Университет представлял собой многолюдное зрелище. Мне хотелось научного общения. Душа жила ожиданием нового, ещё неведомого, но обязательно чего-то нового. Выходил после посещения университета на берег Онежского озера. Потрясающая широта! Русского человека можно понять, глядя на огромные озёра и широкие реки. Мышление пространственное и глубинное. Не помню зачем, но поехал на такси вдоль озера. Поразился, что в ушах стоял какой-то странный стон. Таксист усмехнулся: «Здесь, Беломорско-Балтийский канал строили — произнёс он с горечью, — души заключённых никак не успокоятся».

Рассвет! И страшная правда. Как же я стал понимать в тот момент кулаков, которые с оружием в руках боролись против советской власти. Невесело становилось на душе от такой правды. Я часто слышу мнение, что не надо ворошить прошлое. Но о преступлениях на строительстве канала я узнал не из книги Солженицына, но от таксиста в 1987 году. И эту правду знал каждый коренной житель Пряжинского района. Кстати, не знаю, правда ли, что строительство проходило на территории Пряжи, но память о согнанных на работы кулаках и заключённых жила.

Из Петрозаводска ехал привычным маршрутом. В вагоне познакомился с красивой и миловидной девушкой. Скоротал время в пути. В Ленинграде остановиться было негде. Не хотел ехать на улицу Олега Кошевого, где жил госпитальный самоубийца. Вдруг и в самом деле человек совершил, что задумал, а тут ещё и я нарисуюсь. Поехал в Гатчину, к инженеру, которого встречали зимой, в полку, на высотке, кормили, поили. Он дал адрес, приглашал.

На электричке недалеко. В Гатчине, если не ошибаюсь, не один вокзал. Удивлялся, что в маленьком городке не один вокзал, а, например, в Киеве — один. Гатчина встретила перезвоном колоколов. Была Пасха. Огромный купол, православный храм. Все друг другу говорят: «Христос воскресе!», а в ответ несётся: «Воистину воскресе!» Апрель зябкий, но на душе тепло. Я не мог понять этого ощущения, но теплота того дня до сих пор отзывается в моей памяти. Это всё неосознанно и трудно постигаемо. Бродил по Гатчине как герой гамсуновского романа «Голод». В городе виднелись дворцы, но в основном пятиэтажные дома. В поисках инженера ездил на автобусе. Наконец, нашёл квартиру. Инженер встретил не очень радостно. Видимо, он не ожидал. Но, вспомнив наше гостеприимство, тут же принялся накрывать на стол. В принципе, мне хотелось остановиться, чтобы потом спокойно съездить в университет, сходить в музеи. С собой была бутылка водки. Выпили мы её быстро. Появилась супруга. Она даже не поздоровалась со мной. Я понял, что у парня проблемы. Как обычно, жёны считают, что мужей губит алкоголь и дружба с бутылкой. Товарищ заторопился. Я понял, что остановиться мне не придётся. Но где наша не пропадала! Пошли к его сестре, которая недовольно, но накрыла стол, вытащила бутылку настойки, оказавшейся весьма крепкой.

Постелили мне в отдельной комнате, на полу. Честно сказать, понимал, что женщина побаивалась незнакомого человека, тем более что у неё был малолетний сын четырёх-пяти лет. Но я так устал, что не собирался приставать. Утром молодая мамаша с благодарностью поднесла мне кофе. Её лицо выражало удивление. С одной стороны, она опасалась моих приставаний, с другой — видимо, была не против, чтобы поухаживал. Как говорится: и хочется, и колется, да мамка не велит! Но я рвался в Питер, поэтому наскоро позавтракав жареной яичницей, попрощался с дамой. Не понимал и не понимаю отношений, в которых нет чувства. Плотский инстинкт не должен управлять мужчиной. Отсутствие разума приводит к печальным последствиям. Это не значит, что всегда следую своему же принципу. Например, про свои похождения в госпитале Петрозаводска и вспоминать не хочу, как и приезды к нам на высотку девушек с пониженной социальной ответственностью, но с бурным желанием алкоголя и секса. Торжество юной плоти шло впереди разума. Но любви не было. Утоление страсти. Не более!

Я ехал в Ленинград, чтобы посетить Эрмитаж. Но в те дни так и не случилось в него попасть. Зато бродил по-весеннему Городу. Зашёл в Александро-Невскую лавру. Постоял на могилах великих. Молодости не верится, что будешь в земле лежать непременно. Из праха вышел, в него и войдёшь. Великие лежат, а я хожу, думаю. На погосте мысли о бренности бытия, да и стоит ли добиваться успеха, когда всё заканчивается могильным холмом. Трагедия Шекспира оживает в образах: гробовщик, Гамлет и бедный Йорик. Но зачем-то творил Фёдор Достоевский и тот же Шекспир. Не ради же гонорара только, содержания семьи, но и чего-то большего?!

Обходя могилы давно погребённых людей, я не мог постигнуть смысла нашего бытия, в котором нет Бога. Это же грустно, когда в конце пути — тьма и отсутствие жизни. Неужели прав Дарвин, и все эти обкуренные материалисты, поющие дифирамбы существованию вне Бога, вне подвига, совершённого Христом. Стоя перед могильным крестом какого-то генерала, ловил себя на мысли, что если жизнь превращает нас в прах, то она противоречит своей сути. Можно сказать, что жизнь, обращая нас в прах, уничтожает самое себя. Это противоречит логике, значит, должен быть другой ответ. В конце концов, есть всемирный закон сохранения энергии, который отрицает всякую смерть. Всё так. Но сохраняет ли этот закон личностное начало? Или погружаемся в нирвану, где личность обезличивается, погружаясь в Ничто, становясь никем. Если в этом смысл бытия — стать песчинкой, не ведающей начала и конец, — грустно. Недавно умер отец, и мысли о смерти были невероятно близки. Не просто что-то тянуло меня в православный храм. Правда, мне, воспитанному романами Мориса Дрюона и Александра Дюма, казалось, что универсальная идея заложена в католицизме глубже, чем в православии, которое опирается на национальную почву.

Я ходил по городу западной культуры, вырос в Одессе, построенной западниками и франкмасонами, поэтому тяготение к Европе виделось естественным. Кроме того, служба вблизи Финляндии накладывала свой отпечаток. Да и воспитывался на античной и средневековой литературе Западной Европы. Кстати, глубоко убеждён, что забвение византийской культуры есть попытка вмешаться в наш культурный код, вычеркнуть память о наших корнях, стволовом корне, из которого произросло древо русской цивилизации. Хорошо, что с детства родители воспитывали во мне любовь к Руси, к её великой истории. Не прошло зря чтение исторических романов Константина Бадигина «Кольцо великого магистра», «Корсары Ивана Грозного», книги Валентина Иванова и Семёна Скляренко. Но в ту питерскую весну я искал в душе универсума, в котором должны были слиться культурные коды Европы и Руси, сохраняющие свою уникальность и самобытность.

Вглядываясь в петербургские дворцы, понимал связь Запада и Руси. Одесса, Киев, Петербург — вызывали больше доверия. Хотя душа восхищалась русской архитектурой в Кижах, Московским Кремлем, но убийственная нищета русских деревень отталкивала и возмущала. Эта нищета представлялась не следствием глупой политики советской элиты, но следствием русского характера, русской лени и пофигизма, выраженного в русском «авось», что, кстати, ещё Сигизмунд Герберштейн заметил в 1514 году. Я не мог понять отстранённости русского человека от коллективного труда. Ответ я нашёл позже. Мне кажется, что русскому человеку должно быть интересно, должна быть идея, ради которой он готов тратить своё время и пространство. Если идея себя изжила, то наступает облом. Какой смысл действовать, если в этом нет смысла, если плоды труда уходят куда-то туда, где никто толком обнаружить их не может. Русский человек готов к жертве, если знает, что Порт-Артур будет русским. Потому Хрущёву, много сделавшему для страны в плане свобод и гласности, не избавиться от прозвища «мудак», да потому, что Порт-Артур китайцам отдал, а военно-морскую базу в Финском заливе финнам, про Крым и говорить не хочется.

В русском много достоинства. У него нет желания тратить время на бесполезную имитацию движения. Вот и «забивает болт», как говорят простодушно в народе. Правда, при этом продолжает играть в имитацию. Русский человек — многогранен, мысль его неисчерпаема никаким ковшом. Его понять может только тот, кто будет разговаривать с ним на сакральном языке. Так с ним разговаривали Владимир Красное Солнышко, Владимир Мономах, Александр Невский, преподобный Сергий Радонежский и, как ни парадоксально, Сталин в годы Великой Отечественной войны, опиравшийся на сакральные образы русской истории. Впрочем, данные мысли посещали и весной 1987-го. Начиналась эпоха гласности. Ещё робко, но стали поговаривать о социализме не только советском, но и шведском, который сохранил и монархию, и традиции без потрясений. Капитализм по-прежнему объявлялся бандитским, но вот вера в социализм уходила, как песок в часах. И сегодня считаю, что рынок и частная собственность на средства производства есть противоестественное человеку состояние. Вся эта банковская система рождена прохиндеями и прощелыгами, когда человек ценится не по качеству духовного мира, а по содержимому кошелька. Понимаю сей факт с детства, но вера в советский эксперимент пошатнулась.

Ехал в электричке и слушал, как две солидные интеллигентного вида дамы обсуждали «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова. Рыбаков становился на время истиной в последней инстанции. Но когда он искренен: «В кортике», в «Бронзовой птице» или в «Детях Арбата»? Я не верю, что он не знал, например, о репрессиях. Моя бабушка знала. А он не знал, мой отец знал, а будущий президент Украины Кравчук ничего не ведал. Бред, да и только! Но голоса свободы слышались в трамваях, в вагонах метро и электропоездах. Голоса левых социалистов раздавались, анархисты-синдикалисты, монархисты, сторонников буржуазии ещё не было слышно: они затаились и ждали своего часа. Они появятся, когда начнутся разговоры о демократии. Горбачёв шумел: надо дать народу больше демократии. Только какому народу — не уточнил.

Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой ещё год советского социализма, когда можно было спасти империю, вдохнув в неё идеи. Но страну возглавлял человек районного масштаба. Наверно, это стал понимать Громыко, формальный глава Советского Союза. Но он был слишком стар, чтобы противостоять нарождающейся продажной элите, скрывавшей свои разрушительные цели за демагогией и красивыми словами.

Побывав у различных знакомых, покрутившись в недрах Университета и Пушкинского Дома, я решил наконец вернуться домой. Всё-таки официально я ещё служил в армии, пока не стал на учёт в своём военкомате. Домой ехал в поезде: хотелось проехать мимо Белоруссии и Припяти, мимо Чернобыльской зоны. Дорога была обычной, но с детства люблю стук вагонных колес, проходящие мимо поля, леса, селения. Люблю всматриваться в лица людей. Бегут, идут по своим делам, а тебя уносит поезд в даль. Люблю размышлять в поезде: обнаруживается глубинная связь с собственной памятью. Я был рад, что возвращался домой, возвращался живой. И это не метафора. Сколь случаев было, когда жизнь висела на волоске. Серьёзно болел, азербайджанец штык-ножом едва не пробил грудь, спас военный билет и пачка писем из дома, что держал в нагрудном кармане. Спасибо брату, написавшему письмо на одиннадцати страницах. Страшные драки тоже иногда завершались миром, но во время самой драки всё могло случиться. А дрались по пустякам. И не вспомню причину той или иной ссоры. Чаще всего — борьба самолюбий, утверждение собственного эго на пространстве армейской жизни. Слабый не выживает. Забивают морально и физически. И не надо быть Жан-Клодом Ван Даммом, надо быть сильным духом, уметь принимать удары, и ждать, ждать своего часа. Ехал в поезде, вспоминая свои приключения, и понимал, что могли эти злоключения закончится плачевно.

