто-то посягнёт на моих детей, закапаю живьём. Потом буду каяться, с ума сходить от совершённой жестокости. Но мне знакомо это чувство готовности защитить своих детей. Лгать считаю неуместным. В то же время насилие полагаю величайшей глупостью человеческой, поэтому хотел понять роман Леонида Андреева «Сашка Жегулёв». Как из мальчика Саши Погодина получится разбойник Сашка Жегулёв?

Тема революции в 1980-е годы была актуальной и животрепещущей. Я увидел в этом романе дискуссию с Максимом Горьким, с его романом «Мать». Андреев показал результат становления человека, если он становится участником революционного движения. Революция, прикрываясь высокими идеалами, убивает человека, причём зачастую невинного. Сын генерала Погодина пошёл воевать за правду, но убил молодого телеграфиста. Андреев, призывавший правительство отменить смертную казнь, писавший в адрес Петра Столыпина: «не вешай, сволочь!» — блестяще показал разрушительную силу революционного насилия. Смерть порождает смерть. И ведь это прекрасно понимали сами революционеры, тот же Борис Савинков выпустит роман «То, чего не было», в котором мастерски покажет деградацию человека, ставшего на путь революционного террора. Где та грань дозволенного, которую нельзя переходить? Да и есть ли эта грань? Рассматривал роман «Сашка Жегулёв» с библейских позиций. Образы Священного Писания служили Андрееву прообразами. Человек, обладающий библейской совестью, может пойти в революционное движение, но, столкнувшись с насилием, обязательно начнёт мучиться нравственными вопросами, как Раскольников из известного романа Фёдора Достоевского. Но возродиться ли? Жегулёв погибает, чтобы воскреснуть в памяти матери и невесты Жени Эгмонт Сашей Погодиным, милым, ищущим справедливость юношей. А как быть с теми, кого убил его революционный отряд? Кроме того, у Жегулёва, как у Раскольникова, появляются двойники, творящие разбой и убийство его именем. Они режут и поют соловьём о справедливости. Трагедия, сопровождающая любую революцию. Жизнь человеческая становится дешевле жизни куриной. Роман стал предвестником террора. Написан в 1911 году. Пройдёт 6 лет, и начнётся массовая вакханалия убийств, которая будет остановлена только в 1941 году, когда Сталин поймёт, что спасёт его только объявление войны отечественной, и этим он завершит войну гражданскую. Наверно, поэтому 6 января 1943 года в армии будут введены дореволюционные погоны. Произойдёт некоторое возвращение к национальной и религиозной традиции. Но зачем было калечить страну ради высоких либеральных идей?

Нечто подобное происходило и в конце 1980-х. В январе 1990-го поехал к брату в Ленинград, где он проходил курсы повышения квалификации. Наступили студенческие каникулы, кроме того, преддипломную практику по Андрееву я хотел пройти именно в Питере, где преподавала Иезуитова Людмила Александровна, ведущий специалист по творчеству Леонида Андреева. Ленинград знал с армейских времён. Летел на самолёте. Ленинград встретил февральской вьюгой. Брат жил в Петергофе, на 14-м этаже студенческого общежития. Две комнаты, коридор, отдельный душ и туалет. В одной из комнат располагался аспирант-физик из Полтавы, но он был постоянно в отъезде, и я жил в его комнате вполне вольготно. Конечно, в комнатах было прохладно, но терпимо. Жизнь в общежитии протекала свободно, вахта отсутствовала, что меня удивило. По вечерам музыка на этажах, просмотр теленовостей, общение с учёными разных специальностей. Общее ожидание развала страны было ощутимо. Познакомился с учёными из Калининграда и Волгограда, пили безбожно, один историк, другой — физик, но ребята умные чрезвычайно. Я часто думаю: почему талантливые люди так подвержены алкоголизму? Ответ у всех будет свой. Трудная работа требует расслабления, но порой оно переходит во «всемирный запой», по слову Александра Блока. Но во время пира происходит живое общение, когда границы поведения ослаблены, чувствуешь лёгкость и беззаботность. Правда, утром головушка побаливала изрядно. Но время молодое, болезнь уходила, и я радостно ехал в Питер, на филологический факультет.

В университете познакомился с Людмилой Александровной Иезуитовой. Её советы были ценными сами по себе. Но главный её совет: необходимо кропотливо работать с источниками того времени, когда был написан роман «Сашка Жегулёв». Это работа возможна только в библиотеке, куда я и направился. Салтыковка поразила демократичностью. Я с удивлением обнаружил, что можно держать книги Серебряного века в своих руках. Набросился на журналы того времени. В холодные питерские вечера я окунался в мир начала ХХ века. Эта была литература Свободы. Читая газеты и журнала того времени, я поражался тому, что люди купились на коммунистическую пропаганду, продав свободу за чечевичную похлёбку. Уровень гласности поражал. А нас-то учили, что до революции не было свободы слова, печати, собраний и т. п. Возможно, до 1905 года так и было, но после первой русской революции Россия стала самой свободной страной в мире. Но и эти же журналы подспудно призывали к строительству Нового мира. Старый мир виделся пошлым, его хотелось взорвать «на горе всем буржуям». Но, когда взорвали, то захотели вернуться к этой культурной пошлости, которую потеряли (рассказы Аркадия Аверченко тому подтверждение).

И ведь писали об обществе, о революции то, что думали. Русская литература была воистину властительницею дум. Конечно, я был и есть влюблённый в литературу Серебряного века. Она мне видится ответом на многие вопросы бытия. У Бунина я нашёл смысл жизни в его маленьком рассказе «Бернар». Итоговый бунинский рассказ о матросе, служившем на яхте у Ги де Мопассана, ежедневно совершавшем служение своё не за страх, а за совесть, потому что «Бог любит, чтобы всё было хорошо». Просто и ясно. В своё время, читая «Войну и мир» Льва Толстого, моё внимание, конечно, привлёк образ Платона Каратаева. Простота платоновского бытия поразила. Но мне, человеку образованному, каковым я себя считал, философия Каратаева казалась примитивной. Моё знание «умножало скорбь», как когда-то царя Соломона. Бунин же настолько проник в сознание, что понял смысл: будь самим собой, и делай то, что хорошо умеешь делать. Бунин говорит о себе как художнике, который достойно нёс всю жизнь своё мастерство. Мне же надо было определиться со своим творчеством. Незадолго до своей поездки в Ленинград стал участвовать в поэтическом театре Майи Левянт, в нашем институте. Писал об этом раньше. Но участие в пьесе «Мы были музыкой во льду…» произвело на меня неизгладимое впечатление. Я играл Пастернака, и сегодня поэтическим символом веры своего жизненного пути считаю стихотворение «Быть знаменитым некрасиво…». Строка: «Цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех…» стала для меня смыслом личного бытия. Именно литература Серебряного века сформировала образ моего мышления, моё тяготение к свободе нашло созвучие в мире поэзии начала ХХ столетия.

И вот я внимательно изучаю в библиотеке эту литературу. Блестящая статья Валерия Брюсова, показавшая интеллектуальное убожество ленинской статьи о партийной литературе, поразила до глубины души. Брюсов показал истинную свободу слова свободного художника. Духовное убожество социальной критики, материализм Вацлава Воровского, топорные суждения наследников Белинского о литературе, вызывали недоумение и вопрос. Как представители этого направления общественной мысли в России смогли победить, а потом навязать свою пошлую и утилитарную идеологию огромной стране с великой национальной традицией и глубокой культурой, берущей своё начало в «Слове о законе и благодати…» митрополита Киевского Илариона. Пройдёт время, и прочитаю книгу Льва Троцкого «Литература и революция». Цинично, но для неграмотной страны схематично разложено движение литературы, Сталин продолжит эту материалистическую логику, где доступно, на уровне церковно-приходской школы будет объяснена классовая сущность литературного процесса. Правда, в этой школе Бога не будет, Его заменит партия, которая «строить и жить помогает». Великая литература, а также философия Серебряного века воспитывали во мне неприятие материалистических схем. Стал зачитываться Николаем Бердяевым. Логика Бердяева, Сергия Булгакова, Льва Карсавина была настолько глубока, что я стал понимать Ленина, пославшего философов за рубеж. Их духовный мир был настолько выше, что Ленин и вся его камарилья спорить не могла, понимая весь свой убогий уровень. Аргумент большевиков — маузер или высылка за границу. Мне это казалось недостойно русского интеллигента. Впрочем, Ленин и не считал себя интеллигентом. Себя дерьмом он, конечно, не считал.

