Отец Андрей Дударев — человек необыкновенный. Таких людей не бывает, а он есть. Его отлучают от богослужения, заводят на него уголовные дела, а он продолжает творить добрые дела, восстанавливает музеи за свой счёт, строит памятники, дарит их государству.

Накануне юбилея Владимира Маяковского мы встретились с ним на Акуловой горе в Музее Маяковского и поговорили о поэзии, жизни, Маяковском и не только.

— Андрей Борисович Дударев, клирик Никольского храма города Лосино-Петровский, руководитель Музея Маяковского, как правильно сказать?

— Я всегда затрудняюсь охарактеризовать род моей деятельности. Предпочитаю говорить, что я — человек.

— Хорошо. Андрей Борисович, так как мы находимся в этом удивительном музее, давайте расскажем читателям о его истории. Насколько я понимаю, в 1995 году музей сгорел?

— Было несколько пожаров. Я запечатлел два — в 1993-м и 1997 году. Именно в 1997-м всё и сгорело. Не установлено, был ли это поджог или случайность.

— Каким образом вы решили восстановить его? На пепелище, наверное, кроме балок, ничего не осталось?

— На этом пепелище не было даже пепелища. Здесь была помойка. Ржавый холодильник, мусор — вот и всё, что было на этом месте.

Путь восстановления был сложный.

До Маяковского я увлёкся Есениным. Потом решил как-то материализовать своё увлечение и сделал капитальный ремонт в музее Сергея Александровича Есенина в Москве.

Сложная была история. Музей Есенина — государственный, в Большом Строченовском переулке.

Но помещение у музея очень тёмное. Директор Светлана Николаевна Шитракова, сотрудники хотели, чтобы у Есенина было достойное помещение. И Юрий Михайлович Лужков в 2007–2008 годах выделил им в районе театра Российской Армии в переулке Чернышевского здание 1905 года и сказал, что если за год отремонтируете, то оставлю вам, если нет, то заберу обратно.

Светлана Николаевна обратилась ко мне за помощью, зная, что я обладаю неким материальным ресурсом. Увы, его не хватило, чтобы осуществить эту просьбу, и я тогда влез в кредиты.

Капитальный ремонт сделали, и это здание оставили за Музеем Есенина и до сих пор это филиал Есенинского музея.

Потом на могиле друга Есенина, известного поэта Александра Васильевича Абрамова-Ширяевца я поставил бюст.

Его могила была рядом с покосившемся столбиком гранита, зажатая соседними захоронениями на Ваганьковском кладбище.

Вообще, могила Абрамова-Ширяевца, которого хоронил Есенин по бедности друга явилась причиной захоронения именно там и самого Есенина.

Сергей Александрович сказал, что «если помру вскоре (Абрамов умер в мае 1924 года), похороните меня рядом с Шуркой милым». Так и сделали.

Я решил на этом столбике, который выровняли, водрузить бронзовый бюст Александру Васильевичу Абрамову-Ширяевцу.

Это была целая история. Но мы всё-таки это сделали. Это был не просто бюст на могиле, а достойное надгробие, которое сейчас возвышается над прочими надгробиями всего есенинского участка. Это вообще был первый памятник Абрамову-Ширяевцу в России, в мире.

— Но вернёмся к Маяковскому…

— А потом я подумал, а почему, собственно, только Москва? А как же родной город Пушкино? Может, здесь что-то сделать?

И я вспомнил, что у нас на Акуловой горе в пяти минутах от моего дома (я родился в Пушкино, вырос, работал и в данный момент работаю) находилась дача-музей Маяковского.

Приехав на это место, я решил этот объект восстановить, но не связывать его с Маяковским, потому, что на тот момент, а это был 2008 год, я к Маяковскому относился с большим подозрением. Он представлялся человеком нетворческим, человеком, который жил и работал в угоду власти, денег, политике.

И я решил обойти Маяковского, сделав здесь Центр Серебряного века. Решил, что мы будем говорить здесь о Есенине, Максимилиане Волошине, Абрамове-Ширяевце, Сергее Клычкове, этакой есенинский круг патриотически настроенных поэтов.

И я начал работу. К счастью, сохранились планы БТИ этого здания. В конце 1980-х было принято решение газифицировать дачу Маяковского, но этим планам не суждено было осуществиться.

А вот планы БТИ остались. Эти планы мне передали в библиотеке Маяковского, которая переехала после пожара с Акуловой горы и ютилась в разных помещениях.