Но, слава богу, обошлось. Проезжая Припять, увидел бабушек, продававших огромные яблоки. Проводники их покупали, посмеиваясь, что одесситы купят и съедят за милую душу. Вначале я не понял их чёрного юмора, но потом дошло, что яблоки-то чернобыльские. Поразился такому жлобству проводников, совсем оскотинились, не люди, право. Однако, посмотрев на них, так не скажешь: люди как люди. Но цинизм поразил до глубины. Не хотелось с ними общаться совершенно. Даже чай предпочитал пить в вагоне-ресторане.

Русь Киевскую проезжал с удовольствием. Ощущал глубинную историческую связь с Землёй, в которой лежали мои предки. Всё ближе и ближе пахло малой Родиной. Весна! Тёплая и цветущая: вишня, сирень, стали появляться орех и абрикосы. Это зримая красота восхищала. В Жмеринке торговали грибами, не взял — слишком близко Чернобыль. Наконец увидел Тирасполь. Родной город, как казалось, изменился. На самом деле изменился я, повзрослев. Я чувствовал, что прошедшие два года сильно изменили мою психологию. Ушёл ненужный в познании мира романтизм. Но вместе с романтизмом ушло детство. Ушли впечатления свежести, новизна ощущений, жажда познания мироздания в положительном аспекте. Понимал, что мир многогранен, и не так добр, но теперь это понимание было не умозрительное, а стало частью естества, духовного мира.

Дома встретили бабушка и сильно постаревшая мама. Мать недавно вышла из больницы. Она тяжело перенесла смерть моего отца. Я же бросился отмечать вольную жизнь, чем очень её огорчал. Ничего не хотелось делать. Предлагали восстановить пасеку, которая погибла от клеща, но пчелиные укусы я стал воспринимать крайне раздражённо. То, что было два года назад естественно, теперь стало нетерпимо. Это удивляло, но это так. Вдруг заметил комаров, которые не давали возможности нормально заснуть. Пока штук пятьдесят не хлопнешь, не размажешь по стене и потолку, нет смысла ложиться в постель. Это раздражало. Поэтому начинал спасаться стаканом вина. Выпил… и заснул. Уходил из дома, кутил с приятелями и приятельницами. Встречал друзей отца, с которыми поминал отца. С братом поехали на кладбище. Не мог представить, что отец в могиле. Это противоречило здравому смыслу. Могилу досыпал землёй. И всё думал о бренности человеческого бытия. Вопрос, зачем живём, повисал в воздухе. Брат считал, что надо жить, реализовывать планы. Он становился на ноги. Было радостно за него. Работал в Пединституте, преподавал литературу, делал то, что хорошо умел. Но главное, он работал в удовольствие. Литература — это смысл жизни. Понимал, что и мне надо вернуться к этому смыслу.

В это время часто с коллегами брата, преподавателями, вели разговоры о перестройке. Надеялись на переформатирование страны. Даже подумать не могли, что через четыре года страна исчезнет: то, что не смогли сделать фашисты в страшной войне, сделала кучка партийных предателей. Именно в мае 1987-го начинается осмысленная дискредитация Советского Союза. Осторожно, но в литературе стали появляться очерки, эссе, статьи, где с либеральных позиций стали говорить о пагубности коммунизма и русской имперской идеи. Конечно, в первую очередь удар стал наноситься по сталинскому наследию. Мне казалось, что вопрос со Сталиным решён на ХХ съезде КПСС, но нет. Как по команде все заговорили о сталинских грехах, личность Хрущёва выглядела белой и пушистой. Он уже не волюнтарист, а борец против сталинизма. Горбачёв провозгласил по-хрущёвски, что надо возвращаться к ленинскому наследию, к нэпу, который был не зря введён. Опять стал популярен Арманд Хаммер. Этот известный прохиндей был вытащен из нафталина как друг Ленина.

Журнал «Новый мир», который возглавил Сергей Залыгин, становится рупором демократии. Склонен думать, что этот замечательный писатель искренне желал возродить журнал в том виде, каким он был при Твардовском. Он хотел показать журнал, в котором восторжествует настоящая художественная литература, истинное свободное сотворчество. Но не понял, что фактически его сделали тараном по разрушению Союза. Жаждали правды, но эта правда разрушала великую страну. В конце концов, историческая правда необходима, но нужно было расставлять правильно акценты, а не поддерживать очевидный бред. Например, писали: в Великой Отечественной войне победил славный советский народ, а не Сталин, Сталин — бездарность, из-за него были проиграны сражения 1941 и 1942 годов. Не вдаваясь в подробности, говорили о жутких потерях нашей армии, о бессмысленности сопротивления, где можно было отступить или сдаться. Мол, зачем людей мучили в Ленинграде, где два миллиона умерли от голода. Это преступление Сталина. То есть те, кто осаждал город, обстреливал его, бомбил, не виноваты, а виновен Сталин. Бездарно проиграли битвы за Крым и Кавказ и т. д. А то, что во главе немецких войск и их союзников были лучшие полководцы того времени, что армия воевала третий год, имела неоценимый боевой опыт, — не замечали.

В 1944 году, с учетом прошлых ошибок, которые никто не отрицает, будут нанесены десять знаменитых сталинских ударов. Никакой народ не победил бы, если бы не руководство Сталина. Это однозначно. Хрущёв потом мелко мстил великому человеку. Это, например, прекрасно понял де Голь, и откровенно презирал Никиту Сергеевича, как и великий кормчий китайского народа Мао. Кстати, не народ разваливал Союз, а элита создала все условия, чтобы все, кто выступал за единство, были ошельмованы, названы сталинистами и империалистами. Это становилось ругательством. Коммунисты обзывались дебилами и ретроградами. Глядя на всё это шельмование, я, например, считал, что лучшая позиция — анархизм, в котором меня обвиняли в школьное время. Что либералы, что коммуняки, как говорила Валерия Новодворская, для меня были чужды. Отчётливо начинал понимать, что вся эта демшиза мечтает свалить на Запад, и плевать на мою Родину. Вызывали откровенное презрение перевёртыши. Ещё вчера Гайдар пел коммунистические гимны, а в 1987-м уже прокаркивал про капитализм, который «есть панацея от всех бед». Капитализм — это свобода, социализм — рабство. Кажется, Хайек, австрийский учёный, написал книгу «Дорога к рабству», опубликованную, кстати, в журнале «Новый мир». Вполне согласен с положениями этой книги по поводу ленинского социализма, но капитализм, не напоминает ли он ту же дорогу в концлагерь. Кстати, нацистские концлагеря прекрасно уживались с рыночной системой, которая регулируется, когда толстосумам это очень надо. Нам впихивали в голову сказку о свободном рынке, а на самом деле строили благополучие для себя, «доблестно» разрушая Отечество.

Чтобы не было желания его защищать, надо было его «опустить» так, чтобы противно было за него сражаться. Забегая вперёд, скажу, что это блестяще удалось — была парализована воля.

Вспоминаю, как начал читать «Доктора Живаго» Пастернака. Конечно, роман потряс художественным совершенством, стихотворения Живаго стали частью моего самосознания навсегда. Его «Гамлет» приводил в восторг, «Быть знаменитым некрасиво…» — символ веры моего духовного мира. Но удивился, что роман был запрещён Хрущёвым. Безусловно, в романе были обидные слова, что революции делают гении, а пользуются её плодами — подонки. Понятно, что Хрущёв воспринял данное утверждение направленным в свой адрес. Но после грандиозного «Тихого Дона» сказать ещё правдивее по большому счёту было сложно. А разве «Разгром» Фадеева не показывал русского интеллигента? И как быть с толстовским «Хмурым утром»? А «Города и годы» Константина Федина? Борис Лавренёв, Артём Весёлый, Сергей Есенин, Леонид Леонов — врали, что ли? А что нового Пастернак открыл про лагеря? Практически ничего. Солженицын скажет так, что Хрущёв даже захочет дать ему Ленинскую премию. Не успел. Тогда почему роман был так опасен? Это понял, когда стал перечитывать его повторно. Это, действительно, бомба! Показывалась русская интеллигенция в лице Живаго, Антипова-Стрельникова, Лары, жены Живаго, которых революция сломала физически, подчинила себе, но не просто подчинила, а заставила их души служить дьяволу в образе дедушки Ленина. Это не был удар по Сталину, что простил бы Хрущёв, это был удар по основам социализма, удар по вере в дело коммунизма. Это понимали в ЦРУ, делая ставку на публикацию романа в Европе и его распространение в Союзе. Потому его появление в 1987-м сопровождалось шумным пропагандистским гулом антисоветского разлива. Русского интеллигента лишили не просто свободы, его лишали права на жизнь, потому что вне свободной мысли русский интеллигент умирает безвестно в трамвае. Выпал из обоймы — и был таков. Как говорят в народе, умер Максим, ну и фиг с ним! Эта система, построенная Лениным, лишала его даже элементарного человеческого счастья взаимной любви. И никто не хотел видеть, что проблемы русской интеллигенции начались далеко до революции, когда она фактически насаждала тоталитарное сознание в образованном обществе, а, когда оно, сознание, восторжествовало, жутко забеспокоились о свободе выбора. Его, этого выбора, уже не было в обществе. Вспомним, что полицейским и чиновникам государя руки не подавали, устраивали обструкции, если кто-то не придерживался левых взглядов. Шаляпин радостно «Дубинушку» запевал, а народ не просто пел, а долбил дубинушкой по русскому интеллигенту, которую товарищ Ленин называл говном.

Обидно! Но мне, потомку казаков из семейства Изетдина, рода Чингисидова, даже весело. Для меня интеллигент — это человек, обладающий внутренней свободой, беззаветно любящий Отечество своё, готовый жизнь отдать ради рода своего и Родины своей, которая носит краткое имя Русь. А не сидеть, ковыряясь в носу и мечтать о заоблачных далях. Результат этих заоблачных далей — лагеря смерти, устроенные романтиками пули и кинжала. Кстати, если бы к власти пришли левые эсеры, то такой пожар зажгли бы, что не приведи господь. Показательно, что поэма Блока «Двенадцать» появилась в левоэсеровском журнале, где очень хотели «на горе всем буржуям мировой пожар раздуть». Русская левая интеллигенция жаждала огня, а когда он разгорелся, то испугалась, написав, что «не эти дни мы звали, а грядущие века». Это тот же Блок! Господа интеллигенты разрушили великую империю, а потом сели на пепелище и стали дружно и навзрыд ныть по поводу утраченной свободы. Свободы ли? Или плакали по потерянному комфорту, когда при свете ламп, пощупывая горничных, можно было бессовестно врать про страну, впадая в лицемерный декаданс. Кто действительно жаждал свободы, умирал за неё. Не приспосабливался, не пел осанну товарищу Сталину, а умирал, как подобает русскому офицеру, в немецких концлагерях, во французском Сопротивлении, в Красной армии, которая стала своей, потому что защищала Отечество, несмотря на то, что это Отечество социалистическое. Кто же занимался самокопанием, дорожил своим внутренним миром более, чем Родиной, тот, подобно Мечику из «Разгрома», трусил и бежал в кусты, предавая товарищей по оружию. Вот эти интеллигентики и подходят под ленинское определение. В принципе, и Ленин из этой же шаловливой среды. Тип удивительного головореза, идейного. Но, ей-богу, после революции, устроенной левой демшизой, только Ленин смог объединить Россию, наполнить существование страны новым смыслом. Ленин, безусловно, злодей, но по божественному попущению именно его идеология восторжествовала. Он строил бесклассовое общество, уравнял сословия, дал крестьянам землю, поэтому Белое движение ничего не могло противопоставить его идеологии. Единая и неделимая Россия, конечно, прекрасно, но ради и во имя чего? Крестьянину было плевать на старую усадебную Россию.