Вообще, уровень ленинской полемики был неприятен, его грубость и невежество поражало. Но, не читая русскую философию, можно было подумать, что Ленин — это вершина русской философской мысли. Сегодня понимаю, что это бред. Но, что Ленин великий революционер — однозначно. Впрочем, читая подборку газетных статей дореволюционной поры, ловил себя на мысли, что вульгарные материалисты брали наглостью, пошлыми сентенциями, так называемым реализмом и натурализмом. Они рисовали действительность в таком свете, что её непременно хотелось взорвать. Насаждалась вина дворянства, «белой кости» перед «чёрной костью», хотя эта проблема меня, например, тоже волновала с детства. Зачитывался романом Степана Злобина «Степан Разин», и был, безусловно, на стороне Степана Тимофеевича, который мечтал построить казацкую державу. Мне, потомку казаков, это было более чем понятно. Разин был героем моих детских игр, как и Емельян Пугачёв, о котором почерпнул информацию в одноимённом романе Вячеслава Шишкова. Однако не всё было так просто. Три процента русского населения представляло дворянство, и оно сформировало Россию, подняло уровень её образования на высочайшую ступень духовной лестницы.

Конечно, это многослойный пирог, но роль дворянства преуменьшать в становлении народного самосознания не стоит. Фактически вся чиновная рать — дворянское сословие, офицерство, становой хребет армии, — дворянский. Они служили России и государю, а государь — это Россия. Исторически княжеская дружина представляла собой ближнее дворянство. Они первые принимали бой с врагами, гибли в этом бою вместе с князем. Дворянство исторически было связано с русской монархией. Отступление от монархических принципов представляло собой измену исторической традиции. Почему же произошёл революционный переворот в России? Во многом оттого, что дворянство стало утрачивать смысл своего служения России. Оно оторвалось от престола. Стало модным быть в оппозиции к царю и его правительству. В гимназической среде насаждалась революционная фраза, штатское дворянство не России и царю служили, а своим идеям и тем извращениям, которые блестяще показал Достоевский в образах Свидригайлова и Лужина. Властители дум — поэты, почти поголовно участвовали в революционном движении. Берём биографию любого поэта или писателя Серебряного века и обнаруживаем, что в молодости — он участник революционного движения. А русская философия начинается, как известно, с бунта. Николай Бердяев, Семён Франк, братья Трубецкие, Сергий Булгаков — дружно прошли через искушение материализмом. Пожалуй, только Владимир Соловьёв исключение, но и он был близок идеям социализма, пусть и христианского.

Все жаждали социальной республики. Только военное дворянство в основном было за империю. За это их обзывали тупицами, наследниками Скалозуба. Почитаешь «Поединок» Александра Куприна, и такая грусть возьмёт: вот она Расея, безнадёжная и безысходная, лишённое смысла бескрылое существование. Военные и полиция представлялись обществу гоголевскими держимордами. Шла целенаправленная политика шельмования защитников устоев царской России. Показательно, что Блок говорил об ужасе при дверях. Все ждали революцию. Об этом ещё в 1906 году писал Максимилиан Волошин, вспоминая Великую французскую революцию. Она готовилась в салонах, а потом те, кто готовили её, оканчивали жизнь на эшафоте под ножом гильотины. Революция — гидра, пожирающая своих детей. Это знали, но всё равно приближали её своими действиями.

К слову, не думаю, что крестьянство так жаждало революции. Крепостное право уже давно было отменено, выкупные платежи ликвидированы 1 января 1907 года. Проводилась массово Столыпинская реформа, которая давала возможность появиться крепкому крестьянину на селе. Разрушалась община. Социалистов это не устраивало. Ещё народники бредили общиной от недостатка ума. Крестьяне получали землю в личную собственность, становились хозяевами. Чтобы этого не случилось, человека труда обзывали кулаком и мироедом? Трудится с утра до ночи, не покладая рук и ног, а его мироедом называют. Не ленивый крестьянин, но не в радость социалистам, он рушит их схему, поэтому его надо унизить и низвести до уровня злодея, только и думающего о барышах. Конечно, таких было немало, но основная масса крестьянства хотела жить по-человечески. Кстати, именно кулаков натравливали на помещиков, чьи усадьбы мозолили глаза крестьянам.

Таким образом, начиная с 1907 года в селе началась новая жизнь. Практически прекратились волнения на селе. Они будут только в 1917 году, когда в городе произойдёт революция. Что касается рабочего класса, то его в России было всего семь процентов. Поэтому говорить о рабочей революции мог только «дубинноголовый марксист» Ленин, как называл его Плеханов. Трагедия русского общества мне виделась в расстроенности сознания. И печально было наблюдать, что картина повторяется вновь, только спустя 70 лет.

Зимними вечерами, сидя в библиотеке, я уносился мыслью в начало века, а ощущение было, как будто я это вижу сегодня. Я помню своё состояние ожидания перемен. И песня Виктора Цоя про требования перемен была созвучна моему духовному миру. Рутинность, заорганизованность советской эпохи напрягали. Терпеть не мог, когда читали по бумажке с трибуны, это вызывало недоверие. Понимал, что человек, читающий доклад, не живёт им, а отбывает повинность. В этом была неправда, а хотелось искренности и правды. Обращаясь к литературе Серебряного века, я чувствовал дух свободы. Поэты этой эпохи писали не по указке партии, а по своему сердечному движению. Помню, как жадно читал «Силуэты русских писателей» Юлия Айхенвальда, изданные в 1912 году. Как это потрясающе, когда держишь в руках издание дореволюционных времён. Кстати, роман «Сашка Жегулёв», который я исследовал, был издан издательством Маркса в 1913 году. Дух того времени буквально пронизывал страницы книги, и я ощущал себя частью общего историко-литературного процесса. Конечно, понимал, что малая и незначительная частица этого процесса, на которую вряд ли кто и внимание обратит, но дух сопричастности придавал моей жизни осмысленность. Вечера, проведённые в питерской библиотеке, до сих пор считаю лучшими днями моей жизни. Иногда ловлю себя на мысли, что только воспоминание об этом заставляет меня думать о том, чтобы навсегда вернуться к дням моей юности и вновь воскресить эту питерскую жизнь. Но, как известно, дважды в одну и ту же реку не войдёшь.

Конечно, были и другие радости. В общежитии с удовольствием общались с барышнями, приехавшими на курсы повышения квалификации, как и мой брат. Надо признать, что некоторые затевали романы. Помнится, и я закрутил отношения с девушкой из Иванова, который полон невест. Но скорее от скуки, да простит читатель мой цинизм. Честно признаться, я и имени не помню. Но приятно проводил время. Кстати, дамы в своих комнатах создавали уют и домашнюю обстановку, готовили по-домашнему еду. Обычно приходил с бутылкой вина, и ужин проходил в тёплой и дружеской обстановке. Моя дама, видимо, имела виды на меня. Мой драгоценный брат даже дал ей мой домашний адрес, но я после возвращения домой, не считал нужным общаться, потому что любви абсолютно не было, а врать — не приучен. Глубоко убеждён, что интимные отношения должны быть честными. Телесная близость ещё не даёт право становиться собственником души, тем более, я очень дорожил своей свободой, своим временем и пространством. Но в то же время были вещи, которые я не воспринимал, например, наш друг, Александр Либуркин (в Германии он издаст книгу под псевдонимом Александр Халфин) требовал, чтобы мы на всё махнули рукой, приезжали в Ленинград. Начинали вертеться в литературных тусовках, набираться опыта общения, быть в гуще литературных дел, заявлять о себе как поэтах и критиках.

Я был на таких тусовках, и впечатление нечистоплотности не покидало. Слишком вольные эротические отношения напрягали. Иной раз, по пьяному делу, такие вещи наблюдал, что и писать не хочется. В то время я был человек относительно свободных нравов, но элементарная чистоплотность, привитая в родительском доме, не принимала пошлости и блуда. Кроме того, разговоры зачастую были настолько банальны, что наводили скуку, которую можно было развеять только алкоголем. Утверждаю, что алкоголь иной раз выступает естественным союзником неглупого человека. Пошлые сентенции слушать можно только в подпитии. Поэтому поэты, обладающие талантом, задыхаются в обществах, которые можно считать окололитературными, не имеющими никакого отношения к истинной литературе. Так что предпочитал библиотеку, и сад у библиотеки, где часто слушал скрипача, игравшего потрясающие классические мелодии. Музыка — вот что разгоняло скуку.