Когда сотрудники передавали мне документы, то сказали, что их единственная просьба не переселять их на Акулову гору снова: «Пожалуйста, только нас туда не переселяйте снова, мы туда ходить не будем, мы пожилые люди, а это окраина Пушкина, там страшно».

На тот момент территория дачи Маяковского была таким медвежьим углом с дурной репутацией.

В 1990-е здесь проходили разборки. Сколько здесь закопано носов и ушей неизвестно. Вот такая была репутация этого места.

Мне стало стыдно перед Маяковским в этот самый момент. Я начал читать его стихи, поэмы и очень скоро, буквально через несколько недель, понял, что восстанавливаю дачу именно Маяковского.

Передо мной стал раскрываться внутренний мир этого человека, невероятно богатый и потенциальный, что самое ценное. Мне всегда интересно то, что недопонято, то, что имеет потенциал какого-то погружения и таких предметов в моем понимании у Маяковского я нашёл даже больше, чем у Есенина.

Активная стадия восстановления дачи началась в 2009 году, а в 2014-м мы открылись.

— Кто это мы?

— В первую очередь — ваш покорный слуга. Я принимал все решения, делал много физически и без меня этого ничего не было бы. И в то же самое время я понимал, что масштаб личности Маяковского не может ограничиваться моим личным к нему отношением. Поэтому тогда уже возникло это «мы», и это связано с тем, что все объекты, которые я создал в городе Пушкино на западной его стороне, все они были адресованы государству.

Я приходил к очередному главе города и говорил, что я могу и хочу на помойке сделать что-то прекрасное и полезное для людей и для себя. Никаких меркантильных интересов, никакой материальной и имущественной заинтересованности у меня никогда не было.

И поэтому главы охотно соглашались, у них не было никакого основания мне отказать. Да и в чём отказать, в том, чтобы убрать помойку? И поэтому они соглашались. При этом я говорил, что, поскольку я это делаю для города, для государства, вы сами решайте, какие это будут формы собственности. Меня интересует только отсутствие препятствий к осуществлению задуманного, а всё остальное, документы и прочее — это ваша ответственность.

В 2008 году главой Пушкино был Виктор Лисин. Он собрал всех замов и несколько раз на этом расширенном заседании мне задавался вопрос: «За чей счет банкет?» Я говорю: за мой!

Они опять недопонимают. Видимо решили, что я сейчас всё организую, потом втяну их в какие-то вынужденные затраты и они потом будут страдать.

Я им: «Нет, нет, я к вам вообще больше никогда не обращусь, от вас нужны только бумажки, документы. И опять, эти документы для вас, а не для меня. На себя оформляйте».

Когда я общался с чиновником. то представлял не столько себя, сколько культурную среду, российское общество.

Но я глубоко ошибался. Они не понимали меня, и я позже понял, почему.

Я говорил — от своего имени. А они не понимали, а почему не от них? Ведь российское общество — это совсем не они.

В Пушкинской администрации с 2008 по 2016 год сменились несколько руководителей. И только один из них сказал мне откровенно (все остальные как-то смотрели и слушали, и я не понимал, почему они ничего не делают, не оформляют документы): «Что ты всё суетишься? Ты хоть раз принёс бы бизнес-план?»

Я, конечно, промолчал. Бизнес-план для русской культуры, для России, для общества, для человека…

— То есть вы должны были заинтересовать человека каким-то его личными доходами?

— Да, тогда бы дела бы пошли быстрее. Они всё равно шли, но к 2016 году сложилась ситуация, когда пришёл очередной глава, бывший генерал прокуратуры. Буквально через неделю после своего восшествия он собрал заседание — всех замов, все управления, — все в кабинете у главы, полный стол.

Я этот рассказ слышал из первых уст — сотрудника управления архитектуры Пушкинского района, человека, с которой я непосредственно общался на протяжении нескольких лет при осуществлении проектов и которая там присутствовала.

Новый глава, когда все собрались, затихли, сказал: «Друзья мои, я вас собрал по одному вопросу: кто такой отец Андрей?»

Тишина.

Все понимали, что за этим именем стоит куча дел и фактически махновские методы.

— Почему махновские?

— Дело в том, что когда я что-то сделал и передаю государству, у государства нет нормальных механизмов принять что-то от граждан в собственность.