На Пастернака накинулись, потому что он показал, во имя чего можно и нужно было сражаться русскому человеку. За право быть самим собой, за право быть христианином (напомню, что настольной книгой Юрия Живаго было Евангелие), за право быть частью русского классического культурного наследия («Евгений Онегин» Александра Пушкина также настольная книга главного героя). За право быть русским. Кстати, это понял Сталин и предоставил русскому человеку эти права в Великую Отечественную войну. Перед лицом врага русские имели эти права. А после войны опомнились и стали возвращаться к ленинской интернациональной идеологии. На месте Сталина восторжествовала политическая мелочь. «Доктор Живаго» можно было использовать в своих целях. Но не хватило ума. Не Сталин был у руля. Напомню, что лучшее произведение о Гражданской войне «Тихий Дон» вышло в 1940 году. А ведь Григорий Мелехов посерьёзнее Живаго. Этот парень шашкой рубил, дивизией командовал, успешно разбивая красные бригады. Не читал Пушкина, но жизнь знал досконально, жизнь человеческая — на глазах. А «Клим Самгин» Максима Горького? Вот, где русский интеллигент.

Я думаю, что маленький масштаб руководителей страны приводил к тому, что перестали видеть перспективу дальнейшего развития. Русский человек не может жить без смыслов. Публикуя Пастернака, Сергей Залыгин, уверен, хотел, чтобы мы начали обретать смыслы, возвращались к изначальной русской идее: воле и справедливости, фундаментом своим имеющими христианское Предание и русскую историческую традицию. Комэлита, конечно, ставила другую цель. Они били по основе. Не в Сталине только дело, а в идеологии русской революции. Не нужна воля, не нужна справедливость, если человек умирает, умирает от отсутствия кислорода, как Александр Блок и Юрий Живаго. Однако новая комэлита не собиралась возвращать русскому человеку его права, они использовали тяготение русского народа к справедливости, чтобы совершить подлейшее предательство. Под шумок о гласности, уничтожали великую империю, которая могла бы и сегодня существовать, расставь тогда правильные акценты.

Считается, что страну разваливали не намеренно, что это был неизбежный исторический процесс, остановить который было невозможно. Безусловно, исторический процесс трудно остановить, особенно, если государство, построенное на воинствующем атеизме, не собиралось признавать факт преступления 1917 года. Не переставали дудеть о великой революции, выведшей Россию на передовые позиции в мировое пространство политики и экономики. Многоконфессиональное империя неуклонно шла к распаду, потому что начинался религиозный ренессанс. Я ещё в армии поражался тому, как гордо ребята с востока страны подчёркивали не столько своё национальное происхождение, сколько принадлежность к исламу. Заявляя себя мусульманами, они отрезали себя от советской традиции. В декабре 1986-го произошли беспорядки в Алма-Ате, и казахи эскадрильи высказывались за противников режима только потому, что они казахи и мусульмане. Это был первый звонок. Вроде с ним ещё разобрались жёстко, в традициях старой советской системы. Но это был пробный шар, пущенный Горбачёвым. Началась смена республиканских элит. Вместо дремучих старых баев-коммунистов, но всё-таки интернационалистов, приходили национальные кадры. В Казахстане ещё придёт человек с имперской традицией — Нурсултан Назарбаев. Но в других республиках будут приходить откровенные буржуазные националисты. И допустила это московская элита во главе с Горбачёвым. И не просто допустила, а способствовала этому. В то время когда надо было круто менять национальную и религиозную политику, чтобы спасти Союз, дать ему новое дыхание, элита в Москве занималась возвращением в ленинское прошлое. Ленин писал, что из хаоса рождается система. Слова Горбачёва, сказанные им в одном из телеинтервью, передаю дословно. И никто не остановил. Человек открыто заявлял, что мы движемся по-ленински к хаосу, из которого получится обновлённый Союз. Только для этого надо быть политиком масштаба Сталина, а в 1987-м я наблюдал жалкое подобие Николая Бухарина, которого Горбачёв, кстати, старательно реабилитировал. Бухаринские идеи, изложенные в сталинской конституции, только и остались что утопической идеей, фикцией, перспективным желанием далёкого коммунистического будущего, в реальности же Сталин проводил жёсткую идеологическую политику сцепления страны не идеальными фразами, а железной необходимостью.

Сталин создавал социалистическое Отечество, которое «навеки сплотила великая Русь». Кстати, в этом Отечестве начиная с 1943 года было место и Русской православной церкви, глава которой носил титул патриарха всея Руси, но Руси имперской, все православные приходы Союза находились в ведении патриарха. Недотёпа Хрущёв боролся против Церкви, выбивая фундамент имперской государственности. Начал Хрущёв, завершил Горбачёв, который вроде не преследовал Церковь, более того, началась подготовка к празднованию тысячелетия Крещения Руси. Но правящая элита была атеистической, к Церкви относились как к обряду, как к театральной вывеске, церковная служба представлялась маскарадным действом, пережитком славянской традиции, милым воспоминанием о старине.

Новая элита в качестве примера для себя взяла западный образ жизни. Православие в нём отсутствовало. Сытая жизнь в Европе — вот идеал, к которому надо стремиться. Но самое забавное, что это было неправдой. А вот то, что говорили советские пропагандисты времён Брежнева про Запад, — правда: десятки тысяч безработных и бездомных, расовая и человеческая дискриминация, бедность слабых и довольство богатых. В эпоху перестройки говорили только о богатстве европейцев. Как по команде забыли ту правду, которую говорили о себе Теодор Драйзер, Джек Лондон, Френсис Скотт Фитцджеральд, Луи Арагон, Жан-Поль Сартр и Альбер Камю. Правда о буржуазии ушла в подполье. Нас стали пичкать байками о счастливой жизни в странах «свободного мира». Фактически предлагалось за джинсы и жвачки продать своё Отечество, которое почему-то нам что-то должно — не мы ему должны, а оно нам. И это вбивалось в сознание. Самопожертвование наших предков подавалось как массовое сумасшествие. Зачем сражаться за Родину, когда можно жрать сосиски вместе с немцами в любой пивной. Они же культурные ребята, а мы — дебилы, не знающие своего счастья. И велись на эту пропаганду.

Ещё были живы фронтовики, а мы слушали бред демшизы, верили их сказкам. Конечно, били по национальным чувствам. Русских призывали вспомнить своё настоящее бытие, основанное на глубинной национальной традиции. Но вылилось всё в общественное движение «Память», которое с самого начала виделось мне опереточным и неумным. Но идея, что Русь находится в оккупации коммунистического режима, представлялась верной. Вывод напрашивался сам собой: сбросить иго коммунизма и примкнуть к цивилизованной Европе, дав свободу другим народам России и Союза. Вспоминался лозунг русских революционных демократов, прозвучавший со страниц «Колокола» Александра Герцена: «За нашу и Вашу свободу!» От этого лозунга веяло духом свободы. Поэтому обращенность действительная к истокам русского мира носила поверхностный характер. Та же «Память» и воспринималась декоративной, потому что виделась дремучей. Мы плохо знали русскую историю. Нам с детства внушали, что Русь — это «страна рабов, страна господ», и возвращение к старине означает возврат к рабскому состоянию духа. Ещё Пётр Великий это понял, и прорубил окно в Европу, где свет цивилизации. Это потом я прочитал мысль Петра, что мы возьмём у Европы всё, что нам надо, и повернёмся к ней задом.

Но в конце 1980-х внушалось, что именно теперь мы получили шанс стать частью цивилизации. Правда, при этом придётся уступить пальму первенства. Например, признать, что Гитлера победили союзники, что без ленд-лиза мы проиграли бы войну однозначно, потому что тоталитарный режим проигрывает всегда. В конце концов, в жизнь проводилась мысль, что Советский Союз и Германский рейх — две родственные системы. Просто два пахана не могли быть на троне владыки мира, и попытались друг друга устранить. И спасибо демократии Британии и Америки, остановившие чудовищ. Вначале Гитлера, а потом Сталина.

Эту песню запустили в литературные круги, опубликовав роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Роман опубликован в 1988-м, но разговоры о нём велись значительно раньше. Смысл — уравнять коммунизм и фашизм в фундаментальной основе. И напоминали, что республика Муссолини называлась социальной, а Франко, возглавивший фашистскую фалангу, почитатель Муссолини, да и Гитлер стоял во главе социалистической рабочей партии. Старательно вычёркивали, что эти ребята — нацисты, а коммунисты являются интернационалистами. Мелочь, но именно она определяет вектор движения идеологии. Коммунисты, несмотря на борьбу с христианством, признавали право каждой нации на существование, были против расовой дискриминации. И в этом они близки христианскому учению. Но эту близость видеть не хотели, но объявляли, что концлагеря придумали коммунисты, а не фашисты, которые всего лишь ученики коммунистов (при этом умалчивали про концлагеря, устроенные австрийцами против русин ещё в 1915 году). Эта идея, вброшенная Александром Солженицыным, была быстро подхвачена литературными власовцами — впоследствии даже будет опубликована книга Бориса Ширяева «Неугасимая лампада», книга сильная, во многом правдивая, но написанная коллаборационистом. Кстати, стали оправдывать Власова как борца против Сталина. То, что эта мразь Отечество предала, преподносилось как норма.

К власовцам у меня особое отношение. Отец много рассказывал о власовцах и бандеровцах, об их беспринципности и звериной жестокости. Сама личность Власова до сих пор вызывает отвращение, как и дегенерат Бандера, как и вся эта нацистская сволочь, готовая лизать сапоги фашистским ублюдкам. Понятно, что в те годы главной задачей было свалить советскую империю, а не коммунизм как таковой. Для этого все средства были хороши. Потому на демонстрациях в одном строю шли демократы, анархисты-синдикалисты, монархисты, либералы и радикалы, буржуазные националисты и анархисты-интернационалисты. Каждый их этого политического компота преследовал свои цели, но итог — исчезновение великой страны, построенной нашими предками. Задаться вопросом, как такую страну могли создать рабы, мало кто хотел. Под обломками коммунизма теряли страну, и об этом предупреждал, кстати, Александр Солженицын, предлагавший обустроить Россию.

Комэлита страны объявила об одностороннем разоружении. Встречали эти идеи аплодисментами. Демократы Запада обязательно пойдут навстречу и тоже будут разоружаться. Наш министр Эдуард Шеварднадзе, который вначале казался хитрым лисом внешней политики, оказался лисом для своего благополучия, человеком, откровенно сдававшим интересы страны под гул аплодисментов западной демократии. Мы разоружались — они нет. Эта политика идеализма была похоже на идиотизм, если не вспомнить, что этих ребят волновало только личное благосостояние. Значит, всё было просчитано. Если не ими, то специалистами западной демократии.

