
Отдел поэзии

Элинор Уайли
Стихотворения
Перевод с английского и вступительная заметка Андрея Кроткова
Об американской поэтессе Элинор Уайли (1885–1928) источники исправно сообщают, что она отличалась привлекательной внешностью, трижды была замужем, с юных лет страдала гипертонией, умерла в сорок три года от удара — в тот день, когда подписала в печать вёрстку последней книги, и что её сборник «Сети для ловли ветра» (1921) произвёл фурор в равнодушной к стихам, непоэтической тогдашней Америке. Всё это чистая правда.
Элинор Уайли словно предчувствовала раннюю кончину. Тема смерти и всего, что со смертью связано, бросается в глаза при чтении её зрелых стихов. Невольно вспоминаешь карикатурный образ «поэта Смертяшкина» из малоудачной сатирической сказки Максима Горького. Но при внимательном непредвзятом чтении становится очевидно, что это вовсе не посмертное кокетство и не манерность кладбищенского завсегдатая.
Женщины-поэты США долго оставались привержены традиции таких предшественниц, как Эстер Хейден (1713–1758), Ханна Гриффитс (1727–1817), Энн Бликер (1752–1783), Джудит Ломакс (1774–1828), то есть традиции религиозного благочестия, американского пиетизма и пасторальности. Прервавшая этот однообразный ряд Эмили Дикинсон (1830–1886) при жизни опубликовала пять стихотворений — все пять анонимно. Открытый разрыв традиции произошёл с появлением на литературной сцене Элинор Уайли и Эдны Миллей (1892–1950).
Поэтическая манера Элинор Уайли напоминает манеру её старшего современника, француза Поля Валери (1871–1945). Стихотворная форма традиционна, никаких формальных экспериментов, стиль отточен до совершенства, техника версификации и рифмовка безупречны. Но тематика стихов пугающе неблагостна; за лексически прозрачным текстом скрыт тёмный иносказательный смысл, вложенный в парадоксальную образность, жёсткие царапающие метафоры и трудно соседствующие слова. Так пишут авторы, пытающиеся создать новую поэтическую реальность средствами старого поэтического языка. Решить эту трудную задачу удаётся немногим. Самоценное стремление к новизне часто оборачивается эпатажем, желанием удивить. Избежать этого могут лишь поэты, обладающие врождённым чувством гармонической точности. У Элинор Уайли такое чувство было.
Красотка
О ней не скажешь — «хороша»,
Тем более — «мила».
Не голубиная душа,
Но чаячьи крыла.
Она не ведьма меж людей —
Ей страшен сей навет.
Но полюбить её не смей —
Несчастья хуже нет.
Жестокосердна и вольна,
К добру и злу глуха;
Не вынесет любви она,
Как смертного греха.
По обстоятельствам
Ведьмина дочка
И сын моряка
Дёгтем не пачкались
Наверняка.
Сын был воспитан
В шкиперском духе.
Дочку крестили
Ведьмы-старухи.
Юноша стал
Мореходом примерным.
Ведьмочка сгинула
В жупеле серном.
Черепашья вечность
Я сплю в надёжной, костяной,
Теснейшей из утроб.
Такую человек земной
Найдёт, улёгшись в гроб.
Стегай, лупи и колоти —
Нет у людей брони.
Легко им кровью изойти
От грубой руготни.
А я от снежных бурь и гроз
Укрыта, спасена.
Отбросит пекло и мороз
Мой панцирь, как стена.
Людские грёзы истолкли
Тот жемчуг, что на дне.
Я радужный пузырь земли*
Таскаю на спине.
Примечание
* Явный намёк на загадочную деталь шекспировской драматургии — «пузыри земли» («Макбет», действие I, сцена 3), — до сих пор никем убедительно не истолкованную.
Переполненный трамвай
Прохладный дождик моросит —
И прячется в песках;
Звонок звенит, народ висит,
Как туши на крюках.
Сто грубых рук со всех сторон
Опоры оплели;
А некто бледен, будто он
Был вынут из петли.
Глаза, сиятельно тверды,
Сражают без вины;
Все жёны Синей Бороды
Здесь купно казнены.
Убогий сад, где Божий плод
Дозреет невпопад;
Где брату брат — не брат, но скот,
И все отводят взгляд.