Собрав материалы к дипломной работе, я начинал подумывать о возвращении домой, в Тирасполь. Брат ещё оставался в Питере, у него появились знакомства в Пушкинском Доме. Мы были в этом замечательном месте, слушали Дмитрия Лихачёва. Приобщился, можно смело сказать, к истории русской литературы. У Юрия намечались неплохие перспективы, и я был искренне рад за брата. Мне же приходилось возвращаться в студенческие будни моего института.

В Пулково едва не опоздал. Долго общался с дамой, которая мечтала, что я приеду к ней в Иваново. Я обещаний не давал, но и не разубеждал. Слава богу, успел на утренний рейс. Кишинёв встретил питерской дождливой погодой.

Приехав в институт, остро почувствовал нехватку литературного общения. К сожалению, примитив и бытовуха начинала реально надоедать. С радостью общался с моим руководителем дипломной работы. Её уровень восприятия литературы был близок моим питерским впечатлениям. Говоря о творчестве Леонида Андреева, окунались в начало ХХ века. Наше созвучие было для меня очевидно. Но и укреплялась решимость, после окончания института, уехать в Ленинград, чтобы продолжить своё обучение, как говорится, начинать покорение столиц.

Это было время, когда лицо в литературе становилось известным, вся страна наперебой говорила о писателе, который издавался большими тиражами. Особо популярен был Александр Солженицын, вновь становились востребованными песни Владимира Высоцкого. Прошло всего десять лет, как его не стало, и, конечно, происходило второе рождение поэта.

С детства обожал его «Баню», крутил по сто раз «Кони привередливые», считаю эти произведения творениями гения. Но знал и то, что любил он советскую Родину, не принял бы перестройку, как и не принял бы большие перемены. Но его творчество объективно играло за перестройку страны, его статус обиженного властью, унижаемого партийными комитетами человека раздувался до невообразимых размеров. Господа Яковлев и Горбачёв взяли его в свои союзники и начали методично разваливать систему. Для меня Высоцкий — прежде всего потрясающий актёр, поэт от Бога, удивительно чувствующий человеческую душу человек, которому быль жаль распятого Христа. Но считать его диссидентом — глупо. Он — часть советской системы, в которую прекрасно был встроен. Его жена — член коммунистической партии Франции. Простой студент Сергей не мог позволить себе отдыхать на Таити, а Высоцкий прекрасно отдыхал. Он не сыграл многих ролей, а сколько сыграл?! Делать из него героя-перестройщика представлялось натяжкой. Но Горби и компания делали то, что делали. План господина Даллеса работал. Была опошлена идея, население доводили до животного состояния, чтобы уничтожить империю. Империи без идеи не способны существовать. России было предложено самоубийство. Именно самоубийством являлось решение сбросить с себя окраинные республики, и тогда Русь заживёт припеваючи. Этот национальный эгоизм губителен для такой страны, как Россия. Россия превратилась в империю именно благодаря отсутствию национального эгоизма. Она в своей истории часто делало то, что шло в разрез с её национальными интересами, и приобретала Грузию, Армению, Азербайджан, добровольно в её состав входили казахские жузы, возвращались в родные пенаты Белоруссия и Малороссия. Даже Польшу царь взял вопреки национальному эгоизму, фактически спасая этот народ от уничтожения и онемечивания в 1813 году. Потому Россия и была великой, любимой Богом, потому что шла, исполняла Его волю.

Когда же пришли господа новые буржуины, то им было плевать на Русь, на её историю, на её великую миссию, потому в 90-е годы страна будет катиться только вниз, к распаду. Об этом ещё будет разговор. А в 1990 году ещё была надежда, что всё будет хорошо.

Однако в марте отменили шестую статью конституции СССР о руководящей роли КПСС. Помню, встретил это с восторгом. Христианская идеология мне уже была ближе, давно не был комсомольцем, и потому равенство партий считал нормальным демократическим процессом. Однако с крушением идеологии рушилась системы отношений, на которых держался Союз. Империи не могут держаться без идеологии. Попытки поднять знамя христианства воспринимались населением скептически. Объективно говоря, идеология традиционных конфессий могла бы сыграть цементирующую роль в сохранении Союза.

В марте Литва объявила о выходе из Союза, нарушая закон СССР. Все забыли, что Верховный Совет СССР принял закон о выходе, который гласил, что республика может выйти, если на референдуме две трети населения республики проголосуют за выход. Только Армения и Украина, если не ошибаюсь, голосовали, и то, уже после ГКЧП, когда прошла обработка населения и был очевиден обман. Украина голосовала за независимую страну в рамках обновлённого Союза. Страна, построенная на вранье, нежизнеспособна. Это непреложный факт! Но в марте казалось, что устранится недоразумение с Литвой, потому что остальные пламенно выступали за сохранение Союза, хотя в той же Молдавии побеждает Народный фронт, взявший открытый курс на присоединение к Румынии, в которой в это время пал режим Чаушеску и к власти пришёл друг Горби Ион Илиеску. В это время воссоединялась Германия, и присоединение Молдавии к Румынии представлялись ближайшей перспективой. Один язык, один народ — вот идея новой молдавской элиты. При этом не учитывались реалии многонационального этнического состава Молдавии. Вдруг, как по команде, молдавские поэты и писатели стали рупором нового румынского национального движения. Ещё вчера признавались в любви к социалистической Молдове, а поменялась ситуация, и о Молдове было забыто. Романия Маре становится смыслом бытия этих политических проституток. Вызывало омерзение, когда узнавал, что поэты, которых уважал за поэтическое мастерство, превращались в оголтелых националистов. Для меня был шок, когда известный актер Михай Волонтир, цыган Советского Союза, выступил против русского языка в Молдове. Агрессивность молдавской интеллигенции была отвратительна. Переобулись в воздухе. Это выглядело поразительно. Оказывается, их заставляли клясться в верности коммунизму, но они его всегда ненавидели. Просто дивное диво! Было выгодно, получали бешеные гонорары, пели про цветущую Молдову в братском содружестве советских республик…

А в 1990 году совсем другая песня! Виеру, Матковский и многие другие стали призывать вернуться к матери, к Румынии. Я, честно говоря, считал и считаю возвращение домой их правом, но без земли, в которой лежат мои предки. Дутен, фрателе! Что означает, идите, братья! Жители Молдавии понимают значение этих слов. Поэтому для меня лозунг «Чемодан, вокзал, Россия!» не просто оскорбителен, а исторически ложен. Всякая сволочь смеет мне указывать, где мне жить. Этот вопиющий факт подогревал антимолдавские настроения. Но ни в коем случае это не влияло на отношения между людьми. Прекрасные отношения с молдаванами у меня до сего дня. Прекрасный добродушный народ, к сожалению, часто обманываемый своими вождями. Доверчивый народ. И никакие они не румыны. Молдавия была, есть и будет. Те, кто желает быть румыном, просим милости: «За Прут, ребята!»

Но в 1990-м, казалось, что Народный фронт одержит победу. Начались избиения депутатов, избранных от Приднестровья. В Кишинёве, на площадях, стали проходить митинги, похожие на нацистские вакханалии в Германии времён Гитлера. В Тирасполе стали переходить на латинскую графику. Я, слава богу, успел получить диплом, написанный на русском языке. Но идущие за мной уже получали дипломы с латинскими буквами. Нельзя было понять: «Действуют ли у нас законы СССР?» О чём думает верховная власть? Как можно было отпустить управление страной, отдать республикам права, которые им не принадлежат. Лозунг, что «республика должна быть самостоятельной», радостно приветствовался. Но спустя несколько месяцев стало понятно, что республиканская власть деструктивна. Не было введено президентское правление в Литве, и страна стала сыпаться, как карточный домик. Кстати, ошибка Съезда народных депутатов СССР была в том, что Горби был избран президентом СССР. Этот самовлюблённый карьерист получил в руки рычаг разрушения невиданной силы. Надежда была, что он использует его в целях созидания и сохранения, но этот он упускал одну возможность за другой. На глазах происходило разрушение. Росло недовольство. И не против перестройки, как вещал этот пигмей, но против его бестолковой политики. Народ искренне не мог поверить, что этот персонаж реально ведёт страну к развалу. Это противоречило логике. Человек шёл на политическое самоубийство. Неужели у него не было чувства самосохранения? Обыкновенный инстинкт должен был подсказать, что с потерей империи теряется и личная власть. Но Горбачёв, ослеплённый собственным самолюбованием, тупо шёл в бездну. Но шёл-то не один, целую страну вёл в пропасть.