Мне потом объяснили, есть два пути дарения государству культурных ценностей. Первый — передать в дар, но с этого дарения надо заплатить налоги.

Таким образом я ежегодно передавал государству пять-шесть миллионов рублей, но не в рублях, а в культурных объектах.

Это неприемлемо для меня — я из кожи вон лезу, пытаюсь находить эти средства, так ещё и налоги платить.

Второй вариант — передача в качестве бесхозного объекта. То есть я построил памятник, скажем Льву Толстому. Это всё теряется, а потом государство находит. Мол, шли-шли и нашли… памятник Толстому, Маяковскому и «Танк Т-34».

Я говорю: «Это для меня конечно не очень приятно, не очень правильно с точки зрения здравого смысла, но это, как я понимаю, единственный вариант, поэтому я согласен».

На 2016 год ни один из этих объектов не был принят. Они — музей, памятник Толстому «Танк Т-34» — висели в воздухе. Они были, был сквер с памятником Маяковскому (2012), сквер с памятником Толстому (2013), дача Маяковского, сквер с памятником «Танк-Т34» к 70-летию Победы.

Самое интересное, несуществующий на балансе памятник был главным событием в районе при праздновании 70-летия Победы в Великой Отечественной войне.

Глава района открывал этот памятник, везде отчитались, что это он, район, возвёл этот памятник. И это было событие районного, областного масштаба.

Я сказал: хорошо!

Но проблема была ещё в том, что территория, прилегающая к памятнику, была завалена мусором, были самовозведённые металлические гаражи, которыми никто не пользовался, это была территория, заросшая сорняками. Совершенно непривлекательного вида уголок. Я сказал, что, давайте, я это всё уберу. Есть замысел расширить сквер Победы и установить ещё один памятник: самолёт Ил-2 — ещё один символ Победы.

С гаражами смешная история была. Я говорю: это самовольно занятые места, гаражами люди давно не пользуются, вы повесьте объявление, мол, хозяева, откликнитесь, забери свои вещи, мы убираем гаражи, они здесь неуместны.

Мне: да-да, сделаем… Я подождал, подождал. Там пять-шесть гаражей было. Один гараж распахнули, пусто. Хозяева не появляются. Я этот гараж разобрал. Тишина. Второй — пусто, убрали. Тишина. Так все шесть гаражей я сам убрал. Но самое весёлое случилось с последним гаражом.

Стали его убирать, там не было ничего, кроме хлама, и явился хозяин. Им оказался раввин.

Это могло бы быть идеологическим столкновением. Но в итоге мы с раввином договорились, всё уладили, его гараж тоже убрали.

Когда всё расчистили, то все удивились, какая это большая территория!

А у нас таких территорий полно! Вы ходите мимо помоек, уберитесь! Вам самим будет приятно, вашим детям. Это же формирование внутреннего мира.

Строительство города-сада, как писал Маяковский.

В итоге я расчистил всё, купили все части самолёта, начали восстанавливать и в 2016 году осенью принимается решение о том, что необходимо снять меня с должности настоятеля.

— Кто принял это решение?

— Я даю вам почву для размышлений без оценок. Такое могло быть совпадение — 18 октября 2016 года в один день подписывается указ о снятии меня с должности настоятеля и 18 октября 2016 года Совет депутатов Пушкинского района принимает все объекты, которые я создал в собственность муниципалитета.

— Духовная и светская власть договорились… Но почему? Вы же не делаете ничего противозаконного. Мало того, вы же облагораживаете Пушкино. Если пройти по городу — магазины, множество забегаловок , а культурных объектов — кот наплакал. Без ваших культурных объектов город — дыра дырой!

Может, причина кроется в том, что христианство и Маяковский — две вещи несовместные?

— Видите ли, я же не просто восстанавливаю объекты как повод для пиара. Под эти все дела я полагаю идеологическое обоснование, и они вполне себе христианские.

То, чем я занялся после 2016 года — это поиск и мемориализация уничтоженных кладбищ — стало, как оказалось, идеологическим продолжением того, что я делал раньше.

Потому что всякий раз на то, чтобы что-то сделать меня сподвигали личности. Толстой, Маяковский, воины Великой Отечественной войны, которые боролись с фашизмом.

Тут я непосредственно прикоснулся к целой плеяде жителей старого дореволюционного Пушкина, которых просто забыли.