Понятно, что руководители страны уже не были верны идеям Ленина, более того, главный идеолог партии Александр Яковлев прямо заявлял о преступной сущности Сталина и его соратников, про Ленина скажет позже, но с его разрешения начинается подкоп под непогрешимость Ленина. Сказка про то, что преступность Ленина и его друзей ему стала известна только во время перестройки — бред неудачного актёра. Но люди верили и ужасались, узнавая страшные факты преступлений коммунистического режима. Естественно, вырабатывалось негативное отношение к власти, которая наследовала прежним вождям и, наконец, из их рук получила власть. Ещё жив был Андрей Громыко, рекомендовавший Горбачёва на высший пост.

Я поражался решительности Горбачёва в 1987 году, когда он практически удалил из власти старую элиту, и абсолютной беззубости в 1991-м. Министра обороны снял только за то, что Руст сел на легкомоторном самолёте на Красной площади. Вечером снят главком ПВО маршал Колдунов, а утром министр обороны маршал Соколов. И началось разоружение. Случайность? Но это наивно. Казалось, идёт обновление армии и страны, углубление перестройки, а на самом деле реализовывался план уничтожения империи. Поразительно, но Союз развалили за четыре года. Тысячу девятьсот восемьдесят седьмой год считаю отправной точной развала, когда было деморализована армейская элита. Результат этой деморализации — самоубийство маршала Ахромеева и тюремное заключение маршала Язова в 1991 году.

Но в 1987-м жили надеждой на социализм с человеческим лицом, при этом уничтожая социалистические идеалы в корне. Каша в сознании была конкретная. Но этого и добивались кукловоды перестройки. Летом в «Новом мире» появляется роман Владимира Тендрякова «Покушение на миражи». Наносился удар по основам коммунистического учения. В художественной форме блестяще показывалась преступность мечтаний Томазо Кампанеллы, страшная правда о его «Городе Солнца». Но кроме этого показывалось христианское учение, выраженное апостолом Павлом. Спор христианства и утопического коммунизма, происходивший в сознании Владимира Тендрякова, стал реальностью русской интеллигенции 1980-х годов. И взволновало, что христиане со времён Павла отказались от простоты первохристианских общин, где коммунистические начала преобладали, пошли по-другому пути, поэтому надо говорить о церкви Павла, а не Христа. Эти идеи не просто по недомыслию вбрасывались в общественное сознание, необходимо было подорвать доверие к возрождающейся Русской православной церкви. Демократы-либералы прекрасно понимали, что союз между ними и Церковью невозможен по идеологическим причинам. При коммунизме гнали и тех, и других, но, когда наступила Гласность, господа либералы увидели в Церкви силу, которая может помешать разрушению страны, так как приходы были разбросаны по всему Союзу, в республиках которого вдруг, как по мановению волшебной палочки, начинается борьба за национальные церкви. Большего абсурда и представить себе невозможно, но оказывается, что есть литовский Христос, украинский, грузинский и т. д. по списку. Всё это проходило под сурдинку свободного выбора. Не понимая сущности канонической церковной жизни, либерал-фашисты планомерно разрывали хитон Христа.

Христа люблю с детства, всегда подчёркивал своё христианское происхождение. Отчасти это было оттого, что анархический строй души не принимал системы, которая почему-то давит на Церковь. Не являясь членом Церкви, я искренне сочувствовал ей, считая частью общерусской традиции. Мой опыт встречи с православными людьми носил положительный характер. В основном это были пожилые ветераны, прошедшие дорогами не одной войны. Добрые и порядочные, незлобные и сердечные, готовые прийти на помощь даже тогда, когда об этом их не просят. В моем доме, в семье, несмотря на верность сталинским и коммунистическим идеалам, спокойно бытовала христианская традиция, что выражалось, например, в соблюдении традиций христианских праздников. Бабушка на Рождество всегда варила кутью, коливо из пшеницы, мёда, засыпанного зёрнами мака; а пасхальное торжество невозможно было представить без куличей и крашеных яиц; в Троицу же дом украшался зелёными ветвями; на Преображение освящали яблоки и мёд. Выйти из этих традиций отцов и дедов мне представлялось предательством не просто семьи, но и Отечества. Отец говаривал, что мои отношения с Богом есть мои отношения, а Отечество с его историей нужно беречь. Вспоминая отца, я думаю, что Сталин добился своего: воспитал граждан социалистического Отечества с опорой на историческую традицию, в основание которой — православное христианство. Если бы вожди после Сталина продолжили эту линию, то, возможно, сегодня мы увидели бы империю на евразийских просторах, о которой мечтали Достоевский и Бердяев, Герцен и Огарёв. Эта было бы общество христианского социализма. К этому шло неизбежно. Тысячелетие крещения Руси всколыхнуло христианское сознание, началось Возрождение, за которым должно было последовать Преображение.

Но господа демократы, недавние коммунисты, типа Егора Гайдара, братьев Чубайсов и прочей буржуазной нечисти, не дремали. То, что не удалось сделать Гитлеру, постепенно стали осуществлять его наследники. Мне возразят, что нельзя западных демократов приравнивать к нацистам. И будут неправы. Всмотримся: где нашли убежище нацистские преступники? В США, Канаде, Аргентине, Испании, Парагвае, Португалии, ЮАР. Если бы не еврейская диаспора, то вообще никто бы не пострадал. Да и выдавали дряхлых стариков. На Западе, который как бы победил фашизм, продолжалась расовая дискриминация. В США до 1968 года негров за людей не считали. Мартина Лютера Кинга не «добрые» ли белые американцы убили? Про ЮАР и говорить не хочется. Чудовищная ситуация, когда чёрных считали не людьми, а обезьянами. Про «весёлые» режимы в Латинской Америке могут много рассказать латиноамериканцы, которых США держали в качестве прислуги в казино и публичных домах. Вспомним Кубу до революции Фиделя Кастро. И эти ребята нас учат Истине?

Но человек слаб, на слабостях материального свойства и играет англосаксонская демократия и их романские сателлиты, а ещё на немощи духовной. И ведь поразительно! Метрополия Британия как липку обирала колонии, а они до сих пор трепещут перед ней, взирая на сахиба снизу вверх. Русский человек с себя рубашку снимает, чтобы помочь ближнему, а его за это благодарят пинками. Начал сталкиваться с этим в Молдавии именно начиная с 1987 года. Неожиданно оказалось, что все немолдоване не коренные жители, а оккупанты. Услышав это в первый раз, я подумал, что это дурная шутка. Но нет. Оказалось, что мой отец, приехавший помогать строить Молдавскую ГРЭС, был оккупантом. Оккупант выдвигал в Верховный Совет республики обязательно молдаванина, оккупант строил, привозил всё необходимое для экономики и нормальной жизни, наконец, дарил свой интеллект краю, ставшим для него родным. Конечно, он не родился в Молдавии, но он умер и лежит в молдавской земле, ставшей для его детей и внуков святой. Если это кому-то непонятно, то, значит, либо недоумок, либо откровенная сволочь, играющая на чутких национальных струнах. К сожалению, игры начались. Осторожно, с опаской и оглядкой, но в Кишинёве стали появляться клубы молдавской интеллигенции. Я искренне не мог понять: чего не хватало Григорие Виеру и другим талантливым молдавским поэтам? Известны всему Союзу, они — часть великой имперской культуры. На что поменяли? Кто их помнит, кроме как в их замечательной каса маре? (Каса маре — одно из трёх основных помещений в жилом доме молдаван. — Примеч. ред.) Например, в Румынии их мало кто знает. Но они свою личную историю связывали с историей Румынии. Эта история для них начиналась не с православного самосознания народа, но со времен Александра Кузы, с 1859 года, когда Молдова, Валахия и Трансильвания объединились в единое государство под протекторатом Наполеона III и Османской империи. Происходило национальное романское возрождение, становление секулярного общества, в котором христианству отводилась роль служанки государственного организма. Не дух первичен, но тело — вот смысл романского возрождения. Происходило повсеместное уничтожение монастырей, носителей афонской исихастской традиции. Была ликвидирована кириллическая азбука, введён латинский алфавит, чуждый народному самосознанию. Три народа потеряли свою идентичность. Эта идентичность сохранялась в Бессарабии, куда ушли носители христианской идеи, монахи Нямецкого монастыря, игуменом которого был ещё в XVIII веке Святой Паисий Величковский. Молдаване сохранили свою молдавскую национальность в русской Бессарабии. Вот её и хотели уничтожить, прикрываясь христианской фразеологией.

Жаждали румынского возрождения, мечтали о присоединении Бессарабии к великой Румынии. С ностальгией вспоминали румынскую оккупацию времён Великой Отечественной войны. Оккупация виделась благом. Забавно, что уже не хотели помнить, что Румыния в 1944 году воевала против Германии и в качестве компенсации за Бессарабию получила Трансильванию. Злой Сталин подарил полякам Восточную Пруссию, Померанию, Силезию, Украина выросла областей на семь, не считая Крыма. Да и Молдавия состояла из откровенно русскоязычного Поднестровья и смешанной в языковом отношении Бессарабии. Любая советская республика не имеет морального права плевать на Союз, вождь которого дарил им земли в надежде на вечную дружбу и сплочение. Прав был Сталин, что по мере продвижения к социализму борьба не ослабнет, но усилится, поэтому и надеялся, что будет сформирована общность, советский народ, читай имперский, во всём многонациональном своеобразии. Масштабная идея, но исполнители оказались мелкими и ничтожными. Фигуры, равной Сталину, не оказалось.

Наступало жаркое южное лето. Гонял в футбол любительски, иногда выступал в первенстве города за «Строитель», команду завода ЖБИ, где работал до своего ухода в вечность отец. За это платили. Вообще, спорт в городе развивался. На заводах, фабриках, в госучреждениях организовывали футбольные команды, которые по-настоящему соревновались, выигрывали кубки и чемпионаты города и республики. Для меня это было развлечение. Понимал, что серьёзной футбольной карьеры не состоится. Спорту надо всего себя отдавать, для меня же он представлялся досугом. Кроме того, было странно, что тренеры не рассмотрели юниора, который в каждом мачте штампует по три-четыре гола в ворота соперников любого уровня. Если замечали, то ставили в защиту, в полузащиту, как будто не видя, что на поле творит свободный художник. Говорили о дисциплине. Когда я напоминал о показанном результате, вновь возвращались к игровой дисциплине. Наверно, тренеры были правы, но я уходил, не видя смысла играть натужно, без удовольствия и… проигрывать. Я не мог понять, как не использовать в игре мою скорость (за десять секунд выполнял стометровый норматив). И, ей-богу, не удивлялся, что советская сборная проигрывала ведущим командам главные матчи. Но на юниорском уровне — мы чемпионы мира, Европы, а дальше? Великий Владимир Бессонов, потрясающий нападающий от бога, мотор команды, которого Пеле назвал своим наследником, был отправлен в защиту, где проявлял себя безупречно, играл на команду, только вот голы уже не забивались. Таких примеров можно привести бесчисленное множество. Возможно, и другие причины таких метаморфоз. Однако, посмотришь на другие национальные сборные, и диву даешься. Из юниоров вырастают асы: Марадона, Диас, Рауль, Криштиану — всех и не перечислишь! Иногда причину называли в малой зарплате футболистов. На Западе — контракты, социальное обеспечение, а у нас — нищенское жалование и работа на государство. Может быть, и так.