Виновны все мы, что, видя бездарность или преступность этого недоумка, не остановили его. Радовались демократии, когда надо было плакать. Демократия представлялась панацеей от всех бед. Не хотели слушать Черчилля, который говорил о её порочности. Да, человечество ничего лучше не придумало, но это не значит, что надо бросаться в омут, потому что нет выхода. Демократия — это власть олигархии. Разве не читали о Древней Элладе и республике Рима? Читали, но выдумали сказку про американскую демократию. У этой демократии своя история, и мы к ней не имеем никакого отношения. Каждый народ, если он суверен, вырабатывает свои формы правления. Для России вижу выход только в соборной монархии. Другого пути нет. Те идиоты, которые борзопишут про какую-то демократию, просто обманщики и подлецы. Что касается Молдавии, то в христианской стране форма соборного управления является исторической. Преимущественно христианская страна могла спокойно восстановить форму правления, имеющую исторический характер. Например, в Гагаузии правит Башкан, избранный населением этого Буджакского края. Этот тюркский народ придерживается своего исторического выбора, заложенного в его соборном разуме. Кстати, именно гагаузы начнут борьбу за право говорить на родном языке. Началась борьба за гагаузскую автономию (недавно был в Комрате, столице автономного образования, — три языка свободно функционируют: молдавский, гагаузский и русский). Почему так не сделать во всей Молдове? Причина простая! Ненависть проигравших во Второй мировой войне к русским победителям столь велика, что они не идут на очевидные компромиссы и загоняет политическая элита себя и государство в тупиковую ситуацию, из которой выход — война.

Но весна 1990-го года была не просто распутная: развал и страх — вот веяние времени. Конечно, мои мысли были настроены на подготовку к государственному экзамену. В образовании начались реформы (которые по счёту?): вместо экзаменов по специальности устраивали комплексный экзамен по языку и литературе, но для тех, кто писал дипломную работу, он отменялся — ставилась оценка по результатам защиты дипломной работы. Это давало больше времени для подготовки. По-прежнему в государственном реестре оставались философия и педагогика. Кстати, не жалею, что сдавал эти дисциплины. Для будущего учителя знание педагогики важно. Безусловно, теория и практика расходились диаметрально, но знание, например, исторической педагогики формировало культуру педагогического мышления. Философия же давала возможность понять, что происходит вокруг. Взгляд был свежий. Конечно, наши преподаватели объективно продолжали нести материалистический бред марксизма-ленинизма, который для меня уже давно был атавизмом. Философия материализма была мною преодолена ещё в году 1988-м, когда сдавал экзамен по философии за второй курс; в 1990-м только укрепился в ложности материализма как науки. Правда, окружающий мир подсказывал, что товарищ Маркс в «Капитале» правильно говорил о звериной сущности капитализма, но больше верилось Аристотелю, который утверждал, что истинный философ не может быть материалистом. Кроме того, были прочитаны Чаадаев, Бердяев, Булгаков, Карсавин, Франк, Шпет, Кавелин, Флоренский и Флоровский, блестящая «История русской философии» Николая Лосского стала настольной книгой. Да и моё увлечение Серебряным веком явно противоречило материализму. Участвуя в поэтическом театре Майи Левянт, я приобщался к роднику великой поэзии Пастернака и Цветаевой, Мандельштама и Ахматовой, Гумилёва и Набокова. Набокова, как писателя, открою позже, но его поэтический дар, несомненно, произвёл на меня впечатление.

Короче говоря, философия меня интересовала глубоко, но не материалистическая. Уже и не помню, какой вопрос попался на экзамене, но помню вопрос доцента из Кишинёва, спросившего имена Маркса и Энгельса. Я подумал, что он шутит, но, взглянув в его усталые глаза, понял — не шутит. «Да, ребята, плохи ваши дела», — подумал я в тот момент. Я, конечно, ответил. Но думаю, что коммунисты проиграли, потому что сами не верили в свою идею и придумывали всякую всячину, чтобы позабавить себя, сделать жизнь веселей, а после пойти и напиться, причмокивая от удовольствия. Скучно им было. Рим погиб, потому что придумывал удовольствия. Нет веры, нет стержня, значит, уход в виртуальную и пьяную реальность видится спасительным действием. Это не значит, что, например, я не употреблял алкоголь. Но он не являлся смыслом бытия. Бутылка вина была частью орнамента, без которого плохо клеился разговор. Ко всему прочему, чувство свободы, приобретаемое в результате употребления вина и пива, приобщала к общей исторической традиции. Важно и то, что внешне поощрялось трезвое поведение, а склонность к оппозиции толкало к противоположности. В трезвости виделось однообразие, а душа требовала многоцветия и поэтического многоголосия. Этакий молодёжный анархизм, который у кого-то со временем прекращается, но иногда завершается болезнью и смертью, не успевшего остановится в своём увлечении алкоголем.

Кстати, до государственного экзамена ещё надо было дойти. В апреле писали государственный диктант, на котором процентов десять студентов получали двойки. Результат — пересдача диктанта на следующий год, после получения положительной оценки, допуск на государственный экзамен, где не факт, что всё пройдет благополучно. Не сравнить с той ситуацией, которая происходит сегодня. Студент советской эпохи учился бесплатно, в нынешнее время — половина группы оплачивает обучение. Декан триста раз подумает, прежде чем отчислит неуспевающего студента. Сегодня ещё в октябре студент зимнюю сессию сдаёт. В мои студенческие годы такое представить было невозможно. Мы сетуем на советское образование, но его уровень в сто раз качественнее нынешнего. Мне трудно представить квалифицированного врача, выученного за деньги. Это катастрофа. Но сегодня ординатуры в России фактически платные. Есть мозги у правительства России, или совсем башню снесло лицам, практически не меняющимся начиная с 1991 года. Как пришли комсомольцы, так никак не могут уйти. Все на месте: Чубайс, Авен, Греф, Иванов, Степашин, Кудрин, Медведев — всё те же на манеже. (авт.ред.) Пожалуй, только к Сергею Шойгу нет претензий.

Конечно, разговор о дне сегодняшнем ещё ждёт своего часа, но именно в 1990-м эти ребята пробираются к кормилу власти, становятся ядром новой России, сформировавшимся вокруг Анатолия Собчака и Юрия Лужкова, выталкивавшие тётю Элю наверх, чтобы это недоразумение возомнило себя царём Борисом. Предательство становилось нормой. Мне, человеку, присягавшему СССР, было больно наблюдать, как власти предержащие бездарно спускают Родину с молотка. Понятно, что много объективных причин способствовало развалу великой страны. Но где была совесть у генералов и министров, где это КГБ, бестолково исполнявшее приказы предателей сверху? Поразительно, но съезд народных депутатов, обладавший полнотой власти, ничего не сделал, чтобы остановить развал Союза. Кучка отмороженных негодяев вело страну к распаду. Как это напоминало февраль 1917 года, когда предательство и паралич поразил властные структуры.

А в это время продолжалась война в Карабахе, начались волнения в Абхазии и Южной Осетии, в Грузии пришёл к власти Звиад Гамсахурдиа. Я любил писателя Константина Гамсахурдиа, его роман «Десница великого мастера» до сих пор находится на моей книжной полке. Это роман моей юности. Но то, что стал творить его сын было для меня удивительно. Грузия решила покинуть Союз, в котором она чувствовала себя невероятно комфортно. Грузинская культура пользовалась огромной популярностью у русских людей. Для меня Грузия — это Шота Руставели, князь Пётр Багратион, Нино Чавчавадзе, Нани Брегвадзе, Вахтанг Кикабидзе, Гия Табидзе, Тамара Гвердцители. Господи, да не перечислить дорогих сердцу людей. Мой путь в православие начинался и с романа Виктории Алфеевой «Джвари». Роман о монастырской жизни, о грузинских монахах древней обители, где происходит преображение человеческой души. И вдруг удар ниже пояса. Странная ненависть к русскому миру. Откуда это? Вину за репрессии 1937 года свалили на русских. А то, что куролесили Берия и Сталин, природные грузины, и не замечали. Писали о советской России, задушившей Грузию в 1921 году, но забыли про 1801-й, когда грузины стояли на грани физического уничтожения. И ведь спасла Россия. В конце концов, Россия сама пострадала от коммунизма, но Русский мир переварил коммунизм, вобрал в себя его лучшие черты и сохранил единство империи. Уже писал, что Союз сохранить можно было элементарно, но этого не сделали, потому что надо было развалить, исполняя волю врагов Русского мира.