К примеру, Михаил Семёнович Шариков, который построил каменную Боголюбскую церковь. Про него просто забыли.

До сих пор на сайте Боголюбской церкви про него только две строчки, хотя я написал кучу статей, восстановил его биографию, причём документально подтверждённую, с использованием архивных фотоматериалов.

Сохранился его дом, где живёт его внук. И до сих пор только две строчки — Боголюбская церковь была построена при участии лесопромышленника М. С. Шарикова. Даже не удосужились его имя и отчество полностью написать. Я нашёл его могилу, сделал там мемориал.

Потом Василий Николаевич Чекрыгин — художник, друг Маяковского, который оформлял его первый поэтический сборник, личность мирового масштаба.

Это событие вызвало интерес в культурной среде на федеральном уровне и некоторое время назад, буквально месяц, я в Государственной Третьяковской галерее читал лекцию по поводу обретения могилы Василия Николаевича Чекрыгина.

Все эти личности меня невероятно заинтересовали, они наполняют мою жизнь, и следом за мной наполняют интересом и разного рода событиями жизнь окружающих меня людей. Это очень важно для Единицы. Может быть, не для Государства, а для Единицы.

Не знаю, осознанно или нет, но противодействие тому, что я делаю, вызвано страхом государства увидеть в гражданах Единицы.

Герман Оскарович Греф в 2012 году на одном международном саммите сформулировал (я специально запомнил эти слова, потому, что они многократно искажались, а я нашёл источник и запомнил точно): как только каждый человек осознает основу своего Я, самоидентифицируется, управлять, манипулировать им станет практически невозможно.

То есть государству невыгодно развивать человека, который осознаёт основу своего Я, который будет иметь собственную точку зрения на всё происходящее, всё, что он видит, слышит, и принимать самостоятельные, ответственные решения и осуществлять что-то не в рамках государственной программы, а в рамках личного выбора.

— В этом у Маяковского и христианства нет вроде бы расхождении?

— В 1917 году революция, с точки зрения Маяковского, осуществилась как борьба за развитие человеческой личности. Первый поэтический сборник Маяковского назывался «Я».

В этом Я была невероятная ответственность, потому что когда Маяковский пишет о мировой войне (для нас — первой мировой войне, для него просто мировой войне), то он вдруг начинает в этих ужасах мировых событий обвинять самого себя: я в этом виноват! А дальше — больше. Я вообще виноват в том, что на Земле происходит не так!

И дальше — еще больше. Я виноват и в том, что происходило до меня не так.

Я!

То есть для Маяковского: Я — это не только всемогущество его личности, но и ответственность.

Великая, тотальная ответственность за всё, что происходит на Земле не так. Если я всё могу, значит, я могу всё предотвратить. Если что-то произошло, значит, я не предотвратил, и виноват я.

А что делать с жертвами этой войны, если я виноват, как мне дальше жить с этим ощущением, с этими муками совести? Он приходит к выводу — воскресить! И он описывает славный день, когда все убитые будут оживлены, возвращаются в свой дом к жёнам, матерям, родным. Они с ликованием встречаются. Вот сколько всего в Маяковском…

— Это фёдоровская идея — воскрешения родственников.

— Да. А фёдоровская идея, она, как и все те темы, которые потянул за собой Маяковский и которые гармонично встроились во всё то, чем я занимался. Я не могу сказать, что, занимаясь Маяковским, я познакомился с Фёдоровым, а после Фёдорова я стал заниматься могилами.

Нет, я стал заниматься могилами стихийно. Возникла необходимость, так как в моих руках оказался архив с фотографиями Шарикова, кладбища. Я стал искать кладбище с картами, фотографиями, работа на месте, земле.

Почему я сам стал работать? Потому что ни археологов, ни историков не дозовёшься — они не хотят этим заниматься. Особенно, если эта территория граничит с населённым пунктом, у собственников возникают антиинтересы. Археологи и историки этого боятся, власти этого боятся… Здесь и возникает вынужденная махновщина. Но я понимал, что если не я и не сейчас, то никто и никогда!

Завтра приедут экскаваторы и навсегда всё будет уничтожено. Так вот, я занялся могилами и потом к своему собственному изумлению узнал, что у Маяковского был друг Василий Чекрыгин, который увлекался философией Фёдорова… Когда ко мне приехали философы-космисты, выяснилось, что я давно занимался тем, о чём мечтал заниматься Фёдоров.