Но и сегодня не заметил больших успехов наших футболистов, несмотря на сумасшедшие контракты. Да и грех жаловаться было советским футболистам. Я, простой парень, получал за игру 30 рублей, а за каждый гол выдавалась премия в пять рублей. Играли раз в неделю. Понятно, что премию пропивали всей командой, но и 120 рублей тоже на дороге не валялись. Это зарплата школьного учителя за месяц. Каждому футболисту клуба Высшей лиги предоставлялась квартира, машина, путёвки в санаторий и т. п. Поэтому материальная сторона не главное. Какой-то мировоззренческий комплекс в сознании наших футболистов был не в порядке. Но ведь побеждали хоккеисты, побеждали в других видах спорта, и гордились, когда звучал гимн страны и взвивался в высь флаг СССР. Видимо, вопрос психологии важный фактор. Однако смогли мобилизоваться и выиграть олимпиаду в Сеуле, в 1988 году, стать вице-чемпионами Европы в том же году, показав качественный футбол.

Я же наряду с футболом увлекался литературной учёбой. Необходимо было закрыть долги первого курса. Пришлось ехать на фольклорную практику, которая проходила у русских групп нашего института обычно в старообрядческом селе Великоплоское. Жителей этого села у нас называли кацапами. Мне знаком был этот тип людей, потому что район города, в котором жил, назывался кацапским. Жёсткие, твёрдые в вере люди, вызывавшие лично у меня глубокое уважение. Село отличалось от города.

Прибыв в село, первым делом пошли устраиваться у одногруппника. Наш руководитель появился, отметил и уехал восвояси. Мы были предоставлены сами себе. Поэтому, оставив вещи у товарища, отправились собирать песни, гадания, пословицы и поговорки по дворам села. Оказалось весёлым занятиям. Ещё в Карелии я познакомился с ребятами, проходившими фольклорную и диалектологическую практику. Рассказывали интересные истории, особенно если попадали в финские села со смешанным, в том числе и русским, населением. Язык получался удивительный. Нечто подобное ожидал увидеть в старообрядческом селе, имеющим богатую историю. Первым делом нам предложили осмотреть церковь, но не входить в неё, так как мы не являемся её членами и не должны осквернять её. Я знал это правило, и оно всегда меня несколько задевало. Мне казалось, что мой приход в храм может совершить во мне доброе действие, а не злое. В этом правиле виделось следование букве, но не духу. Однако надо помнить, в какой ситуации приходилось выживать старообрядцам на протяжении своей истории: со времён патриарха Никона начались гонения и продолжались до перестройки, которая ослабила пресс на старообрядческую церковь.

Сам храм поразил уютом и какой-то кряжистостью. После храма зашли в дом к старикам-сказителям. Дедушка лет 80-ти пригласил в дом, поставил кружки для гостей (хозяин не будет пить и есть из одной посуды с неверными, такой у старообрядцев закон) и предложил выпить за его здоровье. Нас было трое студентов: я и две девчонки. Бабушка, ровесница дедушки, вытащила из старого шкафа литровый, ещё царский, бутыль самогона. Отказывать было нельзя, иначе песни не состоятся. Пришлось пить с дедушкой самогон: оказался крепким, градусов восемьдесят. Огурчики кислые, маринованные, капуста квашенная, по-русски, — загляденье! Упились с дедом на славу, но бабуся наговорила девочкам материала на три книги. Так что спать я пошёл к товарищу с чувством выполненного долга. Спал до вечера (день в молодости длится долго), сокурсник, житель села, предложил поехать в скит, за село, на озеро. Сказано-сделано!

Скит оказался пионерским лагерем. То есть ранее это и был монашеский скит, но при советской власти превратился в летний лагерь для пионеров. Пионеров не встретил, но двух добрых поварих увидел. Потом ещё ребята-студенты приехали, и началась всемирная попойка. Собрали, как мы говорили, сорок литров фольклора. Я на турнике даже нос разбил.

А утром — озеро! Купались, обнимались, и так суток трое. После чего, опухнув от такого количества фольклора, дружно вернулись домой, выполнив задания по фольклорной практике. Наш руководитель, Татьяна Геннадьевна Логинова, всем, радостно улыбаясь, поставила отличные оценки. Правда, потом ушла из института. Наверно, кто-то доброжелательно донес, что её и не было на этой самой практике. Ничего! Жизнь её состоялась, и умрёт она, к сожалению, на посту министра просвещения нашей республики. Такие вот метаморфозы бытия.

Приключений оказалось мало. Решил поехать на строительство холодильных установок в Шолданешты, на севере Молдавии. Пару лет этот посёлок назывался Черненко, в честь умершего в 1985 году генсека.

Стоял жаркий июль. Ехали долго, и я искренне удивился, что территория Молдавии довольно большая по размерам. Городок с чисто молдавским населением. Два стройотряда: из Кишинёва и Тирасполя. Поселили в школе, рядом стадион с футбольным полем. В первый же день перезнакомились с ребятами из Кишинёва. Естественно, под звон стаканов молдавского вина, которое каждый молдаванин держит у себя в бочке, в подвале. А после труд на жаре. И так день за днём. Случались ссоры по пьяному делу с ребятами из Кишинёва, но стычки были немежнационального характера. Из примечательного запомнился случай: притащили целый тюк табака, который свалился с грузовика. Не надо было покупать сигарет, но запашище от табачного тюка было невероятное, едкое, режущее глаза. В один день «психанул» и выбросил через окно. Было много возмущений, но отнесли к девчонкам, уверив их в безвредности табачного листа.

Неприятный и значительный случай произошёл со мной именно тогда, когда был в стройотряде. После двух недель усиленного труда решил съездить домой. Сел ранним утром в автобус, и по летней жаре покатил в Тирасполь. Приехал к полудню. Двор встретил меня воротами нараспашку, в раскрытом гробе лежала моя бабушка.

Мы, конечно, ожидали, потому что бабушка слабела с каждым днём. Её подкосила смерть моего отца, который был моложе её на двадцать лет. Она страдала склерозом. Но мне кажется, что главное — одиночество души. Мы стали заниматься собой, своими делами и проблемами, перестали замечать старушку. Наша невнимательность убивает стариков, укорачивает их жизнь. Ей было семьдесят семь. В те далёкие времена, казалось, что это невероятно длинная жизнь, и, как говорили в народе, слава богу, пожила, и умерла, не доставляя ближним хлопот. А может быть, нам эти хлопоты необходимы?

Я сожалел, что смерть бабушки случилась в моё отсутствие. Мать плакала, приговаривая, что «хорошо, успел, значит, попрощаешься с бабушкой как положено».

И вот её бренное тело предано молдавской земле, ставшей для неё последним прибежищем. Две смерти в семье за полгода. Это тяжело. Но и чувства огрубевают. Наверно, это естественная реакция организма, не способного находиться в постоянном стрессе.

Похоронили мою бабусю недалеко от отцовской могилы, при дороге. Бабушка говорила: «похороните меня при дорози», — употребляя старославянизм, свойственный выходцам из Малороссии. Кстати, так и не сбылась её мечта побывать на своей родине, на Кировоградщине, в имении Карбовка Добровеличковского района. Семья была репрессирована в 1929 году, и бабушка боялась, что поиски братьев и сестёр навредят им. И конечно, она понимала, что вряд ли кто-то из её ровесников или родственников её родителей остался жив. Это не только трагедия нашей семьи, разделённой из-за войн и революций, но и трагедия всей советской страны.

Слава богу, что её хоронили дочь и внуки, дожила и до правнуков, детей моего старшего брата Юрия. Но жизнь трагичная, с которой можно было писать учебники. Видела Симона Петлюру, трудилась в Екатеринославле, на Донбассе, жила в Доме на набережной в Москве, прошла репрессии и Великую войну, а завершала путь в молдавском городе Тирасполе, который искренне считала частью Херсонской губернии. Никак не могла привыкнуть к его статусу города Молдавской ССР. И вот её бренное тело преданно молдавской земле, ставшей для неё последним прибежищем. Собственно, все мы странники, находящие свой последний приют там, где нас призвал Господь. Ведь и род моей бабушки пришёл на землю Новороссии по приказу Елизаветы Петровны в составе казачьего полка в середине XVIII века.

Поэтому понятие коренная земля представляет собой условность. Необходимо учитывать реальность, и не забывать, что все мы пришельцы на этой земле. Нет земли только русской или молдавской, есть земля проживающих на ней людей, традиции которых нужно уважать и хранить. Эта земля может называться Россией, Молдавией, Грузией или Арменией, но, если в Грузии проживают осетины или абхазы, то их право на свою традицию и язык незыблемо. Глубоко убеждён, что это хранит народы от растления и высокомерия. Пример Швейцарии поучителен. Четыре языка в стране являются государственными, и никто не страдает. Немецкоговорящих 70 процентов, франкоговорящих — 20, итальянцев — 9, а говорящих на ретороманском языке всего один процент. Казалось бы, немцы могли бы доминировать, их культура, безусловно, преобладает в стране, однако, всем народам дано право на язык и культуру. Та же история в России, где язык каждого народа имеет свою письменность, изучается в школах и вузах.

Шёл август 1987-го года. Отдав дань бабушке, вернулся в Шолданешты. Охоты работать не было. Тянуло сесть за старый письменный стол. Приехал домой перед Преображением. Засел за роман «Замкнутый круг». Мне хотелось рассказать о своей армейской жизни, да и о любви сказать то, что думалось не в семнадцать, но двадцать лет. Однако, написав пять страниц, понял, что моего жизненного и литературного опыта слишком мало, чтобы браться за крупную вещь.

Конечно, лавры молодого Шолохова не давали покоя. В двадцать три он уже написал первый том «Тихого Дона». Наверно, это настолько уникально, что трудно поддаётся анализу. Солженицын и сомневался, полагая, что автор не Михаил Шолохов. Но с другой стороны, в годы революции взрослели рано. Пример Аркадия Гайдара очевиден, да и Тухачевский фронтом командовал в двадцать пять лет. Всё так. Но вот Лев Толстой свою эпопею писал в тридцать пять — сорок один, а Шолохов в тридцать пять завершил. Я понимал, что опыта явно недостаточно. Засел за книги.

Правда, второй курс начался с работы на заводе имени 1 Мая. Работали в три смены. Заготавливали и консервировали овощи и фрукты. Особенно трудно было в ночную смену. Не сама смена вызывала трудность, а то, что днём приходилось спать, и организм не отдыхал нормально. Но читал каждый день, читал запоем периодические издания, в первую очередь «Новый мир», «Иностранную литературу», «Октябрь», «Дружбу нардов», «Знамя», «Наш современник», «Москву». Это время настоящего читательского бума. Именно тогда стал внимательно читать повесть Андрея Платонова «Котлован». Вот это была настоящая бомба под советский строй. Платонов поражал не только притчевой формой, языком изобразительных средств. Он уничтожал веру в Общепролетарское счастье. А без веры строительство государства невозможно. Там, где нет идеологии, — нет будущего и настоящего, потому что отвергается прошлое. Идея — это смысл, если нет смысла в обществе, тогда получается бессмыслица. Любая конституция любого государства несёт в себе определённую идеологию, те, кто утверждает, что можно жить без идеологии, либо идиоты, либо предатели своего Отечества, демшиза, живущая в выдуманном измерении, что, в принципе, синоним идиотизма. Это и Платонов понимал, которого Сталин запретил, но, обратим внимание, не трогал. Работал себе дворником русский писатель в Литературном институте. Вождь знал, что народу вера необходима, как воздух. И, когда увидел, что веры в коммунизм недостаточно, пошёл дальше Ленина, разрешил функционирование Русской православной церкви, которая в одночасье во время войны превратилась в равную социалистическому государству силу. Платонова травили, но понимал Сталин, что в конце пути — смерть без воскресения. Поэтому искал выход из этой ситуации. Вот и соединял идеологию коммунизма с христианскими традициями. Придумал десять заповедей коммуниста, заветы Ильича, азбуку социализма, созывал съезды, на которых пелась осанна великому вождю и учителю всех времён и народов. Показательно, что Сталин неоднократно подчёркивал, что не сам Сталин важен, а Сталин как идея.