Необходимо было выстроить концепцию строительства, но этого не сделали. На окраинах, где русское население оказалось в меньшинстве, концепция стала ясно просматриваться: построение справедливого межнационального сообщества с сохранением социальных завоеваний. Именно так было сформировано государство — Приднестровская Молдавская Республика, которая вбирала в себя историческую традицию края, опираясь на волю народа. Это пытались сделать в Нарве (Эстония), в Латвии, но получилось в Приднестровье, где не поверили молдавской элите. Это элита издала самый демократический закон о языке для унитарного государства, предоставила всем желающим гражданство, но при этом лишила русских права высказываться на родном языке, загоняя его в бытовую сферу. Остальная страна дремуче молчала. В Средней Азии стали происходить вещи, несовместимые с общим проживанием: резня в Киргизии, гонения в Узбекистане и Таджикистане. Горько!

В мае потерял друга, неудачно выпавшего со второго этажа. Какая-то ссора из-за женщины. Печально было то, что парень возвращался домой, в Вологду, имел билет на руках, а после собирался учиться в аспирантуре по специальности «русская философия». Когда тело лежало в актовом зале института, произошло землетрясение, а после поминок, ночью, повторилось с новой силой. Люстра носилась над моей головой, но я не встал: устал от пережитых волнений. А земля дрожала! Прошло уже тридцать лет с тех пор, но такого сильного землетрясения в наших краях больше не было, хотя трусит нас постоянно, так как рядом румынские Карпаты, которые всё ещё формируются.

Вообще смерть ходит рядом с рождением. Придя с похорон, оказался на свадьбе соседа. Одна музыка сменяла другую. Интересная штука — жизнь!

А на следующий день сдавал экзамен по философии. Учитывая моё состояние, слава богу, сдал на «хорошо». Государственные экзамены сдавал как в тумане. Педагогику сдал тоже неплохо, а вот литература стала проблемой. Мой руководитель заболел и на защите дипломной работы комиссия как с цепи сорвалась. Нас было двое, мы — дипломники нашей Майи Яковлевны Левянт. Я — по творчеству Леонида Андреева, моя одногруппница — по творчеству Марины Цветаевой. Вопросы задавались идиотские, не имеющие отношения к творчеству этих великих писателей. Видно было, что члены комиссии не читали роман «Сашка Жегулёв», не владели информацией о Цветаевой, которая прозвучала на защите. Но показать своё незнание было стыдно, поэтому стали умничать, и в итоге поставили оценку «хорошо». Было обидно не столько за себя, сколько за своего руководителя. Я не помню, чтобы наши дипломники ездили в столичные библиотеки, доставали эксклюзивный материал у ведущих исследователей, использовали в своей работе, а потом получали четвёрки. Впрочем, с течением времени я всё больше стал понимать слова Осипа Мандельштама, что нет более подлого племени, чем литераторы. Зависть, подлость, мелочность в суждениях — поразительны и оскорбительны до безобразия! И в то же время нет более благородного племени, чем литераторы! Наряду с подлостью некоторых лжеучёных встречал удивительные образцы благородства истинных учёных и поэтов. Низость — удел бездарностей, так называемых профессионалов, которые умничают по поводу и без повода. Но главное — держаться за занятое место. Я встречал докторов и кандидатов наук, которых и в прихожую дворницкой университета не пустил бы, но они до сих пор, имея статус учёных, делают вид, что учат молодых людей уму-разуму. Особенно это омерзительно, когда такой профессионал, имея степень доктора наук, начинает определять судьбы не только своих студентов, но и коллег, которые, будучи ниже по статусу, вынуждены считаться с мнением такого бездаря. Более того, это мнение возводится в догму только на том основании, что это мнение доктора наук. А то, что этот доктор наук свою степень заработал с помощью подлости и лести, — все знают, но молчат, потому что против бумаги не пойдёшь.

К сожалению, знаю случаи, когда степень присваивали, потому что руководитель аспиранта очень влиятельный человек. Причём не обязательно деньги давать, пой этому руководителю, что он звезда, каких свет не видывал, и лесть сделает своё дело. Можно, конечно, и деньгами одарить, и руководитель диссертации чувствует себя обязанным перед диссертантом. Возможностей много. Поэтому для меня учёный тот, кто написал книгу, кто выступил на конференции не по написанному тексту, но со знанием предмета, кто в частной беседе интересен. Мне всегда было радостно общаться с учёными в непринуждённой обстановке. Реально видел сущность и уровень человека. Потому когда мне говорят, что некто ничего из себя не представляет, то я имею своё мнение. Это мнение не обязательно правильное, но для меня оно важно, потому что оно выстрадано. Стараюсь не судить человека по первой встрече, впечатление выявляю только после встречи десятой. Но в принципе, первое впечатление обычно верно.

После сдачи государственных экзаменов, гуляли в ресторане, продолжили на даче, у будущего писателя Юрия Баранова. Сегодня с печалью вспоминаю наши встречи. Он ушёл в вечность в 45 лет. А тогда надежды на будущее, пьяные разговоры в жаркое лето.

Принял решение покинуть Молдавию и ехать в Питер, устраиваться на работу простым учителем литературы, но там, где завязались кое-какие знакомства. Кроме того, друг Саша звал в Ленинград. В первую очередь звал брата, полагая его талантом большой величины, но считал, что нам будет легче вдвоём. Он был убеждён, что провинция засосёт, погружение в семейный быт приведёт к тому, что начнём спиваться, и семья, за которую мой брат так держится, не восстановит его духовный мир. Наш друг Саша был убеждён, что жена Юрию не пара, так как не понимает его поэтического дара, слишком приземлённо смотрит на мир, и дети, воспитанные ею, также не примут свободного поэтического дара своего отца. «И всё пойдёт прахом, будешь медленно, но верно загибаться болезнью русского интеллигента», — с еврейским сарказмом произносил Александр Либуркин (Халфин). Я сумел уговорить брата поехать в Ленинград. Это стало проще сделать, потому что мой дорогой брат ушёл по собственному желанию из института, руководство которого не поняло его некоторых появлений в пьяном виде в стенах вуза. Я, честно признаться, считаю это глупостью, половина знакомых мне преподавателей занятия проводили подшофе. Но они были доценты, а мой брат — простой преподаватель.

Так что ничто не держало нас в родных пенатах. Юра поступал благородно, он хотел ехать с женой, но мы решили поехать сначала вдвоём, найти квартиру, после чего вызовем семью. Конечно, жаль было оставлять мать, но думали, что и её со временем заберём. Ехали в поезде. В купе проводили время со свидетелями Иеговы, семьёй из четырёх человек. Рассказывали про Страшный суд, который, оказывается, должен наступить через пару лет. Споили бедного сектанта, отца и мужа, так что жена, наверно, перекрестилась, когда мы добрались до Витебского вокзала.

Саша встретил нас радостно. Ему явно не хватало литературного общения. Его жена зарабатывала написанием дипломных работ, предлагала войти в её бизнес. Кстати, выгодный, но не постоянный. Правда, в квартире заниматься постоянной работой было бы трудно: курила безбожно. Понятно, что поехали искать квартиру в Петергоф, в общежитии, где жили зимой. Комендант без проблем предложила жильё в блоке, где две комнаты, отдельный туалет и душ. В принципе, всё подходило. Юре обещали устройство в Пушкинский Дом. Саша потирал руки от радости. Сводил меня бесплатно в Эрмитаж, где работал сторожем, зашли с чёрного хода, смотритель не пускала, но Саша сказал, что если не пустят брата, то есть меня, то он вывалит говно перед входом в Зимний дворец: смотритель, божий одуванчик, махнул рукой, и пропустил.