Это какая-то совершенно мистическая связь и неосознанная гармония всего, что я сделал. И она слилась в единый какой-то механизм, в единую систему, в единое дело и всё, как снежный ком, обрастает, обрастает, обрастает… И то, что многим казалось моим каким-то легкомыслием, что я занимаюсь и тем и другим, что я мечусь из стороны в сторону… А сейчас оказывается, что я метался из стороны в сторону, но это в метафизическом плане был единый процесс, единый культурный объект. Потихоньку всё смещалось к центру и открывалось как единое дело.

— Маяковский стал музеем? Что дальше?

— И я был облучён Маяковским, если можно так выразиться. И так всё! Всё, чем занимается человек самостоятельно, всё окрашивается в его личный интерес, собственное счастье. Вот это было страшно для государства, для церкви, как института, для церковных начальников и чиновников.

— В настоящий момент у меня множество проектов. В частности, восемь лет назад мне позвонил один парень и сказал: «Я знаю, что вы всяким историческим хламом интересуетесь. У меня пункт приёма металлолома. Ко мне бомжи приперли чугунный блин с циферблатом, он килограмм сто пятьдесят весит. Говорят, что нашли его в пушкинском депо. Очевидно, он с Пушкинского вокзала или ещё откуда-нибудь. Вам надо?»

Я говорю: «Конечно, надо!» И я купил этот блин у этого человека. Положил, думаю, будем ждать.

Буквально на днях разговариваю с одним пушкинским старожилом и выясняется, что на Пушкинском вокзале были часы. Я спрашиваю, а не те ли это, которые на даче Маяковского уже несколько лет лежат? Выясняется, что те! Это часы с дореволюционного Пушкинского вокзала. Вот какой это чрезвычайный сакральный объект — часы с вокзала!

Не было глаз, которые в Пушкино не устремлялись на них. Не было глаз, людей, которые бы не умоляли эти часы немного притормозить или, наоборот, идти скорее.

Это больше, чем икона для Пушкина. И эта икона в моих руках! Я хочу восстановить её. Я уже был на Пушкинском вокзале. Часы на вокзале — своего рода символ. Вот мы называем наше время безвременьем, когда нет ценностей, когда нет ориентиров. А их нет, пока нет личности. Потому что толпа ничем не интересуется. У толпы нет головы.

— Хорошо, Маяковский был в Пушкине, а Толстой? Причём тут Толстой?

— Памятник Льву Николаевичу Толстому я поставил в 2013 году и являюсь автором идеи этого памятника.

Сзади этого памятника есть композиция - фигура без головы с пустым капюшоном и костлявыми руками. В одной руке она держит меч. А вторая фигура с головой протягивает руку дружбы к этой фигуре без головы. Многие считают эту сцену аллегорией «Войны и мира».

На самом деле, это личность и толпа, которая всегда враждебна и всегда безлика. У неё нет головы, она не думает, она не слышит. Она всегда оказывается в руках меркантильных интересов группы лиц.

Вот и памятник Льву Николаевичу Толстому — сегодня его время настало. Толстовская тема «Война и мир» — мир приходит тогда, когда появляется личность, когда у человека возникает желание думать самостоятельно, смотреть своими глазами, слушать своими ушами, думать своей головой, отвечать за свои поступки самому — тогда наступает мир!

Человеку становится интересным не только то, чем он занимается, но ему становятся интересны люди. А если ему интересны люди, то как он может на них злится?

Вот вам ответ расширенный, возможно запутанный, на вопрос — почему со мной боролись? Я очень надеюсь, что в прошедшем времени — боролись.

— Я тоже очень надеюсь на это и на то, что люди, прочитав это интервью, узнав о вас впервые, познакомившись в вами, будут помогать вам, а не мешать.

— Я могу закончить тем, что, как я уже сказал, зря кто-то думает, что я как-то отошёл от христианства. Я перестал относится к христианству формально, это правда. И в Маяковском, и в Толстом, и в Фёдорове, и в Высоцком, которыми я занимался и занимаюсь, я нахожу то самое, неформальное христианство, то, собственно, во имя чего Христос взошёл на крест.

Основным лозунгом христианства, если так можно выразиться, остаётся: «Бог стал человеком для того, чтобы человек стал Богом».

Вот то, что я проповедую, во имя чего живу, и то, что меня энергетически питает в последние годы.

Беседовал Игорь Михайлов