Опубликовав «Котлован», застрельщики перестройки прекрасно понимали, что идеологически они хоронят идею коммунизма. И это в то время, когда парадоксальная идея Сталина о симфонии Церкви и социализма, была разрушена Хрущёвым и добивалась Горбачёвым. Мне возразят, что симфония предполагает мирное сосуществование и взаимодействие. В идеале — да! Но в реальной жизни всегда были трудности. Вспомним византийский опыт, опыт царя Алексея Тишайшего и других русских царей. Не всё шло гладко. Но была заложены основы паритетной системы, что было прописано в Конституции СССР, где людям предоставлялась свобода совести.

Какой вывод делался после прочтения «Котлована»? Гибель тоталитарного общества неизбежна, если нет демократии. Но Платонов никогда не был демократом. Он искренне верил в коммунизм как конечную цель человечества, где восторжествует СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Это ключевое слово. Буржуазные отношения, как злокачественную опухоль, не принимает категорически. Ему важно понять личность на грани, общество на переходе. Царство эгоизма отрицает всеми силами души, потому его герои готовы на жертву во имя идеи построения всеобщего счастья. Завершается печально, потому что в обществе без Бога невозможно не просто жить, но и существовать физически. Отсюда жажда метафизического знания и самопознания.

И вот уже герой ищет другую жизнь, ныряя в воду реки. Александр Сокуров блестяще обыгрывает это в своём фильме по платоновским рассказам. Его герой прыгнул, вынырнул, и на вопрос, что там, задумчиво крутит головой. Герой Платонова не вынырнул, но Сокуров показал, в какой бездне оказалось сознание ищущего человека переходного периода. В этой бездне оказалось и наше поколение: идея коммунизма рушилась на глазах, православная традиция тоже старательно высмеивалась, преподносилась как пережиток, которому суждено исчезнуть всенепременно. Оставались так называемые демократические ценности. И даже имя Ленина поначалу вписывали в эти ценности, цитировали его, особенно поздние статьи, где он много рассуждал о рабочей демократии, о союзе равноправных республик, о зловредном Сталине и т. п. Вообще, 1922–1924 годы преподносились официальной печатью как времена бесспорной демократии. Мол, была свобода слова, процветала экономическая свобода, можно было читать зарубежные журналы, и в них же издаваться, также не возбранялось уезжать в Европу. И как-то затушевывалась информация об антоновском восстании крестьян, о мятеже кронштадтских моряков, о чудовищных гонениях против Церкви, о запрете на оппозиционное мнение, утверждённом Х съездом ВКП(б). Демократия, которую нам навязывали, строилась на откровенной лжи. Этого не понимали в те годы. Ужасались преступлениям Сталина и его соратников и не замечали, что разваливали страну Советов. Кстати, разваливали под лозунгом: «Больше власти Советам». Но Советы без идеологии превращались в пятое колесо в государственной телеге. А коммунистическая идея уже вызывала сомнение.

Конечно, многим казалось, что партия поиграет, пообещает глобальные изменения, а потом вновь начнутся посадки. То есть выявят антисоветский элемент, чтобы избавиться от него. Инерция страха была очевидной. Но Горбачёв продолжал говорить о реформах в партии, о созыве партконференции, о партийной демократии, но одновременно стал давить товарища Бориса Ельцина. Кто ж знал, что это была игра, в финале которой эти два типа мастерски уничтожат Советскую империю. Гениально разработанная операция спецслужбами США и Великобритании. Виртуозно! Браво! Вызывает восхищение. Так оболванить народ, что он сдал государство, за которое за сорок пять лет до этого отдал двадцать семь миллионов жизней. Нас, как и в 1917 году, обманули. Почему подались на обман? Неужели народ так туп, что не видит очевидных фактов. Вовсе нет. Русский народ простодушен, и искренне верит власти, поставленной над ним. Верит терпеливо, надеясь на проявление совести. Когда же совесть потеряна властью, то сметает её со страшной силой. Тогда никакая полиция не поможет, и армия не спас1т. Но осенью 1987 года власти ещё верили, надеясь на изменения.

Кроме того, ярко была обозначена проблема Афганистана. Привозили цинковые гробы, и люди не понимали смысла в гибели молодых парней. В доме непорядок, а мы лезем наводить в чужом доме, который тем более ещё и мусульманский. Вести войну против исламского джихада страна была не готова. Поэтому желание мира воспринималось положительно. Вхождение в Афганистан было необходимой реальностью того времени с точки зрения геополитики. Но с нравственной — мы были уязвимы в области веры. Победить можно было только по-будёновски, сжигая всё на своем пути, как это было сделано в 1930-е годы маршалом Будённым в Средней Азии.

Однако бесперспективность такого решения вопроса очевидна. В конце 1980-х басмачи пришли и ликвидировали советскую власть, которую они же и возглавляли. Пример Туркмении и Узбекистана поучителен. Такого байства и низкопоклонства, такого безумного культа личности, который восторжествовал в Туркмении, и Сталину не снился. Поэтому победы Будённого можно понимать весьма условно. Кто кого победил — большой вопрос. В Афганистане надо было действовать тонко с учётом особенностей мусульманского мира. В первую очередь надо было вернуть Закир-Шаха, выбивая почву из традиционных исламистов. Марксизм в Афганистане есть дегенеративный бред. Попытка строить социализм в мусульманской стране без опоры на ислам — трагическая ошибка. Собственно, и мусульманский социализм под вопросом. Опыт Ливии, Сирии и Ирака говорит о многом. Правда, здесь не обошлось без дяди Сэма и господ капиталистов. Но строить социализм там, где нет ростовщичества, то есть источника безумного ограбления, проблематично. Аналитики, воспитанные марксистской традицией, Коран читали, даже цитировали, но глубины его не понимали. Если бы понимали, то не полезли бы в Афганистан так глупо и открыто, бросив на смерть пятнадцать тысяч наших парней. Армия выиграла эту войну, но её проиграли политики. Афганистан стал нашим Вьетнамом. Приходили разочарованные ребята, которым ещё и говорили, что «мы вас туда не посылали, не бренчите своими медалями и орденами». Звучало обидно и больно. Естественно, злость срывали на представителях власти, а в национальных окраинах росло мнение, что, если бы не были в составе Союза, то не воевали бы в Афганистане. Особенно это мнение распространялось в мусульманских республиках Средней Азии и Кавказа. Вот и повод уйти из страны Советов, которая бросает нас на войну с братьями-мусульманами. Ещё в армии замечал недоумение мусульман, когда речь заходила об Афганистане. Им воевать явно не хотелось. А не хотелось, потому что не понимали сущности этой войны.

Таким образом, весь комплекс причин нарастал, чтобы были сделаны выводы. Аккуратно подводили к неизбежности национального размежевания. Эта идея осенью 1987 года только пробивала себе дорогу к массовому сознанию, но уже в феврале 1988-го начнутся трагические события в Сумгаите и Карабахе. Фактически в Союзе началась гражданская и межнациональная война. А власть вместо жесткого пресечения, как это она сделала в декабре 1986-го в Алма-Ате, стала мямлить о какой-то демократии. Зверино убивали людей, и неважно, какой национальности, а человек, похожий на руководителя, мяукал о гласности, о доверии к партии, дальнейшей демократизации, способной остановить насилие, развязать узел неудачной сталинской политики на Кавказе. Кстати, убеждён, что Сталин был тысячу раз прав, когда говорил об автономии республик. К сожалению, победил ленинский план образования СССР. Сталин на деле его фактически ликвидировал, но, породив пятнадцать союзных республик со спорными территориями, отдавал дань Ленину. Понятно, что никакого равноправия не было. Но был начертан идеальный план. Кто знает, если бы страну возглавляли фигуры сталинского калибра, то, конечно, развала бы не произошло. Россия удержалась от развала, потому что у ней не было права выхода из страны. Пусть это право было формальное, но в перестроечное время этим правом решились воспользоваться союзные республики. Кроме того, у России огромный опыт межнационального общежития. Этот опыт имели и народы союзных республик. Не будем забывать, что почти 30–40 процентов населения этих республик принадлежали к русской культуре. Они могли быть грузинами и армянами, но принадлежать, как Сталин, России. Вождь любил говорить, что «он русский грузинской национальности».

Но центробежный процесс был запущен. Сегодня оправдывают Горбачёва. Мол, он демократ по природе, и потому не терпел насилия. Но тогда надо уйти от руководства государством. Государство — это аппарат насилия. Товарищу Горбачёву надо бы знать Карла Маркса. А он до сих пор включает дурачка (эти слова писались до его кончины). Я помню, как удивлялся безвластию и безделью специальных служб. Всех зачинщиков необходимо было ликвидировать, то есть изолировать. И тогда не надо было бы спустя два года вводить армию в Баку, в Тбилиси, и устраивать погромы, подставляя мальчишек под подпольные ножи и пули. С государственной точки зрения это не слепота, а измена присяге. В феврале 1988-го, после встречи в декабре 1987 года с Рональдом Рейганом, Горбачёв и его приспешники стали на путь открытого национального предательства. Именно в это время его надо было убирать с политической арены. Но боялись, что обвинят в возврате к сталинизму, чего опасались невероятно. Обратим внимание, что именно в феврале 1988-го были реабилитированы Бухарин, Рыков, Каменев, Зиновьев. То есть революционеры, уничтоженные Сталиным, как враги Новой страны Советов, прощались. Прощали убийц поэта Николая Гумилёва и ещё шестидесяти его подельников, прощали человека, который людей называл человекоматериалом, и этот материал надо постоянно в течение пятидесяти лет подвергать репрессиям в виде расстрелов. И этот человек — Бухарин Николай Иванович, любимец, по слову Ленина, партии большевиков. Не он ли радостно приветствовал ГУЛАГ? Не Рыков ли возглавлял правительство СССР в 1923-1930 годах? Не при нём ли начались громкие процессы против инакомыслящих, того же Троцкого выслали в Казахстан, а потом в Турцию. Понятно, что плевать было на Каменева и Зиновьева, Бухарина и Рыкова, мелкие сошки, необходимо было реабилитировать Троцкого. И уже не как антипода Сталина, но самого Ленина. Яковлев и Горбачёв играли по-крупному, они били по сакральным для советского человека вещам. Но пока Троцкий им был нужен, как демократ, воюющий против Сталина и мученически погибший в этой борьбе (комбинация, разыгранная Яковлевым гениальна по существу: народ был в полном заблуждении).

Троцкий — демократ. Такое в страшном сне не могло присниться. Но ведь поддерживали его американские буржуины, значит, демократ. Когда разрушат Союз, то Троцкий будет без сожаления отправлен на свалку истории, но в начальный этап перестройки он был нужен, как противовес Сталину, а к концу — соперник Ленина, главный оппозиционер начиная с 1921 года.

