Полгода длилось моё чтение романа-саги о городских старообрядцах «Лист лавровый в пищу не употребляется», вот уж точно — «медленное чтение». Долгожданный роман приехал из Москвы в Питер, я тогда, в августе прошлого года, находилась в отъезде и ко мне книга попала только в октябре.
Это время, повторяя строки из романа, пахло серой: мобилизация, отъезды друзей и знакомых, слухи, маршруты пересечения границ, страх за мужчин, своих и не своих. Рассказ моей соседки, как уехали все три её сына. Средний в одну ночь сорвался с семьёй, с двумя детьми. Вещи не брали: финны с чемоданами не впускают. Соседка проплакала неделю в своём новом большом доме, построенном для детей и внуков, для сборов всей семьи за одним столом. Знакомая описывала печальный повторяющийся сюжет в её жизни: в молодости она провожала школьных друзей и своего любимого мальчика, уезжающих на ПМЖ в Израиль. Сейчас тоже многие уезжали семьями. Проводы, одиночество, тревожные звонки друг другу. И стримы, стримы, днём и ночью новости — калейдоскоп из осколков пугающих сведений. Не до чтения.
В эти месяцы мне приходилось много ездить. Ездила налегке, без багажа. Каждая вещь на счету. И конечно, килограммовый восьмисотсорокастраничный «Лист» в твёрдом переплёте оставался поджидать меня дома. Привычка читать в кровати сделала наши встречи с ним поначалу короткими: на весу не удержишь, а если опереть на себя, давит твёрдым ребром. Я сердилась: надо было издать в двух томах. Наконец меня осенило, и я стала читать, положив на себя подушку, а уже на неё сверху роман. И дело пошло. Кстати, это единственная книга в моей жизни, удостоенная индивидуальной пуховой перины.
Самые первые впечатления от книги — это оторопь. Да, я слушала авторские видеочтения в соцсетях, я узнавала странички романа, которые публиковались отрывками, но там я ценила язык, авторскую интонацию в унисон с тем временем, колоссальную подготовительную работу. Но теперь, полетев по страницам, я повторяла, как заговорённая: это мы, это про нас, откуда она это знала?! Новая реальность надвигается, бесчинствует, грозно и неуклонно отменяет заповеди и законы человечности, опутывает умы подменными ценностями, лезет в души, докапывается там до самых благородных мест и засевает их ложными семенами, зубьями дракона, которые взрастут страшной ненавистью. Откуда она это знала в двадцать первом году — две тысячи двадцать первом? А действие романа происходит сто лет назад, в 1921-м… И что нам — теперешним нам — делать, как жить эти дни, на что опереться? Роман протягивает руку. Автор протягивает. И не в вере дело, не в принадлежности к Церкви, хотя, я думаю, это в романе очень важно. Я — пантеист, видимо, и далека от душевного единения с паствой и пастырем, с церковным каноном. Для меня важно тут другое: человеческое достоинство, которое есть у героев «Листа». И банально выражусь, но это так — есть талант любить и протягивать руку помощи. И быть хранителем. Не только религиозных ценностей, уклада, но хранителем семьи, тепла, дружбы. Удивительно, как хочется ухватиться за неё и спастись, черпая силы в том, какие выборы совершают герои книги.
Читая, я чувствовала, как перо автора крепнет с каждой страницей. Бурчание инженера Колчина за столом, вздохи отца Антония в самом начале не слишком трогали. Рассказ главной героини — Виты о том, как они жили после переворота, долгий, печальный, монотонный. Мало похож на разговор. И Лавр (главный герой) там помалкивает. Это могла бы быть с бóльшим успехом авторская речь. Но дальше автор как бы расписывается, герои оживают всё больше, и больше, захватывают внимание, роман припускает вперёд на отличном атлетическом дыхании. Приёмная девочка Липа, любимица моя, — отдельное украшение романа, особая удача. Голос её, говор, характер, повадки, манера одеваться — всё настоящее, глаз не отвести! Всех персонажей видишь и слышишь, они реальны.
Очень точное описание быта, праздников, подарочков героев друг другу, обстановки, костюмов, незамысловатых блюд (битки, кулеш, оладьи — из чего сделаны, на чём замешаны). Это важно, еда, скудная или праздничная, создаёт особый уют, прямо видишь тот стол, свет, посуду. Видишь остров человеческого тепла посреди тёмной, оледенелой, поникшей Москвы. Поруганный, грязный город тех лет с утраченными ныне зданиями и названиями улиц тоже видишь, слышишь скрежет прозябшего трамвая, ощущаешь тряску подводы или телеги. Я мало знаю Москву, тем более старую. Как гул времени, старые названия украшают роман, несомненно, но не московский читатель довольствуется красотой без понимания, где и что находилось. Другое дело — москвич, увлекающийся историей города. Для него эта книга — пир духа (как цветисто выразился когда-то Михаил Горбачёв).
Наличие в романе забавного персонажа Черпакова вообще осталось загадкой. Неужели он там лишь для того, чтобы новости пересказывать да сообщить о побеге чекиста? Я ждала более ударной роли от этого персонажа. Он появлялся с завидной регулярностью и мучил читателя своими россказнями. Читатель ждал награды за терпение. Красива отсылка фамилии к его банной стезе, хорошо описаны запахи кадушек и мочалок, идущие от Черпакова, видимо, автору было интересно наблюдать его болезнь (кстати, в самом конце доктора констатируют абсолютное прогрессирование, но это не сказалось на его речи в сообщении о чекистах, но, по моему мнению, можно было бы и без него обойтись. Или тут читатель чего-то, возможно, недопонял и есть вероятность раскрыть функцию Черпакова при перечитывании книги. А пе