Эрмитаж поразил. Я несколько дней ходил по залам Зимнего дворца, где с упоением неофита взирал на картины великих мастеров. Поражала эпоха Возрождения. Ощущение чуда не покидало меня: я был в мифе, из которого не хотелось возвращаться, но этот миф — реальная жизнь, часть моей личной истории. Мои переживания и впечатления — реальность безусловная. Вместе с художниками Возрождения я переживал увиденное чудо на картинах. Слеза Марии, падающая на землю и запечатленная художником в полёте, когда Христа снимают с креста, — вот истинное мастерство, сжигающее нечистое в духовном мире. Но более всего поразила русская икона Богородицы, взгляд Которой до сих пор сопровождает мой жизненный путь. Простота, поражающая в самое сердце. Это не искусство, это реальность, воплощающая в себе мыслимое и немыслимое. Стоя перед этой иконой, я понял, как ни странно, глубину давно виденной иконы преподобного Андрея Рублёва. В обратной перспективе Святой Троицы вдруг пронеслась моя жизнь, вся моя личная история, которая казалась мне столь важной, но через глубину иконы оказавшейся пустой и никчёмной. То, что важно мне, вряд ли приемлемо Богу. Приходило понимание, что в первую очередь надо творить ради Бога, а не ради личного присутствия в литературе и искусстве. Потому и ныне не люблю литературных тусовок, в которых не вижу никакого смысла, а только пустое времяпрепровождение. Наверно, поэтому меня останавливала мысль, что общение с Сашей превратится в сплошную тусовку и перекуры с литературными и окололитературными деятелями. Писательство требует тишины. Мой выход из уединения — это дорога путника из ниоткуда в никуда, но в пути… встреча с чудом, или с человеческой подлостью, в результате чего происходит осмысление пройденного отрезка пути.

Всматриваясь в глаза Божьей Матери, я чувствовал себя не так одиноко, ощущение сопричастности было невероятным. Пожалуй, впервые я был спокойным. Жизнь — не пустая и глупая шутка, но полна смысла, полна Божественной сути, которую необходимо разгадать. Я не знал, что я должен отгадывать, но понимал, что Господь показывал мне путь и этот путь есть начало чего-то важного не только для меня, но и близких мне людей. Я вдруг ощутил себя единственным и нужным. Часто я чувствовал себя уверенным, если рядом был старший брат, с которым я постоянно находился вместе, мы обсуждали прочитанное и увиденное, и даже когда я служил в армии, его письма напоминали о его присутствии. Имея своё мнение в литературном процессе, я всё-таки сверял его с суждениями брата. Это не значит, что я подчинял свою волю его воле, но с его мнением я считался, прислушивался к его советам, хотя понимал нашу разность прекрасно. Но именно в Эрмитаже я понял, что у меня свой путь, а у брата — свой!

Ездил во дворец, в Петергоф, и всё более убеждал себя, что моё место здесь. К тому же мой организм вспомнил недавнюю жизнь в Карелии, так что климат был приемлемый. Кстати, съездил в сторону Финляндии, где жила сестра моего друга-поэта из Тирасполя Глеба Маринова, который сегодня живёт в Зеленогорске, как раз в том доме, в который я направлялся в августе 1990 года. Уж не помню, как звали сестру моего друга (потом она станет его женой, хотя — его двоюродная сестра), но она встретила радушно, много рассказывала о Териоки, о местной церкви, о священнике, который полюбился прихожанам. Но главное, что здесь были представители русского Серебряного века. Совсем недалеко ахматовское Комарово. И тут я вспомнил, что недавно видел её сына Льва и в какой-то филологической компании шёл милый разговор об удивительной старушке, которую звали Анастасией Цветаевой. Удивительная судьба, поразившая меня. Позже, буду читать её «Королевские размышления», бывать там, где она бывала, например, в волошинском Коктебеле. А пока я дышал воздухом Финского залива, и верил, что скоро вернусь в эти прекрасные места.

Домой ехали в поезде с уверенностью, что едем на пару дней, чтобы взять документы, и вернуться туда, где начнётся новая жизнь. Конечно, нам казалось, что вместе преодолеем трудности питерской жизни. А они, безусловно, были. Лето 1990 года было голодным. Очереди, озлобление людей нарастало. Чтобы купить пачку сигарет надо было выстоять километровую очередь. Это наводило на грустные размышления. Брату надо было привозить жену и двоих маленьких детей. Пугала неизвестность. Но это был реальный шанс выбиться из провинциальной жизни к жизни новой, интересной, благо талантами мы обделены не были, по мнению наших друзей.

Тирасполь встретил жарким летом, обилием дешёвых фруктов и овощей. Виноград, яблоки, дешёвое вино — всё это служило контрастом Ленинграду. Мой дорогой брат неожиданно принял решение не ехать в голодный Питер, а остаться на благодатном юге. Конечно, состоялся разговор с супругой, у которой была больная мать и которая заботилась в первую очередь о хлебе насущном. Не было у неё и желания первое время оставаться со свекровью, или оставлять детей и ехать вслед мужу. Думаю, она не верила, что мой брат сможет себя реализовать. А зря! Я помню его глаза, горевшие желанием сказать своё слово в русской литературе. Вообще, по натуре он ярый максималист, но супруга его далека от высокой литературы. Ей нравилось, что муж поэт, что он не такой как все. Только эта несхожесть с миром не давала финансового дохода. В её понимании муж — это добытчик, и если бы поэзия приносила гонорары, то она была бы несказанно счастлива. Но наступало время, когда гонорары уже никто не платил, а работа в Ленинграде покрыта туманом. Это я понимал, что такое Пушкинский Дом, для неё же — пустой звук. Этот пустой звук отзывается сегодня в её детях, для которых смысл жизни заключён в добыче средств, чтобы хорошо и уютно по-мещански жить. Зачем известность, если она не приносит финансового благополучия? Мы же воспитывались, что поэт — это нищий, которого не всегда признают современники, поэтому рассчитывать на богатство вряд ли стоит. Да и к богатству относились анархически небрежно. Буржуазный быт вызывал гофмановское осуждение и неприятие. Поэзия и пошлость — несовместимы!

Было принято решение искать работу в Тирасполе, где жизнь в родительском доме уютнее и сытнее. Пошли устраиваться в школу № 11, где директором была Майко Галина (отчество не помню), её дочь Марина была первой красавицей Тирасполя, студентка моего брата (ныне жена известного актера Дмитрия Харатьяна). Директор искренне обрадовалась двум новым филологам, тем более что уровень знаний Юрия был ей известен.

Моё знакомство со школой проходило ещё осенью 1989 года, когда немного подрабатывал в пятом классе. Именно тогда педагогический труд стал потихоньку затягивать меня в свои сети. Пятиклашки стали мне родными и близкими. Неожиданно обнаружил в себе тёплое чувство соучастия детским радостям и страданиям. Опыт прервался, и вот я вновь начинал с чистого листа. Предложили преподавать русский язык и литературу в 10 и 11-х классах, а также историю в 8-х, так как не было историка, ушедшего из школы буквально перед новым учебным годом. Принялся писать календарные планы. Однако через несколько дней направили как молодого учителя в командировку в Оргеевский район, за Кишинёвом, в село Иванча, в лесной санаторий ЦК комсомола Молдовы.

Год становился насыщенным невероятно. Я уже не так горевал о потерянном Питере. Для себя решил, что, действительно, необходимо набраться опыта, как жизненного, так и педагогического. Но обязательно вырваться в аспирантуру, где учились уже знакомые нам ребята из разных городов Союза. Кроме того, не хотелось, чтобы общение с Людмилой Александровной Иезуитовой прошло зря. Не оставляла мысль написать диссертацию по роману «Сашка Жегулёв». Ведь я был в начале исследовательского пути, да и Майя Яковлевна Левянт считала, что мне вполне по силам справиться с написанием диссертацией. Правда, мне казалось, что люди, защитившие диссертации, — небожители, совершившие подвиг и парящие в высотах литературоведения. Себя к ним никак не мог отнести. Был уверен, что не глуп, но до научных высот вряд ли смогу дойти. Поэтому ещё раз, взвесив все за и против, решительно остался работать в тираспольской школе.