Впрочем, я не только следил за событиями в стране, но и учился. Приступил жадно. Два года в армии вольно или невольно наложили свой отпечаток. С удовольствием вернулся на лекции своих преподавателей. Помню лекцию Злобинской Регины Климентьевы об испанской литературе: де Кеведо, Сервантес, Лопе де Вега, Кальдерон. С детства обожаю Испанию, в чём-то похожую своей страстностью на Россию. Так играть на гитаре могут только испанцы и русские! Испания, наверно, близка и своей неистовой религиозностью, схожей с русской, и своей жаждой справедливости, которая приводила народ к поискам социального счастья, что выражалось в бесчисленных революциях.

С отрочества обожал роман Лиона Фейхтвангера об испанском художнике Франциско Гойя. Раза три как минимум его перечитывал. В восемнадцать лет даже пьесу написал, названную испанской, где имена и фамилии героев носили имена испанской знати: Алькудиа, Эспахо, Монтехо и др. Даже литературный псевдоним для этой пьесы хотел взять испанский — Сан-Висенте. Звучность и красота испанской речи привлекали меня. Было желание отказаться от английского языка и изучать испанский. Честно признаться, был очарован испанской литературой. К тому же наш лектор была блестящим знатоком европейской культуры эпохи Возрождения.

Эта эпоха всегда вызывала живой интерес в моём сознании. Ещё школьником зачитывался романом «Муки и радости» Ирвинга Стоуна о творчестве Микеланджело. Воистину великая эпоха становление личности. Показательно, что некоторое время соглашался с мыслью о темноте сознания в Средние века. И просвет — Ренессанс. Нас так учили. Казалось, что человечество избавляется от метафизики, приходит к торжеству материализма и гуманизма. Освобождённое сознание следовало за героикой Джордано Бруно и Галилео Галилея. Правда, мысль уже была омрачена Тендряковым, который нарисовал общество, задуманное Томазо Кампанелла, от которого судороги сводили. Это было похоже на торжество гуманизма в финальной его стадии. Но Возрождение античного мира волновало. Мне казалось, что большей свободы, чем в античные времена, человечество не добивалось. Демократия, народная мудрость, мудрое правление — вот идеал политической системы цивилизованного человека. К этому стремились учёные эпохи Ренессанса. Читая Эразма Роттердамского, его «Похвалу Глупости», открывал для себя человека свободной дискуссии, способного обличить и сказать то, что до этого было сказать непозволительно. Выступления против прелатов Церкви поразительно точны, ёмки и ярки. Складывалось впечатление, что проблема в том, что Католическая церковь душила и душит всякое проявление свободной мысли. И только протестантское сознание дарит освобождение. Правда, это сознание не считает глупым отправить людей на остров Утопия, где процветает рабство и «справедливые» законы

Что привлекало в людях Возрождения? Уникальное понимание искусства, готовность служить ему ради торжества Прекрасного. Микеланджело создавал мир, в котором нет места пошлости. Его Флоренция — республика свободы и искусства. Искусство и свобода принадлежат Богу, значит, служение им есть служение Богу. И тот, кто этого не понимает, — мракобес и бездельник. Но в этом царстве гуманизма уживались Леонардо, Рафаэль, Тициан и папа Александр Борджиа, и его сын Чезаре с сестрой Лукрецией. У Микеланджело царь Давид больше похож на Аполлона. Разное совмещалось в одной конструкции. Впрочем, известна легенда, что Христос и Иуда знаменитым Леонардо да Винчи писались с одной натуры, только в разное время.

Конечно, элементы свободы ворвались в сознание европейца. Франсуа Рабле не мог бы появиться в Средние века. Оригинальный мир Рабле выкристаллизовывался в XVI веке, в эпоху Франциска I, когда в одном человеке совмещался король-рыцарь, преданный католик и невероятный блудник. Когда шутовство и скоморошество становится формой выражения правды, истинная свобода уходит в аллегорию, метафору, Эзопов язык. Сказанные напрямую слова о сущности свободы грозили сказителю тюрьмой, а то и смертью. И вот уже горит костёр для Джордано Бруно, а святейшая инквизиция подвергает страданиям и мучениям представителей изящных искусств. Торквемада уничтожал античное мировосприятие, оскверняя своей жестокостью христианство. Правый и левый уклон крыльев дьявольского пол`та.

Но в эпоху Возрождения победил гуманизм, обладающий раздвоенным сознанием. Потому Генрих Наваррский будет, как и Вильгельм Оранский, менять религию как перчатки. Античный мир предлагал философию оправдания, и элита принимала правила игры, в которой христианство уживалось с амурами и психеями. Вспомним, как был расслаблен мир, в котором можно было спокойно поклоняться и Бахусу, и Зевсу, и Изиде, и Митре. Некоторые считали незазорным включать в пантеон и Христа, против чего яростно выступали Отцы Церкви. В эпоху победившего гуманизма и создавался пантеон, где Иисусу отводилась роль одного из античных богов. С точки зрения античной философии это рационально, но не спасительно. А вот этот момент нашего бытия забалтывался, переводился в перечень не обязательных истин. Центр мироздания для гуманиста не Христос, а некая абстрактная реальность, данная нам в ощущение. По большому счёту — глупость несусветная! Но в этой реальности происходило формирование личности. Да и нас формировали, опираясь на ценности гуманизма, где Христос выступал в роли разве что исторического персонажа. Изучая Ренессанс, проходили мимо византийской культуры.

Удивительно, но и Средневековье Византии вообще отсутствовало в курсе зарубежной литературы. Ведь русская ментальность тесно связана с культурой христианского эллинизма, фундамент которой зиждился на философии Платона и неоплатоников, Сократа и Аристотеля, богословов уровня Иоанна Златоуста, Василия Великого и Симеона Нового Богослова. Но древнерусская литература быстро завершалась и перешла в век Просвещения, тесно связанного с западноевропейской культурой Возрождения. Античные образы, переработанные итальянцами и французами, предлагались русскому самосознанию, которое ломали через хребет. Всё, что не вписывалось в ценности западноевропейской цивилизации, подвергалось осмеянию, получало клеймо невежественности и мракобесия. Воспитанные христианским эллинизмом русские люди развернулись в сторону суррогатной античности.

Никто не отрицает ценностей эпохи Возрождения. Они великолепны, необходимая кладовая мировой мудрости, но и не надо было отказываться от византийского наследия, воспитавшего сознание русского человека. Изучая культуру Запада вне связи с византинизмом, отрывались от родной почвы, от православной христианской традиции. Уверен, что делалось это намеренно. Нас постепенно уводили от христианской традиции. Причём началось это ещё во времена Петра Великого, продолжила Екатерина Великая, а в советские годы влияние гуманистических идей только усилилось, несмотря на то что Сталин начал борьбу с космополитизмом, которую господа либералы ошельмовали, не вдаваясь в подробности. Всё свели к антисемитизму Сталина. Потрясающая глупость! Сталин, конечно, не любил евреев, потому-то столько власти имели Лев Мехлис, Лазарь Каганович и прочие представители иудейского народа в советском правительстве. На самом деле Сталин понимал, что если у народа не будет почвы, то рухнет построенное им здание, поэтому и делал упор на русское национальное предание, выраженное в сказках, в героических древнерусских повестях, а в МГУ стали тщательно изучать византийскую литературу и историю. К сожалению, дальше не пошли. Начиная с хрущёвских времен, изучение западноевропейской литературы было в приоритете. Даже не знали, что западное Возрождение подготовили византийцы Михаил Пселл, Иоанн Итал, Варлам, греческие учёные, приехавшие в Италию, спасаясь от турецкого ига. Те, кто сохранили в себе традиции христианского эллинизма, приехали на Русь, как, например, святой Максим Грек и братья Лихуды, основавшие Славяно-греко-латинскую академию в Москве в 1685 году. Кстати, действие, поддерживаемое князем Василием Голицыным и правительницей царевной Софьей Алексеевной. Но Петру Византия была не нужна, необходимо было лечить, воссоздавать государственный организм, и здесь ему нужны были европейские технологии. Это было временно. К сожалению, после него была бироновщина и немецкое засилье.

Вот это тупое преклонение перед Западом началось в эти бироновские времена, а продолжилось в правление Екатерины Великой, когда авторитетом стали Вольтер и энциклопедисты, когда не русская икона стала эталоном нашего мировоззрения, а искусство Запада. Это не умаляет гениальных философов и писателей Западной Европы.

Например, не мог без восхищения читать Шекспира. Фантастический человек, поэт, драматург. Шекспировские сонеты — воплощение чувств в поэтической строке, в душе, озарённой пламенем любви, познающей бытие. Поэтический мир Шекспира — особое мироздание, предлагающее изучить его космос, в котором история и метаистория слились в едином метафизическом комплексе смыслов, и в этих смыслах рождается отношение к бытию. Читая Гамлета, ловил себя на мысли, что рок, ведущий нас к совершению поступка, имеет метафизическую основу. Человек позднего Возрождения, как Монтень в своих «Опытах», ощущали свою беспомощность и немощь. То, что говорили в христианском эллинизме, открывалось перед европейцем в поздний Ренессанс. Западный мир проходил через искушение, и мы включились в прохождение вместе с ним. Нам, наученным византинизмом, что всё в руце Божьей, предлагался чужой опыт. И мы проходили его, мучительно страдая, пока Лев Толстой не объяснил в эпопее «Война и мир», что Бог управляет нами, а не мы Богом. Но сознание увечили. И это увечное сознание пошло делать революцию, доказывая, что не Бог есть Творец истории, а человек.

Детство, победившее взрослый разум. Такова судьба людей, забывающих свои истоки. Мы примеряли на себе тогу Гамлета и панцирь Дон-Кихота. Не являясь наследниками рыцарской культуры, приобщались к ней. Но мы были только пасынками, а культура Западной Европы — мачехой. Нет, она не была злой мачехой, порой мы получали от неё много ценного и необходимого. Конечно, ещё Иван Тургенев писал, что в литературе есть два пути: гамлетовский и путь Дон-Кихота. Не могу представить себя вне литературы, где Данте, Боккаччо и Петрарка часть моего сознания. К слову, именно Петрарка заставил меня взглянуть на «Исповедь» Блаженного Августина. Великий поэт носил в своей котомке томик великого святого IV века. А «Алхимия слова» Яна Парандовского заставила углублённо заняться Петраркой. Будучи студентом филологического факультета, участвовал в диалоге с умными и одаренными людьми. Для меня поэты той замечательной эпохи Возрождения приравнивались к небожителям. Они не были ремесленниками, они — обладатели дара Божьего. Изучение их духовного мира становится во многом целью моего бытия. Я вступил в диалог с великими, и понял свою духовную и умственную слабость. «Смирись, гордый человек!» Как же отчётливо стал понимать эту фразу Федора Достоевского. Блаженство начинается с нищеты духовной, а потом — познание, в котором скорбь и лишение, ибо познание умножает скорбь, как пишет царь Соломон.