Один из всех несломлен, смел —
Хоть боль невмоготу;
Он душу сохранить сумел,
Прибитый ко кресту.
Странные лондонские истории
Однажды я на Бернер-стрит
Удачно умерла:
Был лёгкий воздух в тело влит,
Вдали — колокола.
А смерть Собачьей Ямы близ —
Совсем иная стать:
Полно там было прачек, крыс
И ведьм — не сосчитать.
Есть в Хóлборне высокий дом —
Я там распалась в тлен;
Был съеден молью в доме том
Старинный гобелен.
На Мэрилéбон помолясь
Не первый раз уже,
Одна я смерти предалась
На пятом этаже.
Моя кончина в Линкольнс-Инн
Прошла в кольце родни;
Галдя, как журавлиный клин,
С ума свели они.
Лишь в Блýмсбери, где был со мной
Любовник мой безгрешный,
Я удалилась в мир иной
Весёлой и утешной.
Послание моей душе
Душа, не опасайся
Ты бойни мировой;
Вокруг звезды вращайся
Орбитой круговой.
Пылай, гори, будь смелой,
Давай сомненьям ход;
Мечтатель помертвелый
Огонь твой не зальёт.
Будь тучей непроглядной
И тёмной глубиной;
Накинь не саван смрадный,
А полог водяной.
Вселенский дух свободный
Укрыт в цветах земных,
И хаос первородный
Бессилен против них.
Творения частица
Чиста, как первоцвет,
И бури не боится
Ковчег заветных лет.
Дождинкой торопливой
Душа, скользни на дол,
Чтоб урожайной нивой
Подлунный мир процвёл.
А призрак лет суровых
Апрелем будет смыт,
И распрей бестолковых
Роса не пощадит.
Будь прочной, неизменной,
И, холодок храня,
Стань необыкновенной,
Как лепестки огня.
Эпитафия
Глаза подвела солью простой,
Виски провалила судьба —
И воссияло лицо чистотой
От подбородка до лба.
В муках, что трудно перенести,
Плоть её сожжена;
Страданьем обточена до костѝ,
Желанней стала она.
От боли губы ясней стекла,
А руки — в морозный цвет.
В душистые травы она легла,
Каких на пастбищах нет.
Не стало прелести неземной,
Злой рок согнул и сгубил.
Достойна она могилы иной —
Лучше здешних могил.
Убежище
Трудится каменщик; грохот камней
Похож на гром гружёных телег.
Кирпич обожжённый крови красней,
Раствор дымящийся бел как снег.
Проверь отвесом и тетивой
Ровность; стену клади прочней,
Чтобы ни мёртвый и ни живой
Не смели меня тревожить за ней.
Словно в хрустальной чаше питьё,
В келье тишь, прохлада и мрак.
Щель для дыханья… Забыл про неё?
О чём ты думал, старый дурак!
Соколиха
Дразнить дрозда — что есть дурней?
А ты другой пичуге рад:
И перья мягкие у ней,
И зоркий соколиный взгляд.
Её мечтам предела нет:
Полёт далёкий, смерть как дар.
У птичьей грудки лунный цвет,
На птичьих крыльях — солнца жар.
Из алой шерсти колпачок
Ты на неё надень спеша,
Сплети ей тонкий поводок —
И молви: «Как ты хороша!»
Бегство
Когда все реки хлынут вспять,
А мертвецы сойдут с ума —
То мне останется сбежать
В дом, что построю я сама.
Уменьшусь до блохи простой;
Тех, кто не внемлет языку,
Сражу куриной слепотой
И бездорожьем отсеку.
Меня взыскующий, приди
Туда, где мангры в полный рост,
Где пахнут яблоком дожди,
И полон сад осиных гнёзд.
Предсказание
Я умру незаметно, среди лесов,
В заброшенном теремке,
Где задняя дверь заперта на засов,
А входная дверь на замке.
Саван мой свят — чистого льна,
Благоуханен, мягок и бел;
Узкий одр непробудного сна
Словно заиндевел.
Зеркальная полночь, черна вполне,
Поймёт без слов, чего я хочу —
Приложит губы к щели в окне,
Легко задует свечу.