В Иванче был слет педагогов со всего Союза. Сидели у костра, слушал речёвки. Как будто вернулся в пионерское детство. Но было грустно. Буквально накануне умерла моя тётя Валя, что проживала под Киевом. Ей было всего пятьдесят. Чернобыль сделал своё подлое дело. Она умерла от онкологической болезни, пережив моего отца всего на три с половиной года. Красавица с фигурой и лицом Мэрилин Монро. В моей памяти она молода и красива, другой и не знаю. К сожалению, из-за поездки в Иванчу, не смог отправиться в Киев. Поехали брат с матерью. Я же слушал пионерские песни у костра, а потом с новым коллегой Валерием, учителем физики нашей школы, сбежали в Оргеев, где у него жили родители жены, мы набрали бутылок пятнадцать вина и дня два «гудели», не выходя из номера санатория. Люди менялись, мы узнавали новые педагогические приёмы, которые были старыми, как сама педагогика. Но на этих смотрах ещё раз убедился, что педагогика не имеет никакого отношения к науке. Искусство, и только искусство преподавания и воспитания. Обмен мнениями был полезен и интересен, учитывая, что мой педагогический опыт был ничтожен. А опыт — основа педагогики! Честно признаться, не помню всю заумь педагогической мысли, да и не забиваю себе голову теоретическими положениями. Ни одно из них в моей педагогической практике не пригодилось. Я это говорю сегодня, имея тридцатилетний педагогический стаж. Свои уроки я никогда не начинал и не начинаю по начертанному в скрижалях. Могу сесть за стол, и смотреть в оконную даль минут пятнадцать, а потом спросить ребят: «О чём ваши думы? И в чём всё-таки смыл вашего бытия?» И самое забавное, что дети отвечают. Несут всякую чушь, но в этой чуши обязательно прорастают зёрна бытия. Это что, новая методика? Глупости всё это. Можно об этом тысячу раз написать, но у каждого свой индивидуальный путь.

Из Молдовы мы приехали своим ходом. Мать и брат уже приехали из Киева. Летняя жара продолжалась, не сбавляя ход, хотя уже был конец августа. Племянник Юрий готовился к школе, племянница бегала в детский садик. Всё как в обычной советской семье. В это же время я всё-таки решил писать роман. Однако не «Замкнутый круг», а историю человеческой жизни через мифологическое восприятие бытия. Зачитывался Джойсом, его знаменитым «Улиссом». Абсолютно удивительное понимание жизни. Через эллинскую мифологию познать мир современной Англии и Ирландии. Путешествие по Дублину как возвращение из Трои на остров Итака. Поток сознания Джойса поразил своей откровенностью, как и роман Миллера «Тропик Рака». Я ощутил литературное созвучие стилей, хотя, конечно, был далёк от англо-кельтского восприятия действительности. Помню даже нарисовал в своём воображении страну, которой дал название Анчируссия, отведя ей место недалеко от легендарной Атлантиды, равной по территории Франции и Испании вместе взятых. Мне хотелось создать альтернативную историю, в которой два славянских народа (анты и русы) создали королевство в V веке, уходя от германцев, но сохраняя верность Римской империи. Я далёк был от утопии, но мне хотелось увидеть другую историю, в которой человек способен создать общество, фундаментом которого будет историческое христианство, горящее в пламени первых Вселенских соборов, побеждающее языческую мудрость простотой веры и любви. История этого общества у меня существует в голове и в некоторых письменных набросках. Надеюсь, когда-нибудь оформить их в надлежащий вид. На всё воля Божья!

А пока открыл Библию. В 23 года я решил серьёзно посвятить себя чтению этой великой книги. Я изучал русскую литературу, много читал, знал наизусть множество библейских цитат, но системно Библией так и не овладел. В первую очередь читались места из Святого Евангелия, Ветхий Завет оставался в стороне. Помог Джойс. Его роман основывался на «Одиссее» Гомера, мой текст — на библейском Предании. Мне казалось, что любое движение человеческой мысли можно и должно поверять библейским текстом.

Я стал внимательно читать Священное Писание, начиная с Шестоднева творения мира. Когда-то я воспринимал библейский рассказ как сказку, мифологическую историю. Но ведь миф — правда, живущая в нашем сознании. Значит, библейская история есть истина, как и истинно творение человека из праха земного. То, что казалось невозможным, становилось очевидным. В тексте я узнавал правду бытия. Так судил Господь, что я думал использовать текст Священного Писания в художественных целях, но в ловушку попал сам. Всё более проникался текстом, мудрость и простота которого поражала. В каждой строке — смыслопорождающие реалии, за которыми следовали ещё реалии, и так до бесконечности. Божественная мудрость неисчерпаема. Совершенно неожиданно для себя пришёл к выводу, что писать, выдумывать противно Божественной правде. Надо писать правду, которую видишь, а не фантазировать. Но голый натурализм душа не принимала, она жила в символах, воспитанная тем более поэзией Серебряного века. И тогда рождалась поэзия, в которой хотелось исповедаться миру. Стал отбрасывать рифму, предпочитал белый стих, в котором чувствовал себя свободным. Но строки Пастернака витали в моём воображении! Поэтому и сегодня иной раз пишу, как писали в Золотом и Серебряном веке, ни в коем случае не претендуя на их уровень. Величие той литературы бесспорно. Но именно в 1990-м перестал писать рассказы. Мне казалось писать о чём-то незначительном глупой и ненужной тратой времени. Сегодня думаю собрать свои молодёжные наброски и литературно их обработать. Если Господь даст время, то, наверно, совершу этот подвиг возвращения в свою молодость. Правда, взгляд будет уже не двадцатилетнего, а человека предпенсионного возраста.

Опыт жизни начался успешно. Школа приняла, ребята работали дружно, конфликтов практически не было, хотя в молодости был строгим учителем, и пятёрки ставил очень редко. Любимая оценка была тройка. Двойка, согласно советской педагогической системе, ставилась учителем не ученику, а самому себе. Значит, не сумел научить. Тупых детей не бывает. Я это уяснил, и те дети, которые были не способны и двух слов связать, получали от меня письменное задание. Например, просто-напросто переписывали старательно без ошибок учебник, а если вопрос касался текста, то художественный текст из хрестоматии. Дошло до того, что данные писатели требовали четвёрку, так как они лучше знают тех учеников, которые не пишут. Самое забавное, что отчасти они были правы. К концу учебного года эти ребята начинали сносно говорить. Все удивлялись, как я этих шалопаев заставил писать, потому что на других уроках они устраивали кордебалет учителям.

Мне трудно с точки зрения педагогики ответить на этот вопрос. Но моего армейского взгляда было достаточно, чтобы ребята не бузили, а работали. Иной раз я сам от скуки начинал дёргать своих подопечных. Ученики, конечно, знали моё настроение, и часто вели себя, глядя на настроение учителя. Тяжело было преподавать урок, когда после бурного веселья приходило похмелье. Я, видимо, выглядел усталым и злым, мог «влепить» за несделанные задания сразу две двойки в журнал. Или ерничал, видя, что класс недостаточно готов. Ледяным тоном сообщал о двойках, причём мог поставить штук 15 (класс обычно состоял из 25–27 учеников). Кстати, это не зависело от моего настроения, но дети так думали, а я не разуверял. Я старался всегда ставить по справедливости. Вот главный принцип педагогики. Ни в коем случае нельзя ставить оценки по злобе, или потому, что ученик не нравится. Ко всем в классе следовало относиться одинаково. Действовал армейский принцип. Мне было глубоко параллельно, отличник передо мной или двоечник, я ставил ту оценку, которую заслуживал ученик. Ох, сколько медалей я зарубил по молодости своей. Но двойка, выставленная в журнал, лишала возможности претендовать на золотую или серебряную медаль. Поэтому медалистов у меня было всего двое, и они, действительно, соответствовали своему медальному уровню. До сих пор вспоминаю ребят последнего советского, 1991 года выпуска. На экзамене девчонка пела народные песни, чтобы получить пять по литературе. И это было здорово. Когда писали сочинение, то все дружно друг другу помогали, но писали сами, и получали достойные оценки, а сегодня сдают тестирование. Боялись, что дети будут списывать, и лишили их возможности думать. Какой идиот придумал это ЕГЭ? Тестирование всегда было формой проверки, одной из форм, но настоящее обучение всегда носит комплексный характер, и если этого не знают господа чиновники министерства просвещения, то пошли вон из педагогического процесса, в котором главное — это Ученик и его Учитель. Урок литература — святыня. Задача — эстетически сформировать личность. Это фундаментальная задача. Не потребитель нужен, но личность с большой буквы. Вот этого совершенно не надо тем, кто придумал систему ЕГЭ. Тот, кто этого не понимает, либо идиот, либо подлец, либо провокатор, либо откровенный враг Света. Поэтому отказ от советской системы был правильным шагом только с идеологической стороны, в остальном — сплошные плюсы при относительных минусах. В системе школьного просвещения ещё жива была традиция старой русской прогрессивной школы. Я видел выпускников царской гимназии, кадетских корпусов, церковно-приходских школ, и у меня есть с чем сравнивать. Наверно, поэтому я так любил Серебряный век, давший миру великих философов, поэтов и педагогов. Методические системы Острогорского, Сорокина, Сухомлинского творили чудеса, показывали путь, по которому следовала идти, приводя в соответствие со своим опытом.