Конечно, невозможно представить литературу без Данте, без его «Божественной комедии», в которой история сливается с метаисторией. Но для меня Данте ещё и поэт, обращённый своим духовным взором к Христу. Он — центр мироздания, поэтому творчество Данте близко культуре христианского эллинизма, несмотря на его поклонение латинскому поэту Вергилию. Следует отметить, что византинизм — это не только греческие тексты, но и латинские. Известно, что до VIII века государственным языком византийской империи был латинский язык. Данте знали на Руси. В этом уверен. Итальянцы строили Кремль, из Италии приехала София Палеолог. Наверно, поэтому так легко во мне уживалась культура Возрождения и Древняя Русь с Византией. Итальянский Ренессанс вышел из Эллады. Возрождение началось, когда Запад владел Константинополем. Значит, в Византии оно уже шло полным ходом, но ограбленная крестоносцами Византия уже не могла ярко вспыхнуть, хотя в XIV веке и произойдёт Палеологовский ренессанс, который возглавит святой Григорий Палама. Но, к сожалению, в наших учебниках ничего об этом не писали. Грецию представляли забитой, зажатой с двух сторон турками и крестоносцами, не способными на свободную мысль. И это при том, что фактически эпоха Ренессанса начнётся при дворе Андроника II Палеолога в конце ХIII века. Но империя ушла в вечность, как и философские споры при дворе Андроника, как и утончённая поэзия предтеч эпохи Возрождения.

Сегодня понимаю, что не просто по недомыслию забыли Византию: она опасна своей близостью к христианской традиции, истинному гуманизму, в котором формировался мир древнего русича, ответившего благодарностью Элладе творчеством преподобного Сергия Радонежского, Даниила Чёрного и святого Андрея Рублёва. И потом важно, что понимаем под Возрождением. Если только возвращение ценностей античного искусства, то можно говорить о «возрождении Карла Великого», об Алкуине, его замечательной школе. Но вопрос стоит в плоскости эмансипации человеческого духа, в его праве на свободный выбор. Возрождение — это освобождение? Но от кого? Ответ очевиден: от засилья Католической церкви, от религиозной нетерпимости. Но в эпоху Ренессанса деятельность инквизиции достигла наивысшего расцвета. И те, кто реально бились за свободу, поплатились жизнью и свободой. Пример Бруно, Галилео и Кампанеллы примечателен. Но, кроме борьбы против церкви, было и что-то другое: неистовое тяготение человеческого духа к духовной свободе, что и выразилось в творчестве Рафаэля, Микеланджело и Леонардо. В этом главная задача эпохи Ренессанса. На Руси эту задачу выполнили преподобный Андрей Рублёв, святой Максим Грек, Феофан Грек, святые Нил Сорский и Иосиф Волоцкий. Дух освобождения воплотился в Московском Кремле, в зодческом гении Бармы и Постника, создавших уникальный храм Василия Блаженного. Неправ Дмитрий Лихачёв, великий филолог и человек, перед которым преклоняюсь всем сердцем своим, неправ, когда утверждал, что у Руси было предвозрождение, но не возрождение. Уровень свободы в «Троице» Андрея Рублёва запредельный, про русское зодчество храмы сами за себя говорят. Их неповторимость и уникальность — результат свободного выбора, который сотворили авторы, скорее соавторы, Божественного Творца.

Оказывается свобода не в безбожии, а в следовании замыслу Божественного Учителя. Это принять советская система образования, конечно, не могла. Эпоха Ренессанса — это эпоха раскрепощённого гуманизма и воинствующего атеизма в представлении советских марксистов. Признать иное, значит, подвергнуть сомнению, что исторический процесс не борьба классов, а нечто большое. Борьба сословий, безусловно, сопровождает исторический процесс, но как быть с метаисторией? Вот тут марксисты в тупике. Они не признают метафизику, потому что её нет в природе, они не могут её потрогать руками, но ведь и слово, услышанное вдруг, невозможно ощутить, но оно незыблемо присутствует.

На втором курсе как раз изучали предмет «Марксистко-ленинская философия». Учебники давали жёсткую трактовку мира с позиций материализма. Плоско, тупо, но логично. Преподавал доцент Бергинер. Высокий, статный, опрятный, в костюме и галстуке. Важная походка. Старик лет семидесяти пяти, убеждённый марксист, но склонный к диалогу. Рассказывал интересно. За плечами жизненный путь, вызывавший уважение: служил переводчиком в штабе маршала Родиона Малиновского. Как все нормальные фронтовики, о событиях войны говорил с неохотой. В эти мгновения вспоминал погибших товарищей, и было видно, что сердцу его больно. Что в нём было замечательно, что позволял спорить, и не доносил, если студент проявлял антисоветскую направленность. Считал, что это издержки молодости. И с идеями надо бороться идеями. Редкий тип того времени. Нравилось его убеждённость в материализме, но он признавал, что некоторые вещи не понимает. Например, воскресение Лазаря считал чудом из чудес, которому наука не может дать объяснение. Он твёрдо знал, что Христос воскресил Лазаря, но приписывал воскресение сверхъестественным способностям Иисуса. Воскресение Христа считал, как иудеи, подставой, великой махинацией последователей Христа, которого считал безусловной реальной личностью, учение которого надо изучать.

В принципе, каша в голове приличная. Но в эпоху перестройки она была в нашем сознании повсеместно, поэтому общение с таким философом вызывало интерес. Не такой, как все! Значит, следовало его лекции посещать. Практические же занятия вёл молодой парень Сергей Халевин, к сожалению, вскоре трагически погибший при невыясненных обстоятельствах. Халевин был идеалистом, причём этого не скрывал. Но делал это признание в идеализме деликатно, и кафедра философии к этому относилось нормально. Возможно, веяния перестройки делали своё дело. Надо отдать должное, что в эпоху гласности стали говорить то, что при старых вождях говорить было проблематично. Заслуга ли в этом Горбачёва? Сложно сказать. Мне думается, что власть была настолько прижата к стене, что разрешили говорить то, что уже давно обсудили на кухне. Это уже не было тайной. Держать под запретом было непрофессионально с точки зрения управления массами. Кроме того, элита не верила в идеи коммунизма, как в это верили люди сталинской когорты. Убеждённые в своей правоте, предлагали путь развития, что на пути разномнения воспринималось как предательство. У сталинистов был стержень. У новой элиты, мечтающей о жизни на Западе, стержня не было, поэтому запрещать свободу слова было для неё проблематично.

Их не свобода волновала, а благополучие. Даже не власть в стране, а «тусование» на западных курортах с большими деньгами. Власть интересовала, если это давала доходы. Чаще всего воротилы бизнеса не высовывались. Конечно, были те, кто готов был за власть страну угробить. Пример Бориса Ельцина показателен. Предатель высочайшей пробы, согласившийся стать лидером региональной державы, только чтобы иметь в руках власть. Осенью 1987-го они с Горбачёвым разыграли на пленуме ЦК КПСС игру в оппозицию. Ельцина как бы похоронили, но при этом назначили председателем Госстроя, оставили в Москве, где он играл в демократию, в борьбу с бюрократией и чиновничьим произволом, как бы отменял привилегии. Его сняли с поста первого секретаря МГК КПСС, и создали ему ореол мученика. Но мученики в ссылках мучаются, а этот мученик сидел в Москве, на министерском месте. Горбачёв впоследствии будет говорить, что он ошибся с Ельциным. Возможно потому, что ему самому хотелось стать президентом России, чтобы сотворить из неё конфедерацию аморфных государств. Но кукловоды предпочли недоумку Горбачёву послушного Ельцина, предлагавшего брать республикам столько свободы, сколько вместят.

Пройдут годы, поймём, что дядя Горби и тетя Эля развели страну на раз-два. Эти два гопника, конечно, были не самостоятельны. Они получали гарантии своего материального благополучия. Им объяснили, что советская система не жизнеспособна, поэтому, если они хотят сохранить себя в комфорте, то придётся сдать страну в плен США и НАТО. Но на смену коммунизму должен был прийти сильный, жадный до власти лидер. Тётя Эл вполне подходила под эту роль. Жадный, хитрый мужик, а потому тупой, но упёртый, как бык, когда вопрос касался его благополучия. И никогда не любил он Россию. Если бы он имел совесть, то в монастырь подался, грехи замаливать, или, как честный атеист, застрелился.

Но в 1988 год вступали с надеждой. Впереди была олимпиада, чемпионат Европы по футболу. Верили, что наша страна станет лучше, верили в положительные изменения. Однако тревожили известия из Сумгаита, из Карабаха, Баку и Еревана. В сущности, в стране развязывалась гражданская война. Затушить тлеющий огонь войны было просто. Нужен был хирург, способный произвести операцию. На Кавказе уважают разумную силу, а не трёп по телевизионному ящику. Необходимо было вникнуть в суть вопроса, и решать его жёсткими мерами. Зачинщиков и убийц наказать и изолировать, а не заигрывать с национальными чувствами армян и азербайджанцев. Убеждён, что всё было организовано из Москвы и Вашингтона. Нужна была гражданская война, её и организовали. Да ещё в стране, войска которой находились в Афганистане. Происходили очевидные вещи, но люди были ослеплены блудливыми статьями и оглушены морем непроверенной информации. Например, в то, что в СССР было репрессировано 80 миллионов человек. И верили в эту чушь! Кто ж тогда войну выиграл, если население страны в 1939 году было 170 миллионов. Получается, в 1945 году нас было всего 90 миллионов. Как же в 1980-м нас уже насчитывалось 250 миллионов. Сто шестьдесят миллионов прирост населения. Запредельная ложь! Оказывается, не только слово правды побеждает, но хорошо спланированная ложь. Это ответ на размышления Александра Солженицына. Кстати, считаю его великим писателем Земли Русской, но это не значит, что во всём с ним согласен.

Сегодня я вижу результат тех действий, которые привели страну на грань развала. Уверен, что, модернизируясь, наполнив элиту новыми идеями, Союз существовал бы и поныне. Для этого необходима была воля, преданность исторической традиции, памяти наших отцов и дедов. К сожалению, элита прогнила настолько нравственно, что ожидать от неё спасительных для страны действий было напрасным делом. Забавно, но все дружно перестраивались, приспосабливаясь к новым условиям. А когда потребовалось показать свой духовный стержень, то его не оказалось в наличии. Кроме того, успешно работали «пропагандоны» капитализма. Господа Познеры расписывали США в зелёном свете, демократия становилась смыслом жизни новой элиты. Америка становилась эталоном. Забыли всё, что говорили про неё до перестройки. Виталий Коротич писал «Ненависть» о жутком неприятии страны Советов американской демократией, но, став редактором журнала «Огонёк», переобулся прямо в воздухе. Ещё вчера советская система для него была высшим проявлением демократии, а во времена Горби и тёти Эли позеленел, как американский доллар, призывая к демократии буржуазной. Начали рассказывать сказки о рынке, который управляет экономикой. Мол, рынок решает, а экономика следует объективным законам рынка. Выйдя на базар, мы, конечно, не знаем, кто заказывает цены и как они держатся. Но манила свобода, частная инициатива, которую парализовала советская система. К сожалению, бюрократическая элита в силу своей косности не пускала предприимчивых и умных людей вверх по социальной лестнице. Движение вверх было возможно, если имел связи в эшелонах власти. Это, естественно, способствовало революционным настроениям. Защищать бюрократию не хотелось. Следует отметить, что градус тупости элиты, её жадность зашкаливала, поэтому её сохранение виделось не обязательным. Но тупая элита трансформировалась со временем в новую буржуазию, происходила смычка с криминалом. Вот этот момент нашего бытия меня впечатлил и удивил. Примечательно, что Михаил Жванецкий с восторгом говорил о юных банкирах-комсомольцах.

Продолжение следует