Убеждён, что практически всё зависит от личности учителя, его образованности, его нравственного выбора. Урод вряд ли чему-либо хорошему научит на уроке литературы. Литература учит воспринимать Прекрасное. Наверно, поэтому новые буржуины стали низводить литературу до урока оказания потребительских услуг. Переводили словесность в систему купи-продай. Омерзительно! И в этом и сегодня участвуют господа затемнители из министерства как бы просвещения. Началось, конечно, в 1990 году. Но тогда удар наносился по коммунистической идеологии, а дальше — пошло по накатанному.

Надо признать, что идеологические проблемы были и у меня. Поколение советских ребят ещё жили комсомольским воспитанием. Кроме того, учителя старой школы ополчились на меня за то, что я негативно высказался о нравственной позиции Владимира Маяковского, которого считаю, конечно, великим поэтом, одним из создателей тонического стихосложения наряду с Велимиром Хлебниковым, но в то же время не принимаю его нравственный и духовный выбор. Его любовь, безусловно, «прекрасная болезнь», но в моём понимании истинная любовь — это состояние духа, это уникальное сорадование и сострадание, способность быть, а не казаться частью другого человека. В этом, наверно, смысл счастья. Чужды мне были и его революционные призывы.

Учителя старой школы в ужасе были от моего отказа изучать роман Максима Горького «Мать». В литературном отношении топорное произведение, недостойное великого писателя ХIХ века, каковым считаю Горького. Двадцатый век писал по-другому, а Алексей Максимович всё ещё жил реалиями века прошедшего. Он всё ещё пытался доказать Льву Толстому свою состоятельность, при этом тихо ненавидя великого писателя. Вообще, жалость этого человека в те годы для меня померкла. После прочтения событий, случившихся с писателем на Соловках, а потом описанных Александром Солженицыным, отношение к нему было у меня резко негативное. Да и госпожа Андреева для меня представлялась не спутницей великого человека, но женщиной с пониженной социальной ответственностью, как модно сегодня говорить. Однако ранние рассказы Горького читал и преподавал с удовольствием. Мифология поэта в «Старухе Изергиль» была понятна. В это время разброда и шатаний дети знакомились с философией Ф. Ницше. То, что было под запретом, читалось запоем, особенно любопытной молодёжью. Даже проводил специальные дополнительные уроки по Ницше, по его «Заратустре», изрекающему интересные и необычные, для советского молодого человека, вещи. Впрочем, как раз в обществе происходило становление индивидуализма. Ницшеанство заводило общество в торжествующий эгоизм или фашизм, близкий эгоизму и стадному инстинкту.

В принципе, мы ещё не понимали, что идём не к свободе, не к торжеству справедливости, не к взаимодействию друг с другом, а к разъединённости. Любимым выражением стало: «Твои проблемы, друг, решай сам!» Общество уходило от ложного коллективизма, но не приходило к соборности. Шли в храмы, которые стали открываться, но при этом высматривали личную выгоду. Приход в церковь становился модным, дать батюшке под рясу пачку долларов считалось высшим шиком, да и отмолит потом, в случае чего. А случаи начинались. Вдруг неожиданно стали погибать мои ровесники, которых знал по учёбе, по общей спортивной жизни (футбол, занятия по рукопашному бою и т. п.), по совместным мероприятиям (вместе ездили на соревнования и студенческие слеты). В нашу жизнь врывался криминал, стало модно знать воров в законе, блатных и приблатнённых.

Мне это было смешно, потому что эту публику знал с рождения, знал их разводы и приводы, у нас было взаимное уважительное отношение друг другу, тем более что некоторые были друзья моего детства и знали, что если со мной говорить невежливо, то я плевал на статус, а бил, и очень сильно, но делал это исключительно из самоуважения, потому что слабость в этом мире не ценится. Кстати, это давало мне определённую свободу. Я спокойно перемещался по городу, а став учителем, заметил, что десятиклассники, узнав, что я не подарок, зауважали серьёзно. Сейчас вспоминаю об этом с улыбкой, но в то время было так, как я описываю. Обычно молодых учителей проверяют, как говорят на «вшивость». Мои ученики даже не пытались, никто не срывал мне уроки, тем более я знал, как это делается. Но сразу хочу заметить, что ребята сразу видят: знающий преподаватель или пустышка. Поэтому, дорогие молодые учителя, приходя в школу, помните, что если вы не любите свой предмет, знаете его поверхностно, то вас ждут большие проблемы. Ученик уважает знающего учителя, который не боится отвечать на вопросы учеников. А они спрашивают. При этом не обязательно, что ученик должен обязательно обожать или уважать учителя. Знаю, что некоторые девицы с ума от меня сходили, но были и те, которые в общем хоре обожания тихо ненавидели. Я это прекрасно видел и знал и, наоборот, поощрял своих ненавистников продолжать познание мира, противореча мне. Нравилось устроить дискуссию на уроке, давал возможность высказаться всем. Например, Татьяна Ларина для девочек была идеал, а для мальчиков — дурочка, которую надо было использовать, а не играть в благородство. Приходилось приводить в пример сестёр, братьям которых было бы обидно их эротическое использование. Это волновало, начинался предметный разговор. Пытались понять поступки Сони Мармеладовой, исходя из человеколюбия. Каждого героя любого произведения я сравнивал с современниками. Классика потому классика, что в ней затрагиваются вечные вопросы бытия и они волнуют сегодня так же, как и вчера.

Для меня разбирать произведения Достоевского было одно удовольствие. Слава богу, не было идеологического пресса, который душил нас ещё с советских времен. Но перестройка ни при чём. В тот момент когда Никита Хрущёв разрешил опубликовать роман «Бесы», советская власть подписала себе приговор. Идеологически она уже ничего не могла противопоставить разоблачениям писателя. Об этом очень хорошо написала Людмила Сараскина, исследуя роман Достоевского. В школьной программе этого романа не было, но обсуждение уже шло. Коммунисты проигрывали идеологически, но, к сожалению, не соборное сознание Достоевского торжествовало, а индивидуализм и эгоизм. Герой тех лет — удачливые прохиндеи. Причём Остап Бендер представлялся неразумным дитятей акулам нового империализма. Стало модно «дурить», обманывать, обещать и не делать. Это стало повсеместным поветрием. Можно ли это было остановить? Безусловно. Причём менталитет советского человека был готов принять соборное сознание, близкое к сознанию коллективному, в котором всё равно были элементы русского соборного самосознания. Но этого не случилось. В обществе намеренно пропагандировался рыночный эгоизм. Главное — сытая жизнь, а духовность приложится. Заблуждение перестроечной эпохи. Вначале Слово, а потом быт. Буржуины требовали дело, а потом слово — вот оно искушение, описанное ещё Гёте. Мол, потом наши дети, обученные в избранных школах, сотворят высокодуховную культуру. Прошло тридцать лет, и не вижу, чтобы дети богатых совершали нравственные прорывы в области Духа.

В 1990-м огорчили неудачи наших футболистов на Чемпионате мира. Чувствовалось, что в стране запущен механизм распада. Играли медленно. Проиграли непонятным румынам, уступили Аргентине, и только с горем пополам обыграли Камерун. Видимо, на страну было плевать. Разговоры только и шли что о зарплатах. Неужели достоинство уже не играло никакой роли. Став вице-чемпионами Европы и Олимпиады в Сеуле, победителями возомнили себя, корифеями футбола. Именно такое складывалось впечатление. Профессионалы оказались бездарями. А я ещё помнил Льва Яшина. Всё-таки разница между хоккеистами и футболистами огромная. Обладая недюжинным талантом, наши футболисты бездарно проигрывали там, где нужно было проявить волю. Любой другой вид спорта подвластен русскому человеку, но не футбол, к сожалению. А ведь именно футбол держал, цементировал страну, и так нужна была победа (так думалось в тот год).